Черно-белая весна

В незапамятные годы

жили разные народы,

умножали пять на пять,

получали двадцать пять.

Никого не обижали.

Развлеченья обожали.

И считали: лучший стиль—

это легкий водевиль.

Водевили, между прочим,

исполняла лучше прочих

Мельпомена, Зевса дочь.

День за днем, за ночью ночь

танцевала Мельпомена,

пела песни вдохновенно,

неподдельной красотой

восхищая люд простой.

Но, увы, однажды летом

деву свел с искусствоведом

некий бог, веселья враг.

Словом, дело было так:

Мельпомена по июлю

пляшет в платьице из тюля,

ножкой стройной ножку бьет,

о любви куплет поет,

и лукавит, и смеется.

Черным ливнем волос льется

по плечам, скользит на чуть

обнажившуюся грудь,

но она не замечает,

и кружится, и взлетает,

и над сценою летит.

«Браво! Браво!» — зал вопит.

Зал приветствует искусство.

От оваций меркнет люстра.

Зал пустеет. Гасят свет.

В этот миг искусствовед,

появившись из-за сцены,

на пути у Мельпомены

вырастает, как стена:

«Наконец-то ты одна…»

Побледнела Мельпомена—

Так ужасна эта сцена—

На лице ее испуг,

Как же все случилось вдруг?!

На щеках играет пламя.

Мельпомена хочет к маме.

Прикрывает ручкой грудь.

Норовит за дверь шмыгнуть.

Ах да ох… Не тут-то было!

Ключик щелк! И все поплыло,

зарябило… нет пути…

Шепчет: «Папочка, прости…

Ой, не надо, ой, не лезьте,

не лишайте деву чести…»

Но в ответ искусствовед

шепелявит: «Ну уж, нет…»

Он по этой части мастер!

По листу скрипит фломастер,

в небольшой научный труд

строчки резвые бегут.

Три, четыре крепких слова—

все! — рецензия готова:

«…безыдейна и глупа,

наготою до пупа

кружит головы поэтам.

Остановимся на этом.

Суть ясна. Искусства нет»,—

Завершил искусствовед.

Он в карман фломастер прячет.

Мельпомена горько плачет.

Юность — в прошлом. Честь — в былом.

Кончен бал. В душе надлом…

С этих пор она не пляшет,

не поет, грустит и вяжет,

бродит с пасмурным лицом;

и, трагическим концом

завершая представленье,

мстит нам дева за паденье,

метит горечью судьбы

обывательские лбы.