Черное облако

Глава 5 Нортонстоу

Поместье Нортонстоу располагалось в большом парке на плодородных землях возвышенности Котсуолдз, вблизи от ее крутого западного склона. Когда здесь впервые предложили разместить правительственное учреждение, это встретило резкий отпор в газетах всего Глостершира. Однако, как всегда бывает в таких случаях, правительство сделало все по-своему. Местное население несколько успокоилось, когда стало известно, что новое учреждение будет связано с сельским хозяйством, и фермеры смогут беспрепятственно обращаться туда за советами по любому поводу.

Примерно в полутора милях от поместья на землях Нортонстоу построили большой поселок. Он состоял в основном из двухквартирных домиков для рабочих; но было построено также несколько отдельных домов для начальства.

Хелен и Джо Стоддард поселились в одном из белых двухквартирных домиков. Джо устроился садовником; он был близок к земле, как в прямом, так и в переносном смысле. Его отец тоже был садовником. Сейчас Джо был тридцать один год, из которых тридцать лет он занимался своим делом: он стал учиться у отца, едва начав ходить. Работу свою он любил, так как мог проводить круглый год на воздухе. Кроме того, ему не приходилось возиться с бумажками — редкий случай в наши дни, время анкет и документов, а, надо признать, что Джо читал и писал с большим трудом. Даже просматривая каталоги семян, он обычно ограничивался изучением картинок. Впрочем, это не могло привести к недоразумениям, поскольку семена заказывал старший садовник.

Несмотря на его изрядную тупость, товарищи любили Джо. Он никогда не выходил из себя и, насколько было известно, ни при каких обстоятельствах не падал духом. Если что-то ставило его в тупик, что бывало нередко, то на его добродушном лице расплывалась беззлобная улыбка.

Джо с трудом шевелил мозгами, но зато прекрасно управлял мышцами своего могучего тела. Он отлично играл в кегли, лучше всех в округе, хотя и предпочитал, чтобы счет за него вели другие.

Хелен Стоддард совершенно не походила на своего мужа. Это была хорошенькая хрупкая молодая женщина двадцати восьми лет, очень умная, но без образования. Совершенно непостижимо, как Джо и Хелен умудрялись ладить друг с другом. Возможно, это получалось потому, что Хелен верховодила в семье, а добродушный Джо ей подчинялся. Во всяком случае, двое их детей унаследовали лучшие качества родителей: природный ум матери и физическую силу отца.

Но сейчас Хелен была сердита на Джо. В большом доме творилось что-то странное. За последние две недели туда съехались сотни людей. Старые постройки были снесены, чтобы освободить место для новых; дополнительно был расчищен большой участок земли, на котором протянули, множество каких-то странных проводов. Спрашивается, для чего? Но Джо не удосужился разузнать для чего это понадобилось, он поверил в смехотворное объяснение, будто провода нужны для подвязывания деревьев — додумался же кто-то до такой чепухи, годной, разве что, для пьесы абсурда.

Но сам Джо не видел причины поднимать шум. Жене кажется, что все это очень странно, но разве на свете мало странного? «Они»-то знают, что делают, и ладно.

Хелен сердилась, потому что теперь она могла узнавать новости только от своей соперницы миссис Олсоп, дочь которой, Пегги, работала секретаршей в Нортонстоу. Пегги и сама была любопытна ничуть не меньше, чем ее мать или Хелен, поэтому семейство Олсоп было прекрасно осведомлено обо всем происходящем. Искусно пользуясь этим преимуществом, Агнес Олсоп сумела высоко поднять свой престиж среди соседей.

Нужно также отметить склонность этой дамы к далеко идущим выводам. Ее авторитет стремительно вырос после того, как Пегги раскрыла тайну огромного количества доставленных в усадьбу ящиков с надписями «Стекло! Обращаться с осторожностью».

— Радиолампы, вот что там было, — сообщила миссис Олсоп многочисленной аудитории, собравшейся у нее во дворе. — Миллионы ламп.

— Зачем им столько? — спросила Хелен.

— Вот это хороший вопрос! А зачем им эти башни и провода, зачем они пятьсот акров земли отхватили? Если хотите знать, они придумывают лучи смерти, вот что, — ответила миссис Олсоп.

Дальнейшие события только укрепили ее уверенность.

В день, когда «они», наконец, прибыли в Нортонстоу, страсти в поместье достигли своего предела. Захлебываясь от возбуждения, Пегги рассказала матери, как высокий синеглазый мужчина разговаривал с важными шишками из правительства, «как с мальчиками на побегушках». «Ну, точно, лучи смерти», — только и могла вымолвить миссис Олсоп.

Но и на долю Хелен Стоддард, в конце концов, выпала удача узнать новость, и притом, видимо, самую важную с практической точки зрения. На следующий день после того, как «они» приехали, Хелен рано утром отправилась на велосипеде в соседнюю деревню и первая обнаружила, что дорогу перекрыли шлагбаумом, который охранял полицейский сержант. На этот раз он разрешил проехать, но сообщил, что уже с завтрашнего дня въезд и выезд из Нортонстоу будет осуществляться только по специальным пропускам.

Сержант заверил, что пропуска оформят в течение дня. Пока они будут без фотографий, но до конца недели все должны сфотографироваться. «Как быть с детьми, им ведь надо ходить в школу?» — спросила Хелен. Он ответил, что в усадьбу уже послали учителя, так что детям вообще не придется ходить в деревню. К сожалению, это все, что он знал.

Предположение о производстве лучей смерти получило еще одно подтверждение.

Это было странное предложение. Энн Холси получила его через своего импресарио. Согласна ли она сыграть две сонаты, Моцарта и Бетховена, 25 февраля в некоем месте в Глостершире? Гонорар был очень высоким даже для молодой способной пианистки. Кроме нее в концерте будет участвовать квартет. Больше никаких подробностей не сообщалось, за исключением того, что ей надлежит прибыть в Бристоль паддингтонским поездом в два часа дня; у вокзала будет ждать машина.

Что за квартет выступит вместе с нею в концерте, выяснилось лишь в вагоне ресторане поезда, куда Энн зашла выпить чашку чая: оказалось, это никто иной, как Гарри Харгривс со своей командой.

— Мы играем Шенберга, — сказал Гарри. — Немного обработаем их барабанные перепонки. Знаешь, кто они?

— Насколько я поняла, это прием в загородной вилле.

— Должно быть, какие-то богачи развлекаются, судя по деньгам, которые они платят.

Поездка из Бристоля в Нортонстоу получилась очень приятной. Уже появились первые признаки ранней весны. Когда они, наконец, добрались до усадьбы, шофер провел их по коридору к двери кабинета, открыл ее и объявил:

— Гости из Бристоля, сэр!

Кингсли работал и никого не ждал, однако быстро сориентировался.

— Привет, Энн! Привет, Гарри! Рад вас видеть!

— Мы тоже рады вас видеть, Крис, но объясните, что это значит? Когда вы успели превратиться в помещика? Вернее, в лорда, если учесть великолепие этого места — усадьба среди холмов и прочее — это впечатляет.

— Увы, усадьба не моя, мы тут на специальной работе для правительства. Наверное, их волнует наш культурный уровень, вот и пригласили вас сюда, — объяснил Кингсли.

Вечер прошел чрезвычайно удачно — удались и обед, и концерт. На следующее утро музыканты с сожалением покидали усадьбу.

— До свидания, Крис, спасибо за хороший прием, — сказала Энн.

— Машина, должно быть, уже ждет вас. Жаль, что вам приходится уезжать так скоро.

Однако ни шофера, ни машины не оказалось.

— Ну, ничего, — сказал Кингсли. — Я уверен, что Дэйв Вейхарт охотно отвезет вас в Бристоль на своей машине, хотя вам придется постараться втиснуться в нее со своими инструментами.

Конечно, Вейхарт согласился отвезти их до станции; минут пятнадцать они пытались разместиться в машине, было очень смешно. Наконец устроились и отправились в путь.

Однако уже через полчаса, вся компания возвратилась. Музыканты были в полном замешательстве, а Вейхарт просто рассвирепел. Он провел всех в кабинет Кингсли.

— Что происходит, Кингсли? Охранник не пропустил нас за шлагбаум. Ему приказано никого не выпускать.

— И у меня, и ребят сегодня вечером выступления в Лондоне, — сказала Энн, — и если нас сейчас не выпустят, мы пропустим поезд.

— Ладно, если вам нельзя выйти через главные ворота, следует попробовать другие пути, — ответил Кингсли. — Дайте-ка, я наведу справки.

Минут десять Кингсли провел у телефона; все это время Вейхарт и музыканты не скрывали своего возмущения. Наконец он положил трубку.

— Не одни вы сейчас в ярости, — сказал он. — Люди из поселка пытались пройти в деревню, и никого из них не выпустили. Охрана поставлена вокруг всего поместья. Я думаю, что должен связаться с Лондоном.

Кингсли набрал номер.

— Хэлло, это сторожевой пост у передних ворот? Да, да, конечно, вы действовали в соответствии с приказами начальника полиции. Я это понимаю. А сейчас сделайте следующее. Слушайте меня внимательно. Я хочу, чтобы вы немедленно позвонили по номеру Уайтхолл 9700. Когда вам ответят, скажите следующие буквы: Q, U, E и попросите к телефону мистера Фрэнсиса Паркинсона, секретаря премьер-министра. Как только вас соединят с мистером Паркинсоном, скажите ему, что профессор Кингсли хочет поговорить с ним. Затем соедините нас. Пожалуйста, повторите все, что я сказал.

Через несколько минут их соединили. Кингсли начал:

— Здравствуйте, Паркинсон. Я вижу, вы захлопнули ловушку… Нет, я не жалуюсь. Я этого ожидал. Можете ставить сколько угодно охранников вокруг Нортонстоу, лишь бы их не было внутри. Я вам звоню, чтобы сказать, что связь с Нортонстоу теперь будет осуществляться по-другому. Мы собираемся обрезать все провода, ведущие к сторожевым постам. Если вы хотите связаться с нами, используйте радио… У вас еще не готов передатчик? Ну, это ваше личное дело. Мне все равно, будет ли министр внутренних способен поддерживать радиосвязь… Не понимаете? А пора бы. Если ваши деятели считают себя способными управлять страной во время кризиса, они должны, для начала, обзавестись передатчиком, тем более что схему мы вам дали. И еще, я бы хотел, чтобы к моим словам отнеслись со всем вниманием, если вы не будете никого выпускать из Нортонстоу, мы не будем никого впускать. Так что, Паркинсон, надумаете приехать к нам, знайте, что обратно мы вас не выпустим. Вот все, что я хотел сообщить.

— Какая нелепость, — сказал Вейхарт. — Получается, что нас фактически засадили в тюрьму. Вот уж не думал, что в Англии такое возможно.

— О, в Англии возможно все, — ответил Кингсли, — нужно только суметь подобрать подходящую причину. Если вы хотите изолировать группу мужчин и женщин в загородном поместье в Англии, не следует говорить их стражникам, что они охраняют тюрьму. Лучше скажите, что они помогают людям, нуждающимся в защите от преступников, рвущихся к ним со всех сторон. Защита — вот наилучшее объяснение в данном случае.

Уверен, что начальник полиции искренне считает, что в Нортонстоу хранятся важные атомные секреты, которые должны привести к перевороту в области промышленного использования ядерной энергии. Он не сомневается, что иностранная разведка сделает все возможное, чтобы эти секреты выкрасть. Для него очевидно, что информация, легче всего, может просочиться из Нортонстоу через кого-либо из работников, поэтому лучший способ обеспечения безопасности — запретить свободный вход и выход в поместье. К тому же это решение было подтверждено самим министром внутренних дел. Последний даже готов был признать, что, возможно, следует придать в помощь полицейской охране воинское подразделение.

— Но я не понимаю, причем тут мы? — спросила Энн Холси.

— Я могу притвориться, что вы все оказались здесь случайно, — сказал Кингсли. — Однако на самом деле это не так. Все делается по плану. Кроме вас, сюда послали еще кое-кого. Так правительство поручило художнику Джорджу Фишеру срочно сделать несколько зарисовок Нортонстоу. Еще здесь Джон Мак-Нейл, молодой врач, и Билл Прайс, историк, он разбирает старую библиотеку. Думаю, лучше всего собрать всех вместе, и я постараюсь объяснить вам, в чем дело.

Когда Фишер, Мак-Нейл и Прайс присоединились к музыкантам, Кингсли обратился к ненаучным посетителям усадьбы с популярным, но весьма красочным докладом об открытии Черного облака и о событиях, которые привели к созданию научного центра в Нортонстоу.

— Теперь ясно, откуда здесь охрана и прочее. Но это не объясняет, почему мы оказались здесь. Вы говорите, что это не случайность. Почему же здесь оказались именно мы, а не кто-нибудь другой? — спросила Энн Холси.

— А вот это моя вина, — ответил Кингсли. — Наверное, произошло вот что. Правительственные агенты, которые устроили обыск в моем доме, обнаружили там записную книжку. В ней был список ученых, которым я написал о Черном облаке. Подозреваю, что правительство решило полностью себя обезопасить, вот они и решили собрать здесь, в Нортонстоу, всех без исключения, чьи фамилии были обнаружены в записной книжке. Мне очень неловко перед вами.

— Вот она — ваша проклятая беззаботность, Крис! — воскликнул Фишер.

— Откровенно говоря, за последние полтора месяца у меня было слишком много всяческих забот. И, в конце концов, у вас нет особого повода расстраиваться. Вам всем без исключения здесь понравилось. К тому же у вас здесь больше шансов выжить, когда разразится катастрофа, чем в любом другом месте. Если будет вообще хоть какая-то возможность уцелеть, то мы здесь уцелеем. Так что, в сущности, можете считать, что вам повезло.

— Должен заметить, что инцидент с вашей записной книжкой, Кингсли, лично ко мне не имеет ни малейшего отношения, — сказал Мак-Нейл. — Мы с вами не состояли в переписке, поскольку познакомились всего несколько дней назад.

— В самом деле, Мак-Нейл, как вы здесь оказались, позвольте вас спросить?

— Меня обманули. Я подыскивал место для нового санатория, и министр здравоохранения предложил мне осмотреть для этой цели Нортонстоу. Но почему именно мне — не имею представления.

— Видно, для того, чтобы у нас был свой доктор.

Кингсли встал и подошел к окну. По земле неслись, обгоняя друг друга, тени облаков.

Однажды, в середине апреля, вернувшись домой после прогулки, Кингсли обнаружил, что его комната наполнена клубами пахнущего анисом дыма.

— Что за…! — воскликнул он. — Клянусь чем угодно, что это Джефф Марлоу. Я уже потерял надежду заполучить вас сюда. Как вам удалось к нам пролезть?

— О, при помощи обмана и вероломства, — ответил Марлоу, набивая рот поджаренным хлебом. — А у вас тут очень мило. Не хотите ли чаю?

— Спасибо, вы очень любезны.

— Не за что. После того, как вы уехали, мы вернулись в Паломар, и я успел еще немного поработать, затем нас отправили в пустыню, всех, кроме Эмерсона, которого, я полагаю, послали сюда.

— Да, у нас тут Эмерсон, Барнет и Вейхарт. То, что вас отправят в пустыню, я понял сразу. Потому и сбежал, как только Геррик сообщил, что собирается в Вашингтон. Здорово ему досталось, когда там узнали, что он дал мне улизнуть из США?

— Думаю, получил по первое число, хотя он особенно об этом не распространялся.

— Кстати, а не к вам ли послали нашего Королевского астронома?

— Да, сэр! Он в пустыне! Королевский астроном теперь главный британский представитель при американском проекте.

— Надеюсь, он доволен. Мне кажется, что эта новая должность ему очень подходит. Но вы не рассказали мне, как вам все-таки удалось выбраться из пустыни, и почему вы решили это сделать?

— Почему — объяснить легко. Потому что там все было до смерти заорганизовано.

Марлоу взял несколько кусочков сахара из сахарницы и положил один из них на стол.

— Вот парень, который делает дело.

— Как вы его называете?

— Никак не называем. Как-то нам в голову не пришло, что это надо сделать.

— А мы называем его «чел».

— «Чел»?

— Да, это сокращение слова «человек».

— Ну, что же, пусть будет «чел», хотя мы его так и не называем, — продолжал Марлоу. — Как вы скоро увидите, наш «чел» — парень хоть куда.

Затем он выложил в ряд еще несколько кусочков.

— Над «челом» стоит начальник отдела. Я как раз и есть начальник отдела. Затем идет заместитель директора — у нас им стал Геррик, хотя его кабинет не больше собачьей конуры. Далее — сам директор. Над ним — помощник инспектора, потом, естественно, инспектор. Они, конечно, военные. Потом идет руководитель проекта. Этот уже из политиков. Так, шаг за шагом, мы доходим до человека из администрации президента. Потом, я полагаю, идет сам президент, хотя вот тут я не совсем уверен, никогда не забирался так высоко.

— Думаю, вам все это не очень-то по нраву?

— Да уж, сэр, — продолжал Марлоу, с хрустом жуя кусок поджаренного хлеба. — Я был на слишком низкой ступеньке этой лестницы, чтобы мне могла понравиться вся система. Кроме того, я никогда не мог узнать, что происходит вне моего отдела. Все было устроено так, чтобы держать нас совершенно изолированными друг от друга. В интересах безопасности, говорили они, но, как представляется, было бы правильнее сказать в интересах волокиты. Так вот, мне все это не понравилось, как легко догадаться. Такая организация дела не по мне. Вот я и начал ныть, чтобы меня перевели сюда для участия в вашем спектакле. Я рассчитывал, что здесь все устроено намного лучше. И я вижу, это так и есть, — добавил он, взяв еще один ломтик поджаренного хлеба. — Кроме того, меня внезапно охватило страстное желание взглянуть на зеленую травку. Когда такое находит, ничего с собой уже не поделаешь.

— Отлично, Джефф, но как же вы все-таки сумели вырваться из этой кошмарной организации?

— Мне повезло, — ответил Марлоу. — Начальству в Вашингтоне пришла в голову мысль — а вдруг вы знаете больше, чем говорите. А так как они были уверены, что я с радостью соглашусь на перевод, меня послали сюда в качестве шпиона. Я уже говорил вам, что попал сюда благодаря вероломству.

— То есть предполагается, что вы будете докладывать обо всем, что мы тут, возможно, скрываем?

— Вот именно. Теперь, когда вы знаете, почему я здесь, разрешите ли вы мне остаться или выкинете вон?

— Всякий, кто попадает в Нортонстоу, остается здесь — такой у нас заведен порядок. Мы никого не выпускаем и ни для кого не делаем исключений.

— Значит, Мери тоже можно приехать? Она делает в Лондоне кое-какие покупки, но уж завтра обязательно будет здесь.

— Вот и прекрасно. Дом тут большой, места много. Мы будем рады принять миссис Марлоу. Откровенно говоря, у нас полно работы и почти некому ее делать.

— Может быть, мне все-таки стоит посылать время от времени в Вашингтон какие-нибудь крохи информации? Чтобы доставить им удовольствие.

— Вы можете им говорить все, что угодно. Я пришел к выводу: чем больше скажешь политикам, тем больше они расстраиваются. Поэтому мы решили сообщать им обо всем. Вообще у нас тут нет никакой секретности. Вы можете свободно пользоваться прямой радиолинией связи с Вашингтоном и посылать им все, что захотите. Мы как раз наладили связь на прошлой неделе.

— В таком случае, может быть, вы расскажете мне в общих чертах о положении дел. Ведь я, в сущности, знаю почти столько же, сколько в день нашего разговора в пустыне Мохаве. За это время я кое-что сделал, но ведь сейчас нам нужны не оптические наблюдения. К осени мы сумеем что-нибудь выяснить и сами, но пока, как это было понятно уже в январе, самые важные результаты могут получить только радиоастрономы.

— Да, это верно. Вернувшись в январе в Кембридж, я подключил к работе Джона Мальборо. Мне пришлось порядком потрудиться, чтобы убедить его начать работу, ведь сначала я не мог раскрыть ему истинную цель исследования, это теперь он, конечно, все знает. Так вот, мы узнали температуру облака. Она несколько больше ста двадцати градусов, градусов. Кельвина, конечно.

— Что же, довольно неплохо. Почти такая, как мы надеялись. Немного холодновато, но терпимо.

— На самом деле, это даже лучше, чем кажется на первый взгляд. Ведь когда Облако приблизится к Солнцу, в нем должно начаться внутреннее движение. Согласно моим первым расчетам, это приведет к увеличению температуры на пятьдесят — сто процентов, в результате чего температура станет немногим ниже нуля по Цельсию. Выходит, что некоторое время будет стоять морозная погода, и только.

— Лучше и быть не может.

— Нечто подобное я предполагал с самого начала. Но я не специалист по газовой динамике, поэтому мне пришлось обратиться к Александрову.

— Бог мой, вы рискнули написать в Москву?

— Не думаю, что очень рисковал, я представил задачу, как чисто теоретическую. Было понятно, что все равно никто не справится с проблемой лучше Александрова. В любом случае это позволило нам заполучить его в Нортонстоу. Он считает нашу усадьбу лучшим в мире концентрационным лагерем. Русские называют такие организации шарашками.

— Я вижу, что еще очень много не знаю. Продолжайте.

— Тогда, в январе, я считал себя очень умным. Поэтому решил, что сумею обмануть власти. Я исходил из того, что политикам больше всего нужны две вещи: научная информация и секретность. Я решил обеспечить им и то и другое, но на моих собственных условиях — на условиях, которые позволили нам организовать здесь, в Нортонстоу, вполне приличное существование.

— Да уж вижу: местечко отличное, никакие военные вас не изводят, никакой секретности. А как вы набирали персонал?

— С помощью преднамеренных неосторожностей, как, например, в случае с письмом к Александрову. Было совершенно очевидно, что сюда доставят каждого, кто мог хоть что-то узнать от меня. Вот я и решил воспользоваться этим. Признаюсь, что поступил нехорошо. Вы обнаружите у нас очаровательную девушку, она великолепно играет на рояле. Кроме нее, вы встретите других музыкантов, а также художника и историка. Мне казалось, что если тут будут одни ученые, то заточение в Нортонстоу на целый год станет совершенно невыносимым. Поэтому я, как бы случайно, допустил целый ряд оплошностей — и они все оказались здесь. Только смотрите, не проболтайтесь, Джефф. Я думаю, обстоятельства в какой-то степени меня оправдывают, но все-таки лучше пусть они не знают, что я сознательно их сюда заманил. Не будут знать, не будут и сердиться.

— А как насчет пещеры, о которой вы говорили в Мохаве? Полагаю, вы и этот вопрос уладили?

— Конечно. Вы, вероятно, еще не видели ее; это здесь недалеко, за холмом. Там у нас сейчас работает довольно много землеройных машин.

— Кто же этим занимается?

— Парни из нового поселка.

— А кто убирает в доме, готовит еду и так далее?

— Женщины из того же поселка; секретаршами тоже работают местные девушки.

— Что же будет с ними, когда все начнется?

— Они тоже укроются в убежище, само собой. Пещеру придется делать гораздо больше, чем предполагалось первоначально. Вот почему мы начали работы так рано.

— Ну, что же, Крис, я вижу, вы неплохо устроились. Но я не понимаю, почему вы считаете, что обманули политиков. В конце концов, им удалось загнать вас сюда, и, насколько я вас понял, они получают всю необходимую информацию, какую только вы можете добыть. Выходит, и они добились своего.

— Давайте, я расскажу вам, как мне все представлялось в январе и феврале. В феврале я решил взять под свой контроль все мировые события.

Марлоу засмеялся.

— О, знаю, это звучит до смешного мелодраматично. Но это действительно так. Никогда я не страдал манией величия, во всяком случае, так мне представляется. Диктатором я хотел стать только на пару месяцев, потом великодушно бы отказался от своей власти и вернулся к научной работе. Из таких, как я, диктаторы не получаются. Не люблю, когда мной пытаются командовать, но и сам особого желания поруководить не испытываю. Я чувствую себя по-настоящему хорошо, только когда оказываюсь мелкой сошкой. Но это уж дар небес, когда мелкой сошке удается урвать кусок у власть имущих.

— В этом поместье вы как-то особенно похожи на мелкую сошку, — сказал Марлоу со смехом, принимаясь за свою трубку.

— За все это пришлось бороться. Иначе мы получили бы организацию вроде той, которая вас так достала. Разрешите, я коснусь немного философии и социологии. Приходило ли вам когда-нибудь в голову, Джефф, что, несмотря на все изменения, которые внесла наука в жизнь общества, такие, например, как освоение новых видов энергии, общественная структура остается неизменной с древних времен? Наверху политики, затем — военные, а действительно умные люди — внизу. В этом отношении нет никакой разницы между нами, древним Римом и ранними цивилизациями Месопотамии. Мы живем в обществе с нелепыми противоречиями, современном в области техники, но архаичном по своей социальной организации. Годами политики жалуются на нехватку квалифицированных ученых, инженеров и творческих людей. В их головы никак не может прийти простейшая мысль, что настоящих дураков на свете не так уж и много. Их количество ограниченно.

— Дураков?

— Да, людей вроде нас с вами, Джефф. Мы и есть дураки. Предоставляем свои мыслительные способности в распоряжение толпы ничтожеств и позволяем при этом командовать нами.

— Ученые всех стран, соединяйтесь! Вы к этому нас призываете?

— Нет, конечно. Ученые против остальных — это не совсем то. Суть дела глубже. Я говорю о столкновении двух совершенно несовместимых способов мышления. Современное общество, пользующееся техническими достижениями, должно основывать свое мышление на цифре. С другой стороны, когда дело касается социальной организации, оно использует мышление, основанное на словах. Конфликт возникает, таким образом, между гуманитарным и математическим мышлением. Вот если бы вы встретились с нашим министром внутренних дел, сразу бы поняли, о чем я говорю.

— И вы знаете, как это исправить?

— Я собираюсь помочь математическому мышлению занять достойное место в общественной иерархии. Но я не такой осел, чтобы воображать, будто какие-либо мои действия могут что-то кардинально изменить. Однако если повезет, я смогу подать хороший пример того, как накручивать политикам хвосты. Устрою своего рода locus classicus, если цитировать литературных мальчиков.

— Боже мой, Крис, вы говорите о числах и словах, но я никогда не видел человека, который употреблял бы столько слов. Можете вы попросту объяснить, что вы собираетесь делать?

— «Попросту», то есть, «с помощью чисел»? Давайте, попробуем. Предположим, что когда Облако достигнет Солнца, мы сможем уцелеть. Все равно, конечно, условия жизни будут жестокими. Мы будем либо мерзнуть, либо задыхаться от жары. Остается некоторая надежда, что, спрятавшись в пещеры и подвалы, мы сможем как-нибудь продержаться. Но крайне маловероятно, что у людей при этом сохранится возможность передвигаться из одного места в другое, как это делается сейчас. Связь между людьми будет целиком зависеть от радио.

— Вы считаете, что наши общественные связи — то, благодаря чему общество не распадается на множество разобщенных индивидуумов, будет целиком зависеть от радиосвязи?

— Совершенно верно. Газет не будет, подозреваю, что все газетчики попрячутся в убежищах.

— И тут появляетесь вы, Крис? Вы что, собираетесь устроить в Нортонстоу пиратскую радиостанцию? Ух, ты! Где моя накладная борода?

— Нет. Когда радиосвязь приобретет такое громадное значение, жизненно важной станет проблема количества передаваемой информации. Вы и не заметите, как власть моментально перейдет к людям, способным управлять большими потоками информации. Согласно моим планам, Нортонстоу будет в состоянии оперировать, по крайней мере, в сто раз большим количеством информации, чем все остальные радиопередатчики на Земле.

— Но это же невозможно, Крис! Откуда вы возьмете столько энергии?

— У нас собственный дизельный генератор и большой запас топлива.

— Но мы говорим о колоссальном количестве энергии, справится ли с этой задачей ваш генератор?

— Не так уж и много нам нужно. Я же не говорю, что мощность нашего передатчика будет в сто раз больше, чем у всех других передатчиков. Я сказал, что мы будем передавать в сто раз больше информации, а это отнюдь не одно и то же самое. Нет нужды передавать информацию для отдельных людей. Следует вести передачи на очень малой мощности для правительств всего мира. Мы станем нервным центром всемирной связи. Правительства будут общаться друг с другом только через нас. Собственно, именно это и позволит нам контролировать мировые события. Наверное, после моего вступления вы ожидали чего-нибудь более потрясающего воображение, но я не склонен к мелодраматическим эффектам.

— Я вас понял. Но каким же образом вы предполагаете обеспечить передачу такого количества информации?

— Давайте, я сначала изложу теорию. На самом деле все это довольно хорошо известные вещи. Причины, по которым они широко не применялись, очевидны: леность мышления, личная корысть людей, вложивших средства в старое оборудование, и, в некоторой степени, неудобство использования: требуется предварительная подготовка, информация сначала должна записываться на магнитную ленту и только потом передаваться в эфир.

Кингсли поудобнее устроился в кресле.

— Конечно, вы без меня знаете, что вместо того, чтобы передавать радиоволны непрерывно, как это обычно делается, их можно передавать прерывисто, импульсами. Предположим, что мы сможем передавать три сорта импульсов: короткие, средние и длинные. Практически это означает, что длинный импульс может быть, скажем, вдвое больше по продолжительности, чем короткий, а средний в полтора раза больше. С помощью передатчика, работающего в диапазоне от семи до десяти метров — а это обычный диапазон при дальней радиосвязи, — при обычной ширине интервала частот можно было бы передавать около десяти тысяч импульсов в секунду. При этом три вида импульсов могут быть расположены в любом заданном порядке, и таких импульсов будет десять тысяч в секунду. Теперь предположим, что мы используем средние импульсы для обозначения конца каждой буквы, слова и предложения. Один средний импульс обозначает конец буквы, два средних импульса, следующих друг за другом — конец слова, три средних импульса подряд — конец предложения. Для передачи букв остаются длинный и короткий импульсы. При этом можно использовать, например, азбуку Морзе. Тогда в среднем на каждую букву понадобится около трех импульсов. Положим в среднем по пять букв на каждое слово, получим, что для передачи одного слова нужно около пятнадцати длинных и коротких импульсов. Добавим еще средние импульсы, обозначающие концы букв, получим около двадцати импульсов на каждое слово. При скорости в десять тысяч импульсов в секунду это дает скорость передачи порядка пятисот слов в секунду, в то время как при обычных радиопередачах, скорость не достигает и трех слов в секунду. Итак, выигрыш в скорости, по крайней мере, в сто раз.

— Боже мой, вот это скороговорка! Пятьсот слов в секунду!

— Но когда дойдет до дела, нам, вероятно, удастся расширить интервал частот, и мы сможем посылать более миллиона импульсов в секунду. Получается, что можно будет передавать не менее ста тысяч слов в секунду. Ограничения возникают только из-за необходимости предварительной обработки. Очевидно, что никому не под силу произнести сто тысяч слов в секунду, даже, — слава тебе, господи! — политикам. Поэтому сообщения придется предварительно записывать на магнитную ленту и затем считывать с огромной скоростью на специальном магнитофоне. К сожалению, скорость считывания на современном оборудовании ограничена.

— Может быть, все не так просто? Что-то же помешало правительствам обзавестись таким оборудованием?

— Тупость и лень. Как обычно — ничего не делается, пока не наступает кризис. Я опасаюсь лишь того, что политики со своей неповоротливостью не удосужатся изготовить даже по одному экземпляру приемника и передатчика, не говоря уже о целых радиостанциях. Мы нажимаем на них, как можем. Они ведь хотят получать от нас информацию, а мы соглашаемся передавать ее только по радио. Есть и еще одно опасение: в ионосфере могут произойти такие изменения, что станет необходимо перейти на более короткие волны. Мы у себя готовим оборудование для работы на волнах до одного сантиметра, и все время предупреждаем об этом правительства. Но они ужасно медленно действуют и соображают.

— Да, кстати, кто здесь всем этим занимается?

— Радиоастрономы. Вы, вероятно, знаете, что у нас тут собралось целая куча народа из Манчестера, Кембриджа и Сиднея. Их стало слишком много, они уже наступали друг другу на пятки. Так было, пока нас не заперли на замок. Эти ослы чуть не спятили от злости, словно не было ясно с самого начала, что мы окажемся за решеткой. Тогда я разъяснил им, с присущим мне тактом: единственное, что мы можем предпринять в ответ, это причинить политикам как можно больше неприятностей, для чего некоторые радиоастрономы должны заняться вопросами радиосвязи. Одновременно выяснилось, что у нас скопилось гораздо больше всякого электронного оборудования, чем нужно для радиоастрономических целей. Вскоре у нас работала целая армия радиоинженеров. И если захотим, то сможем легко переплюнуть Би-би-си по количеству передаваемой информации.

— Знаете, Кингсли, я совершенно ошеломлен тем, что вы мне рассказали об этом импульсном методе. Я никак не могу поверить, что наши радиостанции посылают всего два-три слова в секунду, в то время как могут передавать пятьсот.

— Но ведь это очень просто, Джефф. Человеческий рот может произносить всего около двух слов в секунду. Да и человеческое ухо способно воспринимать информацию лишь со скоростью менее трёх слов в секунду. Великие умы, которые вершат нашими судьбами, рассудили, что и электронное оборудование должно быть сконструировано с учетом этих возможностей, хотя с точки зрения техники подобных ограничений не существует. Вот я и твержу все время — наша социальная система слишком архаична, люди знающие находятся внизу, а на вершине — толпа недоумков.

— Которые пытаются нами управлять, — засмеялся Марлоу, — Мне кажется, вы все-таки слишком упрощаете действительное положение вещей.