Черное и белое

Глава 15

Первые полчаса часа Серж шел спокойно, размеренно, несмотря на изрядный груз: в общей сложенности килограмм под пятьдесят. Но по мере того, как накатывалась усталость, его снова начала затоплять беспричинная злость на всех сразу, и на себя в том числе. Шаг невольно замедлялся, да еще под ноги периодически попадали невидимые в темноте камни и ухабы. Пару раз он падал, и потом долго чертыхался, скидывая с себя все барахло, а потом, поднявшись, навешивая обратно.

Как там его назвали? Куркуль? Слово-то какое выбрали! А ведь это всего лишь хозяйственный мужик, тащащий добро исключительно в хату. Ну да, не любит он делиться честно добытым просто так. Это что, плохо? Да вообще каждый нормальный хозяин всегда куркуль!

Серж в очередной раз споткнулся о незамеченный в темноте корень и покатился кубарем, обкладывая все и всех четырехэтажными выражениями. Вот суки! Высадили посреди леса, выкинули, как нашкодившего котенка. И наплевать им, что он устал, что полдня не ел, что… Да им вообще на людей плевать!

Сергей плелся по еле различимой во тьме дороге, пылая праведным — по его мнению — гневом. Останавливаться на отдых было откровенно страшно, а оставить хоть малую часть вещей где-нибудь под елкой было совершенно невозможно. Юджин ведь сам сказал, что сейчас по лесу бродят десятки эфиопов. Найдут, утащат, и кому потом претензии предъявлять?

Где-то впереди раздалась частая стрельба, она быстро стихла, затем взлетела белая ракета. Что, все? Штурм окончен? Интересно, кто победил?

Сержу было уже все равно, чья взяла в итоге, и ноги он передвигал чисто механически. Ему показалось, что он слышит впереди голоса, он захотел прибавить ходу, но сил на это уже не хватило. И тут в воздух одна за другой взлетели две осветительные ракеты и повисли на парашютиках, осветив все вокруг синеватым химическим светом. И тут же совсем рядом разом взревели два мотора, и раздалась оглушительная очередь автоматической пушки. И сразу за этим впереди началась частая стрельба. На слух можно было различить выстрелы из винтовок, пулеметные очереди, короткие автоматные «двойки». Рядом, совсем рядом свистнуло. «Не моя», — автоматически подумал Серж. Еще одна пуля с громким стуком угодила в ствол здоровенной сосны совсем рядом.

— Нафиг-нафиг! — почему-то вслух сказал Серж и присел, а потом, и прилег, положив перед собой набитый барахлом рюкзак: хоть какая-то защита.

Тут же подумалось: а ведь те евреи, они сейчас там, в самой кутерьме, и деревья их от пуль не прикрывают. Что их заставило лезть под пули? Они ведь ничем не обязаны этому Юджину, но нет, пошли, вызвались. Словно в давние времена, за Родину. Ну да! — осенила вдруг догадка. Они ведь еще там, на своей новой еврейщине все для себя решили: что отныне и до века их родиной будет именно русский анклав. А может даже, и конкретно этот форт. И их, без сомнения, туда возьмут, как доказавших, что они этого достойны. Так ведь и Юджин об этом же говорил, что все жители форта, от подростков и до старух, за свою родину бьются. Нет, даже не так: за Родину, с большой буквы. А он, Серж, не пошел туда, потому, что не посчитал эту землю своей. А примут ли его сейчас? И если примут, то как? И сколько ему придется доказывать, что он свой?

От этих мыслей настроение, и без того не слишком хорошее, упало до нижнего предела, и вновь накатила слепящая разум, душащая злость. А никто ему не нужен! Он всегда был один, и сейчас обойдется безо всяких там юджинов, тупых каратисток и дебильных евреев. Вот только дотащится до форта, переночует, а потом пойдет искать себе место подальше отсюда.

Стрельба стихла. Серж выждал еще несколько минут, потом поднялся, навьючился и двинулся к форту.

Новорожденная луна тускло освещала недавнее поле боя. Где-то слышались крики, где-то ругательства. Порой вдалеке раздавались одиночные выстрелы. Поодаль тарахтело несколько машин. Навстречу пробежали двое эфиопов с закинутыми за спину дробовиками, волоча за собой донага раздетый труп. Чуть в стороне еще двое прикончили лежащего на земле раненого и деловито принялись раздевать тело, закидывая трофеи в кузов стоящего рядом пикапчика. На него же никто внимания не обращал. И все, происходящее вокруг выглядело настолько буднично, что Сергею стало не по себе. Он видел смерть, не раз убивал сам, но никогда не видел такого практичного и утилитарного отношения к убитым. Ему вдруг представилось, будто он замертво лежит вот так вот где-нибудь в траве, и нашедшие его эфиопы так же обыденно раздевают еще не остывшее тело и волокут за ноги в кучу таких же бедолаг.

И тут его осенило: Юджин не дал бы такому случиться! Нет, он не отвел бы пулю, но не позволил бы глумиться над телом. Напротив, он сделал бы все, чтобы погибшего за свою землю бойца похоронили с почестями, с соблюдением всех положенных обрядов, а после помянули бы как следует, и поминали бы и впредь как героя. И от этого понимания на душе стало еще гаже. Захотелось напиться в дрова, до бесчувствия, чтобы ничего не видеть, не слышать, забыть обо всем, и в первую очередь о стоящем перед ним выборе. Ведь ничего еще не закончено, и этот проклятый шарик в рюкзаке — он как камень на распутье: направо пойдешь, налево пойдешь — все едино, часть себя надо оставить позади. Так что же выбрать? От какой части себя отказаться?

Ворота форта были распахнуты настежь. Рядом с ними под охраной автоматчиков сидела прямо на земле группа пленных, на глаз — человек двадцать. Многие из них были перевязаны. Можно было не сомневаться, что, как минимум, вдвое больше осталось лежать на поле. Было очевидно, эфиопы потерпели полный разгром. На земле что-то блеснуло. Серж нагнулся и подобрал почти новую винтовку Манлихера. С ней в руках и подошел к форту. У ворот стоял Юджин с незнакомым капитаном. Рядом с ними худощавый блондин (Серж вспомнил: там, в лесу он был с пулеметом) — методично обыскивал одного пленного за другим, доставая спрятанные ножи, компактные пистолеты и разное прочее, что не должно иметь уважающему себя военнопленному. Найденное оружие бросали в общую кучу на расстеленный на земле брезент.

Сергей подошел, опустил на брезент подобранную винтовку. На него обернулись.

— А, потеряшка! — ровно, без особых эмоций отозвался Юджин. — Иди в столовую, найдешь по запаху. Там тебя накормят. Барахло, если таскать неохота, можешь оставить вон, в форте у стены. Никто не тронет.

Серж скинул один рюкзак, другой, пристроил сверху автомат и, обернувшись на шум, увидел, как какой-то человек из группы пленных вскидывает руку с зажатым в ней маленьким пистолетиком, направляя ее на Юджина. Дальше он действовал на голых рефлексах. Правая рука пошла вверх вдоль бедра, одним слитным движением откидывая крышку кобуры и вынимая из нее пистолет. Потом, одновременно с небольшим доворотом корпуса, вытянулась в сторону того пленного, на автомате перекидывая флажок предохранителя. Ну а патрон в стволе был с самого начала. Грохнул выстрел. Грохнул как-то чересчур звучно, и лишь секунду спустя Серж сообразил, что это было два выстрела, прозвучавшие одновременно. И на груди эфиопа, решившего, что он самый быстрый стрелок, красовались две дырки от пуль. А в следующую секунду Сергей увидел, как Юджин убирает в кобуру «люгер».

— Хорошо стреляешь, — с уважением сказал повернувшийся к Сержу капитан. — Не хуже нашего начальника.

Эта оценка резанула и слух, и самолюбие. Он ведь всегда был лучшим, а сейчас оказался всего лишь «не хуже». И это, видимо, отразилось у него на лице, потому что капитан добавил:

— Ты не переживай, здесь многие хорошо стреляют. Что поделаешь — жизнь такая, фронтир. Порой, прямо как сейчас, от одного выстрела зависит, жить тебе дальше или помереть. Вот, к примеру, супруга у Евгения Михайловича — непревзойденный снайпер. Так насобачилась палить из своего допотопного «ли энфилда», что ее и с «барретом» мало кто одолеет. И, действительно, топай на кухню. Да и мы с Михалычем сейчас подтянемся. Жрать хочется — сил нет.

Сергей поставил свою «беретту» на предохранитель, убрал в кобуру и, уходя, бросил взгляд на пленных. Те, впечатленные не то судьбой неудачливого стрелка, не то стрелковыми умениями Юджина, шустро избавлялись от припрятанного оружия. Он повернулся и пошел, как рекомендовали, на запах.

В столовая, просторная комната с монументальным деревянным столом посередине, оказалась на втором этаже. Пожилая полноватая женщина, придремавшая у плиты, встрепенулась на звук шагов, подскочила, заулыбалась.

— Какой симпатичный мальчик! Проголодался? Садись за стол, сейчас накормлю. Только умойся сперва. Вон рукомойник, в углу.

В указанном углу нашелся старинного, «мойдодырового» образца умывальник и при нем странный, необычного вида кусочек мыла. Серж взял его, покрутил в руках.

— Это наше, — пояснила повариха, — в станице делают. Земляничное. Душистое — страсть.

Серж намылил руки, поднес к лицу, вдохнул аромат. Действительно, пахнуло свежей ягодой, выдернув откуда-то из детства полузабытые не то воспоминания, не то ощущения. Что-то очень теплое, доброе, душевное.

Он встряхнулся, прогоняя внезапное оцепенение, быстро сполоснул руки и лицо и сел за стол. Перед ним тут же была поставлена большущая тарелка, полная горячей каши с мясом. Запах еды был настолько одуряюще вкусным, что Серж буквально накинулся на еду, и не заметил, как в столовую вошли Юджин с капитаном.

— Ну наконец-то! — подхватилась повариха. — Сейчас, мальчики, сейчас, накормлю вас.

Во мгновение ока на столе появились тарелки, блюдо с тушеным мясом, множество разнообразных заедок, три хрустальные стопочки и графинчик со льда.

— Спасибо, баба Лиса. — оценил заботу Юджин. — Ты иди, ложись. Мы тут и сами управимся, а тебе вставать спозаранку.

Женщина, попрощавшись, ушла, а начальники уселись за стол напротив Сергея, навалили себе в тарелки еды и некоторое время сосредоточенно работали ножами и вилками. Наконец, немного насытившись, капитан протянул руку ко графинчику. Снял хрустальную пробку, разлил себе, Юджину и вопросительно поглядел на Сергея. Тот, недолго думая, кивнул.

Капитан налил тягучую, густую жидкость в стопку, отчего она сразу покрылась снаружи тонким слоем мельчайших капелек воды. «Испотинка» — вспомнилось древнее слово.

— Как звать тебя, ганфайтер? — спросил капитан, придвигая стопку к Сержу.

— Сергей Комаровский.

— Андрей Касаткин, — протянул капитан через крепкую руку. — Ну а с Михалычем ты, как я понимаю, уже познакомился.

Серж кивнул, давя в себе вновь вспыхнувшее раздражение, которое вызывал у него этот непонятный «Михалыч». Как-то так получалось, что этот Юджин, хай сто чертей ему в печенку, если собрать в кучу все, что случилось за день, заслуживал как минимум уважения. И это раздражало еще сильнее. Если бы он оказался обычным крикливым начальником, или торгашом, или трусом — ну, если бы нашелся у него хоть один серьезный изъян, то можно было с чистым сердцем опустить его в своей личной иерархии куда-нибудь пониже и забить на душевные терзания. Но как раз этого и не получалось. Потому что все качества, которые Серж ценил в людях, они присутствовали. А теперь еще и оказалось, что он крутой стрелок. Засада!

— Ну, за знакомство! — провозгласил Касаткин, поднимая стопку. Ледяная идкость прокатилась по горлу и взорвалась огнем в желудке.

— Эх, хороша! — прокомментировал капитан.

— Это из последней партии Евсеича, — уточнил Женя. — Он самолично вынул бутыль из погреба, за победу выпить.

— О, за победу! — обрадовался Касаткин. — А кроме того, между первой и второй…

— Ну да, чтобы пуля не пролетела.

Чокнулись, выпили, плотно закусили. И тут уже Женя потянулся за графином. Разлил, помешкал чуток, потом поднял свою стопку и негромко сказал:

— Давайте за души тех, кто сегодня тут, около форта остался. И за тех, кто у локалки новой полег, и у блок-поста… Ведь не все они были такие кровожадные, как этот Уольдэ Сэмайят, чтоб ни дна ему, ни покрышки. Не меньше трети из них просто на пинках пригнали сюда на бойню. И очень хорошо, это просто очень большая удача, что среди них нет никого из наших.

Выпили молча, не чокаясь.

А потом Серж, повинуясь какому-то безотчетному порыву, вынул из кармана бархатный мешочек с шаром и положил его на стол.

Женя поглядел на него в упор:

— Что ты за него хочешь?

Серж встретил его взгляд и сказал то, что, наконец понял именно в эту секунду:

— Уважения.

Касаткин хмыкнул:

— Люди уважают за дела. Если решишь здесь остаться, к тебе долго присматриваться будут на предмет того, кто ты такой и что из себя представляешь. Но как первый шаг — пойдет.

— А как же… — начал было Серж, и тут же обор вал себя на полуслове, но его поняли и без того.

— Галка — она человек прямой, — ответил ему Женя, — ее насквозь, на просвет всю до донышка видно. Ее, конечно, тоже будут проверять, оценивать, но примут быстро. А ты мужик крученый-верченый, себе на уме. Да, сдается мне, ты и сам себя плохо знаешь, все никак не разберешься, что же тебе по жизни надо. Потому и смотреть на тебя будут дольше, и результат от того непредсказуем. Но если опасаешься, что не сдюжишь, всегда можешь в стольный град уехать. Там народу много, соответственно и внимания к каждому отдельному человеку поменьше.

Он повернулся к Касаткину.

— А теперь, Петрович, твой выход.

Тот попытался отнекиваться.

— Неудобно сейчас, да и люди спят уже.

— Неудобно штаны через голову надевать. Давай, тихонько.

Капитан, косясь на ошалевшего новобранца, кряхтя полез под стол и принялся шепотом кукарекать. Женя, глядя на эту картину, от души рассмеялся.

— Чего регочешь? — буркнул выбравшийся из-под стола Касаткин, но не удержался и тоже заржал в голос.

Это было так заразительно, что Серж невольно к ним присоединился. Все трое смеялись до слез, не в силах остановиться, забыв, что люди все-таки спят и тишину стоило бы соблюдать. Отсмеявшись, капитан разлил по новой.

— Давайте, мужики, за чувство юмора, — предложил он, утирая рукавом слезы.

Чокнулись, выпили, и Женя поднялся из-за стола.

— Не знаю, как вы, а я с ног валюсь. Сереж, там направо по коридору, — он махнул рукой, — должна быть еще одна свободная комната. Тащи туда свое барахло, отсыпайся. А завтра с утра поедем в столицу, пленников повезем, шарик твой опять же. Да и Командор наверняка захочет на тебя посмотреть. Вы как, сидеть еще будете?

— Я — пас, Михалыч, — поднял руки капитан.

— Я, пожалуй, тоже, — присоединился к нему Сергей.

— Тогда помогите мне со стола на ледник все убрать.