Черное колесо

14. РАССКАЗ РАФФЕРТИ

В тот же день ко мне пришел Мактиг. Он выглядел утомленным и похудевшим. Я спросил:

— Вы извинились перед леди Фитц?

Он выразил жестом недоумение:

— Вы решите, что я сошел с ума. Может, я неверно понял старуху, и она в самом деле поверила в свою нелепую религию… А может, решила поддать жару моей клубничной голове. У нас теперь век чудес! Я недавно встретился с ней в коридоре, и она… извинилась передо мной!

Он мрачно добавил:

— Впрочем, если вы скажете, что я спятил, будете недалеки от истины.

— Что это значит, Майк?

— Это значит, — угрюмо ответил он, — что пока вы возитесь со своими бутылочками и срезами, кажетесь себе таким важным, я принес вам новости. В вашей программе появился новый номер. Произошел еще один случай оживления старого капитана.

Он постучал себя по груди:

— Я!

Я рассмеялся. Он проворчал:

— Вы думаете, это смешно? Подождите, пока не услышите всех подробностей. Потом можете хохотать, пока не лопнете. И тогда у вас появится еще более славная работенка — штопать собственные бока. Без наркоза.

Я спросил:

— Что произошло? Еще один дурной сон? — Я думал о леди Фитц, а не о его пьяной болтовне три дня назад.

— Дурной сон! Не нужно так говорить, док. — Он обиделся. — У меня они один за другим, целый парад. Неважно, сплю я или бодрствую — они приходят, как убийцы — посмотреть на место преступления. Каждый в отдельности не несет особого смысла. Но если собрать их все… — он бессильно развел руками. — Но не думайте, что я слабак. Я три дня и три ночи держал их при себе. Пора о них рассказать и решить, сны это, — закончил он, — или воспоминания?

Я сел:

— Начинайте.

— Если бы они так точно не продолжали друг друга, я назвал бы их снами. Но это — воспоминания. И в то же время — как я могу помнить то, чего со мной не случалось? Большого Джима я могу понять — он проделал большую работу, прежде чем стал старым капитаном. А я как будто обрел вторую личность за одну ночь. Нет, — поправился он, — не за одну ночь, а за несколько дней. С тех пор, как услышал колокол и дудку. Может, даже немного раньше.

— Я не могу высказать свое мнение, не услышав подробностей, Майк.

— Подробности? Вы их получите.

Он достал кисет и трубку.

— У меня было предчувствие. Я понял, что с этим местом неладно, в тот день, когда мы услышали колокол и боцманский свисток. Увидев старый корабль и черное колесо, я тут же понял, что здесь найдется и кое-что похуже. Руки на колесе напомнили мне узор чешуек на спине гадюки. Мне показалось, что колесо гораздо опаснее змеи. Положив руки на колесо, я вдруг увидел вместо Чеда кого-то другого. И этот другой причинил мне такое большое зло, что я ударил его.

Он набил трубку табаком.

— При виде шипов в дверях каюты у меня по спине поползли мурашки. Шипы походили на огамические руны — старинное кельтское письмо, и так и кричали об опасности. Не знаю почему, да и как я мог знать, если сам не принимал участия в этом убийстве? Ведь там была просто груда песка.

— В форме могилы, — вмешался я, — и тут все дело в ассоциациях. Вы сказали, что в песке кости Слима Бэнга.

— Это сказал Бенсон, а не я. Я же сказал, что здесь просто кости. Поэтому я так и разволновался. Какое отношение имеет старый капитан к тому, что я якобы вспоминаю? Большой Джим был старым капитаном, когда сказал это, вы знаете. И он имел в виду не нынешнего Слима Бэнга, а того, кто служил на прежней «Сьюзан Энн».

Я вспомнил и удивился — скорее не словам Мактига, а тому, почему он так говорит. Он продолжал:

— Все время, пока мы вскрывали эту заколоченную каюту, у меня возникали вспышки — предчувствие того, что нам предстояло увидеть. Но намеки — одно дело, а подробные воспоминания — совсем другое. Если только вы верите в переселение душ. Я не верю.

Он поднес горящую спичку к трубке и затянулся.

— И с тех пор эти воспоминания все время возвращаются. Они мне всю плешь проели. Бурная сцена между Большим Джимом и Смитсоном послужила рвотным перышком. Мне казалось, я свихнусь, если не выйду из этой ситуации. Поэтому я и напился.

И сразу отдельные фрагменты сложились в единое целое. Я больше не был Мактигом и не находился на борту «Сьюзан Энн». Я был Фелин-Оуэном Рафферти, нашим Рыжим, короче говоря. Что это вы подпрыгнули?

— Я подпрыгнул?

— Мне показалось, да.

— Майк, откуда вы выкопали это имя — Рафферти?

— Как это откуда? Оно пришло со всем остальным. А насчет копания вы попали в точку! Потому что Рыжий Рафферти — это не кто иной, как наш рыжеволосый друг со старой развалины, тот самый, что погребен теперь в дюне с медальоном на груди. Знаете, что в этом медальоне? Портрет Бриджит.

Но не будем забегать вперед. Мы, Мактиги, приехали в Америку из Западного Коннахта всего четыре поколения назад, и в этом случае теория капитана о наследственной памяти не срабатывает. Мне известно, что у Рафферти не было потомков, а если бы и были, то никто из них не мог быть свидетелем случившегося. Понимаете? Я никогда не был в Ирландии и, если не считать нескольких фильмов, понятия не имею, как она выглядит. Вернее, не имел, — поправился он. — Но после знакомства с Рыжим я очень хорошо знаю свою старую родину — такой, какой она была… примерно двести лет назад.

И воспоминания мои не очень приятны. Да, есть и неплохие. Например, когда я иду по грязной дороге, обняв Бриджит, а вокруг каменные старые стены и кусты фуксий. Я украдкой целую ее, и ей это нравится. Я спятил, док, но я влюблен в девушку, уже два столетия как мертвую!

И, ремонтируя ее дом, док, я овладел новой профессией. Я могу починить, док, кровлю дома. Мне всегда казалось, что солому укладывают как множество снопов. Ничего подобного! Сначала кровлю покрывают глиной, а потом вдавливают солому в глину ивовыми прутьями, на манер ворот в крокете.

Но я отвлекся. Все началось, когда я вспомнил, как брат Бриджит, Натан, был убит в церкви во время мессы отрядом англичан. Англичане изгоняли нас из наших земель и охотились за нами. Мы с Бриджит ушли на корабле из Донегола в Нормандию. Я все это помню, — сказал он, — но какое все это имеет отношение к Майку Мактигу?

Он закрыл глаза, может, чтобы получше видеть то, что называл воспоминаниями.

— В те дни африканская торговля переживала бум. Одно плавание могло сделать человека богатым. Тирконнел О’Нил одолжил мне корабль. Через три рейса у меня уже было собственное судно, то самое, что сейчас под дюной. Его название было «Бриджит»…

В первом же плавании на собственном шлюпе Рафферти встретил Ирсули при дворе Манти, короля Берега Зубов — это прежнее название Берега Рабов. С этого момента рассказ Мактига совпадал с рассказом леди Фитц, различалась только точка зрения рассказчика, а также окончание — Рафферти был зрячим и видел все то, о чем жрица только догадывалась.

Я ошеломленно слушал это. Я верил, что леди Фитц пересказала содержание сна — необыкновенно яркого, конечно, и свой анализ я делал искренне. Но вряд ли Мактиг мог увидеть сон, совпадающий с другим в мельчайших подробностях, даже если оба сна возникли под влиянием одних и тех же впечатлений. Два сознания никогда не действуют совершенно одинаково: их действие основано на сложном переплетении случайных обстоятельств. Можно сказать, что если два человека с рождения до смерти будут жить вместе, полностью делить опыт друг друга, все равно они не будут мыслить одинаково.

Таким образом, и леди Фитц, и Мактиг могли увидеть сон об Ирсули, но не одновременно же! Либо Мактиг узнал о ее сне и пародирует его, чтобы разыграть меня, либо она узнала о его сне. Либо — вторжение духов, о чем рассуждал Бенсон. Что касается меня, то переселением душ незачем заниматься. Наследственной памятью тоже. Разве что у леди Фитц были чернокожие предки. Если это так, то характерных черт этой расы она явно не унаследовала.

Что-то очень бесчестное стоит за одной или обеими историями. Я прервал Мактига, который как раз рассказывал о Черном Педро, своем первом помощнике. Тот стер имя Бриджит, когда мятежники захватили корабль.

— Мактиг!

Он так погрузился в свою вторую призрачную личность, что забыл свое имя. Это само по себе было подозрительно.

— Рафферти! — окликнул я. Он вздрогнул, мигнул.

— Да?

— Когда леди Фитц извинилась перед вами, что она сказала?

— Леди… леди Фитц? — Он немного подумал. — О, ничего особенного. Сказала, что сожалеет о той ссоре прошлой ночью и просит простить ее. Потом покраснела, отвернулась и ушла. А что?

— А вы что ей сказали?

— Ни слова. У меня просто не было возможности.

Я спросил, уверен ли он. Он был уверен.

Я махнул рукой, и он продолжил свой рассказ. Он на время спятил от шока, увидев, как мертвый М’Комба поднимается и ходит по палубе; с этого момента его рассказ стал бессвязным. Придя в себя, он обнаружил, что все черные умерли и так же, как М’Комба загадочно, святотатственно ожили. Все они двигались деревянно-безжизненно, как заведенные.

Сам он тоже чувствовал стесненность в движениях и не мог сфокусировать взгляд. Только когда Ирсули вызвала дождь, мышцы его расслабились, и зрение улучшилось.

Больше он не боялся М’Комбы. Наоборот, чувствовал родство с ним — может, потому, что двигались оба одинаково неуклюже — такое ощущают два незнакомых пациента, ждущие в приемной и обнаруживающие, что у них одна и та же болезнь.

Он сказал, что ему трудно было думать. Он понимал, что дни сменяются ночами, но не воспринимал их как промежутки времени. Просто они давали возможность попеременно руководствоваться солнцем и звездами для определения направления. Паруса были сорваны, ветер сломал мачты, но он продолжал сжимать руль и вести корабль.

Потом он увидел «Сьюзан Энн». Был один из периодов засухи, и он мог только слегка приподнять руку, чтобы привлечь внимание. Голосовые связки у него пересохли. От «Сьюзан Энн» отошла шлюпка. Он сбросил веревку, но когда в шлюпке подобрали ее, она порвалась.

При помощи кошек моряки поднялись на брошенный корабль. Он увидел человека в иноземной одежде — капитана Бенсона. Капитан расспрашивал его, но он не мог отвечать из-за пересохшего горла. Капитан отдал приказ, и часть моряков отплыла на «Сьюзан Энн». Они вернулись с негром, его звали Слим Бэнг, но это был не Слим Бэнг с нынешней «Сьюзан Энн».

Ирсули и остальные страшно напугали негра. Он сбежал бы на «Сьюзан Энн», если бы не строгий приказ капитана. Негр обратился к Ирсули на ее языке и заявил, что она и все остальные — мертвецы. Капитан рассмеялся и коснулся Ирсули. Слим Бэнг запричитал, что если ее разрезать, кровь не пойдет.

Один из моряков полоснул Колубо ножом. Крови не было. Моряки были ошеломлены. С бранью и проклятиями они столпились вокруг Колубо, сначала царапали его, потом рубили. Никто не мог бы выжить после того, что они с ним сделали, но то, что от него осталось, продолжало извиваться на палубе и пыталось встать. Прошло некоторое время, прежде чем Рафферти сообразил, что должен вмешаться — думать стало так трудно! Он неуклюже направился к Колубо. Слишком неуклюже. Моряки с отвращением побросали дергающиеся останки в море.

Один из них вспомнил, что и при проказе из ран не идет кровь. Все пришли в ужас и решили затопить корабль. Капитан приказал закрыть негров и рыжего в каюте. Рафферти, слабо сопротивлявшегося, тащили внутрь. Он вспомнил о чаше и драгоценностях и потащился к ним, чтобы предложить их капитану.

Он услышал грохот. Дверь заколачивали. Он и шестеро черных напрасно пытались выбраться. Ирсули подняла руку. Послышался крик, и стук прекратился.

Рафферти с трудом добрался до иллюминатора, который смотрел в сторону «Сьюзан Энн». К тому времени шлюпка уже вернулась на борт. Ударила пушка, и «Бриджит» начала тонуть.

Она уже почти совсем ушла под воду, когда первые ручейки пробились внутрь. Вода заполнила каюту, иллюминаторы потемнели, и за ними проплывали необыкновенные голубые звезды. Иногда они останавливались, заглядывая внутрь. Рафферти всплыл. В каюте не было воздуха, но Рафферти, вися под потолком, не тонул и не захлебывался, смутно удивляясь этому.

Через некоторое время вода пропитала тело. Его охватил ужасный холод, словно кости стали ледяными. Он пытался молиться. Остальные опускались. Он сложил им руки на груди, как ему казалось пристойным. Потом направился к столу, чтобы в последний раз взглянуть на драгоценности, на эту горсть камешков, которая привела его к такому концу. И отойти он уже не смог.

Тьма. Тьма и холод. Он существовал, но не знал, кто он, где и почему тут находится. Только руки его сохранили чувствительность, остального тела он не ощущал. Временами ему казалось, что он сжимает чьи-то запястья. А потом ничего уже не имело значения, кроме тьмы и холода.

Внизу началась странная дрожь. Он почувствовал, что поднимается. Вода устремилась мимо рук, словно кто-то умывал их. На них обрушилась огромная тяжесть. Песок.

Тьма сохранилась, но холода не стало. Потом давление ослабло, и руки его согрелись. На них упал солнечный свет. Он был так счастлив. Прикосновение солнца как свобода, как освобождение!

Он услышал голоса. Услышал… собственный голос, голос Майка Мактига! И снова голос капитана. И понял, что все получится, если он сможет вернуться, войти в Мактига и объяснить ему. Что объяснить? Ничего… все… просто объяснить…

Мактиг встряхнулся:

— Вот и все. Он приходит и уходит. Я путаюсь, у меня смешиваются его мысли и мои собственные. Я тоскую по Бриджит, которая уже давно мертва, и вижу электричество и нашу одежду словно впервые. Они пугают Рафферти, и он… он уходит. Но, привыкнув к новому, он может остаться… навсегда. — Трубка его погасла, и Майк стал снова разжигать ее. — Говорю вам, док, это еще один синдром старого капитана. Но какое отношение капитан имеет к Рафферти? Если все это — правда, то это очень важно, и он предпочитает об этом умалчивать. Хотя это может объяснить его поведение на старом корабле.

Я коротко ответил:

— Для розыгрыша вы зашли слишком далеко, Майк. Но я все же надеюсь, что это розыгрыш, хоть и неудачный.

— Розыгрыш! — Он смотрел на меня сквозь пламя спички. — Вы считаете, я все это придумал, чтобы позабавить вас? — Он погасил спичку и покрутил ее в пальцах. — Мрачная шутка, не правда ли? А ведь шутки должны быть веселыми!

Я не хотел обидеть его своим обвинением. Он всегда мне нравился, и у меня не было причин сомневаться в нем, что бы ни говорил Бенсон о его влиянии на Пен, а Чедвик — о его шутках. С другой стороны, я не питал особых чувств к леди Фитц — теперь, думая об этом, я решил, что ее солнечный удар был подозрительно легким. И если она солгала мне, это объясняло также внезапную преувеличенную заботливость Бурилова, Но зачем она мне все это рассказала?

Мактиг печально сказал:

— Я знаю: мой рассказ кажется совершенно невероятным, но я говорю серьезно.

Я спросил:

— Кому еще вы об этом рассказывали?

Он усмехнулся:

— Мактиг может быть неуравновешен, но он не дурак, док. Вряд ли я стану рассказывать об этом Большому Джиму, пока сам не узнаю, что это такое. Он ухватился бы за эту мысль — истинна она или нет — как стриптизерка хватается за норковую накидку. Это новая пища для его одержимости старым капитаном, и если он этого не знает сам, лучше не давать ему новых подробностей. С ним и так трудно. У меня есть своя гордость, поэтому я не стал бы рассказывать Пен, она сочла бы меня выдумщиком. И я не хочу пугать ее — а она бы испугалась. Вряд ли я могу довериться и Флоре: не успел бы я закончить первую фразу, как она бы решила, что очаровала меня. Не могу рассказать и дорогому преподобному: он примет это за религиозное послание или знамение. Вы знаете о моих чувствах к ее величеству, к волжскому разбойнику и Чеду. А с Деборой я не разговаривал со времени урагана. Кто же остается, кроме вас?

— Джонсон, Слим Бэнг и все остальные…

— Нет, док, вы единственный, кому можно рассказать такое. Дьявол, почему вы думаете, что я сломался и пришел к вам?

— Сам удивляюсь.

Он удивленно и отчасти негодующе посмотрел на меня.

— Вы думаете, я на самом деле хочу оставаться Рыжим Рафферти? Разве вы не понимаете, что это означает? Я могу оказаться во власти такого ужаса, что смерть покажется более предпочтительной.

Помолчав, он выпалил:

— Я пришел к вам, потому что не хочу, чтобы это оказалось правдой! Я хочу, чтобы вы разбили это своим холодным и бесстрастным анализом!

— А сами вы не можете этого сделать?

Отвращение в его взгляде усилилось.

— Док, вы уже должны меня знать. У меня чертовски богатое воображение — иначе я не стал бы юристом. И мое второе зрение — подлинный дар Божий, — вернее, было им до сих пор. Я легче могу доказать, что я Рафферти, чем противоположное. И я готов спорить на что угодно, что если на берегу мы смогли бы порыться в архивах и в библиотеках, история Рафферти оказалась бы правдой. Тогда бы я знал, что к чему. Но пока это невозможно.

— Проверка ничего нам не даст, — ответил я. — Подсознание действует как превосходная липучка, удерживая намеки, которые сознание как бы не заметило. Ваш рассказ можно проверить, да. Но просто потому, что ваше подсознание сохранило некогда прочитанные страницы, а сознание об этом не позаботилось.

— Ну что ж, тогда попробуйте объяснить.

— Почему, — спросил я, — среди множества людей на «Сьюзан Энн» Рафферти ухватился именно за вас? Почему не за Бурилова, например, или кого-то из экипажа?

Он возразил:

— Скажите, док, если бы вы перевоплотились, стали бы вы мужчиной или женщиной?

— Естественно, мужчиной.

— А почему?

— Вероятно, потому, что предпочитаю быть мужчиной, а не женщиной.

Он кивнул, довольный:

— Вы возродились бы как белый или негр?

Я понял, к чему он ведет.

— Конечно, белым, — и осторожно добавил: — поскольку у белого больше преимуществ.

— Понимаете? Вы возродились бы как можно ближе к тому, какой вы сейчас.

— Наверно. Я предпочел бы возродиться мужчиной и белым, но на этом сходство с моим нынешним воплощением кончается. Предпочел бы быть не врачом, а кем-нибудь иным.

— Допустим, вы оставили незавершенной сложную операцию и возвращаетесь, чтобы закончить ее. Вам нужны были бы умелые руки. Вы бы тогда стали врачом? — Я пожал плечами и кивнул. — Остальное очевидно. Рафферти выбрал меня, потому что я больше всех окружающих похож на него. Он может… лучше управлять мной.

Я сказал:

— Если это так, то как же Ирсули и ее друзья? Почему они тоже не возвращаются?

— Может, еще возвратятся, — мрачно ответил Мактиг. — Ирсули должна будет выбрать самую красивую женщину… Боже! — Глаза его широко раскрылись. — Пен!..

Я изобразил негромкий смешок.

— Спокойней, Майк. Вы видели сон, а не воспоминание.

И как с видением леди Фитц, я принялся за работу с его сном. И хотя мои усилия его успокоили, на меня они оказали противоположное действие. Я начинал понимать всю гибкость психоаналитического подхода. Он позволял дать столько же объяснений, сколько предлогов способна найти женщина, чтобы вывести из своего круга соперницу. Но вряд ли кому приходилось разъяснять такой случай, как мне, — идентичный сон, который видели одновременно двое.

Передо мной лежал выбор: розыгрыш, либо невероятное совпадение, либо ужасающий сверхъестественный феномен.

Мне пришло в голову решение.

— Мактиг, — спросил я, — то, что вы болтали в пьяном бреду, имеет отношение к вашему рассказу? Чедвик навещал вас, когда вы были?..

— Пьян? — подсказал он. — Не помню. А почему вас это интересует?

Я сказал, что боюсь, как бы это не дошло до Бенсона. Он удовлетворился этим и вышел, насвистывая веселенький мотив. Но он забыл то, о чем не забыл я: Бенсон упоминал кости Слима Бэнга, которые лежат под песком. И непонятные слезы негра, вызванные видом черного колеса.

Где-то был ответ на все это, но я чувствовал, что он еще далек. И надеялся, что окажусь способен найти его. Иначе…

Я предпочел не раздумывать над альтернативой: она уничтожит и мой мир, и меня самого.

Я немедленно отправился на поиски Слима Бэнга.