Некий мудрец заметил, что человек не устает на самом деле, если рассматривать сон как совершенно новое состояние. По этим стандартам я измерял свою усталость в ту ночь. Хотя пленников и увели, но произошли новые вспышки насилия, и у меня хватало дела.
Кое-кто возражал против стремительного возвышения Смитсона, результатом чего явились новые стычки и ранения, и ко мне пришли за помощью. Предложение Чедвика о выборах старших офицеров спровоцировало политическую кампанию, и наиболее вероятные кандидаты яростно принялись добывать голоса, в результате — новые раненые и пополнение в лазарете.
Кое-кто переменил свое мнение в пользу Бенсона. Прежде чем их выступление было подавлено, погибли еще двое, и их, вместе с телами Слима Бэнга, Перри и того, что умер от раны в легких, бросили за борт. Перед тем, как выбросить за борт тело Флоры, с ним обошлись так отвратительно, что я чуть не утратил самообладания. Меня удерживала только мысль о Пен.
Каюту Бенсона разграбили, портрет старого капитана вырвали из рамы и издевательски прибили на рее вниз головой. Чедвик и Смитсон предъявили всем чашу и драгоценности Рафферти, предотвращая дезертирство: они хотели, чтобы моряки по-прежнему относились к Бенсону враждебно.
Все толпились у поручней, глядя на остров Рафферти и требуя немедленно отправиться туда за сокровищем Бенсона. Чедвик через Смитсона пообещал, что экспедиция выступит на рассвете. Но если они не хотят перерывать весь остров, лучше подождать, пока Чедвик узнает, где запрятано сокровище. И чем быстрее мы покинем эти воды, тем лучше.
— Бенсон не скажет, — сказал Чедвик Смитсону. — Мактиг его поддерживает и потому тоже не сдастся. Но есть и другие, кому известно место, и их можно убедить.
— Но ведь он и над вами поработал, — сказал Смитсон.
— Да, у меня тоже были сны, но не такие яркие, как у остальных. Я слишком быстро в них разобрался. — Тут он заметил меня. — Какого дьявола вы тут делаете?
— Я закончил с вашими людьми. Можно ли осмотреть Бенсона и Мактига?
Смитсон был практичен и не хотел возиться с обреченными — все равно что кормить приговоренного перед казнью. Уже наступил рассвет, когда я смог навестить леди Фитц, Дебору и Бурилова. Их поместили в крошечной каютке, раньше принадлежавшей кому-то из экипажа. Предварительно ее очистили от всего, что могло бы послужить оружием.
Мейсон стоял у двери, Барнс — рядом со мной, пока я обрабатывал ушибы Бурилова. От йода русский застонал. Барнс презрительно усмехнулся. Леди Фитц смотрела на караульных с тем интересом, с каким посетитель трущоб взирает на нищих.
Она щебетала, обращаясь ко мне, но украдкой поглядывая на Бурилова:
— Когда Флора… умерла, я на мгновение подумала, что совершила ужасную ошибку, дорогой доктор. Я решила, что ее убило волшебство Ирсули! Но я молилась, и мне открылась истина. Кок умер, ибо суеверно думал, что Флора может убить его духовной силой. Гипноз капитана Бенсона заставил меня отомстить за кока в облике Ирсули. Флора верила, что ее волшебство способно убивать. И потому решила, что и мое волшебство такое же сильное, и умерла от страха. Ведь вы тоже так считаете? — Но глаза ее были устремлены на русского. Я припомнил его интерес к Флоре и подумал, что он считает леди Фитц убийцей. Она хотела, чтобы я оправдал ее в его глазах. — Доктор, — просила она, — скажите мне!
Но я чувствовал, что своими объяснениями и так уже вызвал немало горя, и продолжал молча заниматься русским. Она презрительно сказала:
— Я так и думала. Вы на самом деле орудие этого злого духа — Бенсона. — Она негодующе пожала плечами и заметила задумчивый взгляд Мейсона.
— Что станет с нами, беспомощными женщинами, в руках этих животных? — воскликнула она. — Они… хотят нас! И они такие сильные звери, что они… возьмут нас! — По-видимому, эта перспектива не привела ее в состояние уныния, и она добавила: — Против нашей воли!
Я вспомнил насмешливое предположение Пен о том, что глубочайшие эмоции у леди Фитц вызывает стресс, и подумал, не рассматривает ли она то, что иногда считают хуже смерти, просто возможностью спасти себе жизнь — пусть сомнительной ценой чести.
Она сжала руки и посмотрела вверх. Ни одна жертва на арене не смогла бы проделать это лучше.
— Я убью себя, прежде чем сдамся! Но это значило бы отречься от своего долга… Я принесу себя на жертвенный алтарь, я пойду к этому ужасному Смитсону! Он пощадит жизнь моих друзей в обмен на мое тело!
Барнс разинул рот. Он был больше удивлен, чем испуган. А Бурилов прекратил свои стоны.
Леди Фитц проявила необычайную энергию.
— Дебора! — воскликнула она, хлопая в ладоши. — Займитесь моей прической! О, я несчастная, мое платье изорвано! И запачкано! Если бы только здесь было зеркало…
Дебора спокойно исполняла приказания. Леди Фитц презрительно заметила:
— Если бы вы были настолько же женщиной, насколько я, Дебора Макрэ, вы повторили бы мое самопожертвование! Но, конечно, человек-зверь никогда не прельстится низкой женщиной вашего типа и класса.
Дебора молча продолжала выполнять свои обязанности, словно отвечая, что ее добродетели сами по себе являются наградой. Неудивительно, что эти двое были вместе, несмотря ни на что — они взаимно дополняли друг друга. Служа леди Фитц козлом отпущения, Дебора в своих глазах постоянно повышала собственное моральное совершенство.
Мейсон усмехнулся:
— Только подумать! Старая карга считает, что Смитсон пощадит ее только потому, что…
Леди Фитц покраснела и перешла на другой тон.
— Алексей, ты слышал это? О, презренный! — Небо почему-то не рухнуло на Мейсона, и леди Фитц удивилась, почему. — Алексей, если бы ты был мужчиной, а не трусом, ты отомстил бы за оскорбление!
Бурилов отозвался на очередную порцию йода не менее крепкими словами.
— Ты называешь меня трусом…
Он вырвал руку, которую я перевязывал, и ударил себя в грудь.
— Посмотри на себя, ты, ведьма! Прихорашиваешься для этого зверя! Ты, мешок костей! Ты отвратительна! Ужасна!
Тут они вспомнили «ночное происшествие», о котором мне рассказывала Дебора, и за отсутствием другого оружия принялись швырять друг в друга обвинения. Мейсон и Барнс покачали головами при виде такого бешенства и отвели меня к Сватлову, Джонсону и Маккензи, которых содержали вместе.
Когда я вправлял вывихнутое плечо Маккензи, Джонсон негодующе фыркнул и указал на листок бумаги.
— К нам прислали Роббинса с этим листком. Говорят, что если мы подпишем заявление о сумасшествии Бенсона, останемся в живых.
Маккензи рассмеялся:
— Такой сертификат им бы весьма пригодился, но нам он ничего не даст. К дьяволу их! К вам это тоже относится, Барнс и Мейсон!
Я осмотрел Мактига и туго перетянул повязкой его сломанные ребра. То немногое, что он сказал, потом повторила Пен, когда Чедвик привел ее ко мне в кабинет. Она беспокоилась об отце, который — Чедвик сообщил мне это с улыбкой — отказывался подпускать меня к себе.
Пен сказала:
— Он сердит на тебя, Росс, потому что главным образом ты виноват в срыве его планов. Он считает, что ты заодно с Чедом.
Чедвику это не понравилось. Пен продолжала:
— Но когда мы выберемся из этих неприятностей, он изменит свое отношение. А мы выберемся, — оптимистически повторила она, на что Чедвик опять улыбнулся. — Поиск, который шел двести лет, слишком далеко зашел, чтобы его могли оставить перед самым завершением.
Эта вера подбодрила ее, но меня опечалила, а Чедвика просто позабавила. Она закончила:
— Отец… папа… он больше не старый капитан! Он снова Джим. Должно быть, шок от происшествия вернул его к реальности. Я вам благодарна за эта, Чед. — Снова его улыбка исчезла. — И отныне он всегда будет Большим Джимом. Я знаю это! Он сам мне сказал, он усвоил урок. Достаточно быть самим собой и не брать на себя ответственность за других. Он больше не маленький мальчик, играющий в индейцев, — печально сказала она. — Он… вырос.
Пен снова попросила Чедвика освободить отца, но тот отказался, и она ушла к себе. Уже наступило утро, море и небо были так чисты, что мы плыли словно в сапфировом пузыре, где солнце и его неподвижное отражение — только блики.
Где-нибудь в этих широтах кто-то, несомненно, приветствовал это море и это небо. И я мрачно подумал: будет ли Судный День таким же спокойным и ярким?
К этому времени руки у меня дрожали от напряжения и усталости, и я принял дозу кофеина. Мои конвоиры не сразу позволили мне взять его с полки, вначале расспросили, что это и для чего используется. Как у стимулятора, у него скорее психологический, чем физиологический эффект. Я привык к нему в студенческие годы, когда нужно было не спать перед экзаменами.
— Боже, да он наркоман! — прошептал Мейсон Барнсу и сунул склянку себе в карман.
Как бегун обретает второе дыхание, так и я снова обрел бодрость. Закончил работу с ранеными и был отведен к Смитсону для доклада. Он в этот момент был занят, и я остался незамеченным.
Роббинс привел Сватлова. Маленький пастор шел, спотыкаясь, выражение лица у него было отчужденное, словно он считал себя единственной реальностью в мире призраков. С собой он нес бумагу и карандаш.
Смитсон, должно быть, решил, что это заявление Джонсона и Маккензи. Он выхватил бумагу, осмотрел, шевеля губами, и вернул:
— Что это такое?
— Моя проповедь, — сонно ответил Сватлов. — Впервые в жизни я буду говорить правду. Не буду повторять, чему меня учили. Скажу то, что сам был удостоен понять.
Чедвик взял у него бумагу.
— Ну-ка, посмотрим! — Вероятно, он решил, что это история мятежа.
Пока он бегло просматривал рукопись, Сватлов мирно продолжал:
— Я не готов был учить других. Поэтому меня постигла неудача. Я думал, что Бога нет, но теперь я узрел Его. Я был слеп и черен от греха…
Именно это уже однажды утверждала леди Фитц.
— Есть только один путь в жизни — познать себя, ибо только так можно познать Бога в себе. Я не знал себя, я был слишком нетерпелив. Мой долг по отношению к сестре был духовным, но я, не зная ни себя, ни ее, считал его физическим. Чтобы доставить удовольствие ее телу, я привез ее сюда — на смерть. Я преклонялся не перед Богом, а пред маммоной.
Голос его дрогнул. Он отвернулся, мигая. Смитсон смотрел на него, как эскимос на веер.
Чедвик отбросил бумаги.
— Галиматья! — отрывисто сказал он. Сватлов медленно и тщательно собрал их.
— Я не виню ни леди Фитц-Ментон, ни капитана Бенсона… в смерти моей сестры. Не они убили ее. Я убил. Но если бы этого не случилось… я до сих пор проповедовал бы ложь и обрекал своих слушателей на гибель.
Теперь и Смитсон, и Чедвик смотрели на него, словно на пришельца из космоса.
— Я грешил ради сестры. Теперь ради нее, ради ее имени я проведу остаток жизни, предупреждая других об ошибках. Возможно, это поможет другим слепым…
Барнс выразительно покрутил пальцем у виска. Смитсон нетерпеливо сказал:
— Чед говорил мне, что вы знаете, где сокровище. — Сватлов кротко взглянул на него. — Вы знаете! Сокровище — золото, драгоценности!
Сватлов скорбно покачал головой:
— Ах, мой друг, опасайтесь богатства! Прочтите, что я написал: подлинные желания рождаются из внутренней сущности. И исполнение желания гибельно, если желание не рождено внутренней сущностью.
Он торопливо продолжал:
— Вы не знаете ни себя, ни Бога. Откуда вам знать, чего хочет ваша душа? Сокровища Ирсули, попомните мои слова, вас никогда не удовлетворят, лишь погубят! Они помешают вам достичь знания, ослепят вас!
Чедвик рявкнул:
— Нам не нужны ваши проповеди! Мы хотим…
Но они вынуждены были слушать, и Сватлов знал это. Знаком он велел Чедвику замолчать.
— Вы хотите золота, потому что видели, как другим приносит счастье материальное богатство. Их счастье происходит не от самопознания, не от духовной пищи! Вы не понимаете. Вы считаете, что достаточно просто владеть. Разве за деньги можно купить самопознание? Что хорошего даст вам золото Ирсули, вам, безответственным детям?
Смитсон встряхнул маленького пастора так, что выскочила его искусственная челюсть. Сватлов языком возвратил ее на место. Смитсон взревел:
— Заткнись! Покажи нам путь к сокровищам!
— Ради вашего спасения — нет!
Чедвик сказал:
— Посмотрим!
Он ударил Сватлова по лицу. Маленький человек пошатнулся и буквально подставил вторую щеку. Я двинулся вперед. Барнс оттащил меня. Смитсон схватил Сватлова за руку и начал выворачивать ее.
Сватлов сдержал стон:
— Поверьте мне… я отказываюсь… ради вашего… блага. — Он задрожал, колени его подогнулись.
Смитсон отпустил его руку. На ней виднелась кровь. Чедвик сказал с отвращением:
— Отпустите его. Возьмемся за леди Фитц. Она-то заговорит. Роббинс увел Сватлова и вскоре вернулся с англичанкой.
Дебора придала леди Фитц весьма представительный вид. Леди Фитц высвободилась и разместилась перед Смитсоном с основательностью двадцатитонного сейфа.
— Имейте в виду: я вас ненавижу, но подчиняюсь судьбе. Ужасный человек, я ваша.
Смитсон отступил так торопливо, что опрокинул стул. Чедвик, улыбаясь, сказал:
— Вас никто не тронет, леди Фитц. Мы хотим только знать, где искать сокровища.
Она выпалила:
— Дурак! Вы знаете, что Ирсули — выдумка капитана! — И снова Смитсону, который поднял стул и огорошено сел на него. — Рано или поздно это должно было случиться. Не будем оттягивать неизбежное, Пусть я… страдаю… пока еще во мне есть силы.
Смитсон подавился, покраснел и наконец в самых вульгарных выражениях объявил, что его совсем не интересует ее милость, что она то да се, да еще кое-что. Либо она даст то, что им нужно — а им совсем не нужна ее изношенная и непривлекательная плоть, — либо будет страдать, но совсем не так, как она полагает.
Именно последнее заявление привело ее в ярость. Она отступила, задыхаясь, как и Смитсон.
— Вы отвергаете — меня? Самую благородную кровь Англии? Да вы…
Даже Смитсон был ошеломлен этим взрывом. Чедвик прервал ее:
— Не преувеличивайте своего значения! Если мы не получим информацию от вас, есть драгоценный Бурилов. Уведите ее… Подумайте, — добавил он, помолчав. — Минуту назад вы назвали Ирсули капитанской выдумкой. Решайте, леди Фитц-Ментон!
Она опустила глаза. Потом мрачно сказала:
— Не помню…
Чедвик сделал знак Роббинсу увести ее.
— Но я… буду помнить! — свирепо сказала она. — Я вам покажу! Когда я подниму ветер, вы на коленях приползете молить, чтобы я остановила его!
Должно быть, она думала о Бурилове и его отчуждении после смерти Флоры. Когда она выходила, я слышал ее слова: «Я удерживала его не только своей красотой, но и влиянием. И удержу на этот раз — он увидит!»
Смитсон спросил Чедвика;
— Остается русский?
Чедвик мрачно кивнул:
— Он не любит боль. Скажет.
Тут он заметил меня и мою сумку. Когда явился Бурилов, Чедвик разложил хирургические щипцы и скальпели и любовно поигрывал ими. Бурилов сразу сломался. Он не только сказал, где находятся сокровища, но и согласился сам провести туда.
Чедвик улыбнулся, бросил инструменты в сумку, взял Бурилова под руку и вышел, кивком головы позвав за собой Смитсона.
Выходя, Смитсон сказал:
— Заприте доктора, ребята, и присматривайте за ним — так, на всякий случай.
Поэтому я не видел, как первая шлюпка отправилась на берег. Уснуть я не мог, лишь сидел и обдумывал планы, в том числе и преступные, которые не стану здесь излагать. Осуществить их мне так и не пришлось. Шло время. Наконец вбежал, задыхаясь, один из моих стражников.
— Быстрее… Даррел умирает! — Мы побежали по коридору. Отдуваясь, человек добавил: — Он стоял на карауле у каюты английской ведьмы!
Но Даррел не умирал.
Он умер. Я не успел даже расспросить о причине его смерти — это не обязательно было волшебство леди Фитц, — потому что послышались крики: «Все наверх!»
И еще: «Доктор! Приведите доктора!»
На палубе стоял Морган, его поддерживали матросы.
— Хватайте пистолеты! — кричал он. — Тащите паклю, концы и масло: мы должны их выкурить!
Он был очень бледен, глаза выпучены.
— Выкурить? — переспросил кто-то. — Кого? Смитсона, Шварца, Чеда?
— Русского и Кембла? — спросил еще кто-то. — Ты что, спятил? Морган сделал слабое движение. Если бы его не поддержали, он упал бы. Он один приплыл в шлюпке с острова.
— Не спрашивайте — действуйте! Пистолеты, паклю, масло! Их там сотни… белых… как призраки! Они схватили всех, кроме меня! Быстрее! Нужно вернуться!
Он увидел меня.
— Его тоже с нами! Понадобится! Берите все фонари: там темно! И побыстрее, ради Христа, быстрее!
На секунду все ошеломленно застыли. Потом забегали: страх Моргана оказался заразителен. Я осмотрел его ушибы и порезы. Казалось, его одежду рвали когти, широко расставленные, словно медвежьи.
Ожидая возвращения остальных, я посмотрел за борт, думая увидеть тела Слима и Флоры.
Но увидел только большого черного спрута, который лежал на дне, широко разбросав щупальца.
Сверху он был похож на гигантское черное колесо.