Чёрное сердце (СИ)

Глава 44. Последнее слово произносит поступок

Подол черной мантии подметал ступени. Ритмичный стук ботинок отскакивал от стен, устремляясь вперед. Казалось, что коридоры, по которым шел Тонг, бесконечны, а потолок над ним был настолько высок, что даже пятеро человек, стоя друг на друге, не достигли бы его. Он шел наклонив голову вперед, нахмуривая темные брови. Как ни блестели его начищенные ботинки, его глаза, горящие неукротимым гневом, затмевали весь внешний лоск. Ноги несли его по знакомому маршруту, множество раз пройденному и потому изученному до мельчайших деталей. Сознательно или бессознательно, но, для визита к отцу он выбрал черную мантию, которая не то чтобы наводила на мысли о трауре, но, во всяком случае, выглядела не весело.

После разлуки с “источником восхитительных эмоций”, его терзали противоречивые мысли. Они рвали его на куски, лишали уравновешенного состояния. Тьма убеждала придерживаться намеченного плана, но какое-то новое чувство провоцировало постоянные сбои в выбранной схеме. Он одновременно хотел действовать мягко и жестко. Спонтанное стремление окутать ее нежностью и лаской, столкнулось с холодным расчетом просчитанных наперед действий. От очередной порции противоречий, невольно сжимались кулаки и челюсти. Он ускорил шаг.

Скоро все встанет на свои места и больше не придется мучиться от споров с самим собой…

Он сделал стремительный рывок, сильно толкнул дверь и на легких парусах пересек порог зала, залитого дневными лучами солнца. Каменное, обширное пространство, с прожилками пород, смело характеризовалось, как величественное. Невероятных размеров комната, глубокая, занимающая собою, должно быть, три, а то и четыре этажа, в темное время суток, освещала свисающая с потолка свечная люстра, размером с большую телегу. Большие окна, забранные стеклянными витражами, мягко посверкивали, переливались в солнечных лучах самыми разнообразными цветами.

Директор Рэбэр сидел в чёрном бархатном камзоле, в окружении коллег, и, что-то царапал в пергамент, заседая за величественным столом.

Сухопарый, сутулый, седой преподаватель по рунам, лет шестидесяти, в очках с толстыми стеклами, похожий на черепаху без панциря, удивленно поднял взгляд и уже открыл, было, рот, чтобы что-то сказать, как директор поднял глаза.

— Насколько мне помнится, я тебя не приглашал.

— Где вся одежда, мольфы Грант? — Тонг хлопнул по столу обеими ладонями. — Вы что?! — жарко выдохнул он. — Совсем ничего ей не дали?!..

Директор обвел глазами присутствующих.

— Господа, давайте перенесем нашу встречу на завтра!

Ответом ему были тяжелые вздохи присутствующих.

— Мы ведь собрались обсудить важные вопросы. Такими темпами плохо верится, что дальше будет возможно войти в нормальную колею учебного процесса.

— У вас какие-то проблемы со слухом? — Тонг позволил вкрасться в свой голос нотке раздражения.

Маленький, щуплый, подвижный, как головастик, учитель истории, поймав его фирменный взгляд, в котором читалось "убью тебя позже", сжался.

— Все свободны! — видя такое вопиющее нарушение приличий, директор скрестил руки на груди. — А ты сядь, не мозоль глаза! — буркнул на Тонга.

После их ухода в зале дохнуло арктическими льдами.

— Что, собственно, ты желаешь услышать? — шумно сопел директор.

— Я не в настроении переспрашивать, как попугай.

Директор глубоко втянул воздух, словно готовясь нырнуть в холодную воду.

— Магистр Аганит попросила не создавать этой мольфе слишком комфортные условия.

— Но ведь у вас наверняка было свое мнение? — настаивал Тонг.

— Нет. То есть да, но, оно к делу не относится.

Тонг опустил голову и, улыбаясь, слегка покачал ею:

— И меня еще называют жестоким.

— Ну, знаешь ли! Суровость от жестокости решительно отличает одно: суровость не ищет и не получает удовольствия от причинения неудобств другому. С какой стати ты печешься о землянке? — спросил директор, пытливо вглядываясь в него. — Я полагал, что ее существование не касается тебя.

— Мыслимо ли вам задавать мне вопросы о землянках? Если уж на то пошло, я предупреждал, что ей здесь не место.

— Я чего-то не понимаю? — к щекам директора прилила кровь, они сделались пунцовыми. Направление, которое принимал разговор, пришлось ему не по душе.

— Чего тебе не понятно? — едкий смешок сорвался с губ Тонга. — Хочу я ее, — в глазах его мелькнул колючий огонек. — Ту, что желал ненавидеть до дрожи, до омерзения… Так что, ПОКА она проживает в Гроттер-Хилле, ты обеспечишь ее всем, что необходимо для того, чтобы жить на широкую ногу. Иначе, я начну решать вопросы своими методами.

— Пока? — подхватил директор.

Тонг оставался спокоен и сдержан, а он тяжело дышал, как после драки, сердце колотилось.

— Ты же знаешь, что я здесь последний год. Следовательно, она тоже. Не хочу оставлять ее в лапах спесивых аристократических индюков, которые больше всего пекутся о том, как бы чего не вышло.

— Вот так, запросто? — директор расстегнул пиджак и ослабил воротничок. — Ей еще учиться и учиться! Какая из нее невеста? За душой ни гроша. Она красивая, не глупая, этого у нее не отнимешь. Но кроме этого — ничего.

— Что ж, это замечание вполне в твоем духе, отец.

— Зачем она тебе? — неожиданно бухнул директор.

Должно быть, на его лице отразилось больше, чем следовало, потому что Тонг усмехнулся краем рта.

— Ну… — за последним коротеньким словом стояла сложная смесь чувств — предвкушение, жажда, вопрос, обращенный в себя — а впрямь, зачем? — Она идеальная для меня, — невозмутимо ответил он, продолжая рассматривать директора. — Ей самой в голову не приходит, как она дополняет меня.

— Тонг… — произнес директор, собираясь достучаться сквозь корку холода, отделявшую его от сына.

— Я все сказал, — он встал, показывая ему, что собирается уйти. — Даю время до завтра, чтобы решили вопрос с ее гардеробом!

— Шантажист… Постой! Ну постой же! — он бросился следом. И, нагнав, воскликнул. — Я хотел поговорить с тобой на счет одного семейного дела.

Тонг обернулся. Посмотрел не него долгим, удивленным взглядом.

Прежде чем вновь заговорить, директор почему-то поглядел на портрет красавицы-жены в вечернем платье, стоящий на столе, словно искал у нее поддержки.

— Ты знаешь, что у нас с Джулией уже долго не получается завести ребенка, — вздохнул он, чувствуя подступающее отчаянье. — И вот, мы тут подумали… Взять малышку из приюта.

— Малышку? — на лице Тонга застыла отвратительная гримаса злого смеха.

— Джулия молода, — губы директора вытянулись в бледные нити. — Ей хочется познать материнские чувства. С моей стороны жестоко ограничивать ее в этом…

Несколько мгновений ничего не происходило, а потом Тонг закричал.

— Да что ты знаешь о жестокости??? — судя по крику, боль нарастала постепенно, доходя до своего пика. — Ведешь себя со мной так, будто ничего и не было. Будто от нее почти ничего не осталось.

— Тонг, я понимаю, что ты злишься на меня из-за Кары, — сказал директор и тут же пожалел о неосторожной обмолвке. Он был бы рад проглотить эти слова.

Бранное слово сына заставило его моргнуть.

— Ты хоть знаешь, как она умирала? — дернулся еле заметный, пересекающий лицо шрам.

Слова хлестнули как плеть. Директор в отчаянии отвел взгляд.

— Знаешь, сколько раз, она произнесла твое имя, прежде чем перестало биться ее сердце? Мм? — Тонг издал натуральный глотательный звук, впервые набрав полный рот воздуха. — Я лицо мамино забыл! А мольбы — нет… — больно свело скулы от того, что он сдавил их.

— Прости… — схватившись за голову, директор чуть не заплакал, у него начали набегать слезы. — Я виноват, — ударил себя по голове, кусая руку.

— Как мило, что ты соблаговолил поделиться вашей радостью, — Тонг закусил губу. — Благодарю за честь! — разочарование в его тоне достигло какой-то критической точки.

Директор успел лишь протянуть: «Сынок…», но он уже резко повернулся, заставив полы мантии на мгновение обвиться вокруг его ног, и стремительным шагом исчез.