Чернокнижники

Стромат третий Как нужно учиться

А нужно ли вообще заучивание наизусть? И есть ли соответствующая метода? Умственная техника? Сначала приведем цитату одного автора, награжденного головной болью вследствие болезненного пристрастия к чтению: «Вжигать, дабы осталось в памяти: лишь то, что не перестает причинять боль, остается в памяти» — таков основной тезис наидревнейшей (к сожалению, и продолжительнейшей) психологии на земле.

Возможно, эта метода и не совсем верна. Один датчанин предлагает положить книгу если не под подушку, то, уж во всяком случае, непосредственно на сердце: «Я не читаю, подобно другим, глазами, а словно кладу книгу на сердце и прочитываю ее глазами сердца».

Эмилю же, такое название носил один французский педагогический проект, вообще не рекомендуют забивать себе мозги этой текстовой мертвечиной и «никогда ничего наизусть не заучивать, даже басни, тем более басни Лафонтена, какими бы безобидными и милыми они ни казались, ибо слова в баснях имеют столь же отдаленное отношение к басням, как и слова истории к самой истории. Какой смысл вбивать в головы несчастных детей перечень знаков, ничего им не говорящих? Когда они познают мир вещей, разве одновременно с этим они не познают и сами знаки? К чему доставлять им лишние проблемы, учить одно и то же дважды?» А вот читать Эмилю, напротив, не возбранялось, в особенности Книгу Природы, «из которой он безо всяких сбоев постоянно будет обогащать свою память в ожидании времени, когда сила его суждений найдет применение».

Скептически настроен и кёнигсбергский ученый: «Искусства запоминания (ars mnemonica) как общего учения не существует. К специальным приемам запоминания относятся стихотворные изречения (versus memoriales), так как ритм содержит в себе правильный размер, что приносит большую пользу механизму памяти. Нельзя пренебрежительно отзываться о лицах с феноменальной памятью, например, о Пикоделла Мирандола, Скалигере, Анджело Полициапо, Мальябекки и т. д., о полигисторах, которые хранили в своей голове груз книг на сто верблюдов как материалы для наук; эти люди, быть может, не обладали способностью суждения, необходимой для того, чтобы уметь отбирать все эти познания ради целесообразного применения их; но достаточная заслуга уже то, что собрано много сырого материала, хотя потом должны быть присовокуплены другие умы для обработки этого материала с помощью способности суждения (tantum scimus, quantum memoria tenemus)».

Таким образом, главное — сила суждения. И никакая, даже безукоризненная память ничего дать не может. Позаимствованная у одного писателя история Иренео Фунеса, который, упав однажды с лошади, обзавелся феноменальной памятью, похоже, лишь подтверждает этот тезис: «Он помнил форму облаков в южной части неба на рассвете 30 апреля 1882 года, и он мог сравнить их по памяти и с искусным узором кожаного переплета книги, который он видел только раз, и с воспоминаниями об очертаниях брызг, которые поднял гребец в Рио-Негро во время битвы Квебрахо. Эти воспоминания не были простыми: каждый зрительный образ был связан с мускульными ощущениями, тепловыми ощущениями и т. д. Он мог восстановить все свои мечты и фантазии. Дважды или трижды он воссоздал целый день. Он сказал мне: во мне одном больше воспоминаний, чем во всех людях с начала сотворения мира. И снова: мои мечты подобны твоему бодрствованию. Край классной доски, прямоугольный треугольник, ромб — это формы, которые мы можем представить целиком; Иренео мог также целиком представить и буйную гриву жеребца, и стадо скота в ущелье, и постоянно меняющееся пламя или бесчисленное множество ликов умершего, которые встают перед нами в течение затянувшихся поминок…

Без усилий он выучил английский, французский, португальский, латинский. Тем не менее я полагаю, что у него не было особенных способностей к мышлению. Думать — значит забыть различия, уметь обобщать, резюмировать. В чрезмерно насыщенном мире Фунеса не было ничего, кроме подробностей, почти соприкасающихся подробностей…

Он казался монументальным, как изделие из бронзы, более древним, чем Египет, предшественником пророчеств и пирамид. Мне пришло на ум, что каждое из моих слов (каждый из моих жестов) будет жить в его неумолимой памяти; я был парализован страхом умножения излишних жестов.

Иренео Фунес умер в 1889 году, едва перевалив за двадцатилетие, от воспаления легких».

Гастрит или же мигрень звучали бы куда убедительнее.