Чернокнижники

Прозрачный мир детских книг

Иоганн Георг Тиниус воспринимал запахи, как все младенцы. (Вы ведь улавливаете, что я имею в виду? Понимаете мой тонкий намек? Цель его — избавить читателя от напрасных надежд. Этот роман хоть и повествует о биографии библиомана-убийцы, но вы уж, пожалуйста, не сочтите его банальной страшилкой на ночь. И уж никак не захватывающим триллером. Нет, нет и нет — промахнулись, да еще как! В романе этом вообще все выглядит едва ли не безобидно. Ни намека на какой-то там каннибализм в финале. Крови в нем почти что нет. То есть книга может быть смело рекомендована даже молодежной аудитории. В ней упор сделан на курьезной логике преступника. На его одностороннем даровании. На его неутомимой памяти. И чтобы помочь вам попасть в нужную струю, вновь настоятельно обращаю ваше внимание на следующее: Иоганн Георг Тиниус обладал совершенно обычным обонянием. Он не был убийцей очаровательной девушки, благоухавшей цветами, а лишь отправил на тот свет семидесятипятилетнюю старуху. А о том, что за запахи издают женщины этого возраста, литература, можно сказать, умалчивает. Во всяком случае, Тиниус по одному только запаху книги мог с абсолютной точностью установить, в какой типографии ее отпечатали. Но об этом пока повременим.) Стоило приласкать, обнять его, как кожа его приобретала аромат свежераспиленной березы. По воскресеньям Иоганн испускал едва уловимый аромат корицы, его мать, как и многие другие матери, подкладывала ему в пеленки цветки гвоздики. Каждый пришедший на крестины гость ненадолго брал его на руки, после чего с довольной миной усаживался в большой комнате за длинным столом и принимался за окорок, поскольку в семье Тиниусов окороком потчевали на всех крестинах. Иными словами, довольно часто.

Иоганн Георг Тиниус, к счастью своему, не был старшим из сыновей. Иоганн Георг Тиниус, к несчастью своему, имел еще семерых братьев и сестер, рожденных после него. Один за другим.

Статисты-горлопаны:

1. Фридрих, старший.

3. Иоганн Элиас, по прозвищу Эли.

4. Август Вильгельм, умер, когда Иоганну Георгу было семь лет от роду.

5. Фрида, исключительно нервный ребенок. Зато — любимица папеньки.

6—9. Якоб, Кристиан, Ханна, Готфрид — Иоганн Георг воспринимал их всех как вечно орущую, неразличимую кучу карапузов.

Каждому, кто проезжал мимо этого притулившегося к мельнице домика, последний казался поместительным. Однако внутри царила теснота. В нем было не только тесно, но еще и шумно — едва завопит один малыш, как ему тут же из другого угла начинает вторить сестренка или же Фридрих-старший надумает сцепиться с Иоганном Георгом. Побежденный выплачивал контрибуцию. И как минимум раз в неделю Иоганн Георг отправлялся к мельничному пруду на поиски до блеска отполированных водой каменных голышей, которые потом с непроницаемым лицом вручал братцу. После этого он всегда вытаскивал свою деревянную водяную мельничку, которую смастерил ему папаша к Рождеству, из чуланчика, где оберегал ее от загребущих рук братьев и сестер. Стоило повернуть маленькую рукоятку мельничного колеса, как позади с тихим стуком поднимался и опускался крохотный молоточек. Если вращать рукоять побыстрее, то ритм ударов учащался, подстегивая и фантазии. Глуховатый стук незаметно уводил мальчика из темного угла комнаты в причудливый вымышленный мир.

Мать нередко заставала Иоганна Георга в странной позе — помахивая растопыренными руками, он, будто диковинная птица, возвышался над своей деревянной игрушкой. И каждый раз озабоченно прикладывала ладонь к разгоряченному лбу сына, не обнаруживая, впрочем, признаков истинной горячки. Иоганн Георг снова летает, говорила она при этом; взяв любимое чадо на руки, прижимала его к сердцу и устремляла в него полный обожания и восторга взгляд. И к ним тут же подбегал кто-нибудь из детей — ну как же, как же — мама ушла, сисю унесла!

15 ноября 1769 года отец, приобретавший на аукционе в одной из деревенек саксонского Нидерлаузица сельхозинвентарь, привез домой толстую книжищу в кожаном переплете. С тех пор игрушечная мельница безвылазно пылилась в чулане. Было видно, что книга новенькая. Уголки переплета не затупились, закладка не измочалилась. На обложке ни пятнышка. В затхлом воздухе комнаты вдруг повеяло изысканным ароматом дубленой кожи, и Фридрих, который в этот момент как раз вбежал в гостиную, уже готов был примерить новые зимние сапожки — он не сомневался, что отец сдержал обещание купить их ему.

Иоганн Георг восседал на коленях у матери — живот ее за эти недели основательно вырос (в предпоследний раз), когда отец, раскрыв обложку, с трудом разбирая буквы, прочел заглавие: «Назидательные изречения Иисуса Сираха в его книге для детей и молодых людей всех сословий, с иллюстрациями для лучшего усвоения смысла изысканных слов».

Сидя на коленях у матери, Иоганн Георг видел буквы, не в силах пока что понять, что оные означали, и все же понимая благодаря помещенным тут же рисункам смысл написанного. Вот тут ребенок, затем шли буквы, после них была нарисована розга, и опять тянулись буквы, а за ними два радостных лица. Что же, уяснить суть написанного труда не составило. Или вот — вода, хлеб, одежда, дом. Дом этот показался Иоганну Георгу очень большим и красивым. И здесь мудрость Сираха была ясна: «У кого есть крыша над головой, хлеб насущный, кто одет и обут — этого с лихвой достанет для доброй жизни».

Каждый вечер в те долгие зимние месяцы отец брал книгу и слово в слово зачитывал это изречение, когда семейство усаживалось за стол для вечерней трапезы. Но только для Иоганна Георга фраза эта, несмотря на бесконечные повторения, сохранила блеск первозданной новизны. Она стала для него своего рода десертом. (Если уж книги — пища, то в чем в таком случае состоял биохимический высший смысл именно этой максимы из Иисуса Сираха? Отчего Тиниус не принял его близко к сердцу и не проглотил и не испил больше книг, чем доставало для жизни праведной? Ему подобало бы все тщательнее обдумать и взвесить! А каково ваше мнение по этому поводу?)

Иоганн Георг вырос на этой книге. Каждый раз, раскрывая ее в комнатенке матери в мансарде — та разрешала своему, как она выражалась, книжному червячку листать книгу (прошу вас, представьте себе эту фразу звучащей на саксонском диалекте, теперь, когда мы снова едины, это легко и просто), он открывал для себя целый мир. Все краски повседневности блекли, будто смытые невидимым мылом, стоило ему уйти с головой в иллюстрированные имена и унестись в пестрый мир книги. Здесь он становился пастором-ребенком, тем первозданным пастырем, кому предстояло наречь еще не нареченное в свежесотворенном мире. Стоило перевернуть страницу, и книга даровала новые образы. Ощупав их взором, он заглатывал их, внюхивался в них и нарекал их именами. Даже зрелым мужем он называл «мост» не иначе как «связкой». (Вам не приходилось слышать о детской истории Петера Бикселя, в которой один изнемогающий от скуки старик надумал переименовать весь мир вокруг, дойдя в этом до того, что все перестали его понимать? Вам непременно придется ее прочесть. Непременно.)

Когда Иоганну Георгу случалось слечь с крапивницей, мать оставляла сына на попечении книги. Дать этому больному ребенку книгу было надежнее любого лекаря или снадобья. И на самом деле: больше никто из ее детей на протяжении недель не подхватывал крапивницы. Лишь когда мать после двух недель украдкой забрала от сына книгу, Иоганн Георг милостиво согласился подняться с постели, где чувствовал себя таким защищенным.

Иоганн Георг, как мог, противостоял изгнанию из своего рисованного рая, причем вполне успешно. Когда он освоил науку чтения по складам, когда ему уже удавалось складывать отдельные буквы в целые слова, картина детского букваря тут же предстала его мысленному взору. Абстрактные безликие буквы отныне превратились в животных, в виде которых они и представали на страничках его первого букваря: «У» — в виде угря, «М» — в виде медведя, «Д» — дикобраза (вы заметили — буква «Ы» мною сознательно пропущена). Даже те картинки, которые на первый взгляд были случайным совпадением, позже обретали логическую взаимосвязь. (Лишь те, кто сумел разобраться в этой странной схеме упорядочивания, мог усмотреть и некий принцип, лежавший в основе страсти будущего магистра к приобретательству. Но об этом потом.)

Если его звала мать, Иоганн Георг, захлопнув за собой тяжелую дверь, покидал страну Сираха, 29, стих 28 — иногда он выскакивал прямо из окна второго этажа, чтобы тут же бодро заковылять в бесцветный реальный мир. (Будьте все же честны. Неужели вам так несимпатичен этот Иоганн Георг? Неужели вы уже сейчас усматриваете черты будущего убийцы? Задумайтесь о других детях, которых знаете. Ну, так как?)