Через все испытания

Глава 50

С выходом дивизии к Эльбе ее части расположились в лесах и населенных пунктах, занимая ограниченный район: Пешэдорф, Кунау, Штетце. Только медсанбат, все еще переполненный ранеными, оставался в тылу, в пятнадцати километрах.

Горновому не верилось, что вот-вот получит боевую задачу. Предложение начальника политотдела провести строевые смотры частей воспринял с недоумением:

— Да ты что?! Люди не пришли в себя, устали.

— Потому и предлагаю строевой смотр. Чтобы все, как говорится, блестело. Подтянуться надо.

Горновой задумался:

— И в самом деле, Тихон Николаевич. Приведем свои войска в порядок. Технику надраим до блеска. Обмундирование постираем, пострижемся, отмоемся. И песни, обязательно песни запоем. Но при всем этом части должны быть в боевой готовности. Могут недобитки обнаружиться.

— Может, в город перемещаться будем, — продолжал начальник политотдела. — В полный рост, с достоинством и с выправкой воина-победителя. Чтобы все видели: идут не дикари, какими нас пыталась изобразить геббельсовская пропаганда, а воины-освободители.

Команда о смотре дошла и до медсанбата. Командир батальона приказал навести порядок не только в палатах, но и на всей территории.

— В приемном отделении, палатах, общежитии пусть убирают сестры, санитары, няни, свободные врачи, ну а на прилегающей территории — все ходячие солдаты, — растолковывал комбат своему пессимистически настроенному заместителю по снабжению — щуплому майору. — Не кривись. Люди послушаются, обязательно тебе помогут. Ведь это мирный труд, они по нему соскучились. Понял?

И комбат был прав. Когда майор зашел перед вечером в команду выздоравливающих, там поднялся гомон. К выходу бросились все сразу. Каждый старался захватить что поудобнее из приготовленного инвентаря. Кому не досталось вил, граблей, лопат — связали из веток веники, благо небольшой островерхий городок, на окраине которого в бывшем немецком госпитале размещался медсанбат, утопал в густом хвойном лесу.

Работа закипела, послышались смех, шутки. Даже майор вздернул козырек. «А и правда ожили. Вон метет даже одной рукой», — заметил он про себя, посматривая на сержанта с пустым рукавом.

Все работали дружно, с душой, и к вечеру двор преобразился, повеселел.

— Вот видишь, совсем другое дело, — сказал майору комбат, проходя мимо. — Глазам страшно, а руки делают. Молодцы ребята, потрудились. Девчата тоже многое сделали. На будет стыдно, если заглянет начальство.

— Кое-что сделаем еще и поутру, — добавил майор, довольный похвалой.

Шутя и толкаясь, выздоравливающие отправились на ужин. Глядя на их счастливые лица, трудно было поверить, что всего несколько дней назад они штурмовали дом за домом, квартал за кварталом отчаянно сопротивлявшегося Берлина, что каждый из них мог остаться там, как остались многие их однополчане, что сейчас уже позади, в четырех десятках километров, поверженный Берлин. До него многие из этих выздоравливающих воинов добрались пешком через бескрайние степи, леса и болота, преодолевая десятки оборонительных рубежей, тысячи километров сквозь огневые ливни.

После разговоров, затянувшихся допоздна на широкой, распахнутой веранде, окутанной одурманивающей тишиной, когда синее ночное небо заискрилось мириадами звезд, притомленные солдаты разбрелись на покой. Благоухающая ночь не предвещала ничего плохого, и городок уснул. Уснул и медсанбат. Лишь кое-где поблескивали огоньки да слышались приглушенные голоса патрулей.

Было спокойно и в районе штаба дивизии. Генерал Горновой, возвратившись от командарма, несколько задержался в штабе, а закончив неотложные дела, решил отдохнуть.

Войдя в пахнувшую свежестью просторную комнату на втором этаже небольшого домика, утопавшего в бледно-розовом цвету уютного фруктового сада, комдив через несколько минут лег в свою походную, приготовленную ординарцем постель. «Ух! — громко выдохнул он, расслабляя утомленное тело. — Ну и денек!» Попытался уснуть, но не смог. Закрывал глаза и видел себя пастушком, а то маму, которая столько с ними, маленькими, натерпелась в те голодные годы. В памяти вспыхивали бои, суровые, тяжкие. А завтра — смотр, первый в его жизни, на котором он будет командовать дивизией не на поле боя, а на мирном плацу. Вспомнил Люсю, разговор с ней во время короткой встречи. Михаил просил ее в ближайшее время уехать к матери. Она не хотела: «Мишенька, мой хороший, мой родной! Как я могу тебя оставить? Как я смогу жить без тебя? А за меня не беспокойся. Родят и у нас в госпиталях. У нас будет сын. Вот посмотришь…»

Раздался звонок. Взяв трубку, Михаил Романович услышал смятенный голос дежурного:

— Товарищ генерал! Наш…

— Что… — оборвал Горновой офицера, поняв, что произошло чрезвычайное.

— Нападение на медсанбат. Прорвались фашисты…

Дежурный докладывал еще что-то, но Горновой уже не слушал его.

— Машину! Дежурный батальон в ружье! — скомандовал генерал. На ходу застегивая гимнастерку, прыгнул в машину. — В медсанбат! Живее!

Ныряя по разбитой лесной дороге, виллис помчался к шоссе. За ним, пробивая лучами фар тьму, спешил поднятый по тревоге батальон. Комдив, до боли в руках сжимая поручень, прислушивался к разрывам снарядов. Когда до медсанбата было рукой подать, стрельба прекратилась. Обнадеживающая мысль промелькнула в сознании: «Видно, подоспел танковый полк соседней дивизии. Что-то о нем докладывал дежурный».

Оказавшись на территории медсанбата, Горновой не мог сразу понять, что произошло. Одно массивное здание, догорая, чадило, в углу двора дымили две подбитые немецкие самоходки. Кругом виднелись трупы фашистов, слышались стоны раненых, но не было видно никого на батальонного начальства. Вспомнив, что в противоположном конце догоравшего здания находился штаб батальона, Горновой побежал туда и встретил появившегося из-за угла комбата. С обожженными волосами и рассеченным подбородком, еле держась на ногах, подполковник прохрипел:

— Плохо Людмиле Антоновне… Умирает…

Не помня себя, Горновой вбежал в хирургическое отделение.

Люся, вытянувшись, лежала на операционном столе. Михаил Романович подхватил ее на руки. И только опустившись на топчан, заметил молча стоявших врачей и сестер.

— Люся! Что же ты? Люся! — повторял он срывающимся голосом.

И не услышал, а по еле уловимому движению побледневших губ ее понял последние слова:

— Все-таки я те-е-бя наш-ла-а…

Кто-то бережно взял из его рук Люсю, положил на операционный стол, накрыл белой простыней.

Чья-то ладонь, чуть прикасаясь, гладила его поникшую спину.

Еле слышный незнакомый женский голос тщетно пытался найти слова утешения. Кто-то прошептал: «Какая красавица была». Он услышал эти слова. И увидел свою Люсю. Из тех далеких лет юная, веселая, полная счастья, она бежала ему навстречу по широкому зеленому полю, и на ветру тугим спелым колосом трепетала ее коса.