ЧЕЛОВЕК С ГОРЯЩИМ СЕРДЦЕМ

КТО ЖЕ ИУДА-ПРЕДАТЕЛЬ?

Федор злился. Ну и Николаев, будь он неладен!

Уйма заводов и фабрик, тысячи рабочих, и все народ боевой. Но проклятая охранка здесь особенно коварна и хитра. В апреле полиция накрыла отлично налаженную типографию, а в мае снова обезглавила городской комитет.

Третий день Федор (здесь он — Виктор) мается на чердаке домика на окраине. Через одно слуховое окно видно купола церквей, элеватор и корабельные мачты, в другом — желтеет скучная степь.

На эту «чистую» квартиру Сергеева поместили товарищи с явки, пока без права выхода в город. Вечерами его посещает Алексей Ухов, разметчик с Адмиралтейского судостроительного завода. Недавно вернулся из ссылки.

Он советует Федору:

— Надо выждать, Виктор... Сперва всё взвесим и обдумаем.

Федор нетерпеливо вышагивал по тесному чердаку. Солнце накалило крышу, дышать нечем.

— Известно, комитет предан провокатором. Но кто этот иуда? — спрашивает Виктор. — Надо разворачивать работу, а тут...

— Не торопись... — уговаривает его Ухов. — На воле из комитетчиков, кроме меня, остались трое. Саша Борисов — слесарь с французского завода. Еще мальчишками дружили. Теперь Семен Котелевец, монтер электростанции. Дважды был задержан с листовками. Уехал к больной матери в Херсон, только потому и спасся от ареста. Третий — Иван Чигрин, или Чумак. Тот, что на явке... Человек железный!

Все вне подозрения, и, однако, один из них предатель. Ухов прав: только начни сколачивать комитет — осведомитель сразу выдаст его жандармам. Кто же из этих троих? Как вывести провокатора на чистую воду, если город «прошпикован» агентами охранки, во главе которой прожженный царский опричник поручик Еремин? Задача!..

— Ладно, — сказал Федор, присаживаясь на кирпичный дымоход. — Посмотрим на дело трезво. Жандармы не зря оставили на свободе трех комитетчиков. Расчет простой — вызвать у подпольщиков взаимное недоверие. Допустим, мы не клюнем на их удочку и пополним комитет. Тогда господин поручик снова пустит в дело провокатора, и всех нас...

— Что же ты предлагаешь?

Федор вскочил и снова зашагал по чердаку.

— Минуточку, минуточку! — потирал он пальцами виски, словно ловя ускользающую мысль. Увлекшись, налетел на перекладину меж стропил. — А, черт! Тут и выпрямиться нельзя... — Ощупал на лбу шишку. — Слушай, Алеша, внимательно. Возникла одна забавная идейка!

Федор выглянул в слуховое окно. Рабочая слободка уже погружалась в густые сумерки.

Ухов внимательно слушал. По мере того как Федор развивал свой замысел, менялось и выражение лица Алексея.

— Такое придумал... Тебе — жить легально?! Не выйдет.

— Ты только достань деньги и необходимую одежку. Обманем жандармов — ручаюсь! Другого выхода нет.

Сергеев так убеждал и доказывал, что Ухов скоро сдался, поверил в его план.

— Сколько же надо пробыть на легальном положении?

— Пока не выведем предателя на чистую воду, — ответил Федор. — Мы успеем укрепить организацию и обезвредить провокатора. А нырну я в спасительное подполье лишь в самый последний момент. Думаю, что с месяц продержусь. Важно на первое время притупить бдительность жандармов. Надеюсь, Осип благословит нашу идею... Пригласи завтра сюда Ивана Чигрина.

«Осип»... Так революционеры шифровали в своей переписке и разговоре Одессу и Южное бюро ЦК «большинства».

Утром пришел Иван Чигрин. Лет тридцати, высокий, он казался суровым, но обладал чисто украинским чувством юмора. Выслушав Федора, он насупил черные брови, разгладил висячие усы.

— Ну-ну, побачимо, что из этой штуки выйдет! Сегодня же запрошу Осипа. Если одобрит — действуйте...

Дня через два он передал Федору через Ухова одесское «добро», и Алексей в тот же день приволок узел одежды и пятьдесят рублей.

Виктор переоделся и глянул в зеркало. Не то приказчик, не то коммивояжер солидной фирмы. Даже трость с модным набалдашником! Поправив соломенную шляпу-канотье и подкрутив реденькие, недавно отросшие усики, Сергеев подбоченился перед кривым хозяйским трюмо.

— Ну как? — спросил он. — Поверят?

Ухов придирчиво осматривал его, наконец сказал:

— Артист! Вполне хорош. — И озабоченно нахмурился. — А как у тебя насчет сапог? Не грязноваты?

Не посвященный в нелегальные дела удивился бы такому вопросу. При чем тут сапоги, если у Федора на ногах элегантные штиблеты? Но подпольщики знали — речь идет о паспорте. Чисто сработан вид на жительство или подделан неумелой рукой, «грязный»? На этот счет Федор был спокоен. В Одессе наловчились мастерить отличные паспорта со штампами прописки, но у Федора Сергеева не липовый «сапог», а подлинный документ на имя Виктора Ивановича Хлястикова.

— С сапогами полный порядок, — заверил Федор. — Действуй, как условились. Скажи Котелевцу и Борисову, что комитет из-за преследований полиции временно пополняться не будет. Пусть ведут пропаганду пока на свой риск, подбирают сочувствующих партии и ждут сигнала. Обо мне — ни слова. Дескать, насколько тебе известно, организатор не приехал. Ну, а мы... Посмотрим, господин Еремин, кто кого!

День стоял нестерпимо знойный. Все живое попряталось в тени. Федор шел по городу. Заглянул в присутственные места, где разомлевшие чиновники сидели над казенными бумагами. Закусил в трактире «Китай», против Гостиного двора. Бойкий порт, торгово-промышленный город. Много матросов и новобранцев. Здесь обучали и комплектовали экипажи для военных судов. Корабли ошвартованы у достроечных пирсов, но еще больше их на стапелях судостроительных заводов.

Ну, а то неотложное, ради чего нынче ходит он по городу? Жилье, прежде всего удобное для дела жилье! Гостиница не годится. Поигрывая тросточкой и насвистывая, Федор с видом обеспеченного бездельника фланировал по улицам Николаева. Херсонская, Спасская, Соборная... Слишком многолюдны, и тылы у них не надежны.

Заглядывая в окна первых этажей, где на стеклах наклеены писанные от руки объявления: «Сдаю в наем особняк. Плата вперед», «Сдаеца угол...» Не то, не то! Конура или подвал для «делового человека» так же не подходят, как и богатые апартаменты.

Под вечер Сергеев, он же Хлястиков, набрел на то, что искал. В конце Херсонской улицы ответвилась Десятая Военная и уперлась в Ингул, приток Южного Буга. Обе реки, сливаясь, омывают огромный полуостров. На нем и разместился Николаев.

Там, где кончалась Десятая Военная улица, стоял домик-дачка мадам Барбье, владелицы паровой мельницы. Дворник рассказал, что хозяйка уехала в родной Париж, но доходами мельницы пользуется. А дачка пустует. Обветшала, вокруг вечная пелена заводского дыма. Кому охота ее снимать?

Удача! Дом с подвалом, запущенный сад спускается к Ингулу, а дворник живет в своем домике по соседству. Справа от усадьбы мадам Барбье — пекарня с ржавой вывеской: «ТРЕШИН и с-я», за ней казармы 37-го флотского экипажа. Напротив дачи Старое кладбище с церковью и пустырем на задах.

Федор ткнул тросточкой в облупленную стену дома.

— Во сколько же обойдется мне жизнь в этой развалине?

— Тридцать целковых в месяц, сударь, — сказал дворник. — Цену назначил управитель мельницы.

— Дороговато.

— Две-то комнаты меблированы? К тому же сад.

— Ну, бог с вами! Что торговаться?

— Деньги наперед, и пачпорт позвольте. Завтра возверну. Только пропишу в полицейском участке. А вещицы ваши где?

— На вокзале. Вечером привезу.

Переночевав, Федор с утра занялся «делами»: посетил духовную консисторию и городскую управу.

Всюду представлялся доверенным лицом подрядчика-строителя господина Сергеева. Не намерены ли городские и духовные власти возводить в Николаеве новые божьи храмы, епархиальные училища или церковноприходские школы? Господин Сергеев — подрядчик опытный, строит быстро, отменно и дешевле прочих. Есть благодарности, рекомендации.

Солидные манеры доверенного покоряли собеседников. Молод, а по всему — инженер! С малых лет Федор слушал дома перебранки отца и брата с заказчиками — о торгах на строительство, о тяжбах в судах. Сгодилось!

Отец Агафон, секретарь консистории, долгогривый попик в фиолетовой рясе, обнадежил посетителя. Да, попечением городской думы и епархиального управления намечено соорудить церковь Николая-чудотворца, покровителя моряков. Безбожие и предерзостные посягательства крамольников на миропомазанника превзошли все пределы. Надо спасать народ от покушений антихриста и сатаны! А школы лишь насаждают неверие, богохульство... Их впору закрывать.

— Воистину так, отец Агафон, — смиренно вздохнул Федор. — Школы подождут. Так что же, отче, вы присоветуете мне сообщить господину Сергееву? — Он понизил голос:—Не сомневайтесь... Мы в долгу у служителей церкви не останемся! Мой хозяин щедр...

Чиновный попик стал еще любезней:

— Дело за святейшим синодом. Как только он соизволит утвердить смету и архитектурный проект, мы тотчас же опубликуем в губернских «Епархиальных ведомостях» торги. Получите преимущество... Конкурентов солидных нет. Однако необходимы подтверждения о надежности подрядчика, господин Пля... Хля... Простите?

— Хлястиков. Виктор Иванович Хлястиков. Бумаги представлю.

— Итак, господин Хлястиков, наведывайтесь.

Радуясь первым успехам, Федор посетил на Безымянной явку и через Ивана Чигрина сообщил Ухову о своем местонахождении.

Вернувшись на дачу, он снял со стены запыленную гитару и, распахнув окно, оседлал подоконник.

Выл душный июльский вечер. За забором в пекарне месили тесто, делили его на куски. В печах полыхал огонь, и запах свежеиспеченного хлеба вызывал аппетит. Надвигалась гроза, на горизонте сухо поблескивали зарницы. Федор задумчиво перебирал пальцами семиструнную :

Пекари сгрудились у выхода во двор и слушали.

Старинная русская песня. Ее любил дед Федора, могучий старик Арефий. Пел ее под хмельком, а сейчас она вспомнилась внуку.

Песня лилась широко и вольно, а затем внезапно оборвалась. Молодой пекарь Петрусь восхищенно произнес:

— Ловко барин играет... А слова-то, слова какие!

Барин? Федор и позабыл, что, сняв шляпу, поставив в угол тросточку, он все еще оставался в манишке и визитке. Ох уж эта конспирация!

Скинув пиджак и развязав галстук, он весело ударил по струнам:

— А не сыграть ли вам, хлопцы, гопака? Пляшите, коли не всю силенку потратили на своего Трешина! А то грянем вместе «Славное море — священный Байкал».

Через час Сергеев знал по имени всех пекарей. Развеселый жилец угощал рабочих песнями, а они его — кренделями, сайками и рассказами о жадном хозяине.

В полночь Федор вышел в сад. Черную тишину будил собачий лай, далеко в небе громыхало. Тучи так и не пришли, не напоили сухую землю.

Ветви яблонь цеплялись за плечи Федора, словно не пуская его к сонной реке. Вода мягко плескалась о крутой берег и колыхала лодку, привязанную к столбику цепью. Замка не было. Нащупав в лодке весла, Федор обрадовался. Путь к внезапному отступлению обеспечен. Слева звякнули уключины. Сергеев коротко свистнул, и челн резко повернул к берегу.

— Ты, Виктор? — спросил Ухов. — Заблудил я чуток...

Долго они беседовали, сидя на кладке.

Начиналась новая жизнь — ночью работать, а днем... тоже работать и немного отдыхать. На плечи Сергеева, Чигрина и Ухова легла организация здешнего большевистского подполья.

Добыв с Иваном Чигриным гектограф и бумагу, Ухов доставил их лодкой на дачу. Нехитрую «типографию» укрыли под верандой. После полуночи ее вносили в подвал, а утром возвращали в тайник. Алексей снабжал Федора свежими заводскими новостями, и тот писал листовки.

КО ВСЕМ РАБОЧИМ И РАБОТНИЦАМ ГОР. НИКОЛАЕВА

Товарищи!

Пал Порт-Артур! Пала крепость, казавшаяся неприступной, как само самодержавие. Под напором японских пушек грозное военное могущество российской державы лопнуло как мыльный пузырь.

Товарищи! Раззолоченный, но весь источенный временем престол царизма затрещал и накренился. Лакеи самодержавия всеми силами его поддерживают, но что они против пролетариата? Перед нами славная работа, и награда будет на редкость хорошая. Возьмемся же дружно за ветхие столбы, подпирающие власть Романовых-Обмановых, и под рабочую песню «Эй, ухнем» уничтожим позорное иго русского народа!

Эй, ухнем, товарищи, сама пойдет!

Долой войну!

Да здравствует свобода!

Комитета, в сущности, не было, но Иван Чигрин уверенно пришлепывал каждую листовку красной печатью со словами «Николаевский комитет», а в центре печати крупно значилось: «РСДРП». Комитета не было, но он будет! Непременно будет.

Прокламации разлетались по мастерским и казармам. Ухов вечером рассказывал Федору Сергееву о событиях дня:

Снова казачьи патрули у проходных заводов, опять шпики зашныряли по городу. Но у меня им не поживиться — ниточки в руки не даю. Ты правильно придумал, Виктор! Зато Котелевец и Борисов меня попрекают: «Кто-то печатает воззвания, а мы в стороне. Коли струсил — посторонись». Обидно слышать такое от товарищей... Может, приобщить ребят? Не предатели они!

Федор хорошо понимал чувства Ухова, однако возразил:

— Но не губить же наш план. Без провокатора у вас не обошлось. Вот что скажи им: «Ладно, начнем активно действовать! Ты, Котелевец, берись за ремесленников; Борисов займется матросами и новобранцами, а я, мол, поведу агитацию среди рабочих верфей и порта. Не завалимся через месяц — доизберем комитет». Даст бог, к этому времени Осип подкинет нам обещанного пропагандиста. — Затем, после небольшой паузы, Федор добавил: — А кто из них особенно настаивает на создании нового комитета, интересуется связью с Одессой?

— Оба кипят! Пожалуй, Саша сильнее... Неужели?!—И Ухов помрачнел. — Тогда и меня бери на подозрение, и Ивана Чигрина... И учителя Ходоровского, хозяина конспиративной квартиры, где живет Чигрин.

— Ну-ну, не увлекайся! — невесело усмехнулся Федор. — Кому- то надо верить безоговорочно. Ты, Алеша, не спеши с выводами... В общем-то, приятели твои рассуждают как честные люди, которым дороги судьбы революции. Говоришь, не терпится им развернуть работу? Так ведь и я к тому же стремлюсь! Ты вот что, покажи-ка мне хоть издали этих парней. Присмотрюсь и, может, мысли их прочитаю! — пошутил он.

— Отчего же... Покажу.