Чернушка

22

Несколько дней лисята недоедали и заметно похудели. Чернушка забыла своего друга. Теперь все заботы о пропитании детей легли на нее.

Она водила их по незнакомым местам, позволяла во время охоты отдаляться от себя. На день лисята залегали отдельно друг от друга в низком лесочке у норы. Лежку каждый выбирал по своему вкусу — так они готовились к самостоятельной жизни. Они уже почти не играли друг с другом и не раз грызлись над добычей. Чернушка продолжала их учить подстерегать добычу и прыгать, но теперь уже делала это скорее для своего удовольствия, а не для того, чтобы показать им, что такое хороший прыжок. Иногда она съедала пойманную мышь сама, даже отходила с ней в сторонку, чтобы дети не вырвали ее у нее изо рта. Материнский инстинкт постепенно угасал в ней.

Через неделю после исчезновения лиса Чернушка отправилась по своему старому ночному пути к деревенькам и хуторам. Наступила пора жатвы, и на равнине среди желтого моря появились первые стерни, колкие, как щетки. Ночью сюда выходили мыши собирать ячменные зернышки, цикады трещали без передышки. Зайцы покидали пшеничные поля и переходили на поспевающую кукурузу. Чернушка пристрастилась охотиться на зайцев. В это время года молодые зайчата выходили на стерню, и там Чернушка выслеживала их и хватала. Она съедала свою добычу и, досыта наевшись, остатки относила лисятам. Если удавалось поймать еще что-нибудь, а она была сыта, то эта добыча тоже перепадала лисятам. Утром лисята встречали ее радостно, обнюхивали ее морду, словно пытались угадать, что она ела ночью. Чернушка не отталкивала их, но все же старалась уклониться от лобызаний — ей хотелось покоя. В ее желтых глазах все чаще можно было прочитать равнодушие, а во взгляде уже не сквозила былая материнская озабоченность.

Лишь в дождливые дни, когда раскаты грома, казалось, разрывали небо, когда грохот и треск заполняли каждый уголок ущелья, а проливной летний дождь хлестал по листьям, низвергаясь на лес мощными струями, все семейство собиралось под скалой, и тогда как будто снова возвращалась прежняя привязанность. Внизу стремительно наполнялась и ревела река, по всем ложбинам бежали мутные потоки. Вершины заволакивало туманом. Как только дождь прекращался, выползали из своих затопленных нор улитки и мыши. Лисята разбегались по лесу и досыта наедались, а Чернушка спешила к реке, по которой, случалось, плыли погибшие птицы или домашняя живность.

В одну из таких ночей возле реки ей повстречался лис. Красоты его как не бывало, он стал тощий и облезлый и походил на запаршивевшую собаку. Рана на лапе заросла, но хватать добычу он уже не мог и питался только насекомыми и падалью. Надежда набрести на какую-нибудь пищу и привела его к реке.

Чернушка только взглянула в его печальные глаза и пошла вдоль берега. Лис последовал за ней и, когда в корнях дерева она поймала тучного полчка, попытался отнять его. Чернушка заворчала, взяла добычу в зубы и убежала. Расправившись с полчком, она продолжала свой ночной путь к излучине реки у моста.

Чернушка и сама очень исхудала; ее постоянно мучил голод, и она совсем перестала заботиться о пропитании детей. Они раздражали ее, с каждым днем ее неприязнь к детям становилась сильнее. Она гоняла их по лесу, не подпускала к себе, даже не разрешала им подходить к скалам. Правда, теперь еды в лесу было вдоволь. Июль кончался, созревали дикие плоды, кузнечики прыгали на каждом шагу, мышей ловить было просто. Лисята могли прокормиться и сами, не отнимая еду у матери, но в Чернушке с новой силой пробудился животный эгоизм. Больше она не подпускала лисят к себе даже в холодные, дождливые дни.

К середине августа она совсем забыла своих детей. Днем жара становилась нестерпимой, скалы накалялись, из лесу тянуло сильным запахом преющих листьев, но в глубоком тенистом логе было прохладно. Утром сытая Чернушка приходила в лог, устраивалась под скалой, обросшей зеленым мохом, устало растягивалась и блаженно дремала. Иногда от избытка сил она играла собственным хвостом. Шерсть на ней перестала вылезать, уже появлялась новая, по-прежнему грязно-серого цвета, а рыжие брови становились все ярче. Она окрепла и начала толстеть.

Трое лисят боялись матери и грызлись между собой. Каждый определял для себя область, где он будет жить и где охотиться. Чернушка отогнала их уже далеко от родных мест.

Однажды вечером ей повстречался в поле самый крупный лисенок, и она гналась за ним до самой сторожки. Во дворе сидел Фокасинов и пел при тусклом свете луны. Перко услышал шум в лесу и залаял. Чернушка бросила лисенка и вернулась назад. Лес спал. Над ним мерцали крупные августовские звезды. Чернушка пошла в поле. Стерня была еще теплая, звенели цикады.

Отсюда видно было большую часть ущелья. На мрачные вершины и дремлющие леса лился лунный свет. Далекими и словно незнакомыми казались места, в которых она провела год своей жизни со всеми его бедами и муками. Тут ей было суждено жить и дальше — кто знает, долго ли, может быть, и не очень долго, если Приходе удастся ее убить.

Чернушка посмотрела на равнину, где поблескивали огоньки деревень, и пошла к ним своим вкрадчивым, бесшумным, змеиным ходом.