Черное облако

Глава 8 Изменения к лучшему

Хотя в то время никто и не сознавал этого, приезд премьер-министра совпал с самыми тяжелыми днями в истории Черного облака. Первые признаки улучшения обстановки были замечены радиоастрономами, которые ни на минуту не прекращали своих наблюдений, несмотря на то, что им приходилось работать на открытом воздухе в невыносимых условиях. 6 октября Джон Мальборо созвал совещание. Прошел слух, что он собирается сообщить нечто интересное, поэтому собралось много народу.

Мальборо рассказал, что в последние десять дней количество газа между Землей и Солнцем непрерывно уменьшается, примерно вдвое за каждые три дня. Если это продолжится еще две недели, Солнце засияет в полную силу, впрочем, никакой уверенности в том, что так будет продолжаться дальше, конечно, нет.

Мальборо спросили, не собирается ли Облако покинуть Солнце.

— Таких признаков нет, — ответил он. — Создается впечатление, будто вещество Облака распределяется таким образом, чтобы Солнце могло, светить только в нашу сторону, но ни в какую другую.

— Не чересчур ли это смело — надеяться, что Облако будет пропускать свет как раз в нашу сторону? — спросил Вейхарт.

— Это странно, конечно, — ответил Мальборо. — Но я только привожу вам факты. Я никак их не объясняю.

Правильное объяснение, как оказалось впоследствии, было предложено Алексом Александровым, хотя никто из собравшихся не отнесся к нему серьезно, вероятно, из-за способа, с помощью которого Александров высказал его.

— Диск стабилизирует ситуацию, — сказал он. — Вероятно, Облако, таким образом, пытается избежать эскалации.

Это заявление вызвало смех. Кто-то выкрикнул:

— Применима ли в данном случае военная риторика, Алекс?

Александров удивился.

— Почему военная? Я — ученый, — заявил он.

После чего премьер-министр сказал:

— Разрешите, я перейду на обычный язык. Правильно ли я понял, что кризис закончится через две недели?

— Если все будет развиваться таким же образом, — ответил Мальборо.

— Тогда вы должны провести тщательные наблюдения и сделать выводы.

— Глубокая идея! — вырвалось у Кингсли.

Нужно сказать, что никогда за всю историю науки не делалось более ответственных измерений, чем те, которые были выполнены радиоастрономами в последующие дни. Построенная ими на основании полученных данных кривая была буквально кривой жизни или смерти: спад ее означал жизнь, подъем — смерть.

Каждые несколько часов на график наносилась новая точка. И ночью, и сумрачным тусклым днем все, кто понимал смысл происходящего, нет-нет да подходили взглянуть на очередную точку, появившуюся на графике. В течение четырех дней и ночей кривая продолжала понижаться, но на пятый день спад уменьшился, однако на шестой день вновь появились признаки сильного понижения. Никто не пытался объяснить происходящее, ученые только изредка перебрасывались случайными отрывистыми фразами. Напряжение достигло предела. На седьмой день спад продолжался, а на восьмой день кривая поползла вниз круче, чем когда-либо раньше. Страшное напряжение сменилось бурной радостью.

В обычных обстоятельствах восторг, охвативший людей в такое неподходящее для проявлений радости время, мог бы показаться несколько преувеличенным, но для ученых из Нортонстоу, которые в течение шести дней с постоянной тревогой следили за точками на графике, казалось, ничего противоестественного в подобном выражении чувств не было.

Кривая продолжала резко идти вниз, а это значило, что уменьшается количество газа между Землей и Солнцем. 19 октября на дневном небе появилось желтое пятно. Оно было еще тусклым, но перемещалось по небесному своду. Без сомнения, это было Солнце, появившееся впервые с начала августа, едва просвечивающее еще сквозь слой газа и пыли. И этот слой становился все тоньше и тоньше. К 24 октября над замерзшей Землей Солнце вновь засияло в полную силу.

Те, кому приходилось встречать восход солнца после холодной ночи в пустыне, могут хоть в какой-то мере представить себе радость, охватившую людей 24 октября 1965 года.

Несколько слов нужно сказать о религии. По мере того, как Облако приближалось, бурно расцветали все виды религиозных верований. Уже весной свидетели Иеговы полностью переговорили любых других ораторов в Гайд-Парке. В Англии изумленные священники читали свои проповеди в переполненных церквях, чего ранее никогда не бывало. И все это кончилось 24 октября. Мужчины и женщины всех известных вероисповеданий — христиане, магометане, иудаисты, буддисты, индуисты и атеисты — все они глубоко прониклись чувствами своих предков-солнцепоклонников. Правда, поклонение Солнцу не стало настоящей религией, ведь некому было его организовать и направлять, но оттенок древней религии появился и никогда больше не исчезал.

Первыми оттаяли тропики. С рек, наконец, сошел лед. Таяние снега сопровождалось паводками, но они не шли ни в какое сравнение с тем, что было раньше. Северная Америка и Европа оттаяли лишь частично до уровня, обычного для наступавшей зимы.

Городское население в странах с развитой индустрией немало пострадало, но ему не пришлось переносить того, что выпало на долю народам в странах слаборазвитых, у которых не оказалось ни промышленности, ни запасов энергии. Нужно также отметить, что все резко изменилось бы, если бы холод стал сильнее; улучшение произошло как раз тогда, когда и в передовых странах промышленность находилась на грани гибели.

Как это ни удивительно, сильнее всего пострадало от холода население тропиков, а меньше всего — эскимосы. Во многих районах тропиков и субтропиков погибла половина населения. Среди эскимосов смертность была сравнительно невелика — лишь немногим больше, чем в обычное время. Да и повышение температуры в период жары на дальнем Севере было не столь значительным. Эскимосы испытывали лишь некоторые неудобства, не более того. А вот таяние льда и снега сильно ограничило свободу их передвижения и, следовательно, уменьшило пространство, на котором они могли охотиться. Но жара на Севере не была губительной. Не вызвал слишком больших потерь и холод. Они просто зарывались в снег и пережидали. Во многих отношениях они находились в лучшем положении, чем обитатели Англии.

Правительства всех без исключения стран находились в неустойчивом положении. Казалось, что именно сейчас, воспользовавшись всеобщей неразберихой, пришло время коммунистам захватить мир, или Соединенным Штатам искоренить коммунистов. Можно было ожидать также, что различные диссидентские группы сбросят, наконец, ненавистные правительства своих стран. Но ничего подобного не произошло. В первые дни после 24 октября испытанное людьми всеобщее облегчение было столь велико, что никому не пришло в голову заниматься бессмысленными политическими вопросами. А к середине ноября такая возможность пропала. Человечество сумело восстановить привычные общественные отношения.

Премьер-министр вернулся в Лондон, не испытывая к Нортонстоу такого враждебного чувства, как можно было ожидать. Во-первых, он перенес кризис в гораздо лучших условиях, чем на Даунинг-стрит. Во-вторых, он вместе с учеными Нортонстоу пережил страшные дни, полные тревоги, а совместно перенесенные испытания всегда располагают людей друг к другу.

Перед отъездом премьер-министру разъяснили, что нет никаких оснований считать, что инцидент исчерпан. На обсуждении, состоявшемся в одной из лабораторий, перенесенных в убежище, все согласились с тем, что предсказание Александрова оказалось верным.

Марлборо сказал:

— Можно считать доказанным, что Облако приняло форму диска, очень сильно наклоненного к эклиптике.

— Диск стабилизирует ситуацию, это уже очевидно, — проворчал Александров.

— Для Вас, Алекс, это может быть и очевидно, а вот для меня многое остается непонятным, — сказал Кингсли. — Кстати, каков, по вашему мнению, наружный радиус диска?

— Около трех четвертей радиуса земной орбиты, он приблизительно равен радиусу орбиты Венеры, — ответил Мальборо. — Когда мы говорим что Облако, вероятно, сплющивается в диск, мы, конечно, выражаемся неточно. Мы хотим сказать, что большая часть вещества приняла форму диска. При этом очень много вещества должно оставаться, распределенным по всей земной орбите. Это ясно хотя бы из того, что наша атмосфера постоянно соприкасается с веществом Облака.

— Слава богу, что образовался диск, а то бы мы до сих пор не видели Солнца, — сказал Паркинсон.

— Но помните, что мы не всегда будем оставаться сбоку от диска, — сказал Кингсли.

— Что это значит? — спросил премьер-министр.

— Рано или поздно Земля, двигаясь вокруг Солнца, по своей орбите войдет в тень, отбрасываемую диском. Конечно, потом мы опять выйдем из тени.

— В тени будет ужасно холодно, — сказал Александров.

Премьер-министр был обеспокоен, и не без оснований.

— А можно узнать, как часто это будет происходить?

— Два раза в год! Согласно теперешнему положению диска, в феврале и в августе. Продолжительность такого солнечного затмения будет зависеть от толщины диска. Вероятно, каждое затмение будет длиться от двух недель до месяца.

— Все это чревато очень большими последствиями, — вздохнул премьер-министр.

— В первый раз полностью согласен с вами, — заметил Кингсли. — Но жизнь на Земле сохранится, хотя условия будут очень тяжелыми. Отныне люди должны будут жить большими группами. Мы не сможем больше рассчитывать на отдельные дома.

— Не понял.

— Потери тепла в домах происходят через поверхность. Это ясно?

— Да, конечно.

— Очевидно, что число людей, которое может жить в доме, пропорционально его объему. Так как отношение поверхности к объему для очень больших домов гораздо меньше, чем для маленьких, то в больших домах люди могут жить с меньшими затратами топлива в расчете на одного жильца. Если в дальнейшем периоды похолодания будут бесконечно повторяться, наши топливные ресурсы заставят нас изменить представления о доступном жилье.

— Почему вы говорите «если»? — спросил у Кингсли Паркинсон.

— Потому что произошло слишком много странного. Я не могу уверенно предсказывать будущее, пока не найду объяснения тому, что уже случилось.

— Нас могут ждать большие проблемы, связанные с изменением климата, — заметил Марлоу. — Думаю, что в ближайшие год или два ничего особо кардинального не произойдет, но если дважды в год будут повторяться эти затмения Солнца, проблем с климатом нам избежать не удастся.

— Что вы хотите сказать, Джефф?

— Только то, что, пожалуй, нам не миновать нового ледникового периода. Вам не хуже меня известно, сколь чувствительно сбалансирован климат на Земле. Сильные похолодания два раза в год, — один раз зимой и один раз летом, наверняка, окажут сильное влияние на погоду и неминуемо приведут к наступлению нового ледникового периода.

— Вы хотите сказать, что Европа и Северная Америка будут покрыты льдом?

— Это обязательно произойдет, хотя и не в ближайшие год или два. Процесс будет медленный. Как говорит Крис Кингсли, человек должен будет прийти к соглашению с окружающей средой. И мне кажется, не все условия этого соглашения будут человеку по вкусу.

— Океанские течения, — сказал Александров.

— А с ними что? — спросил Премьер-министр.

— Насколько я понял Алекса, существующие океанские течения могут не сохраниться, — сказал Кингсли. — Если такие изменения действительно произойдут, последствия могут оказаться гибельными. И это случится совсем скоро, скорее, чем наступит ледниковый период.

— Вы поняли правильно, — подтвердил Александров. — Гольфстрим убийственным образом охладится.

Премьер-министр почувствовал, что с него довольно.

В ноябре привычная жизнь стала восстанавливаться. Правительства постепенно осваивались с положением, им все нужнее была связь между странами и внутри стран. Срочно были отремонтированы телефонные линии и кабели. Но в основном люди пользовались радиосвязью. Вскоре длинноволновые радиостанции уже работали в обычном режиме, но с их помощью, разумеется, нельзя было осуществлять дальнюю связь. Для этого необходимо было использовать короткие волны. Однако по причинам, установленным вскоре, и коротковолновые передатчики не могли обеспечить необходимую связь. Оказалось, что атмосфера на высотах около восьмидесяти километров необычайно сильно ионизирована, что, по мнению ученых, привело к наблюдаемому затуханию радиоволн. Высокая степень ионизации была вызвана излучением сильно нагретых верхних слоев атмосферы: небо из-за этого излучения по-прежнему мерцало голубоватым светом. Проще говоря, радиоволны поглощались в атмосфере.

Единственное, что оставалось — это уменьшать длину волны. Попытались уменьшить ее до одного метра, но поглощение продолжалось, а подходящих передатчиков, работающих на более коротких волнах, не было, так как меньшие длины волн до этого никогда широко не применялись. Затем вспомнили, что в Нортонстоу есть передатчики, которые могут работать на волнах от одного метра до сантиметра. Более того, эти передатчики были способны передавать огромное количество информации. Кингсли незамедлительно подтвердил это. Было принято решение использовать Нортонстоу в качестве всемирного информационного центра. План Кингсли, наконец, начал осуществляться.

Но сначала потребовалось произвести чрезвычайно громоздкие вычисления. Поскольку их надо было сделать очень быстро, использовали электронно-вычислительную машину. Задача состояла в том, чтобы отыскать длину волны, наиболее подходящую для связи. Если волна будет слишком велика, то она будет поглощаться. Если длина волны будет слишком мала, радиоволны будут свободно проходить сквозь ионосферу, устремляясь в космическое пространство, вместо того чтобы огибать Землю при передаче сообщения, скажем, из Лондона в Австралию.

Расчеты показали, что наилучшая длина волны — двадцать пять сантиметров. Достаточно короткая, чтобы не слишком поглощаться, и в то же время не слишком длинная, чтобы весь сигнал не излучался в пространство, хотя некоторые потери все равно были неизбежны.

В начале декабря был введен в действие передатчик в Нортонстоу. Как и предвидел Кингсли, он мог передавать громадное количество информации. В первый день для передачи посланий оказалось достаточно получаса. Ведь только у некоторых стран были подходящие передатчики и приемники, но система работала так хорошо, что вскоре и другие страны стали поспешно налаживать нужное оборудование. Частично из-за этого объем информации, проходящей через Нортонстоу, был сравнительно невелик. Поначалу людям было трудно освоиться с тем, что часовой разговор передается за малую долю секунды. Однако со времени разговоры и сообщения становились все длиннее и длиннее, все больше стран подключалось к системе международного общения. Не удивительно поэтому, что продолжительность работы радиостанции в Нортонстоу постепенно возросла с нескольких минут до часа в день и более.

Однажды Лестер, который заведовал системой связи, позвонил Кингсли и попросил его зайти к нему в отдел.

— Что случилось, Гарри? — спросил Кингсли.

— У нас поглощение!

— Как?

— Самое настоящее поглощение. Вот, посудите сами. Мы принимали сообщение из Бразилии. И вдруг — срыв. Посмотрите, сигнал полностью затухает.

— Невероятно. Должно быть, чрезвычайно быстро увеличилась ионизация.

— Как вы думаете, что нам делать?

— По-моему, только ждать. Может быть, это случайный эффект. Похоже, что именно так.

— Если так будет продолжаться, мы можем уменьшить длину волны.

— Мы-то сможем. Но вряд ли кто-нибудь еще сумеет сделать это также быстро. Пожалуй, на новой длине волны смогут работать только американцы и, вероятно, русские. Думаю, что у других стран возникнут трудности. Мы и так затратили немало усилий, чтобы заставить их сделать хотя бы такие передатчики.

— Значит, остается оставаться на этой длине волны и ждать снижения уровня ионизации?

— Ну не думаю, что сейчас нужно пытаться передавать сообщения, ведь вы не знаете точно, достигнут ли они кого-нибудь. Однако оставьте наш приемник включенным. Рано или поздно внешние условия изменятся, мы должны быть готовыми принять любое сообщение, которое до нас дойдет.

Ночью в небе полыхало сияние удивительной красоты. Ученые связывали его появление с внезапным и резким увеличением ионизации. Наблюдались также необычайно сильные возмущения магнитного поля Земли.

Марлоу и Билл Барнет обсуждали это неожиданное явление, прогуливаясь и восхищаясь красотой всполохов.

— Боже мой, только посмотрите на эти оранжевые полосы, — сказал Марлоу.

— Самое удивительное, Джефф, что сияние, вероятно, исходит из низко лежащих слоев. Это видно по их цвету. Можно было бы снять спектр, но я и так в этом уверен. По-моему, это явление происходит на высоте восьмидесяти километров, а может быть и ниже. Это как раз та высота, на которой, по нашему убеждению, возникла избыточная ионизация.

— Я знаю, о чем вы сейчас подумали, Билл. Первое, что приходит в голову — с внешними слоями атмосферы столкнулся сгусток газа, выпущенный Облаком. Впрочем, это привело бы к катастрофическим последствиям. Трудно поверить, что сияние вызвано таким ударом.

— Вы правы. Мне представляется более вероятным, что сияние вызвано электрическим разрядом.

— Магнитные возмущения тоже могут быть вызваны таким разрядом.

— Вы понимаете, Джефф, что это значит? Это явление явно не связано с Солнцем. Никогда раньше Солнце не вызывало ничего подобного. Даже если это действительно всего лишь электрические возмущения, то ответственно за них Облако.

На следующее утро Лестер и Кингсли, сразу же после завтрака, были спешно вызваны в отдел связи. В шесть часов 20 минут пришло короткое сообщение из Ирландии. В семь часов 51 минуту начало поступать очень длинное сообщение из США, но уже через три минуты началось поглощение, и полностью сообщение не было принято. Около полудня приняли короткое сообщение из Швеции, но в два часа длинная передача из Китая была прервана из-за поглощения.

Во время чая к Лестеру и Кингсли подсел Паркинсон.

— Пренеприятная история, — сказал он.

— Весьма, — ответил Кингсли. — И очень странная.

— Досадно, конечно. Я думал, проблема связи у нас в кармане. А что здесь, кстати, странного?

— Складывается впечатление, что мы ведем передачи на самой грани проходимости. Вот и выходит, что иногда сообщения проходят, иногда — нет, степень ионизации изменяется самым непредсказуемым образом.

— Барнет считает, что во всем виноваты электрические разряды. Но в таком случае колебания естественны?

— Вы становитесь настоящим ученым, Паркинсон, — засмеялся Кингсли. — Но не все так просто, — продолжал он. — Колебания — да, но не такие, какие мы наблюдаем. Разве вы не видите, насколько они необычны?

— Не понимаю, о чем вы.

— Вот два сообщения из Китая и США. Оба поглощены. Впечатление такое, что когда передача возможна, она едва-едва проходит. Колебания, о которых вы говорите, позволяют вести короткие передачи, но и они проходят с большим трудом. Можно считать это случайностью, но, очень важно отметить, что дважды не прошли длинные сообщения.

— Нет ли здесь ошибки в рассуждениях, Крис? — Лестер грыз трубку; затем он стал ею жестикулировать. — Если происходит разряд, колебания могут быть очень быстрыми. Оба сообщения, и из США, и из Китая, были длинными, более трех минут. Будем считать, что период колебаний равен приблизительно трем минутам. Тогда можно понять, почему мы полностью получаем короткие сообщения, такие, как из Бразилии и из Исландии, но не можем целиком получить длинные.

— Весьма остроумно, Гарри, но, на мой взгляд, все это выглядит не так. Я просмотрел запись сигналов во время приема длинного сообщения из США. Пока не начинается поглощение, сигнал остается строго постоянным. Это не похоже на колебания, ведь в таком случае сигнал должен был бы изменяться постепенно. Кроме того, если все колебания происходят с периодом в три минуты, то почему к нам не приходит множество других сообщений или, по крайней мере, их отрывков? Похоже, вам нечего ответить на мое возражение.

Лестер снова принялся грызть трубку.

— Да, верно. Действительно, все это кажется чертовски странным.

— Что вы собираетесь делать? — спросил Паркинсон.

— Вот что, Паркинсон, свяжитесь с Лондоном, пусть они телефонируют по кабелю в Вашингтон нашу просьбу. Нам нужно, чтобы они в начале каждого часа посылали сообщения длительностью в пять минут. Тогда мы сможем узнать, какие сообщения теряются, а какие проходят. Заодно, я считаю, вы должны проинформировать другие правительства о положении дел.

В следующие три дня в Нортонстоу не пришло ни одного сообщения. Трудно было сказать, вызвано ли это поглощением или же сообщения просто не посылали. Нужно было что-то делать, было решено изменить план действий. Марлоу сообщил Паркинсону:

— Мы решили, что не следует надеяться на случайные передачи, пора как следует разобраться в этом явлении.

— И что вы намерены предпринять?

— Мы направим антенны вверх, а не горизонтально, как делаем это сейчас. Тогда можно будет использовать сигналы для исследования этой необычной ионизации. Будем ловить отражения своих собственных сигналов.

Два дня радиоастрономы настраивали антенны для эксперимента. К вечеру 9 декабря приготовления были закончены. В ожидании результатов в лаборатории связи собралась целая толпа.

— Порядок. Начали, — сказал кто-то. — С какой длины волны начнем?

— Думаю, с одного метра, — предложил Барнет. — Если Кингсли окажется прав, и волна длиной в двадцать пять сантиметров находится на самой границе прохождения, и дело действительно в том, что она затухает, то метровая длина волны должна быть близка к критической, если направить ее вертикально вверх.

Передатчик, генерирующий метровую волну, был включен.

— Она проходит, — заметил Барнет.

— Как вы узнали? — спросил Паркинсон Марлоу.

— К нам возвращается только очень слабый сигнал, — ответил Марлоу. — Это видно на экране. Большая часть мощности поглощается или уходит через атмосферу в космос.

Полчаса прошли в наблюдении и обсуждениях. Затем все оживились.

— Сигнал растет.

— Смотрите! — удивленно воскликнул Марлоу. — Он стремительно растет!

Отраженный сигнал продолжал расти около десяти минут.

— Вот так дела, он уже достиг насыщения. Сейчас он полностью отражается, — сказал Лестер.

— Получается, вы были правы, Крис. Мы находимся, вероятно, вблизи от критической частоты. Отражение происходит на высоте около восьмидесяти километров, как мы и ожидали. Ионизация там, должно быть, в сто или тысячу раз выше нормы.

На измерения потратили еще полчаса.

— Давайте, лучше посмотрим, как обстоят дела на десяти сантиметрах, — предложил Марлоу.

Переключили тумблеры.

— Сейчас мы на десяти сантиметрах. Волна свободно проходит сквозь атмосферу, как это, впрочем, и должно быть, — отметил Барнет.

— Надоела мне ваша наука, — сказала Энн Холей. — Пойду, заварю чай. Пойдем со мной, Крис, если ты в состоянии оставить на несколько минут свои метры и шкалы.

Немного погодя, когда они пили чай и разговаривали на общие темы, Лестер изумленно воскликнул:

— Боже праведный! Взгляните-ка! — Невероятно! — Не верю своим глазам.

— Десятисантиметровая волна отражается! Это значит, что ионизация там растет с колоссальной скоростью, — объяснил Марлоу Паркинсону.

— Опять какая-то чертовщина. — Выходит, ионизация увеличилась в сотни раз, но с начала передачи не прошло и часа. Невероятно.

— Давайте, Гарри, теперь пошлем сигнал на волне в один сантиметр — сказал Кингсли Лестеру.

Вместо десятисантиметрового сигнала был послан односантиметровый.

— Ну, он отлично проходит, — заметил кто-то.

— Погодите. Готов спорить, что и односантиметровая волна через полчаса начнет отражаться, попомните мое слово, — сказал Барнет.

Паркинсон спросил:

— Какое сообщение вы посылаете?

— Никакого, — ответил Лестер. — Просто посылаем непрерывную волну.

Как будто это что-нибудь мне объяснило, подумал Паркинсон. Ученые просидели у приборов несколько часов, но ничего значительного не произошло.

— Да, волна по-прежнему проходит. Посмотрим, что будет после обеда, — сказал Барнет.

И после обеда односантиметровая волна продолжала беспрепятственно проходить сквозь атмосферу.

— Может быть, пора опять переключить на десять сантиметров? — предложил Марлоу.

— Ладно, почему бы и нет. — Лестер с готовностью переключил тумблеры. — Интересно, — сказал он. — Она проходит и на десяти сантиметрах. Видимо, ионизация падает, и к тому же очень быстро.

— Возможно, дело в наличии отрицательных ионов, — проговорил Вейхарт.

Через десять минут Лестер взволнованно закричал:

— Посмотрите, сигнал снова растет!

Он был прав. В течение следующих нескольких минут отраженный сигнал очень быстро рос, приближаясь к максимальному значению.

— Теперь полное отражение. Что нам делать дальше? Возвращаться к одному сантиметру?

— Нет, Гарри, — сказал Кингсли. — Нам следует пойти наверх в гостиную, выпить там кофе и послушать, что нам сыграют дивные руки Энн. Я предлагаю выключить все и вернуться часа через два.

— Ради бога, Крис, что вы задумали?

— У меня возникла совершенно дикая, даже, пожалуй, сумасшедшая идея. Но надеюсь, вы простите мне ее в виде исключения.

— В виде исключения! — воскликнул Марлоу. — Вот как! Да вам, Крис, потакают с того самого дня, как вы родились.

— Может быть, это действительно так, но не слишком вежливо обращать на это внимание, Джефф. Пошли, Энн. Ты давно собиралась сыграть Бетховена. Опус 106. Сейчас самый подходящий случай.

Часа через полтора, когда в ушах у всех еще звучали аккорды Большой сонаты, компания опять вернулась к передатчику.

— Попробуем сначала один метр, вдруг повезет, — сказал Кингсли.

— Держу пари, что на одном метре нас ждет полное отражение, — сказал Барнет, щелкая переключателями.

— Клянусь всеми святыми, я проиграл! — воскликнул он через несколько минут. — Сигнал проходит. Это просто невероятно, и все же это так.

— Гарри, вы будете держать пари о том, что случится дальше?

— Нет, конечно. Я не умею гадать на кофейной гуще.

— А я держу пари, что снова будет насыщение.

— И сможете это объяснить?

— Если насыщение будет, то да, конечно. Если этого не произойдет, то не смогу.

— Играете наверняка, а?

— Сигнал растет! — крикнул Барнет. — Похоже, Крис прав. Растет!

Уже через пять минут сигнал достиг насыщения. Он полностью отражался атмосферой, ничто не излучалось в пространство.

— Теперь попробуйте десять сантиметров, — приказал Кингсли.

В течение следующих двадцати или тридцати минут все молча и напряженно следили за приборами. Повторилась прежняя картина. Сначала отражение было очень слабым. Затем интенсивность отраженного сигнала стала быстро возрастать.

— Занятно. Сначала сигнал проникает через ионосферу. Но уже через несколько минут ионизация возрастает и наступает полное отражение. Что это значит, Крис? — спросил Лестер.

— Давайте вернемся наверх и обдумаем это. Если Энн и Иветт будут так добры и приготовят нам еще кофе, мы, возможно, сумеем разобраться, что к чему.

Пока варили кофе, к ним присоединился Мак-Нейл. Во время экспериментов, он был у больного ребенка.

— Почему у вас, у всех, такой торжественный вид? Что случилось?

— Вы как раз вовремя, Джон. Мы собираемся обсудить полученные факты, но не начинаем, пока готовят кофе.

Наконец кофе был подан, и Кингсли начал.

— Для Джона мне придется начать с самого начала. То, что происходит с радиоволнами при передаче, зависит от двух вещей: от длины волны и от степени ионизации атмосферы. Положим, мы выбрали определенную длину волны для передачи; рассмотрим, что произойдет при увеличении уровня ионизации. При относительно малой ионизации радиоизлучение должно проходить сквозь атмосферу с относительно маленьким отражением. Затем, коэффициент отражения внезапно начинает очень быстро расти, и по мере увеличения ионизации отражается все больше и больше энергии, волна больше не проходит. Мы констатируем, что сигнал достиг насыщения. Это понятно?

— Более или менее. Не понятно только, при чем здесь длина волны.

— При меньшей длине волны для насыщения нужна большая степень ионизации.

— Значит, если одна волна может целиком отражаться атмосферой, излучение с меньшей длиной волны может почти полностью уходить в пространство?

— Совершенно верно. Но вернемся к выбранной мной определенной длине волны и к последствиям увеличения степени ионизации. Для удобства назовем этот случай ситуацией «А».

— Что вы хотите так назвать? — спросил Паркинсон.

— Вот, что я имею в виду:

1. Сначала низкая ионизация и, следовательно, почти полная прозрачность.

2. Затем резкое увеличение ионизации, приводящее к усилению отраженного сигнала.

3. Наконец, столь сильная ионизация, что получается полное отражение.

Вот это и есть ситуация «А».

— А в чем состоит ситуация «Б»? — спросила Энн Холей.

— Никакой ситуации «Б» не существует.

— Тогда зачем ты обозначил свою буквой «А»?

— Спасите меня от бестолковых женщин! Я назвал ее ситуацией «А», потому что мне так захотелось, понятно?

— Конечно, дорогой. Но почему тебе этого захотелось?

— Продолжайте, Крис. Она просто вас разыгрывает.

— Ладно, здесь подробно записано все, что случилось сегодня днем и вечером. Позвольте мне зачитать это как таблицу.

Длина волны — Приблизительное время — Результат опыта

1 метр — 14 час. 15 мин. — Ситуация «А» в течение приблизительно получаса

10 см — 15 час. 15 мин. — Ситуация «А» в течение приблизительно получаса

1 см — 15 час. 45 мин. — Полная прозрачность ионосферы в течение трех часов

10 см — 19 час. 00 мин. — Ситуация «А» в течение приблизительно получаса

Передачи прерваны с 19 час. 30 мин. до 21 час. 00 мин.

1 метр — 21 час. 00 мин. — Ситуация «А» в течение приблизительно получаса

10 см — 21 час. 30 мин. — Ситуация «А» в течение приблизительно получаса

— Это выглядит вполне закономерно, когда собрано вместе, — сказал Лестер.

— Вот именно.

— Боюсь, до меня не дошло, — проговорил Паркинсон.

— И до меня тоже, — добавил Мак-Нейл.

Кингсли заговорил медленнее.

— Насколько я понимаю, все может быть объяснено с помощью одной очень простой гипотезы, но должен вас предупредить, это совершенно дикая гипотеза.

— Крис, перестаньте, пожалуйста, набивать себе цену, скажите попросту, что это за дикая гипотеза.

— Хорошо. Если коротко, это звучит так: на любой длине волны от нескольких сантиметров до метра к увеличению ионизации, которая растет до насыщения, автоматически приводят наши собственные сигналы.

— Но это совершенно невозможно, — покачал головой Лестер.

— Я вовсе не говорил, что это возможно, — ответил Кингсли. — Я сказал, что это объясняет факты. И это на самом деле так. Взгляните еще раз на мою таблицу.

— Если я правильно понял вашу идею, — заметил Мак-Нейл. — Это означает, что ионизация уменьшается, как только вы прекращаете передачу?

— Да. Когда мы прекращаем передачу, ионизующий фактор исчезает, и ионизация немедленно падает. Дело в том, что область ионизации располагается довольно низко в атмосфере, где плотность атмосферы достаточно велика. Так что снижение уровня ионизации должно происходить чрезвычайно быстро.

— Давайте обсудим это подробнее, — начал Марлоу, чей голос доносился из клубов пахнущего анисом дыма. — Выходит, этот гипотетический ионизирующий фактор должен очень хорошо соображать. Предположим, что мы посылаем десятисантиметровую волну. Тогда, согласно вашей гипотезе, Крис, этот фактор, что бы он из себя ни представлял, увеличивает степень ионизации атмосферы до уровня, при котором десятисантиметровая волна отражается. И на что еще следует обратить внимание — ионизация при этом больше не будет возрастать. Все это требует очень точной настройки. Фактор должен знать, до каких пор идти и где остановиться.

— Звучит не слишком-то правдоподобно, — сказал Вейхарт.

— Есть еще другие трудности. Например, почему нам удалось так долго вести передачи на волне двадцать пять сантиметров? Это продолжалось много дней, а не полчаса. И почему вашей ситуации «А», как вы ее назвали, нет в случае односантиметровой волны?

— Ох, опять эта чертовская философия, — проворчал Александров. Опять пустое сотрясение воздуха. Гипотезы проверяются предсказаниями. Это единственно разумный подход.

Лестер взглянул на часы.

— Прошло уже больше часа после последней передачи. Если Крис прав, то мы должны получить его ситуацию «А», если начнем передачу на волне десять сантиметров и один метр. Давайте попробуем.

Лестер и еще человек пять ушли к передатчику. Через полчаса они вернулись.

— Наблюдается полное отражение на одном метре. На десяти сантиметрах ситуация «А», — сообщил Лестер. — Если я правильно понял гипотезу Криса, она полностью подтверждается.

— Я в этом не уверен, — заметил Вейхарт. — Почему на одном метре не было ситуации «А»?

— Я могу высказать некоторые предположения, но они выглядят довольно фантастично, так что пока воздержусь. Я утверждаю следующее: как только мы начинаем вести передачу на десяти сантиметрах, сразу резко возрастает ионизация, но как только мы выключаем передатчик, ионизация начинает спадать. Кто-нибудь может это отрицать?

— Я не отрицаю, что все выглядит именно так, как вы утверждаете, — проговорил Вейхарт. — Согласен, что отрицать это трудно. Но я сомневаюсь, что можно делать заключение о причинной связи между флюктуациями ионизации и нашими передачами.

— Вы хотите сказать, Дэйв, что все, что мы наблюдали сегодня в течение дня, случайное совпадение? — спросил Марлоу.

— Совершенно верно, можно и так сказать. Я согласен, что вероятность такой серии совпадений чрезвычайно мала, но предлагаемая Кингсли причинная связь кажется мне абсолютно невозможной. По-моему, невероятное может случиться, но невозможное — никогда.

— Невозможное — это слишком сильно сказано, — настаивал на своем Кингсли. — И я не уверен, что Вейхарт готов чем-то подтвердить свои слова. Мы должны сделать выбор между двумя невероятными вещами, а я с самого начала говорил, что моя гипотеза невероятна. И я согласен с Алексом, который утверждает, что единственный способ доказать истинность гипотезы — это проверить, верны ли предсказания, которые она позволяет сделать. Со времени последней передачи прошло уже сорок пять минут. Предлагаю Гарри Лестеру пойти и провести еще одну на десяти сантиметрах.

Лестер тяжело вздохнул:

— Еще раз!

— Я предсказываю, — продолжал Кингсли, — что опять повторится ситуация «А». Хотел бы услышать в ответ, что предсказывает Вейхарт.

Вейхарт не хотел снова вступать в спор и решил уйти от прямого ответа. Марлоу засмеялся.

— Пожалуй, Дэйв, он прижал вас к стенке! Увильнуть вряд ли удастся. Если вы правы и все то, что мы до сих пор наблюдали, лишь совпадения, вам следует утверждать, что и на этот раз предсказание Кингсли не сбудется.

— Конечно, но случиться может что угодно, как это случалось раньше.

— Ну, смелее, Дэйв! Что вы предсказываете? Пойдете на пари?

И Вейхарт был вынужден сказать, что он держит пари против Кингсли.

— Отлично. Пойдемте и посмотрим, — сказал Лестер.

Когда компания выходила из комнаты, Энн Холей обратилась к Паркинсону:

— Мистер Паркинсон, помогите мне приготовить кофе. Он обязательно потребуется, когда они вернутся после своих опытов.

Они принялись за дело, а Энн продолжала:

— Вы слышали когда-нибудь столько разговоров? Мне всегда казалось, что ученые — молчаливый народ, между тем, никогда прежде мне не приходилось выслушивать столько болтовни. Как это Омар Хайям однажды сказал о науке?

— Кажется, что-то в таком роде:

— Меня удивляет не обилие разговоров, — продолжал Паркинсон, улыбаясь. — У нас, политиков, разговоров тоже хватает. Меня поражает, как часто они ошибаются, как часто происходит то, чего они не ожидают.

Вскоре ученые вернулись, и с первого взгляда стало понятно, что произошло. Марлоу взял чашку кофе из рук Паркинсона.

— Благодарю. Да, так-то. Крис оказался прав, а Дэйв ошибался. Теперь, я полагаю, нам нужно попытаться сообразить, что это значит.

— Ваше слово, Крис, — сказал Лестер.

— Предположим, что моя гипотеза верна, и что именно наши собственные передачи так заметно воздействуют на ионизацию атмосферы.

Энн Холей протянула Кингсли чашку кофе.

— Мне было бы гораздо легче, если бы я знала, что такое эта ваша ионизация. Держи чашку, пожалуйста.

— Ну, это значит, что с атомов сдираются их внешние оболочки.

— И как это происходит?

— Причин множество. Например, при электрическом разряде, как это происходит при вспышке молнии, или как в неоновой лампе — газ в таких лампах тоже частично ионизован.

— Я полагаю, все дело в мощности? Посылаемая вами волна не обладает достаточной энергией, чтобы вызвать такое увеличение ионизации, — сказал Мак-Нейл.

— Да, — ответил Марлоу. — Совершенно невозможно, чтобы наша волна могла сама по себе вызвать такие флюктуации в атмосфере. Господи, да чтобы их вызвать, нужна колоссальная энергия.

— Но как тогда быть с гипотезой Кингсли?

— Наши передачи не могут служить непосредственной причиной ионизации, как сказал Джефф. Это исключено. Тут я согласен с Вейхартом. Моя гипотеза состоит в том, что наши волны играют роль своеобразного спускового механизма, приводя в действие гораздо более мощный источник энергии.

— И где, по-вашему, Крис, расположен этот источник энергии? — спросил Марлоу.

— В Облаке, естественно.

— Даже слышать дико, что Облако может действовать подобным образом, причем с такой последовательностью. Вам придется предположить также, что Облако снабжено неким механизмом, осуществляющим обратную связь, — сказал Лестер.

— Это очевидное и прямое следствие, вытекающее из моей гипотезы.

— Неужели вы не понимаете, Кингсли, что все это совершенная чушь? — воскликнул Вейхарт.

Кингсли посмотрел на часы.

— Самое время повторить наш эксперимент, если кто-нибудь хочет. Кто пойдет?

— Ради бога, не надо! — сказал Лестер.

— Либо мы идем, либо нет. И если остаемся, значит, мы принимаем гипотезу Кингсли. Ну как, ребята, пойдем или останемся? — спросил Марлоу.

— Останемся, — сказал Барнет, — и посмотрим, к чему нас приведет этот спор. Пока мы только согласились, что у Облака есть некий механизм обратной связи, механизм, высвобождающий огромное количество энергии, едва в Облако снаружи проникает радиоизлучение. Очевидно, что следующим шагом должно стать обсуждение этого механизма, хорошо было бы выяснить, как и почему он работает. У кого есть соображения?

Александров откашлялся. Все приготовились услышать одно из его редких замечаний.

— В Облаке сидит гад. Я уже это говорил.

Собравшиеся дружно заулыбались, Иветт Хеделфорт хихикнула. Кингсли, однако, отнесся к его заявлению серьезно.

— Я помню, что вы об этом говорили. Вы серьезно так думаете?

— Я всегда думаю, когда говорю, черт побери! — сказал русский.

— А если серьезно, что вы имеете в виду, Крис? — спросил кто-то.

— Я считаю, — начал Кингсли, — что Облако наделено разумом. Прежде чем кто-либо захочет возразить мне, позвольте заявить, что я и сам прекрасно понимаю всю нелепость этой мысли, и она никогда бы не пришла мне в голову, если бы все другие предположения не были еще более дикими. Неужели вас не удивляет, как часто наши предсказания о поведении Облака не сбываются?

Паркинсон и Энн Холей удивленно переглянулись.

— Наши ошибки могут быть объяснены и оправданны только в одном случае, если Облако что-то живое, а не обычный сгусток газа.