Черное облако

Глава 4 Принимаются важные решения

США стали первой страной, правительство которой узнало о приближении Черного облака.

Геррик потратил несколько дней, чтобы добраться до высших правительственных инстанций США, но после этого дело пошло быстрее. Вечером 24 января он получил приглашение явиться на следующий день к половине десятого утра в Канцелярию президенту.

— Вы сообщили об очень странном явлении, доктор Геррик, очень странном, — сказал президент. — Однако у вас и ваших сотрудников столь блестящая репутация, что я решил не тратить впустую время на проверку вашей информации. Напротив, я считаю необходимым в узком кругу обсудить наши возможные действия, необходимые для урегулирования ситуации.

Итоги двухчасового обсуждения подвел министр финансов:

— Выводы, которые мы можем сделать после нашего обсуждения, совершенно очевидны, господин президент. Оснований, опасаться серьезного экономического кризиса, нет. По двум причинам. Доктор Геррик заверил нас, что это э-э… посещение продлится лишь немногим больше месяца. Это настолько короткий срок, что даже если расход горючего и возрастет, общее требуемое количество его все равно останется весьма умеренным. Я не вижу особой необходимости создавать специальные запасы горючего. Возможно, нам хватит и существующих. Более серьезный вопрос: сможем ли мы достаточно быстро доставлять горючее к жилым массивам и индустриальным объектам? Могут ли нефте- и газопроводы достаточно эффективно функционировать в подобной ситуации? Вот эту проблему обязательно следует изучить, однако за оставшиеся полтора года все трудности, конечно, будут преодолены.

Вторым благоприятным фактором является время визита. К середине июля, когда, по мнению доктора Геррика, наступит чрезвычайная ситуация, мы уже соберем большую часть урожая. Так же будет обстоять дело и в остальных странах мира, поэтому можно считать, что потери продовольствия, которые могли бы оказаться действительно угрожающими, если бы холода наступили в мае или июне, на самом деле будут вполне терпимым.

— Полагаю, джентльмены, что нам удалось согласовать дальнейшие действия, — добавил президент. — Когда мы решим вопрос о нашей подготовке к этому периоду, возникнет более трудная проблема о помощи, которую мы сможем оказать другим народам. Но сначала давайте наведем порядок в своем собственном доме. А теперь, я надеюсь, вы хотели бы вернуться к своим разнообразным и важным делам, а у меня есть еще несколько вопросов, которые я должен задать лично доктору Геррику.

Когда все разошлись и они остались одни, президент обратился к Геррику:

— Итак, доктор Геррик, надеюсь, вы понимаете, что любую информацию, связанную с этим делом, следует держать в строжайшей тайне. Я видел, что кроме вашей, в докладе стоят еще три подписи. Эти джентльмены, надо полагать, работают в обсерватории? Попрошу составить список ваших сотрудников, знакомых с докладом.

Отвечая на вопрос президента, Геррик кратко изложил обстоятельства, приведшие к открытию, подчеркнув, что до того, как стала очевидной исключительная важность новых данных, о них уже знала вся обсерватория — иначе и быть не могло.

— Что ж, это естественно, — заметил президент. — Но хорошо, что информация не вышла за пределы вашей обсерватории. Я убежден, я искренне убежден, доктор Геррик, что вы можете заверить меня в этом.

Геррик вынужден был сообщить, что еще четыре человека, не являющиеся сотрудниками обсерватории, обладают полной информацией о Черном облаке. Барнет и Вейхарт из Калифорнийского технологического, но это своя компания. И, кроме того, два английских ученых: доктор Кристофер Кингсли из Кембриджа и Королевский астроном. Подписи двух последних стоят под докладом.

Президент был неприятно удивлен.

— Двое англичан! — воскликнул он. — Скверное дело! Как это произошло?

Геррик понял, что президент прочитал только резюме отчета, и рассказал, как Кингсли и Королевский астроном сделали вывод о существовании Облака независимо от американцев, как в Пасадене получили телеграмму от Кингсли, и как англичане были немедленно приглашены в Калифорнию. Президент успокоился.

— А-а, они оба в Калифорнии, не так ли? Вы правильно поступили, что пригласили их. Это, по-видимому, самое разумное, что вы могли сделать, доктор Геррик.

И только в этот момент Геррик по-настоящему понял, зачем Кингсли так внезапно понадобилось возвратиться в Англию.

Спустя несколько часов, Геррик уже летел на запад, вспоминая все подробности своего визита в Вашингтон. Он не рассчитывал получить от президента сдержанный, но суровый выговор, не ожидал он и того, что его так скоро отправят назад в Пасадену. Как ни странно, но выговор беспокоил его гораздо меньше, чем он мог бы ожидать. Он знал, что выполнил свой долг, а строжайшим судьей для Геррика был только он сам.

Королевскому астроному тоже понадобилось несколько дней, чтобы добиться встречи с людьми, облаченными властью. Он решил воспользоваться личным знакомством с Первым лордом Адмиралтейства. Его усилия значительно быстрее привели к успеху, если бы он согласился заранее изложить суть дела. Однако Королевский астроном не счел возможным пускаться в объяснения, настаивая на аудиенции у премьер-министра. Наконец, ему удалось встретиться с личным секретарем премьера, молодым человеком по имени Фрэнсис Паркинсон. Паркинсон был откровенен: премьер-министр чрезвычайно занят. Как должно быть известно самому Королевскому астроному, кроме обычных государственных дел, в ближайшее время премьеру предстоит одна весьма сложная международная конференция, весной ожидается визит в Лондон мистера Неру и, нельзя забывать, в скором времени сам премьер-министр отправляется в Вашингтон. Если Королевский астроном не изложит сути своего дела, то ему, очевидно, рассчитывать на аудиенцию бессмысленно. Конечно, дело должно быть исключительной важности, иначе, как это ни прискорбно, он, секретарь, не сможет оказать никакого содействия. Выбора не было. Королевскому астроному пришлось сообщить секретарю самые краткие сведения о Черном облаке. Через два часа он давал объяснения, на этот раз подробные, премьер-министру.

На следующий день состоялось экстренное совещание Кабинета министров в узком составе, на которое был приглашен Министр внутренних дел. На совещании, в качестве секретаря, присутствовал Паркинсон. Подробно изложив содержание отчета Геррика, премьер-министр пристально посмотрел на собравшихся и сказал:

— Я собрал вас здесь для того, чтобы познакомить с обстоятельствами, которые могут привести к серьезным последствиям. Считаю, что пока нам не стоит обсуждать конкретные действия по предотвращению возможной опасности. Очевидно, что сначала следует удостовериться в точности приведенных в отчете фактов.

— А как мы можем это сделать? — спросил министр иностранных дел.

— Прежде всего, я попросил Паркинсона осторожно навести справки, как бы это сказать, о научной репутации джентльменов, подписавших доклад. Наверное, вы хотели бы услышать его сообщение по этому вопросу?

Собравшиеся выразили такое желание.

— Было довольно трудно получить заслуживающую доверия информацию, особенно о двух американцах. Но, по мнению моих друзей из Королевского общества, можно не сомневаться, что доклад, подписанный Королевским астрономом или обсерваторией Маунт Уилсон, является абсолютно достоверным с точки зрения наблюдений. Они были, однако, значительно менее уверены в способностях подписавших доклад к анализу ситуации. Я понял, что только Кингсли из всех четверых может претендовать на компетентность с этой точки зрения.

— Что это значит: «может претендовать»? — спросил лорд-канцлер.

— Говорят, что Кингсли блестящий ученый, но не все считают его вполне адекватным человеком.

— Выходит, что аналитическая часть доклада зависит только от одного лица, одновременно и блестящего ученого и не совсем адекватного человека? — спросил премьер-министр.

— Полученную мной информацию, пожалуй, можно интерпретировать именно так. Но должен отметить, что подобная оценка чересчур резка, — ответил Паркинсон.

— Что ж, может быть это и так, — продолжал премьер-министр, — но у нас, по крайней мере, остается право сомневаться. Мы обязаны всесторонне разобраться в этом вопросе. Что именно можно предпринять для получения дополнительной информации? Вот, что я хотел бы сейчас с вами обсудить. Например, мы могли бы поручить совету Королевского общества создать комиссию, которая бы тщательно изучила ситуацию. Есть еще одна и последняя возможность, осуществление которой зависит уже лично от меня, — это связаться с правительством США. Ведь оно тоже заинтересовано в установлении достоверности или, вернее сказать, в точности выводов профессора Кингсли и его коллег.

После дискуссии, продолжавшейся несколько часов, было решено немедленно обратиться к правительству США. Это решение было принято под сильным нажимом министра иностранных дел. Он не пожалел красноречия, добиваясь решения, которое передавало рассмотрение вопроса в его ведомство.

— Несмотря на то, — сказал он, — что консультации с Королевским обществом и желательны с многих точек зрения, нам нельзя забывать о том, что в этом случае информация о ситуации, которую на теперешней стадии лучше бы держать в тайне, неминуемо станет известной большому числу людей. Я думаю, что избежать этого нам не удастся.

Участники совещания согласились. А министр обороны поинтересовался, «какие шаги могут быть предприняты, чтобы гарантировать, что ни Королевский астроном, ни доктор Кингсли не смогут сеять панику, распространяя повсюду свою точку зрения на предполагаемые факты».

— Это тонкий и серьезный вопрос, — ответил премьер-министр. — И об этом я уже подумал. Потому, собственно, я и попросил министра внутренних дел присутствовать на совещании. Я намеревался обсудить с ним этот вопрос отдельно.

Все согласились с тем, что последний вопрос должен быть рассмотрен премьером и министром внутренних дел, после чего совещание было закрыто.

Министр финансов вернулся в свой кабинет в глубокой задумчивости. Из всех присутствовавших на совещании он один был серьезно встревожен, так как знал, сколь неустойчива национальная экономика и как мало нужно, чтобы ее развалить. Напротив, министр иностранных дел был воодушевлен. Он думал лишь о том, как прекрасно держался на совещании. Министру обороны обсуждение показалось бурей в стакане воды, во всяком случае, его ведомства предстоящие события пока не касались. Ему было непонятно, зачем его вообще пригласили. Министр внутренних дел был очень доволен, внутренне готовясь к дальнейшему обсуждению ситуации наедине с премьер-министром.

— Уверен, — твердо сказал он, — что мы отыщем закон, который даст нам право ограничить действия этих двоих: Королевского астронома и ученого из Кембриджа.

— Я тоже в этом уверен, — ответил премьер. — Ведь не зря свод законов существует столько веков. Но нам надо действовать как можно тактичнее. Я уже имел случай поговорить с Королевским астрономом. И намекнул ему насчет соблюдения государственной тайны, из его ответа я понял, что мы можем быть совершенно уверены в его осторожности. Но, по некоторым его замечаниям, можно сделать вывод, что с доктором Кингсли дело обстоит не так радужно. Ясно, что мы должны без промедления связаться с доктором Кингсли.

— Я немедленно пошлю кого-нибудь в Кембридж.

— Нет, вы сами должны поехать. Доктор Кингсли будет э…э… можно сказать, польщен, если вы лично посетите его. Позвоните ему и скажите, что завтра утром вы будете в Кембридже и хотели бы получить консультацию по важному вопросу. Я думаю, это самый действенный путь и в то же время самый простой.

После возвращения в Кембридж Кингсли был очень занят. Он с большой пользой провел те несколько дней, которые потребовались Королевскому астроному, чтобы привести в движение колеса политической машины. Он написал и отправил за границу множество заказных писем. Сторонний наблюдатель, вероятно, отметил бы два из них, Грете Йохансен в Осло и мадемуазель Иветте Хедельфорд в университет Клермон-Феррана. Только эти письма были адресованы женщинам.

А Алексею Ивановичу Александрову письмо обычным способом посылать было нельзя. Кингсли надеялся, что и оно достигло бы адресата, хотя, когда речь заходила о письмах в Россию, никакой уверенности быть не могло. Правда, советские и западные ученые, после знакомства на международных конференциях, находили обходные пути и средства, позволявшие им переписываться. Как это им удавалось, оставалось тщательно скрываемой тайной, несмотря на то, что она была известна очень многим людям. Конечно, большинство писем успешно проходили цензуру. Но в том, что они дойдут, нельзя было быть абсолютно уверенным. Кингсли действовал наверняка.

Больше всего писем Кингсли направил знакомым радиоастрономам. Он уговорил Джона Мальборо и его сотрудников заняться интенсивными наблюдениями приближающегося Облака, расположенного к югу от Ориона. Было нелегко убедить их взяться за эту работу. Радиотелескоп для наблюдений на волне 21 сантиметр в Кембридже только что вступил в строй, и Мальборо хотел провести на нем совсем другие исследования. Но, в конце концов, Кингсли удалось, не раскрывая действительной цели, переубедить его. Впрочем, когда радиоастрономы направили свой телескоп на Облако, ими были получены столь интересные результаты, что уговаривать Мальборо продолжать работу, больше не нужно было. Вскоре его группа работала уже практически круглосуточно. Кингсли едва успевал обрабатывать результаты наблюдений, извлекая важные для себя данные. На четвертый день наблюдений Кингсли завтракал с Мальборо, который пребывал в приподнятом настроении.

Посчитав, что наступил подходящий момент, Кингсли заметил:

— Пожалуй, пора подумать о публикации результатов. Но, по-моему, было бы совсем неплохо, получить сначала независимое подтверждение. Почему бы кому-нибудь из нас не написать Лестеру?

Мальборо попался на удочку.

— Хорошая идея, — сказал он. — Давайте, я напишу. Мне все равно нужно написать ему письмо по другому поводу.

Кингсли знал, что Лестер претендовал на первенство в открытии сразу нескольких явлений, и Мальборо хотел воспользоваться случаем, чтобы показать, что и другие не лыком шиты.

Мальборо и в самом деле написал Лестеру в Сиднейский университет. И то же самое сделал для верности (не сказав об этом Мальборо) сам Кингсли. Оба письма содержали один и тот же фактический материал, но Кингсли добавил несколько косвенных намеков, которые многое могли сказать человеку, знающему, чем грозит Черное облако, но не Лестеру, который об этом ничего не знал.

На следующее утро, когда Кингсли вернулся в колледж после лекции, его окликнул взволнованный привратник:

— Доктор Кингсли, сэр, вам пришло очень важное письмо!

Это была записка министра внутренних дел, в которой сообщалось, что министр был бы рад, если бы профессор Кингсли согласился принять его в три часа дня.

Для ленча слишком поздно, для чая слишком рано, видимо он сам приготовил мне хорошенькое угощение, подумал Кингсли.

Министр внутренних дел был точен, чрезвычайно точен. Часы только били три, когда тот же самый, все еще взволнованный, привратник проводил его в комнату Кингсли.

— Министр внутренних дел, сэр, — провозгласил он торжественно.

Министр был одновременно и резок и тактичен. Он прямо перешел к делу.

Правительство, естественно, удивлено, даже несколько встревожено докладом, полученным от Королевского астронома. Правительство высоко оценило замечательные аналитические способности доктора Кингсли, которые в полной мере проявились в этом докладе. Он, министр внутренних дел, специально приехал в Кембридж с целью, во-первых, поздравить профессора Кингсли с блестящим научным анализом этого странного явления, который он проделал, и, во-вторых, сообщить, что правительство хотело бы поддерживать постоянную связь с профессором Кингсли и иметь возможность советоваться с ним по столь важному вопросу.

Кингсли понял, что ему остается принять с должной скромностью хвалебную речь и обещать сделать все, что в его силах.

Министр выразил восхищение проделанной учеными работой и добавил, как будто он только сейчас вспомнил, что премьер лично заинтересовался вопросом, который профессору Кингсли может показаться незначительным, но который он, министр внутренних дел, считает весьма деликатным: число лиц, посвященных в суть дела, должно быть строго ограничено. По сути дела об этом должны знать только профессор Кингсли, Королевский астроном, премьер-министр и узкий кабинет, в который на этот случай включен и он, министр внутренних дел.

Хитрый дьявол, подумал Кингсли, хочет заставить меня делать как раз то, чего я делать не хочу. Я могу избежать этого только, если буду чертовски груб, хоть он и мой гость. Попытаюсь постепенно накалить атмосферу. Вслух он сказал:

— Можете быть уверены, что я понимаю и полностью разделяю ваше естественное стремление держать это дело в тайне. Но здесь имеются определенные трудности, о которых, по-моему, не следует забывать. Во-первых, у нас слишком мало времени: шестнадцать месяцев — это срок небольшой. Во-вторых, нам нужно получить об Облаке огромное количество сведений. В-третьих, эти сведения не могут быть получены при сохранении секретности. Королевский астроном и я не сможем выполнить всю необходимую работу в одиночку. В-четвертых, эта тайна может сохраняться лишь некоторое время. Другие могут проделать все то, что изложено в докладе Королевского астронома. Вы можете сохранять тайну только месяц, если повезет, то два месяца. К концу осени уже каждому, кто посмотрит на небо, все станет ясно.

— Вы меня неправильно поняли, профессор Кингсли. Я имею в виду лишь настоящее время, лишь данный момент. Как только наша политика в этом вопросе будет выработана, мы намереваемся развить самую активную деятельность. Все, кому надо знать об Облаке, будут о нем знать. Никто не собирается скрывать информацию. Мы просим лишь об одном: о строгом соблюдении тайны в промежуточный период, пока вырабатываются наши планы. Мы, естественно, не хотим, чтобы этот вопрос стал достоянием общественности и предметом сплетен до тех пор, пока мы не приведем наши силы, так сказать, в боевую готовность, если в данной ситуации уместно использовать военный термин.

— Я крайне сожалею, сэр, но ваше предложение не кажется мне достаточно убедительным. Вы говорите, что сначала выработаете нужный курс, а потом займетесь этим делом вплотную. Это очень напоминает мне телегу впереди лошади. Невозможно, уверяю вас, выработать мало-мальски стоящую политику, пока не будут получены новые данные. Мы не знаем, например, столкнется ли вообще Облако с Землей. Мы не знаем, ядовито ли вещество, из которого состоит Облако. Прежде всего, приходит в голову мысль, что из-за Облака на Земле станет чрезвычайно холодно, но может случиться и так, что станет очень жарко. Пока мы не получим необходимые научные данные, выработать какую-нибудь политику не удастся. Единственная разумная политика — это сбор всех относящихся к делу сведений, причем без промедления, что, повторяю, совершенно невозможно при соблюдении строгой секретности.

Когда же, наконец, думал Кингсли, закончится эта беседа, которой скорей надлежало бы происходить в восемнадцатом веке. Может быть, поставить чайник?

Развязка, однако, приближалась. Образы мыслей двух этих людей отличались слишком сильно, чтобы разговор между ними мог продолжаться более получаса. Министр внутренних дел стремился добиться от собеседника той реакции, которая была предусмотрена разработанным заранее планом. При этом ему было совершенно все равно, как он добивался успеха, важен был результат. Любые средства были хороши для достижения цели: лесть, обращение к здравому смыслу, политическое давление, игра на честолюбии собеседника и даже откровенное запугивание. Чаще всего, как и многие другие чиновники, он старался воздействовать на эмоции собеседника, облекая, однако, свои доводы в кажущуюся логичной форму. Но к строгой логике он не обращался никогда. Для Кингсли, напротив, логика была всем или почти всем.

И тут министр допустил ошибку:

— Дорогой профессор Кингсли, боюсь, что вы нас недооцениваете. Хочу вас уверить, что при составлении планов мы будем рассматривать самые худшие варианты развития событий, какие только можно представить.

Кингсли рассвирепел.

— Тогда, я боюсь, вам придется предусмотреть такой вариант, когда все мужчины, женщины и дети погибнут, и на Земле не останется ни животных, ни растений. Позвольте спросить, какую политику вы выработаете на этот случай?

Министр внутренних дел не принадлежал к разряду людей, которые защищаются в проигранном споре. Когда он заходил в тупик, то просто менял тему разговора и к старой больше не возвращался. Он счел, что пора взять новый тон в беседе, и таким образом совершил вторую, еще более грубую ошибку.

— Профессор Кингсли, я пытался представить дело в разумном виде, но, видимо, вы просто хотите сбить меня с толку, поэтому буду говорить прямо. Я должен заявить, что если это дело получит огласку по вашей вине, у вас будут очень большие неприятности.

Кингсли застонал.

— Мой дорогой друг, как это ужасно! О, оказывается, меня ждут очень большие неприятности! И вот тут я с вами соглашусь, больших неприятностей нам не избежать, особенно в тот день, когда Облако закроет Солнце. Каким образом ваше правительство собирается предотвратить это?

Министр уже с трудом сдерживал себя.

— Вы исходите из предположения, что Солнце будет непременно закрыто Облаком. Позвольте мне быть с вами откровенным, правительство навело некоторые справки, и у правительства есть веские основания сомневаться в достоверности вашего доклада.

Удар достиг цели.

— Что?!

Министр внутренних дел продолжал атаку.

— Возможно, это не относится лично к вам, профессор Кингсли. Предположим, я говорю, предположим, что все это окажется всего лишь бурей в стакане воды, химерой. Представляете ли вы себе, профессор Кингсли, ваше положение в этом случае — вот вы возмутили всеобщее спокойствие, а потом вдруг оказалось, что вы попали пальцем в небо? Я со всей ответственностью заявляю, что это могло бы иметь только один исход, очень неприятный исход.

Кингсли почувствовал, что сейчас взорвется.

— Не нахожу слов, чтобы выразить свою благодарность за ту заботу, которую вы обо мне проявляете. Я также весьма удивлен тем, как глубоко правительство изучило наш отчет. Говоря откровенно, я просто поражен. Жаль только, что вы не столь глубоко изучаете вопросы, в которых, с большим основанием, можете считать себя компетентным.

Министра больше ничто не сдерживало. Он поднялся, взял шляпу и трость и сказал:

— Любое ваше действие в том направлении, о котором здесь говорилось, будет рассматриваться правительством как серьезнейшее нарушение закона о сохранении государственной тайны. В последние годы было много случаев, когда ученые ставили себя выше закона и выше общественных интересов. Вам следовало бы знать о том, что с ними случилось. Желаю вам хорошего дня.

— Разрешите и мне, господин министр внутренних дел, указать вам, что любая попытка со стороны правительства лишить меня свободы передвижения, уничтожит для вас последний шанс на сохранение тайны. Таким образом, пока этот вопрос не стал известен широкой публике — вы в моих руках.

Когда министр ушел, Кингсли с иронией посмотрел на свое отражение в зеркале.

— Я, по-моему, прекрасно сыграл свою роль, но лучше бы он не был моим гостем.

Дальнейшие события стали развиваться стремительно. Группа сотрудников МИ5 произвела обыск на квартире у Кингсли, пока он обедал в зале колледжа. Был найден длинный список лиц, с которыми он состоял в переписке. С него сняли копию. Из почтового ведомства получили сведения о письмах, посланных Кингсли после его возвращения из США. Сделать это было очень просто, поскольку все письма были заказными. Выяснилось, что только одно письмо, адресованное доктору Лестеру в Сиднейский университет, вероятно, еще находится в пути. Из Лондона полетели телеграммы. Уже через несколько часов письмо было перехвачено в австралийском городе Дарвин. Его содержание телеграфировали в Лондон в зашифрованном виде.

На следующее утро ровно в десять часов на Даунинг-стрит, 10 состоялось экстренное совещание. На нем присутствовали министр внутренних дел сэр Гарольд Стэндард, начальник МИ5, Фрэнсис Паркинсон и сам премьер-министр.

— Итак, джентльмены, — начал премьер-министр, — все вы имели возможность ознакомиться с относящимися к делу фактами, и я думаю, все мы согласны с тем, что надо принять какие-то меры в отношении этого Кингсли. Письмо, отправленное им в Россию, а также содержание письма в Австралию, которое нам удалось перехватить, заставляют нас действовать без промедления.

Остальные молча кивнули.

— Что конкретно мы можем предпринять против этого человека, — продолжал премьер-министр, — Вот вопрос, который мы должны сейчас решить.

Министр внутренних дел для себя уже давно все решил. Он настаивал на немедленном аресте.

— Я не думаю, что следует принимать всерьез угрозу разглашения тайны со стороны Кингсли. В наших силах немедленно перекрыть явные каналы, распространения информации. Допускаю, что это причинит нам некоторый ущерб, но он будет гораздо больше, если мы пойдем на компромисс.

— Согласен, мы сможем контролировать официальные средства информации, — согласился Паркинсон. — Но совершенно неочевидно, что мы перекроем и скрытые. Могу я говорить откровенно, сэр?

— Почему бы и нет? — ответил премьер-министр.

— Сэр, боюсь, что мое заявление, касающееся Кингсли, которое я сделал на предыдущем совещании, было вами истолковано слишком прямолинейно. Действительно, я сказал, что многие ученые говорили о нем, как о человеке талантливом, но в то же время не совсем адекватном. Но мне следовало добавить, что нет ни одной профессии, где бы люди так завидовали успехам и таланту другого, как это распространено в среде ученых. Зависть не позволяет им признать своего конкурента одновременно блестящим и адекватным. Откровенно говоря, сэр, я не думаю, что в докладе Королевского астронома может содержаться сколько-нибудь существенная ошибка.

— И что отсюда следует?

— Сэр, я достаточно тщательно изучил доклад, и мне кажется, что представляю себе характеры и способности людей, подписавших его. Я попросту не верю, что человек такого интеллекта, как Кингсли, затруднился бы найти способ предать гласности любые факты, пожелай он это сделать. Вот если бы мы могли постепенно, в течение нескольких недель, затягивать вокруг него свою сеть, так медленно, чтобы он ничего не заподозрил, то, может быть, мы и достигли бы успеха. Но он, конечно, предвидел возможность своего ареста. Мне хотелось бы спросить сэра Гарольда вот о чем. Сможет ли Кингсли разгласить сведения, если мы его внезапно арестуем?

— Боюсь, что мистер Паркинсон совершенно прав, — начал сэр Гарольд. — Мы можем перекрыть все явные каналы: прессу, радиостанции — наши радиостанции. Но предотвратить распространение информации, скажем, через радиостанцию Люксембурга мы не в состоянии. Кроме того, существуют десятки других возможностей. Несомненно, если бы у нас было время, мы бы добились успеха, но за одну ночь мы с этим, конечно, не справимся. Кроме того, — продолжал он, — слух распространится, как лесной пожар, стоит только ему появиться в одном месте, даже без помощи газет или радио. Наподобие цепных реакций, о которых мы столько слышим в наше время. Со слухами бороться очень трудно, они могут возникнуть в самом неожиданном месте. Предположим, Кингсли, оставил где-нибудь, а таких мест может быть тысячи, запечатанный конверт, который следует вскрыть в определенный день, если не поступит других указаний. Вы же знаете, это обычная вещь.

— Да, именно об этом сказал Паркинсон, — прервал его премьер. — Ну, Фрэнсис, мне кажется, у вас есть что-то еще про запас. Мы хотели бы услышать, что именно.

Паркинсон изложил план, который, по его мнению, мог бы сработать. После непродолжительного обсуждения было решено его принять, тем более, что план мог быть успешным лишь при условии, что его приведут в действие немедленно. Если же с ним ничего не выйдет, то всегда останется возможность вернуться к плану министра внутренних дел. Совещание закончилось. Последовал звонок по телефону в Кембридж. Не сможет ли профессор Кингсли принять сегодня в три часа дня мистера Фрэнсиса Паркинсона, секретаря премьер-министра? Да, профессор Кингсли сможет. Паркинсон отправился в Кембридж. Он был всегда точен и появился на квартире у Кингсли, когда часы били три.

— Ох, — проворчал Кингсли, когда они обменивались рукопожатием, — для ленча слишком поздно, для чая слишком рано.

— Надеюсь, вы не вышвырнете меня так же быстро, как других, — парировал Паркинсон с улыбкой.

Кингсли оказался моложе, чем ожидал Паркинсон; вероятно, ему было лет тридцать семь — тридцать восемь. Паркинсон представлял его рослым стройным мужчиной. В этом он не ошибся, но трудно было ожидать встретить у ученого такое замечательное сочетание густых темных волос с удивительными синими глазами, которые были бы хороши даже у женщины. Кингсли явно был человеком, которого трудно забыть.

Паркинсон пододвинул кресло ближе к огню, устроился удобнее и сказал:

— Я знаю о вашем вчерашнем разговоре с министром внутренних дел. Должен сказать, что я категорически не одобряю вас обоих.

— Но по-другому он закончиться не мог.

— Может быть, но я все-таки жалею о случившемся. Не одобряю дискуссий, в которых обе стороны занимают позиции, исключающие компромисс.

— Это заявление сразу выдает вашу профессию, мистер Паркинсон.

— Вполне возможно. И все же, откровенно говоря, я был поражен, узнав, что такой человек, как вы, занял столь непримиримую позицию.

— Позвольте узнать, какой, собственно, компромисс мне предлагается.

— Это как раз то, зачем я сюда пришел. Давайте, я пойду на компромисс первым, чтобы показать, как это делается. Вот, кстати, недавно вы упомянули о чае. Не поставить ли нам чайник? Это напомнит мне дни, которые я провел в Оксфорде, и многое другое, о чем помнят всю жизнь. Вы — парни из университета, и не представляете, как вам повезло.

— Вы намекаете на финансовую поддержку, которую правительство оказывает университетам? — проворчал Кингсли, возвращаясь на свое место.

— Я далек от того, чтобы быть столь неделикатным, хотя министр внутренних дел об этой самой поддержке упоминал.

— Держу пари, что он это сделал. Но я все еще надеюсь услышать о компромиссе, которого от меня ждут. Уверены ли вы, что термины «компромисс» и «капитуляция» не являются синонимами в вашем понимании?

— О нет! Ни в коем случае. Позвольте мне доказать это, изложив условия компромисса.

— Кто их составлял, вы или министр внутренних дел?

— Премьер-министр.

— Понятно.

Кингсли занялся приготовлением чая. Когда он накрыл на стол, Паркинсон начал:

— Итак, прежде всего я приношу извинения за все то, что министр внутренних дел сказал о вашем докладе. Во-вторых, я согласен: первый наш шаг — это собрать как можно больше научной информации. Я согласен и с тем, что мы должны взяться за дело как можно быстрее и что все ученые, которые потребуются для этого, должны быть полностью информированы о положении дел. Однако я не могу согласиться с тем, что сведения об Облаке уже сейчас должны стать общественным достоянием. Вот та уступка, о которой я у вас прошу.

— Мистер Паркинсон, меня восхищает откровенность вашего заявления, но отнюдь не ваша логика. Держу пари, вы не сможете назвать ни одного человека, который узнал бы от меня о страшной угрозе со стороны Черного облака. А сколько человек узнали об этом от вас или от премьер-министра? Я всегда был против намерения Королевского астронома информировать правительство, ведь я знал, по-настоящему держать что-нибудь в секрете вы не можете. Теперь я особенно жалею, что он меня не послушался.

Паркинсон на миг растерялся.

— Но вы, конечно, не будете отрицать, что написали весьма многозначительное письмо доктору Лестеру из Сиднейского университета?

— Конечно, я не отрицаю этого. Зачем? Лестер ничего не знает об Облаке.

— Но он бы знал, если бы письмо дошло до него.

— Если бы да кабы — это дело политиков, мистер Паркинсон. Как ученый, я имею дело только с фактами, а не с мотивами, подозрениями и прочей бессмыслицей. Я утверждаю, что по существу дела никто от меня ничего не узнал. В действительности разболтал все премьер-министр. Я говорил Королевскому астроному, что так оно и будет, но он мне не поверил.

— Вы не очень высокого мнения о моей профессии, профессор Кингсли, не правда ли?

— Поскольку вы ратовали за откровенность, скажу вам откровенно — да. Для меня политики то же, что приборы на щитке моего автомобиля. Они мне сообщают, в каком состоянии машина, но держать в исправности, конечно, не могут.

Внезапно Паркинсона осенило, что Кингсли морочит ему голову. От неожиданности он расхохотался. Кингсли тоже. С этого момента между ними больше не возникало трудностей в общении.

После второй чашки чая и обсуждения общих тем Паркинсон вернулся к основному вопросу.

— Позвольте изложить цель моего визита, без этого вам от меня не отделаться. Путь, который вы избрали для накопления научной информации, не является самым быстрым и не дает нам гарантированной безопасности в широком смысле этого слова.

— Я ограничен в возможностях, мистер Паркинсон, и не мне вам напоминать, как нам дорого время.

— Может быть, пока ваши возможностей ограничены, но они могут быть значительно расширены.

— Я не понимаю.

— Правительство предполагает собрать вместе ученых, которые должны быть полностью осведомлены обо всех фактах. Мне известно, что в последнее время вы работали с группой радиоастрономов, возглавляемой мистером Мальборо. Я верю, что вы не передали мистеру Мальборо сколько-нибудь существенной информации, но разве не лучше устроить так, чтобы можно было посвятить его в суть дела?

Кингсли вспомнил трудности, которые он испытывал, договариваясь с радиоастрономами.

— Несомненно.

— Значит, договорились. Далее, нам представляется, что Кембридж или любой другой университет вряд ли является удобным местом для проведения исследований. Оставаясь частью университетского сообщества, вам вряд ли удастся свободно обсуждать любые интересующие вас вопросы и, соблюдать при этом секретность. Невозможно создать изолированную группу внутри коллектива людей, долгие годы работавших вместе. Правильнее всего создать совершенно новую организацию, новое подразделение, специально занимающееся конкретным исследованием, и предоставить ей неограниченные возможности.

— Как Лос-Аламос, например.

— Совершенно верно. Подумайте сами, и я уверен, вы согласитесь, что другого реального пути нет.

— Я, по-видимому, должен вам напомнить, что Лос-Аламос находится в пустыне.

— Никто не собирается загонять вас в пустыню.

— А куда нас собираются загнать? Кстати, вы выбрали очаровательный глагол.

— Я думаю, у вас не будет оснований для недовольства. Правительство заканчивает перестройку чрезвычайно живописной усадьбы восемнадцатого века в Нортонстоу.

— А где это?

— В Котсуолдзе, на возвышенности к северо-западу от Сайрэнсестера.

— Почему и как его переоборудуют?

— Там собирались разместить сельскохозяйственный колледж. В миле от дома построено совершенно новое здание для обслуживающего персонала: садовников, рабочих, машинисток и так далее. Уверяю, у вас будут все необходимые условия для работы.

— А не станут эти люди из колледжа возражать, ведь их выставят вон, когда мы займем их помещение?

— В этом отношении не будет никаких трудностей. Не все относятся к правительству так же пренебрежительно, как вы.

— До поры до времени. Полагаю, что вам воздастся в следующий раз. Но есть трудности, о которых вы не подумали. Потребуется научное оборудование, например, радиотелескоп. Прошел целый год, пока один такой смонтировали здесь, в Кембридже. Сколько времени вам понадобится, чтобы его перенести?

— Сколько человек его монтировали?

— Человек двадцать.

— Мы сможем использовать тысячу, если понадобится, то и десять тысяч человек. В наших силах обеспечить перестановку и монтаж любого прибора, который вам необходим, в самые короткие сроки, скажем, в течение двух недель. Нужны ли вам еще какие-нибудь большие установки?

— Нам будет нужен хороший оптический телескоп, хотя и не обязательно очень большой. Новый Шмидт здесь, в Кембридже, подходит лучше всего, хотя я не знаю, как вы сумеете уговорить Адамса с ним расстаться. Он столько лет добивался этого телескопа!

— Ну, надеюсь, это будет не трудно. Через полгода он получит новый телескоп, лучше прежнего.

Кингсли подбросил в огонь поленья и снова сел в кресло.

— Не будем спорить о вашем предложении, — сказал он. — Вы хотите, чтобы я позволил посадить себя в клетку, пусть она и позолоченная. Это уступка, которую вы ждете от меня, уступка весьма существенная. Теперь мы должны поговорить о тех уступках, которые я хочу получить от вас.

— Но, по-моему, мы только тем и занимаемся, что идем вам на уступки.

— Пока это только общие слова. Я хочу обговорить все до конца. Первое: я буду уполномочен комплектовать персонал учреждения в Нортонстоу, я буду уполномочен назначать заработную плату, которую сочту разумной, и использовать любые аргументы, предлагая людям работу, которые не будут раскрывать истинное положение дел. Второе: никаких, я повторяю, никаких государственных служащих, связь с политиками должна осуществляться только через вас.

— Чем я обязан столь исключительной чести?

— Мы с вами мыслим по-разному и защищаем разные интересы, но у нас, как мне представляется, достаточно много общего, чтобы находить компромиссы, как вы это называете. Едва ли среди вашего брата, политиков, много таких, как вы.

— Вы мне льстите.

— Нет. Я говорю совершенно искренне. Торжественно заявляю: если я или кто-нибудь из моих сотрудников обнаружит в Нортонстоу джентльменов вышеуказанной разновидности, мы просто-напросто вышвырнем их вон. Если в это вмешается полиция, или если эти джентльмены будут столь упорны, что мы не сможем их выставить, то я, столь же торжественно предупреждаю — дальнейшее сотрудничество станет невозможным. Если вы считаете, что я чрезмерно настаиваю на своих требованиях, то могу ответить: мне ли не знать, насколько неразумны бывают политики.

— Благодарю вас.

— Не за что. Теперь перейдем к третьему пункту. Для этого понадобятся бумага и карандаш. Я хочу, чтобы вы подробно записали, чтобы потом не возникло никаких недоразумений, все до единого предметы оборудования, которые должны быть доставлены на месте, прежде чем я окажусь в Нортонстоу. Еще раз повторяю, оборудование должно прибыть в Нортонстоу до того, как туда приеду я. Не собираюсь принимать никаких отговорок. Дескать, произошли неизбежные задержки, и все необходимое прибудет в течение нескольких дней. Вот, берите бумагу и пишите.

Паркинсон вернулся в Лондон с длинным списком. На следующее утро у него был серьезный разговор с премьер-министром.

— Все в порядке? — спросил премьер.

— И да, и нет, — ответил Паркинсон. — Мне пришлось пообещать, что усадьба будет оборудована, как настоящее научное учреждение.

— Это делу не повредит. Кингсли совершенно прав: нам нужно больше фактов, и чем быстрее мы их получим, тем лучше.

— Я в этом не сомневаюсь, сэр. Но я бы предпочел, чтобы Кингсли не был столь важной фигурой в новом учреждении.

— Разве он для этого не подходит? Можно найти кого-нибудь лучше?

— О нет, как ученый он вполне подходит. Но меня не исследования беспокоят.

— Я понимаю, гораздо комфортнее работать с более сговорчивым человеком. Но, как мне представляется, его интересы совпадают с нашими. По крайней мере, пока не выяснится, что он не сможет выезжать из Нортонстоу.

— У него нет ни малейших иллюзий на этот счет. Он рассматривает это как основу для сделки.

— Каковы же его условия?

— Прежде всего, он требует, чтобы в Нортонстоу не было государственных служащих, связь с политическим руководством он собирается поддерживать только через меня.

Премьер-министр засмеялся:

— Бедный Фрэнсис, теперь я понимаю, что вас так беспокоит. Что касается государственных служащих, это не так уж серьезно, а насчет связи, там будет видно. Мы должны будем знать, что там происходит. Может быть, они рассчитывают, что мы собираемся платить им э…э… астрономические суммы?

— Вовсе нет. Кингсли хочет воспользоваться высоким жалованьем для привлечения людей в Нортонстоу, чтобы не открывать им преждевременно истинную причину.

— Что же тогда вас тревожит?

— Трудно выразить это словами, но меня не покидает неприятное предчувствие: он говорит о тысячи мелочей, каждая в отдельности — пустяк, но собранные вместе, они тревожат.

— Продолжайте, Фрэнсис, выкладывайте все.

— В общем, у меня создалось впечатление, что не мы хозяева в игре, это Кингсли нас использует.

— Не понимаю.

— Я тоже не понимаю. С виду как будто все в порядке, но так ли это? Вот, например, такой вопрос: если учесть, что Кингсли отлично во всем разбирается, зачем ему понадобилось отправлять заказные письма? Ведь так за ними легче проследить?

— Это мог сделать для него привратник колледжа.

— Не исключено. Но, во всяком случае, Кингсли должен был догадаться, что тот отправит их заказными. Потом это письмо к Лестеру. Похоже, Кингсли хотел, чтобы мы его перехватили, он нарочно заставил нас это сделать. И не слишком ли нарочито он грубил бедному старику Гарри (так Фрэнсис называл министра внутренних дел)? Потом, взгляните на этот список. Он настолько подробен, что очевидно был составлен им заранее. Насчет продуктов и горючего я еще могу понять, но зачем Кингсли столько землеройного оборудования?

— Не имею ни малейшего понятия.

— Но Кингсли-то знает, не сомневаюсь, что он уже все тщательно продумал.

— Мой дорогой Фрэнсис, какое нам дело, тщательно он все продумал или нет? Нашей целью было заполучить и изолировать группу компетентных ученых, выполняющих для нас определенную работу, мы своей цели достигли, а они — пусть себе радуются жизни. Если Кингсли можно задобрить этим списком — дайте ему все, чего он хочет. Почему нас должно это волновать?

— А еще в списке много электронного оборудования, невероятно много. Оно может быть использовано для радиосвязи.

— Тогда вычеркивайте его сразу. Этого мы не должны допустить.

— Простите, сэр, но здесь не все так просто. Как только у меня возникли подозрения насчет этой аппаратуры, я немедленно проконсультировался со специалистами, по-моему, людьми весьма сведущими. Дело оказалось вот в чем. При любой радиопередаче необходимо производить кодирование, а на приемнике дешифровку. У нас в Англии обычно используется кодирование, имеющее техническое название «амплитудная модуляция», хотя в последнее время Би-би-си применяет другую форму кодирования, называемую частотной модуляцией.

— А, это та самая частотная модуляция? О ней много говорят в последнее время.

— Именно, сэр. В этом все дело. Сообщения, которые Кингсли сможет посылать с помощью своего оборудования, будут закодированы по-новому, так что понадобилось бы специальное приемное устройство для их дешифровки. Таким образом, он сможет сколько угодно посылать свои сигналы, все равно их никто не сумеет принять.

— Потому что ни у кого нет специального приемника?

— Совершенно верно. И все-таки, стоит ли предоставить Кингсли это электронное оборудование или нет?

— Как он объясняет, свою потребность в нем?

— Говорит, для радиоастрономии. Для исследования Облака с помощью радиоволн.

— Оно может быть использовано для этой цели?

— О, да.

— Тогда что же вас беспокоит, Фрэнсис?

— Меня смущает, что его очень много. Я, конечно, не ученый, но мне трудно представить, зачем понадобилось столько приборов. Итак, позволим ему это или нет?

Премьер-министр задумался.

— Проверьте все хорошенько еще раз. Если то, что вы сказали о кодировании, окажется верным, дайте ему эту аппаратуру. Ведь она может оказаться весьма полезной. Теперь о более важных вещах. Фрэнсис, до сих пор мы подходили к делу исключительно с государственной точки зрения, оставляя в стороне возможные интересы мирового сообщества, не так ли?

— Да, сэр.

— Пришло время взглянуть на ситуацию несколько шире. Очевидно, что перед американцами сейчас стоят те же вопросы, что и перед нами. Надо полагать, они придут к мысли о необходимости создать учреждение, подобное Нортонстоу. Думаю, что следует попробовать предложить им объединиться для обоюдной пользы.

— А не получится, что нам придется ехать туда, а не им сюда? — спросил Паркинсон, забыв о грамматике. — Ведь они считают, что их ученые лучше наших.

— Но может быть, это не относится к области э… э… радиоастрономии, в которой, насколько мне известно, мы и австралийцы идем впереди? Так как радиоастрономия, по-видимому, будет играть основную роль в предстоящих исследованиях, я хочу использовать ее, как основу для сделки.

— Безопасность, — сказал Паркинсон. — Американцы считают, что у нас недостаточно внимания уделяется государственной безопасности, и порой мне кажется, что они недалеки от истины.

— Это компенсируется тем, что англичане значительно флегматичнее американцев. Я начинаю подозревать, что американская администрация хочет держаться подальше от своих ученых, работающих над этой проблемой. Иначе они все время сидели бы на бочке с порохом. До сих пор мне было неясно, как мы будем обмениваться с ними информацией. Но теперь все разрешилось: мы станем поддерживать связь между Нортонстоу и Вашингтоном, используя новый код. Я буду всячески на этом настаивать.

— Когда вы говорили о международных аспектах, вы имели в виду только англо-американские отношения или подразумевали и другие страны?

— Речь должна идти о всеобъемлющем международном сотрудничестве, в частности, о привлечении к нашей работе австралийских радиоастрономов. По-моему, скоро сведения об Облаке перестанут быть достоянием только Америки и Англии. Необходимо будет договариваться с главами других государств, даже Советов. При случае я постараюсь намекнуть, где следует, что доктор такой-то и доктор такой-то получили от Кингсли письма, касающиеся деталей этого вопроса, после чего мы вынуждены были ограничить свободу передвижения Кингсли пределами Нортонстоу. Я также намекну, что если доктор такой-то и доктор такой-то будут посланы в Нортонстоу, мы будем рады принять их и проследим, чтобы они не причинили никаких неприятностей своим правительствам.

— Но Советам это не понравится.

— Почему, собственно? Мы ведь сами убедились, какие затруднения могут возникнуть, когда ученые ускользают из-под контроля правительства. Только вчера мы многое бы отдали, чтобы избавиться от Кингсли. Может быть, вы и сейчас совсем не прочь держаться от него подальше. Уверяю, что они пошлют к нам своих ученых первым же самолетом.

— Не исключено. Но зачем нам эти проблемы, сэр?

— А не бросилось ли вам в глаза, что Кингсли заранее подобрал себе сотрудников? Не для того ли он посылал все эти заказные письма? Я думаю, что и нам очень важно собрать здесь, на нашей земле, самых толковых ученых. Меня не удивит, если настанет день, когда Нортонстоу окажется важнее Организации Объединенных Наций.