Черное облако

Глава 1 История начинается

Седьмого января 1964 года над Англией поднималось зимнее солнце. По всей стране люди мерзли в своих плохо отапливаемых домах, завтракая, перелистывая утренние газеты и ругая погоду, которая и в самом деле в последнее время была отвратительной. На гринвичском меридиане было восемь часов утра.

К югу нулевой меридиан идет по Западной Франции через покрытые снегами Пиренеи и Восточную Испанию. Проходит чуть западнее Балеарских островов, где северяне поумнее проводят зимний отпуск — на пляже в Менорке можно было встретить довольных и счастливых людей, возвращающихся после утреннего купанья, — и далее, через Северную Африку и Сахару.

Затем нулевой меридиан пересекает экватор, проходя Французский Судан, Ашанти и Золотой Берег, где вдоль реки Вольты недавно выросли современные алюминиевые заводы, и выходит на бескрайную поверхность океана, простирающегося до самой Антарктиды, где бок о бок работают экспедиции из многих стран.

Вся Земля к востоку от этой линии до самой Новой Зеландии была повернута к Солнцу. В Австралии наступал вечер. Длинные тени падали на крикетную площадку в Сиднее. Шли последние минуты важной встречи между командами Нового Южного Уэльса и Квинсленда. На Яве рыбаки делали последние приготовления к предстоящему ночному лову.

На большей части Тихого океана, а также в Америке и Атлантике, стояла ночь. В Нью-Йорке было три часа ночи. Город был ярко освещен, так что, несмотря на недавно выпавший снег и холодный северо-западный ветер, на улицах сновало множество машин. И на всей Земле вряд ли нашлось бы в эту минуту более шумное место, чем Лос-Анджелес. Вечернее оживление продолжалось здесь за полночь, на бульварах скопились нескончаемые толпы людей, многочисленные машины неслись по улицам, рестораны были переполнены.

В ста двадцати милях к югу от Лос-Анджелеса на горе Паломар астрономы приступили к ночному дежурству. И хотя ночь стояла ясная, и звезды искрились по всему небу, с точки зрения профессиональных астрономов условия были неблагоприятные: работать мешала плохая видимость из-за слишком сильного ветра на больших высотах. Поэтому, когда пришло время перекусить, все без сожаления оставили свои рабочие места. Еще раньше, когда стало понятно, что предстоящая ночь, скорее всего, абсолютно бесперспективна для серьезных наблюдений, ученые договорились встретиться в башне 48-дюймового Шмидта.

Полу Роджерсу пришлось пройти более километра, отделявшего 200-дюймовый телескоп от Шмидта. Берт Эмерсон уже принялся за суп, а его ночные ассистенты Энди и Джим возились у плиты.

— Я жалею, что начал сегодня наблюдения, — сказал Эмерсон, — все равно ночь пройдет впустую.

Эмерсон занимался специальным обозрением неба, а для этой работы необходимы были идеальные условия наблюдения.

— Тебе опять везет, Берт. Похоже, ты в очередной раз собираешься улизнуть пораньше.

— Повожусь еще часок-другой и, если не прояснится, залягу спать.

— Суп, хлеб с вареньем, сардины и кофе, — сказал Энди. — Что вам?

— Суп и чашку кофе, пожалуй, — попросил Роджерс.

— Что вы делаете на 200-дюймовом? Хотите применить качающуюся камеру?

— Да, рассчитываю поработать сегодня. Надеюсь, что удастся все-таки сделать несколько снимков.

Разговор был прерван появлением Кнута Йенсена, который пришел издалека — с 18-дюймового Шмидта. Эмерсон поздоровался:

— Привет, Кнут. Есть суп, хлеб с вареньем, сардины и кофе, его сварил Энди.

— Начну-ка я с супа и сардин.

Молодой норвежец, большой любитель подурачиться, взял тарелку супа из томатов и бросил туда несколько сардин. Остальные изумленно уставились на него.

— Черт побери, парень, видимо, здорово проголодался, — сказал Джим.

Кнут посмотрел на него с притворным удивлением.

— Разве вы никогда не добавляли сардины в суп? Ну, тогда вы не знаете, как их следует есть. Попробуйте, вам понравится.

Поразив таким образом воображение слушателей, Кнут добавил:

— Мне показалось, что возле вашей башни попахивает скунсом.

— Именно такой запах идет от вашей стряпни. Кнут, — сказал Роджерс.

Когда смех утих, Джим спросил:

— Разве вы не слышали о скунсе, который объявился здесь две недели назад? Он испустил всю свою вонь возле вентиляционной системы 200-дюймового. Прежде чем сообразили выключить насос, башня наполнилось этой гадостью. Вот уж запашок стоял! А внутри, кстати, было двести посетителей.

— Еще повезло, что мы не берем плату за вход, — усмехнулся Эмерсон, — иначе пришлось бы возвращать деньги, и обсерватория бы разорилась.

— Зато химчистки обогатились! — добавил Роджерс.

По дороге назад, к 18-дюймовому Шмидту, Йенсен остановился, прислушиваясь к шуму ветра в деревьях на северном склоне горы. Сходство пейзажа с его родными холмами вызвало у него неудержимую волну ностальгии, страстного желания оказаться рядом с семьей, со своей Гретой. Наконец, он двинулся дальше, пытаясь стряхнуть овладевшую им грусть. Двадцатичетырехлетний норвежец совсем недавно приехал в обсерваторию на двухгодичную практику. Особых причин для уныния у него не было. Местные астрономы отнеслись к нему доброжелательно, работу дали по силам.

Астрономия весьма щедра к начинающим. Здесь много работы, которая может привести к важным результатам, но не требует большого опыта. Йенсен был одним из таких начинающих. Он искал Новые — звезды, которые взорвались с необычайной силой. У него были основания надеяться, что в течение года он обнаружит одну или две. Так как нельзя заранее знать, когда и в какой части неба произойдет взрыв, единственное, что можно сделать, — это фотографировать все небо, ночь за ночью, месяц за месяцем. В один прекрасный день Йенсену должно было повезти. Правда, если обнаружится Новая, расположенная не слишком далеко в глубинах вселенной, за работу возьмутся более опытные руки. И вместо 18-дюймового Шмидта на раскрытие манящих тайн этих странных звезд будет направлена вся мощь огромного 200-дюймового телескопа. Впрочем, в любом случае именно Йенсену будет принадлежать честь первооткрывателя. А еще бесценный опыт, который он приобретет в самой большой в мире обсерватории. Это поможет получить хорошую работу, когда он со временем вернется домой. Тогда он и Грета смогут пожениться. Чего еще желать? Он ругал себя, что так глупо разнервничался из-за ветра на склоне горы.

Наконец, он добрался до башни маленького Шмидта. Прежде всего, он заглянул в журнал наблюдений, чтобы узнать, какую часть неба ему следует фотографировать. Затем установил соответствующее направление к югу от созвездия Ориона: середина зимы — единственное время года, когда эту область неба можно наблюдать в этих широтах. Следующий шаг — начать экспозицию. Теперь оставалось ждать, пока сигнальные часы не возвестят о конце наблюдения. Во время вынужденного бездействия, астроному приходится сидеть в темноте, дав волю своим мыслям бродить, где им вздумается.

Йенсен трудился до зари, меняя пластинки одну за другой. Но его заботы на этом не закончились. Ему нужно было еще проявить пластинки, накопленные за ночь. Эта работа требовала большого внимания. Если допустить промах на этой стадии — тяжкий ночной труд пропадет впустую.

Обычно Йенсен не торопился проявлять пластинки. Завершив ночную смену, он спал пять или шесть часов, завтракал в полдень и только после этого снова брался за работу. Но сейчас цикл его наблюдений подходил к концу. По вечерам на небе должна была появляться Луна, а это автоматически делало невозможным поиск Новых на ближайшие две недели, так как лунный свет засвечивает чувствительные пластинки, используемые при работе.

Вот почему в тот день он намеревался вернуться в Пасадену, где располагалось управление обсерватории. Путь был немалый — 125 миль. Служебная машина отправлялась в половине двенадцатого, и к этому времени нужно было успеть проявить пластинки. Йенсен решил, что лучше всего сделать это сразу, не откладывая. Затем он поспит четыре часа, быстро позавтракает и будет готов ехать в город.

Все удалось сделать так, как было запланировано, сев в машину, он почувствовал, что страшно устал. Их было трое: водитель, Роджерс и Йенсен. У Эмерсона дежурство должно было продолжаться еще две ночи. Друзья Йенсена в ветреной и снежной Норвегии немало удивились бы, узнав, что он спит в то время, как автомобиль несется сквозь апельсиновые рощи, по которым проходит дорога.

На следующее утро Йенсен как следует выспался и отправился в главное здание обсерватории только к одиннадцати часам. Ему предстояла долгая и кропотливая работа над пластинками, отснятыми в течение последних двух недель. Необходимо было сравнить их со снимками, полученными в прошлом месяце. Все это требовалось проделать отдельно для каждого участка неба.

Только к полудню 8 января 1964 года Йенсен спустился в подвал обсерватории и сел за прибор, который астрономы называют мигалкой. Как следует из названия, мигалка — это прибор, который позволяет взглянуть сначала на одну пластинку, затем на другую, затем опять на первую и так далее с очень большой частотой. Если так делать, то звезда, яркость которой существенно изменилась за время между двумя этими наблюдениями, будет выглядеть, как осциллирующая, или «мигающая» точка света, в то время как подавляющее большинство звезд, яркости которых не изменились, мигать не будут. Таким способом можно сравнительно легко отыскать среди десятков тысяч звезд ту, что стала ярче. При этом сберегается огромный труд, поскольку не нужно проверять каждую звезду в отдельности.

Чтобы пластинки можно было использовать в мигалке, всю предварительную работу следовало проделать очень аккуратно. Снимки нужно было получить на одном и том же инструменте, а последующая обработка снимков, по возможности, должна была быть стандартной. По крайней мере, и время экспозиции, и условия проявки надлежало выдерживать с очень большой точностью. Вот почему Йенсен был внимателен при обработке пластинок.

Трудность работы с мигалкой состояла еще и в том, что взрывающиеся звезды — не единственные, чей блеск со временем меняется. Хотя в огромном большинстве звезды и остаются неизменными, существует несколько типов переменных звезд. Такие истинные переменные звезды должны быть обязательно выявлены отдельно и исключены из рассмотрения.

Йенсен подсчитал, что прежде чем он обнаружит одну Новую, ему придется обнаружить и исключить не менее десяти тысяч обычных переменных звезд. Довольно часто, он вычислял такую «ложную мигающую» после короткой проверки, но иногда попадались сложные случаи. Тогда ему приходилось обращаться к звездному каталогу, а это требовало очень точного измерения координат каждой сомнительной звезды. Вот и получалось, что просмотр всей пачки пластинок требовал изрядного труда. Работа была довольно утомительная.

К 14 января он уже просмотрел почти всю пачку. В тот день он смог добраться до обсерватории довольно поздно. Днем он побывал на важном семинаре в Калифорнийском технологическом институте, где обсуждался вопрос о возникновении спиральных галактик. После окончания семинара возникла оживленная дискуссия. Йенсен и его друзья продолжали спорить и за обедом, и по дороге в обсерваторию, поэтому ему удалось закончить проверку последней серии пластинок, той, что он заснял в ночь на 7 января, только вечером.

Он долго провозился с самой первой парой пластинок. Работа получилась кропотливая. Вновь и вновь каждая из «подозрительных» звезд оказывалась обычной, давно известной переменной звездой. «Как будет замечательно, когда проверка будет закончена. Лучше уж сидеть на горе за телескопом, чем напрягать глаза над этим проклятым прибором», — думал Йенсен, склонившись над окуляром. Он нажал кнопку, и в поле зрения появилась вторая пара снимков. Но что-то было не так. Йенсен на ощупь вынул пластинки. Он долго изучал их, просматривая на свет, затем опять вставил в мигалку и включил ее снова. На густо покрытом звездами поле обнаружилось большое, почти круглое, темное пятно. Но поразило его кольцо звезд вокруг этого пятна: все они были мигающими. Почему? Он не мог найти удовлетворительного ответа на этот вопрос: ему никогда прежде не доводилось видеть или слышать о чем-то подобном.

Йенсен был слишком взволнован, чтобы продолжать работу. Предчувствие возможного открытия выбило его из колеи. Ему нужно было с кем-нибудь поговорить. Он вспомнил о Марлоу — одном из старших сотрудников. Большинство астрономов — узкие специалисты в той или иной области своей науки. У Марлоу тоже была своя узкая специальность, но, кроме всего прочего, он был ученым широчайшей общей эрудиции. Вероятно, именно поэтому он делал меньше ошибок, чем большинство его коллег. Он готов был говорить об астрономии в любое время дня и ночи и с одинаковым энтузиазмом спорил и с крупными учеными, каким был сам, и с молодыми людьми, только начинающими научную деятельность. Вот почему Йенсен захотел рассказать о своем любопытном открытии именно Марлоу.

Он осторожно уложил странные пластинки в коробку, отключил приборы, погасил свет в подвале и отправился к доске объявлений, которая находилась возле библиотеки. Здесь он просмотрел список наблюдений и тех, кто их вел. К его радости выяснилось, что Марлоу не наблюдал ни в Паломар, ни в Маунт Уилсон. Конечно, вечером он мог быть занят личными делами. Однако Йенсену повезло. Он позвонил Марлоу по телефону и застал его дома. Когда он объяснил, что хочет поговорить об одном очень странном явлении, Марлоу сказал:

— Конечно, Кнут, приходите, я буду вас ждать. Нет, все в порядке, никаких особых дел у меня нет.

То, что Йенсен вызвал такси, отправляясь к Марлоу, многое говорило о его душевном состоянии. Студенты с годовым доходом в две тысячи долларов такси обычно не пользуются. Тем более это касалось самого Йенсена. Он рассчитывал скопить немного денег, так как мечтал до возвращения на родину, в Норвегию, посетить различные обсерватории Соединенных Штатов и привести подарки своим родным. Но сейчас он забыл о деньгах. Он ехал, сжимая в руках коробку с пластинками и думал лишь о том, не свалял ли где-нибудь дурака, не сделал ли какой-нибудь нелепой ошибки.

Марлоу ждал его.

— Входите, Кнут, — сказал он. — Выпейте чего-нибудь, я слышал, что у вас в Норвегии любят крепкие напитки, не так ли?

Кнут улыбнулся.

— Не крепче, чем употребляют здесь, в Калифорнии, доктор Марлоу.

Марлоу предложил Йенсену удобное кресло у камина (так любимого многими людьми, живущими в домах с центральным отоплением), и, согнав со второго кресла огромного кота, уселся сам.

— Хорошо, что вы позвонили, Кнут. Жены сегодня нет дома, и я не знал, чем заняться.

Затем перешел прямо к делу — тонкости дипломатии были ему чужды.

— Ну, что там у вас? — сказал он, кивнув на желтую коробку, которую принес Йенсен. — Показывайте.

Испытывая некоторую неловкость, Кнут вынул первую из двух пластинок, ту, что была заснята 9 декабря 1963 года, и молча протянул ее Марлоу. Реакция собеседника его обрадовала.

— Боже, — воскликнул Марлоу. — Снимок сделан на 18-дюймовом. Ага, вот и отметка на краю пластинки.

— Вы думаете, здесь какая-нибудь ошибка?

— Насколько я вижу, нет. — Марлоу вынул лупу из кармана и внимательно осмотрел пластинку. — Выглядит совершенно нормально. Никаких дефектов на снимке незаметно.

— Что вас так удивило, доктор Марлоу?

— Вы хотели показать мне эту пластинку?

— Не только. Странное явление становится заметным, когда сравниваешь ее со второй пластинкой, которую я снял месяцем позже.

— Но эта и сама по себе достаточно удивительна, — сказал Марлоу. — И вы целый месяц держали ее у себя в столе! Жаль, что не показали ее раньше. Впрочем, откуда вам было знать.

— Простите, но я не понимаю, почему вас так удивила эта пластинка?

— Посмотрите на это темное круглое пятно. Очевидно, что это газовое облако, не пропускающее к нам свет звезд, расположенных позади него. Такие глобулы нередки в Млечном Пути, но обычно они имеют очень маленькие размеры. Боже мой, а взгляните на эту! Громадина! Чуть ли не два с половиной градуса в поперечнике!

— Но, доктор Марлоу, существует множество облаков, больших, чем это, особенно, в созвездии Стрельца.

— Если вы внимательно посмотрите на такие большие облака, то сразу обнаружите, что они состоят из огромного числа более мелких. А эта штука, на вашей пластинке, скорее всего отдельное сферическое облако. Мне только непонятно, как я умудрился его проглядеть.

Марлоу снова осмотрел пометки на пластинке.

— Правда, расположено оно на юге, мы зимним небом занимаемся не часто. Но все равно, не могу понять, как я мог его пропустить, когда работал над Трапецией Ориона. Это было всего три или четыре года тому назад, и я бы такого не забыл.

То, что Марлоу никогда не слышал про это облако, а это, несомненно, было так, удивило Йенсена. Марлоу знал небо и все необычные объекты, которые могут на нем встретиться, не хуже, чем улицы Пасадены.

Марлоу подошел к буфету наполнить бокалы. Когда он вернулся, Йенсен сказал:

— Собственно, меня удивила вторая пластинка.

Марлоу смотрел на нее несколько секунд, а затем снова взглянул на первую пластинку. Его опытному глазу не нужно было мигалки, чтобы увидеть на первой пластинке странное кольцо звезд вокруг облака, которое полностью или частично отсутствовало на второй.

— Не было ли чего-нибудь необычного в способе, которым вы получили эти снимки?

— По-моему, нет.

— Они действительно выглядят нормально, но никогда нельзя быть полностью уверенным.

Марлоу вскочил. Всякий раз, когда он был возбужден или чем-то взволнован, он выпускал огромные клубы резко пахнущего анисом табачного дыма. Он предпочитал какой-то особенный табак из Южной Африки. Йенсен удивился, почему его трубка не загорается.

— Знаете ли, иногда с пластинками происходят самые дикие вещи. Нам следует, как можно скорее, получить новый снимок. Хотел бы я знать, кто сегодня наблюдает на горе.

— Вы имеете в виду Маунт Уилсон или Паломар?

— Маунт Уилсон. Паломар слишком далеко.

— Насколько я помню, на 100-дюймовым работает один из приезжих астрономов. На 60-дюймовом, кажется, Харви Смит.

— Пожалуй, будет лучше, если я отправлюсь сам. Харви разрешит мне немного поработать на его инструменте. Исследовать всю туманность я, естественно, не смогу, но заснять отдельные звезды вокруг нее мне удастся. Вы знаете точные координаты объекта?

— Нет. Я позвонил вам сразу, как только обнаружил на мигалке это странное явление. У меня не было времени вычислять точные координаты.

— Пустяки, мы можем сделать это по дороге. Но, по-моему, вам нет необходимости проводить эту ночь без сна, Кнут. Давайте подброшу вас до дома. Мэри я оставлю записку, что вернусь утром.

Йенсен был очень возбужден, когда Марлоу высадил его из автомобиля. Прежде чем лечь спать, он написал письма в Норвегию. Одно — родителям, в котором лишь упомянул о своем возможном открытии. А другое — своей Грете, где рассказал, что, по-видимому, натолкнулся на нечто очень важное.

Марлоу направился в управление обсерватории. Прежде всего, он позвонил в Маунт Уилсон Харви Смиту. Услышав голос Смита с характерным мягким южным акцентом, он сказал:

— Это Джефф Марлоу. Послушай, Харви, произошло нечто очень странное, настолько странное, что я хотел бы попросить у тебя 60-дюймовый на эту ночь. Мне самому пока не ясно, в чем тут дело. Собственно, это я и хочу выяснить. Касается работы молодого Йенсена. Приходи завтра в десять часов, и я смогу рассказать больше. Если будет скучно, поставлю бутылку виски. Идет? Прекрасно! Предупреди ночного ассистента, что я буду около часа.

Затем Марлоу позвонил Барнету из Калифорнийского технологического.

— Билл, это я, Джефф Марлоу, звоню из управления. Хочу сообщить, что завтра в десять утра у нас пройдет довольно важное собрание. Хотелось, чтобы ты приехал сам и пригласил нескольких теоретиков. Не обязательно астрономов. Главное, чтобы ребята были с головой. Нет, я не могу сейчас ничего объяснить. Завтра я буду знать гораздо больше. Сейчас я отправляюсь на 60-дюймовый. Но обещаю, если тебе будет скучно, или ты решишь, что это розыгрыш — ставлю ящик виски. Договорились!

Возбужденно напевая что-то, он сбежал по лестнице в подвал, где этим вечером работал Йенсен. Около часа он тщательно измерял расположение звезд на пластинке Йенсена, что позволило ему точно определить координаты необычного объекта. Только после этого он сел в машину и отправился на Маунт Уилсон.

На следующее утро директор обсерватории доктор Геррик пришел на работу, как обычно, в семь тридцать. У него была привычка приходить часа за два до начала рабочего дня, чтобы успеть «сделать кое-что», как он это объяснял. К его удивлению, он обнаружил в лаборатории Марлоу, который обычно появлялся не раньше половины одиннадцатого, а часто и позже. На этот раз, тот сидел за столом и внимательно разглядывал пачку снимков. То, что Геррик услышал от Марлоу, отнюдь не уменьшило его удивления. В течение следующих полутора часов они горячо что-то обсуждали. Около девяти они наспех позавтракали и вернулись как раз вовремя, чтобы успеть подготовиться к собранию, которое должно было пройти в библиотеке в десять часов.

Когда появился Билл Барнет со своей компанией из пяти человек, в зале уже собралось несколько десятков сотрудников обсерватории, среди которых были Йенсен, Роджерс, Эмерсон и Харви Смит. Доска, экран и проектор для диапозитивов были готовы. Среди вновь прибывших собравшиеся впервые видели только Дэйва Вейхарта. Но об этом блестящем двадцатисемилетнем физике Марлоу уже много слышал и был рад, что Барнет привез его.

— Будет лучше, — начал Марлоу, — если я объясню все по порядку и начну с пластинок, которые Кнут Йенсен принес ко мне домой вчера вечером. Когда я их покажу, станет ясно, зачем понадобилось созывать это экстренное совещание.

Эмерсон, сидевший у проектора, поставил диапозитив, который Марлоу сделал с первой пластинки Йенсена, снятой ночью 9 декабря 1963 года.

— Центр темного пятна, — сказал Марлоу, — имеет прямое восхождение 5 часов 49 минут, склонение минус 30 градусов 16 минут.

— Прекрасный образец глобулы Бока. Интересно бы узнать ее размеры, — сказал Барнет.

— Около двух с половиной градусов в поперечнике.

У астрономов перехватило дух.

— Джефф, оставь мою бутылку виски себе, — сказал Харви Смит.

— И мой ящик тоже, — добавил Билл Барнет среди общего смеха.

— Полагаю, вам все-таки понадобится глоточек, когда увидите следующий снимок. Давай, Берт, подвигай их взад-вперед, чтобы можно было сравнить, — продолжал Марлоу.

— Невероятно! — воскликнул Роджерс. — Выглядит так, будто облако окружает целое кольцо переменных звезд. Разве такое возможно?

— Нет, разумеется, — ответил Марлоу, — это понятно. Если мы согласимся с тем, что облако окружено кольцом переменных звезд, а это абсолютно дикая гипотеза, нам придется найти объяснение невероятной связи между ними. Как мы это видим, что-то должно заставлять их одновременно вспыхивать, как это происходит на первой пластинке, и гаснуть, как на второй.

— Да, полный абсурд, — отрезал Барнет. — Но если на снимке все верно, то остается одно очевидное объяснение. Облако движется к нам. На второй картинке оно ближе к нам и поэтому закрывает больше звезд. Сколько времени разделяет эти два снимка?

— Чуть меньше месяца.

— Тогда наверняка это дефект на пластинке.

— Вчера вечером я рассуждал так же. Но поскольку мне так и не удалось обнаружить на пластинках повреждения, разумнее всего было сделать новые снимки. Если за месяц произошли такие изменения, как на пластинках Йенсена, тогда эффект должен быть легко заметен и за неделю. Последняя пластинка Йенсена была заснята 7 января. Вчера было 14 января. Я помчался на Маунт Уилсон, отнял у Харви 60-дюймовый и всю ночь фотографировал края облака. Вот мои новые снимки. Они сняты, понятно, не в том масштабе, как у Йенсена, но довольно хорошо видно, что за это время произошло. Покажи их один за другим, Берт, а потом снова йенсеновский снимок от 7 января.

Следующие четверть часа прошли в мертвой тишине. Астрономы сравнивали звезды, расположенные у края облака. Наконец Барнет сказал:

— Сдаюсь. Насколько я понимаю, сомнений в том, что это облако движется к нам, нет.

Остальные участники совещания были с ним согласны. Облако, приближаясь к солнечной системе, постепенно закрывало звезды.

— Да, действительно, нам придется признать, что это именно так. Когда я сегодня утром обсуждал снимки с доктором Герриком, он напомнил мне, что эту часть неба в последний раз фотографировали двадцать лет назад.

Геррик достал фотографию.

— Мы не успели сделать диапозитив, — сказал он, — так что придется передавать ее из рук в руки. Вы можете увидеть наше темное облако, но на этом снимке оно совсем маленькое — обыкновенная, ничем особым не примечательная глобула. Я отметил ее стрелкой.

Он протянул снимок Эмерсону, который, передав его Харви Смиту, сказал:

— Оно невероятно выросло за двадцать лет. Трудно представить себе, что произойдет в следующие двадцать лет. Похоже, что оно закроет все созвездие Ориона. Этак астрономы скоро останутся без дела.

И тут впервые заговорил Дэйв Вейхарт:

— Я хотел бы задать два вопроса. Первый относительно положения облака. Насколько я понял из ваших слов, кажущийся размер облака увеличивается из-за того, что оно приближается к нам. Мы все согласились с тем, что это действительно так. Но я хотел бы уточнить, остается ли центр облака на месте или сдвигается по отношению к окружающим его звездам?

— Хороший вопрос. За последние двадцать лет центр, если и сместился относительно звезд, то незначительно, — ответил Геррик.

— Это означает, что облако летит точно в солнечную систему.

Вейхарт соображал значительно быстрее, чем обычные люди, поэтому, увидев, что его не все поняли, он вышел к доске.

— Я могу пояснить это на простом рисунке. Вот Земля. Предположим сначала, что облако движется прямо на нас, из точки A в точку В. Тогда в точке В облако будет казаться больше, но центр его, если смотреть с Земли, не сдвинется. Это соответствует тому, что мы увидели на снимках.

Все согласились, и Вейхарт продолжал:

— Теперь предположим, что облако летит не прямо к нам, а одновременно смещается в сторону, допустим, что скорости этих движений одного порядка. Тогда облако будет перемещаться вот так. Если теперь наблюдать за движением из точки A в точку В, то вы обнаружите два эффекта: облако в точке В будет казаться больше, чем в точке А, так же, как в предыдущем случае, но его центр сдвинется, переместится на угол АЗВ, который должен быть не меньше 30 градусов.

— Я не думаю, чтобы центр переместился больше, чем на четверть градуса, — заметил Марлоу.

— Получается, что боковое движение облака составляет не больше одного процента от движения к нам. Такое впечатление, что облако летит в солнечную систему, как пуля в мишень.

— Вы хотите сказать, Дэйв, что не стоит рассчитывать на то, что облако пролетит мимо солнечной системы или, скажем, лишь чуть ее заденет?

— Судя по фактам, которыми мы располагаем, облако летит прямо в цель, в самый центр мишени. Помните, оно уже сейчас два с половиной градуса в диаметре. Чтобы оно пролетело мимо, необходима поперечная скорость, по крайней мере, равная десяти процентам от радиальной. А это вызвало бы заметное угловое смещение центра, чего мы, по словам доктора Марлоу, не наблюдаем. Другой вопрос, который я хотел бы задать: почему облако не было замечено раньше? Не хочу никого обидеть, но, по-моему, крайне удивительно, что его не обнаружили раньше, лет десять назад, например.

— Это первое, о чем я подумал, — ответил Марлоу, — Действительно, непонятно и удивительно. Вот почему мне было трудно сразу поверить в открытие Йенсена. Потом я смог найти удовлетворительные объяснения. Если бы в небе произошла вспышка Новой или Сверхновой, она немедленно была бы замечена не только астрономами, но и тысячами простых людей. Однако мы имеем дело не со светом, а с его отсутствием, темное пятно заметить не так-то просто: оно очень хорошо маскируется на небе. Впрочем, если бы облако закрыло яркую, хорошо видную звезду, на это обязательно обратили внимание. Конечно, исчезновение даже яркой звезды не так легко засечь, как появление новой, но все равно тысячи астрономов, профессионалов и любителей, заметили бы это. Однако случилось так, что звезды вокруг облака имеют яркость не выше восьмой величины. Вот и первое объяснение. Далее, вам должно быть известно, что для того, чтобы обеспечить хорошие условия видимости, мы вынуждены работать лишь с объектами, расположенными близко к зениту, а наше облако лежит очень низко над горизонтом. Мы наблюдаем за этой частью неба, только если заранее знаем, что там есть что-то по-настоящему интересное. Это многое объясняет. Остаются, конечно, обсерватории южного полушария, там облако расположено достаточно высоко над горизонтом, но они заняты исследованиями таких чрезвычайно важных объектов, как ядро Галактики и Магеллановы Облака. На проведение других работ у них не хватает персонала. Рано или поздно наше облако должны были обнаружить. Это случилось позже, чем нам бы этого хотелось, но могло случиться и раньше. Вот все, что я могу сказать.

— Нет особого смысла переживать из-за этого, — сказал директор. — У нас есть дела важнее. Было бы неплохо измерить скорость, с которой облако приближается. Мы с Марлоу долго обсуждали этот вопрос и считаем, что это возможно. Как показывают снимки, полученные Марлоу этой ночью, звезды, находящиеся на каемке облака, уже частично затемнены. В спектре можно обнаружить линии поглощения облака, их доплеровское смещение даст нам скорость.

— Тогда можно будет точно вычислить, когда облако достигнет нас, — подхватил Барнет. — Должен сказать, мне не очень все это нравится. То, как увеличился угловой диаметр облака за последние двадцать лет, показывает, что оно будет здесь лет через пятьдесят или шестьдесят. Как вы думаете, сколько времени потребуется, чтобы измерить доплеровское смещение?

— Около недели. Это не очень сложная работа.

— Извините, но я не понимаю, зачем понадобилась определять скорость облака? — сказал вдруг Вейхарт. — Можно вычислить время, за которое облако достигнет Солнечной системы, без дополнительных наблюдений. Позвольте, я сделаю это. По моему подсчету, потребуется не пятьдесят лет, а гораздо меньше.

Вейхарт поднялся с места, подошел к доске и стёр свои предыдущие рисунки.

— Берт, покажите нам, пожалуйста, еще раз снимки Йенсена.

После того, как Эмерсон вновь продемонстрировал их, Вейхарт спросил:

— Можете ли вы оценить, насколько облако больше на втором диапозитиве?

— Мне кажется, процентов на пять. Может быть, чуть больше или чуть меньше, — ответил Мерлоу.

— Похоже на то, — сказал Вейхарт. — Введем сначала некоторые обозначения.

Далее последовали относительно длинные вычисления, в конце которых Вейхарт заявил:

— Итак, мы видим, что облако будет здесь в августе 1965 года, или еще раньше, если некоторые из принятых в расчете предположений не совсем точны.

Он отошел от доски, исписанной его математическими выкладками.

— Похоже, что все правильно. И в самом деле, весьма несложные вычисления, — подтвердил Марлоу, выпуская огромные клубы дыма.

— Да, безусловно, все верно, — ответил Вейхарт.

Подробнее расчеты выглядели так.

— Обозначим за a текущий угловой диаметр облака, выраженных в радианах, d — линейный диаметр облака, D — расстояние от него до нас, V — скорость его приближения, T — время, необходимое для достижения солнечной системы.

Очевидно, что мы имеем: а = d / D

Продифференцируем это уравнение по t, и получим: da / dt = — (d / D²) / (dD / dt)

V = — dD / dt, так что можно записать: da / = (d / D²) V

Но D / V = Т, и мы можем избавиться от V, перейдя к da / dt = d / DТ

Получилось даже проще, чем я думал. Вот, собственно, и ответ:

Т = a (dt / da)

Последний шаг — приближенно оценить dt/da с помощью конечных интервалов Δt/Δa, где Δt = 1 месяц, согласно промежутку времени между двумя пластинками доктора Йенсена, применяя оценку доктора Марлоу, Δa примерно равна пяти процентам a. Так что получается T = 20 Δt = 20 месяцев.

Когда Вейхарт закончил свое сообщение, директор счел необходимым предупредить всех, что обсуждение было секретным. Верны эти вычисления или нет, не следует говорить о них вне обсерватории, даже дома. Малейшая искра может превратиться в бушующее пламя, если эта история попадет в газеты. У директора никогда не было причин придерживаться высокого мнения о репортерах, в особенности об их точности при изложении научных фактов.

До двух часов он сидел в своем кабинете в одиночестве, переживая самую острую в своей жизни внутреннюю борьбу. Он всегда считал, что вправе оглашать результаты исследований, только тщательно все проверив и обдумав. Однако вправе ли он молчать еще полмесяца, а то и месяц? Пройдет, по крайней мере, две или три недели, прежде чем объект будет полностью исследован. Могут ли они себе это позволить? Вновь и вновь он придирчиво проверял выкладки Вейхарта, но ошибок в них так и не обнаружил.

Наконец он решился и вызвал секретаря.

— Пожалуйста, закажите для меня место в ночном самолете на Вашингтон. В том, который вылетает около девяти. А потом соедините меня с доктором Фергюсоном.

Джеймс Фергюсон был очень важной шишкой в Национальном научном фонде США: он ведал вопросами физики, астрономии и математики. Его немало удивил вчерашний телефонный разговор с Герриком. Обычно тот предупреждал о своем приезде заранее.

— Не понимаю, какая муха укусила Геррика, — сказал он жене на следующее утро за завтраком. — Ох уж мне эти внезапные визиты! Но он был так настойчив. Даже по телефону было слышно, как он взволнован. Пришлось сказать, что встречу его в аэропорту.

— Не принимай это так близко к сердцу, — ответила жена. — Скоро все узнаешь.

На пути от аэропорта до города, Геррик не говорил ни о чем серьезном, отделываясь ничего не значащими фразами. Только оказавшись в кабинете Фергюсона, он перешел к делу.

— Надеюсь, нас никто не подслушает?

— Боже мой, неужели все настолько серьезно? Одну минуту. — Фергюсон снял телефонную трубку. — Эми, позаботьтесь, пожалуйста, чтобы меня не отрывали… Нет-нет, никаких телефонных разговоров… Ну, может, час, а может два, не знаю.

Геррик постарался рассказать о сложившейся ситуации по возможности подробно и без лишних эмоций. Пока Фергюсон разглядывал фотографии, Геррик говорил:

— Вы видите самые предварительные данные. Если мы огласим результаты и потом окажется, что это ошибка, то будем выглядеть последними дураками. Если же потратим месяц на проверку и окажется, что были правы, нам влетит за трусость и медлительность.

— Естественно, влетит, как старой опытной курице, высиживающей тухлое яйцо.

— Джеймс, мне всегда казалось, что у вас огромный опыт общения с людьми. Вы для меня человек, к которому можно обратиться за советом. Как вы полагаете, что я должен сделать?

Некоторое время Фергюсон молчал. Затем он сказал:

— Я думаю, это может оказаться делом чрезвычайно серьезным. А принимать важные решения экспромтом я люблю ничуть не больше вашего, Дик. Вот мой совет: возвращайтесь в гостиницу и отдохните как следует — этой ночью вам, наверняка, не удалось выспаться. Мы встретимся с вами снова за обедом, к тому времени я все обдумаю и попытаюсь что-нибудь придумать.

Фергюсон оказался верен своему слову. В назначенное время они встретились в одном тихом ресторане.

— Мне кажется, я разобрался с вашей проблемой, — сказал Фергюсон. — Нет смысла тратить еще целый месяц на проверку данных. Картина и так достаточно ясная, а полной уверенности все равно никогда не будет. Разве что вместо девяноста девяти процентов — девяносто девять целых и девяносто девять сотых. Ради этого не стоит тратить время. Но, с другой стороны, вы недостаточно подготовились, чтобы идти в Белый дом прямо сейчас. По вашим собственным словам, вы и ваши сотрудники пока потратили на эту работу меньше дня. Наверняка есть еще многое, что вам следует обдумать. А именно: сколько времени потребуется облаку, чтобы приблизится к нам? Что при этом произойдет? Вот вопросы, на которые вам нужно ответить.

Мой совет — немедленно отправляйтесь в Пасадену, запрягайте всех в работу, напишите за неделю доклад, изложите в нем ситуацию, какой она вам представляется. Пусть все ваши сотрудники под ним подпишутся, чтобы не возникло разговоров о спятившем директоре. Ну, а потом возвращайтесь в Вашингтон. Тем временем я постараюсь подготовить здесь почву. В подобных случаях мало толку начинать снизу, шептать на ушко какому-нибудь члену конгресса. Единственное разумное — это идти прямо к президенту. Я постараюсь пробить к нему дорогу.