Черные дьяволы

Глава пятая ДОМ С БАШНЕЙ

Ночью Гасовский растолкал Костю Арабаджи и велел ему поднять ребят.

Левая рука Гасовского висела на перевязи — шальная пуля задела его, когда они возвращались из разведки.

Судорожно зевая, Костя Арабаджи напялил бушлат. Сеню-Сенечку, который сладко причмокивал во сне, он нежно пощекотал веткой, Нечаеву шепнул: «Подъем!..», а над Белкиным застыл в нерешительности.

Яков Белкин трубно храпел во всю мощь своих необъятных легких. Они у него были что твои кузнечные мехи. Еще в Севастополе, когда все проходили медосмотр, Белкин на глазах у Кости с такой силой дунул в спирометр, что быстроглазая сестрица испуганно замахала на него руками. Испугалась, что он ей аппарат испортит.

С Белкиным надо было быть осторожным. Он не понимал шуток, хотя и был одесситом. И Костя легонько толкнул его в бок.

Проснувшись, Белкин вылупил на Костю глаза.

— Ты чего?

— Тише, всех румунешти разбудишь, — прошепелявил Костя.

Ночь медленно светлела. Взвод за взводом снимался с передовой. Собрались возле штаба полка. Там возле груженой полуторки расхаживал взад-вперед тучный интендант. «Сколько человек?» — спросил он у Гасовского и, когда тот ответил, отозвал лейтенанта в сторону. Поступил приказ: всех моряков переобмундировать. Что, Гасовский, кажется, возражает? Но приказы не обсуждают.

— Ребята бузу поднимут, — сказал Гасовский, качая головой. Уж он-то знал своих ребят, знал всех до одного. Когда-то он сам внушал первогодкам, пришедшим на флот, что морская форма — это такая же святыня, как судовое знамя. Умри, но форму свою не опозорь. Так как же ему теперь сказать другое?.. Не может он объяснить им. Что военная необходимость? Это он сам понимает, на суше в защитной гимнастерке воевать сподручнее. Но сердце, как известно, не всегда в ладах с разумом.

— Ну это уже не моя забота, — сказал интендант. — Не мне вас учить. Что доложить командиру полка?

Гасовский и сам знал, что приказы не обсуждают. Но ему было обидно, что напоминает об этом интендант из штатских, который, по всему видать, сам носит форму без году неделю. Гасовский надвинул козырек на глаза. Голос у него стал хриплым, наждачным. В такие минуты он всегда становился изысканно-вежлив.

— Четыре человека… — произнес он, остановившись перед строем и стараясь не глядеть на своих ребят. — Пожалуйста… Два шага вперед! Смелее, мальчики.

Яков Белкин и еще трое гренадеров, стоявших на правом фланге, шагнули одновременно.

— Разгрузить машину. В момент.

— Есть разгрузить машину…

Тяжелые тюки полетели на землю. Не прошло и пяти минут, как все было кончено. Недаром Белкин работал когда-то грузчиком.

— Осторожнее, — сказал Гасовский, не оборачиваясь. Заложив здоровую руку за спину, он медленно прошелся перед строем и приказал, отчеканивая каждое слово: — Р-раз-де-вайсь!.. Смелее! Не замерзнете!..

— Купаться будем? — ехидно спросил Костя Арабаджи. — Так моря чтой-то не видать.

— Отставить р-раз-говор-рчики! — жестко выкрикнул Гасовский. — Р-разо-бр-рать ар-рмейское обмундир-рование!..

Он глядел себе под ноги.

— Я ужасно извиняюсь, это еще зачем? — счел своим долгом осведомиться Костя Арабаджи. И хлопнул себя по лбу. — Братцы, да это же бал-маскарад. Правильно, товарищ лейтенант?

Гасовский, однако, не удостоил его ответом. Ему было не до шуток. Отойдя в сторону, он принялся наблюдать за тем, как ребята надевают гимнастерки, примеряют штаны. Они поеживались от утренней свежести. Кто стоял пританцовывая, а кто уже сидел на земле… Только Яков Белкин прыгал на одной ноге, стараясь натянуть на себя штанину.

— Братцы, обратите внимание. У Якова корма не влезает, — сказал Костя со смехом.

— Что, малы? — участливо спросил Гасовский, подойдя к Белкину. — Так ты другие возьми…

— Пробовал. Не налезают… — растерянно ответил Белкин.

— А гимнастерка?

Натянув гимнастерку, Яков развел руками в стороны, и она тут же треснула. Гимнастерка была ему до пупа.

— Отставить, — сказал Гасовский, сдерживая смех. — Все обмундирование перепортишь. Скажу, чтобы завтра тебе привезли другое. Верно, товарищ интендант?

— Не знаю, найдется ли на складе. Придется, видимо, по специальному заказу…

— Фортуна!.. — Костя вздохнул, глядя на Белкина, который уже снова надел фланелевку. — И в кого я уродился такой?

Он не скрывал зависти: Яков, по крайней мере, еще сутки проходит в матросской робе. А может, и больше. Как же, станут ему шить по специальному заказу! А там… Интендант уедет — и поминай как звали. Косте было страшно даже подумать, что дружки, оставшиеся на «коробке», могут увидеть его в этой хлопчатобумажной одежонке. Первым делом спросят: что, списали тебя, браток? Или, может, разжаловали в инфантерию?.. Засмеют хлопцы. Как пить дать. В такой гимнастерке лучше не появляться на людях.

— А это что за штуковины? — растерянно спросил Сеня-Сенечка.

— Обмотки, — ответил интендант. — Не видите, что ли?

— А для чего?

— Чудак, это же роскошная вещь, — сказал Костя Арабаджи. — Я о таких всю жизнь мечтал.

И отвернулся. На Сеню-Сенечку нельзя было смотреть без смеха.

— Лейтенант, где вы?

Близоруко вглядываясь в лица моряков, интендант искал Гасовского.

— Что там еще? — Гасовский появился из-за автомашины.

— А тельняшки? Распорядитесь, чтобы они их сняли. Мы выдадим новое белье.

— Ну это ты, дорогой товарищ, брось, — тихо ответил Гасовский. — Тельняшек они тебе не отдадут, понял? Я их лучше знаю. Не отдадут — и все.

Он рассек ребром ладони воздух. Ничего не выйдет!.. Да знает ли этот интендант, что для моряка полосатая тельняшка? Ребята лягут костьми… Глаза Гасовского стали яростными, злыми. Он редко выходил из себя, а тут повысил голос:

— Будем считать, что этого разговора не было.

Костя Арабаджи, стоявший поблизости, сразу смекнул, в чем дело. Как не воспользоваться? Быстро оглянувшись, Костя сунул в карман бескозырку. Пригодится.

— Смир-рна!..

Гасовский критически осмотрел свое воинство. Ну и орлы!.. Воротники гимнастерок были умышленно расстегнуты, а каски сдвинуты на затылок. К Гасовскому вернулось хорошее настроение. Пройдясь перед строем, он притворился, будто не видит, что никто из ребят не пожелал расстаться с широким флотским ремнем и заменить его зеленым, брезентовым. Гасовский даже подмигнул Белкину: дескать, держись… Белкин стоял на правом фланге в необъятном черном клеше, в фланелевке и бушлате. По мнению Кости, он один выглядел человеком.

Снова пройдясь перед строем, Гасовский громко произнес:

— Выше головы!..

Сам он, разумеется, все еще был во флотском кителе и надеялся, что ему это сойдет с рук. В крайнем случае придется сменить ботинки на сапоги, и только. Командир он или нет? И потом, у него есть оправдание. Ему несподручно снять китель. Рука-то у него на перевязи. Гасовский был немного встревожен. Отчего их задерживают? Неужели роту отозвали с передовой только для того, чтобы переобмундировать? Тогда должны были начать с первой роты, а не с третьей. Гасовский терялся в догадках. Он то и дело посматривал на крыльцо. А может, ему пойти в штаб и самому доложить, что люди уже переоделись? Он заколебался. Командир полка наверняка отдыхал, и не стоило его тревожить по пустякам.

Наконец открылась дверь, и на пороге появился молоденький вестовой.

Ну сейчас все выяснится… Когда вестовой сбежал с крыльца, придерживая рукой тяжелую кобуру, Гасовский ему улыбнулся. Этот парень-паренек ему по гроб жизни обязан. Кто ему подарил трофейный парабеллум? Он, Гасовский. Ну а долг платежом красен.

— Звонил сам командующий… — многозначительно, слегка запинаясь, сказал вестовой. — За ними уже приехали. Моряк и еще один, в кепочке. Сидят у полковника. Сейчас выйдут.

— Командующий? Ври, да не завирайся… — Гасовский вздрогнул. — Не может быть… У меня и так каждый человек на учете.

Если бы сам господь бог позвонил командиру полка, Гасовский, пожалуй, удивился бы куда меньше. Но командующий!.. Не может быть. Откуда знать командующему о существовании какого-то Кости Арабаджи или Петьки Нечаева?..

— Я сам слышал.

— А ты, часом, не перепутал?

Нет, вестовой не ошибся. У него, слава богу, еще не отшибло память. Командующий, разумеется, звонил по другому поводу, но напоследок сказал: «Да, вот еще что… Ты запиши фамилии, сейчас я тебе их продиктую…» И полковник записал на перекидном календаре: «Арабаджи, Нечаев, Шкляр…» Провалиться ему на этом самом месте.

Вестовой замолчал, и Гасовский, оглянувшись, увидел полковника, который появился на крыльце в сопровождении какого-то капитан-лейтенанта и штатского в мятой кепочке-восьмиклинке. Тогда Гасовский вытянулся, поднес руку к козырьку.

Приняв рапорт, полковник спросил:

— Ты всех привел?

— Всех.

— Мне нужны, — полковник заглянул в бумажку, — Арабаджи, Шкляр и Нечаев.

Занятый своими мыслями, Нечаев не сразу понял, что полковник обращается к ним. Он, Костя Арабаджи и Сеня-Сенечка стояли рядом, на виду у всей роты. Разведчики! Но Гасовский, Яков Белкин и другие ребята из их взвода тоже были разведчиками. А остались в строю.

— Спасибо, разведчики. Благодарю за службу.

Но полковник уже говорил о том, что не по своей воле отчисляет их из части. Так надо, получен приказ. Сегодня же они поступят в распоряжение товарищей… Тут он кивнул на моряка и на штатского, стоявших за его спиной. Разумеется, для дальнейшего прохождения службы. Вот все, что он может им сказать.

— Товарищ полковник. А как быть с этим? — Костя Арабаджи не растерялся и оттянул полу своей гимнастерки. — Разрешите снять?

Полковник переглянулся с капитан-лейтенантом.

— Ладно, — сказал он. — Разрешаю. Только быстро.

Они бросились к вещам, которые были свалены в кучу. Костя ликовал. Им возвращают морскую форму, понимать надо!.. Теперь опять можно жить…

О будущем он не думал. Война научила его не загадывать так далеко.

А Нечаев смотрел на капитан-лейтенанта, у которого на кителе тускло блестели нашивки. Уж не тот ли это моряк, который его разыскивал? Ему слово в слово припомнился рассказ соседки по квартире. Но тогда этот капитан-лейтенант ошибается, Нечаев чемпионом никогда не был…

— Нечаев? Так вот вы где оказались! — сказал капитан-лейтенант, спустившись с крыльца. — А мы вас искали. И в Севастополь послали запрос.

— Мне соседка сказала, что приходил какой-то моряк, — ответил Нечаев. — Но я не знал…

О том, что его, очевидно, принимают за кого-то другого, он так и не успел сказать. Капитан-лейтенант сразу отошел и, сказав что-то штатскому в кепочке, пошел в штаб.

Тогда Нечаев повернулся к Гасовскому. Хоть руку пожать напоследок…

— Не поминай лихом, лейтенант, — сказал он.

— И ты…

Они обнялись. Нечаев сунул руку в карман и вытащил отцовскую трубку. Гасовский всегда смотрел на нее с завистью. И хотя это была единственная память об отце, Нечаев протянул эту трубку Гасовскому.

— Возьми…

— Ну что ты, мой юный друг! — как можно равнодушнее постарался сказать Гасовский. — Я ведь папиросы курю. И вообще собираюсь бросить это дело. Надо беречь здоровье.

Он почти насильно вложил трубку в руку Нечаева и закрыл ее.

— Побереги ее. Живы будем — не помрем, — сказал он. — Еще встретимся, Нечай. И пустим твою трубочку мира по кругу.

Тогда Нечаев повернулся к Белкину.

— Прощай, Яков!..

Но тот буркнул, не поднимая глаз:

— Бувай!

Под пепельным небом душно тлел сентябрь. Деревья стояли недвижно. Трава под ними была жухлая, жесткая. Нескошенная, она низко стлалась по земле.

Кабина полуторки задевала за ветки акаций, стоявших вдоль дороги, и они со свистом хлестали по ней.

А вот и пригород.

Нечаев, Костя Арабаджи и Сеня-Сенечка лежали в кузове на брезенте, растянутом поверх кипы флотских брюк, бушлатов и фланелевок. Костя курил и глазел по сторонам. Он вглядывался в пустые окна, скользил взглядом по грудам кирпича и опрокинутым афишным тумбам. Он был как пришибленный. Неужели это и есть красавица Одесса?

Впереди пусто ржавели трамвайные рельсы.

Нечаев же смотрел только на эти рельсы, покорно ложившиеся под полуторку, и думал о том, что за последний месяц город стал каким-то другим. В начале августа он был еще веселым, шумно готовился к обороне, его окна как бы с удивлением прислушивались к далекому орудийному гулу, тогда как теперь это был хмурый фронтовой город, привыкший к ежедневным бомбежкам, унылым очередям за хлебом и водой, к прогорклому дыму пожарищ. Улицы-морщины еще глубже избороздили его постаревшее и осунувшееся лицо.

А полуторка не останавливалась.

О том, куда они едут, можно было только догадываться. Костя Арабаджи перевернулся на спину и, тронув Нечаева за рукав, сказал, что не иначе, как в порт. Отчего он так думает? Во-первых, им вернули флотское обмундирование. А во-вторых… Он сам слышал, что отбирали только бывших водолазов и отличных пловцов. Для чего? А кто его знает… Стало быть, водолазы и пловцы теперь в цене.

— Сказанул! Мы-то не водолазы, — вмешался Сеня-Сенечка.

— Это еще ничего не значит. Водолазов тоже ищут. А я, между прочим, надевал медный котелок…

Рассеянно прислушиваясь к их голосам, Нечаев отмалчивался. Не все ли равно? В порт так в порт. Война была теперь везде. И на суше, и на море. И ей не видно было конца.

Между тем машина свернула вправо, проскочила мимо чахлого скверика и загрохотала по булыжнику.

— Это какая улица? — спросил Костя Арабаджи.

— Преображенская, — ответил Нечаев.

И тут же подумал: «Вот и спорам конец. Порт-то остался в стороне», но не рискнул сказать об этом.

— А это что за здание?

Машина проехала мимо вокзала и мягко покатила по Куликовому полю. Теперь и Нечаев забеспокоился. Куда гонит шофер? Они уже проехали весь город!..

Но Костя и сам понял.

— Везет как утопленнику, — сказал он. — Слышь, Нечай! Чует мое сердце, что я опять не увижусь с твоим знаменитым дюком Ришелье. Несет нас нечистая сила…

И дался ему этот памятник. Нечаев спросил:

— Помолчать можешь?

И вдруг они увидели море.

Оно лежало далеко внизу, и берег круто падал в голубую пустоту. Машина шла почти по краю обрыва, за который судорожно цеплялись оливково-темные кустики дрока и пыльные акации. Сквозь их ветки и проблескивало море.

Но сейчас море не светилось, не играло на солнце. На унылом латунном блеске не было ни дыма, ни паруса. Да и берега, знакомые Нечаеву с детства, успели как будто одичать. На станциях Большого Фонтана стояли пустые заколоченные киоски. Это были те самые киоски, в которых, как помнил Нечаев, всегда весело торговали хлебным квасом и пивом, халвой и баранками. А теперь… На каменных оградах домов пухло лежала свалявшаяся пыль. И такими же дымчато-пыльными были гроздья перезревшего винограда «дамские пальчики», свисавшие через ограды.

По верандам опустевших дач бегали ящерицы.

Людей не было.

Дорога словно бы висела над морем в пустоте неба. Под нею, далеко внизу, лепились друг к другу заброшенные рыбачьи курени. Раньше, когда хозяева уходили в море, эти курени охранялись мохнатыми цепными псами, а на крутых склонах в мудром одиночестве пощипывали горькую травку старые козы. Раньше… Но ушли люди, и берег опустел, одичал, и стойкий запах жареной на прогорклом масле скумбрии и ставриды выветрился из остывших летних печей, и все вокруг выцвело, поблекло.

Со стесненным сердцем смотрел Нечаев на опустевшие берега и плоское море. Его сердце словно бы перестало отсчитывать время.

Но вот оно снова напомнило о себе властным толчком. Он приподнялся. Так и есть, то была последняя, шестнадцатая, станция. Трамвайный путь кончался возле опустевших рундуков курортного базарчика. Отсюда пологий спуск вел к просторным пляжам Золотого берега. Но водитель взял вправо, и машина вырвалась в открытую степь, сухо шелестевшую стеблями высокой кукурузы.

От земли шел жар. В плотном, звенящем воздухе неожиданно возникли белокаменные стены монастыря, окруженные тополями, а там снова пошла плоская пыльная степь, на которой не за что было уцепиться глазу. Дорога вела к Люсдорфу.

— Ни черта не понимаю, — признался Костя Арабаджи. — А ты, Нечай? Что скажешь в свое оправдание?..

Из них только Нечаев был одесситом, и Костя, надо полагать, считал его ответственным и за эту поездку к черту на рога, и за их будущее. В своих несчастьях люди часто винят других.

— А тут, если хочешь знать, и понимать нечего, — Нечаев, разозлись, отвернулся. Он знал, что фронт проходит где-то возле Сухого лимана. Куда же им еще ехать?

Но машина опять свернула. Теперь уже влево, к морю.

Какой одессит не знал этих мест? Вот уж сколько лет их называли по-домашнему просто — «дача Ковалевского». Жил-был чудак, которому вздумалось построить дачу далеко за городом, что называется, на отлете, и не только дачу, но и высокую круглую башню, чтобы по вечерам сидеть на верхотуре и глазеть на нарядные пароходы, приближающиеся к Одессе. А почему бы и нет? Каждый по-своему с ума сходит.

Машина остановилась резко, сразу. У ворот под грибком стоял матрос с винтовкой.

— Приехали, — весело объявил капитан-лейтенант, высовываясь из кабины.

Он соскочил на землю, одернул китель. Следом из кабины выбрался и его спутник в серой кепочке.

От Нечаева не укрылось, что капитан-лейтенант разговаривает со своим спутником так почтительно, словно тот имел адмиральское звание.

Нечаев, Костя Арабаджи и Сеня-Сенечка перемахнули через борт. После этого водитель дал газ, развернул машину и повел ее обратно в город.

Еще через минуту полуторки и след простыл.

— Со мной!.. — сказал капитан-лейтенант часовому.

«Как его фамилия?» — думал Нечаев, глядя в широкую спину капитан-лейтенанта. Соседка сказывала, да он успел позабыть.

Узкая прямая тропка, проторенная в лебеде и крапиве, вела от ворот в глубь усадьбы к веселому двухэтажному дому с балконами и крытыми верандами. Дом стоял на краю обрыва. На его южном фасаде, обращенном к морю, Нечаев увидел две каменные рюмки на тонких ножках. Гостеприимный хозяин этого дома, надо полагать, был не дурак выпить.

— Раньше этот дом принадлежал Федорову, — сказал капитан-лейтенант. — Был до революции такой малоизвестный писатель. Но дружил с Куприным, с Буниным. Они, говорят, сюда частенько наведывались. Отдохнуть, порыбачить. Может, слышали?

— За Федорова не скажу, — ответил Костя Арабаджи. — А вот Куприн и у нас в Балаклаве бывал, мне батя рассказывал. — Он замолчал и поднял глаза на капитан-лейтенанта. — Вы нас зачем сюда привезли, на экскурсию?

— Что ты, тебе ведь было сказано. Отдохнуть, порыбачить, — сказал Сеня-Сенечка.

— Не совсем так, — капитан-лейтенант усмехнулся. — Время для этого вроде бы не совсем подходящее, а?

— Вот и мы так думаем, — вмешался Нечаев. — Быть может, вы нам все-таки объясните?

— Непременно, — перебил его капитан-лейтенант. — Сегодня же объясню. Но сначала… Дневальный! — крикнул он в раскрытую дверь.

Дневальный с боцманской дудкой на груди прищелкнул каблуками.

— Он вас отведет, — сказал капитан-лейтенант, кивнув на дневального. — Располагайтесь, устраивайтесь… Кубрик для вас приготовлен на втором этаже. У нас тут, надо вам знать, корабельный порядок. Подъем, отбой, все как полагается.

— Дело! — Костя Арабаджи кивнул.

Капитан-лейтенант посмотрел на часы.

— Обед через сорок минут, — сказал он. — Встретимся в кают-компании. Прошу не опаздывать.

— Не опоздаем! Мы ведь еще не завтракали, — ответил Костя Арабаджи.

Комнатка, которую капитан-лейтенант любовно назвал кубриком, выходила окнами в заглохший сад. Железные койки были заправлены — не придерешься. Костя Арабаджи прислонил винтовку к стене и с разгона плюхнулся на ближайшую койку. Лафа!.. Еще вчера он даже не смел мечтать о чистых простынях…

— Вы как хотите, а мне все это чтой-то не нравится… — Сеня-Сенечка покачал головой и осторожно присел на соседнюю койку. — То ли госпиталь, то ли санаторий. Сразу и не поймешь. Да, Нечай?

Нечаев не ответил. Сидя на корточках, он запихивал свой вещмешок под кровать. И, когда дверь за его спиной отворилась с грохотом, он невольно вздрогнул.

На пороге стоял верзила-матрос со светлыми рыжеватыми усиками на скуластом лице.

— С прибытием!.. — пробасил матрос и развел руки в стороны, словно хотел сгрести в охапку и Нечаева, и Сеню-Сенечку, и Костю Арабаджи вместе с их койками и тумбочками. — Будем знакомы. Троян, старшина второй статьи. А в миру просто Гришка, Григорий…

Он шагнул вперед, и в комнате сразу стало тесно, и, когда за ним в нее ввалились его дружки, она и вовсе превратилась в душный корабельный отсек. Не повернуться! Кто оседлал стул, а кто взобрался на подоконник.

Троян и четверо его дружков прибыли еще вчера вечером. Откуда? Троян подмигнул: об этом история умалчивает… Их предупредили, чтобы не болтали лишнего. Кто? Разумеется, капитан-лейтенант…

— Брось заливать, Гришка, — сказал веснушчатый матрос в тельняшке с закатанными рукавами. — Тут все свои. А вы откуда, ребятки? — Он повернулся к Косте Арабаджи.

— Из первого полка. Разведчики. А до этого…

— Подходящая анкета, — кивнул веснушчатый и подбоченился. — Ну а мы — дети лейтенанта Гранта. Слышал о таком?

На Костю, однако, его похвальба не произвела впечатления.

— Думаешь, я про детей капитана Гранта не читал? — спросил он с обидой. — Грамотный…

Его слова заглушил хохот. У Трояна проступили слезы. Веснушчатый упал на койку.

— Уморил!.. — Он с трудом сел, держась за живот. — Да мы из отряда лейтенанта Гранта Казарьяна.

— Теперь уже старшего лейтенанта Казарьяна, — уточнил Троян.

Так вот они какие!.. Нечаев с интересом и уважением посмотрел на Трояна. Он слышал об этих лихих разведчиках. О них рассказывали чудеса. Говорили даже, будто у них в отряде есть девушки…

— Только одна, — ответил Троян. — Но мы бы ее и на десяток парней не променяли.

Потом Троян сказал, что вчера их подняли по тревоге. Думали, новое задание. А им говорят: «Собирайтесь». Только пятерым. И повезли. А отряд остался на Татарке. Ребята, должно, отдыхают. А может, снова в тыл к румынам ушли, тут разве узнаешь? Капитан-лейтенант отшучивается. А из второго, который в кепочке ходит, вообще слова не вытянешь.

— Я бы на твоем месте смотался в город, — сказал Нечаев Трояну. — В три часа вполне обернуться можно.

— В город? Легко сказать! А ты попробуй, — ответил Троян. — Ты что, часовых не видал? Не выпускают. Муха и то не пролетит.

— Как? — Костя Арабаджи вскочил. — Мы разве под арестом?

— Понимай как знаешь.

— Тогда я этому капитан-лейтенанту…

— Не поднимай волну! — Нечаев схватил его за руку. — Сиди.

— Так ведь обедать пора, — Костя еле-еле ворочал языком. — Одним воздухом сыт не будешь.

— А как тут харчи? — спросил Сеня-Сенечка. Он всегда был хозяйственным парнем.

— Ну кормят как на убой, — ответил Троян. — Сами увидите.

Длинный стол, накрытый клеенкой в ромбиках, стоял посреди пустой комнаты. Двери и окна, выходившие на веранду, были открыты. Капитан-лейтенант не заставил себя ждать. Рядом с ним уселся штатский, снявший кепочку, и тут оказалось, что он лысый и его темя медно блестит. Капитан-лейтенант уважительно величал его Николаем Сергеевичем.

Дневальный открыл привезенные из города термосы — на даче не было камбуза — и разлил по тарелкам янтарный суп. В центре стола высилась горка ржаного хлеба.

Обедали чинно, степенно. Капитан-лейтенант притворялся, будто не замечает настороженных взглядов.

— Тут некоторые интересуются, — не вытерпел Нечаев, — для чего нас сюда привезли.

— Как для чего? — капитан-лейтенант постарался изобразить удивление. — Купаться будем, плавать… Надеюсь, плавать все умеют?

— Какой моряк не умеет плавать? — обиделся Костя Арабаджи. — Я во всех заплывах участвовал.

— А другие?

Никто не отозвался. Нечаев не поднимал глаз. К чему эта игра? Капитан-лейтенант отлично знал каждого. Он их сам отбирал. А теперь темнит.

Молчание затянулось. Тогда Нечаев не выдержал:

— Допустим, что и остальные умеют плавать, — сказал он. — Вы это хотели от нас услышать?

У капитан-лейтенанта были маленькие хитрые глазки. Когда он щурился, они напоминали мальков, запутавшихся в густой сети морщинок.

— Вот именно, — подтвердил капитан-лейтенант. — Тогда, пожалуй, начнем…

Восемь пар глаз смотрели на него настороженно, цепко. Слышно было, как внизу, под обрывом, монотонно шумит море.

— Давайте знакомиться, — сказал капитан-лейтенант.

Он произнес это так весело именно потому, что по натуре своей был ворчлив, неулыбчив и, зная эти свои слабости как никто другой, боялся отпугнуть от себя этих ребят. Нет, он не старался произвести на них впечатление. И заигрывать с ними он тоже не собирался. Пусть впечатление производят барышни. А командирам, которые подлаживаются под своих подчиненных, грош цена. Ему просто хотелось расположить их к себе, заручиться их доверием.

Он рассказал им о себе. Окончил училище имени Фрунзе, плавал на крейсере, а потом… Впрочем, что такое разведка, они знают не хуже его самого. Но есть еще и разведка другого рода, и контрразведка, без которой на войне тоже не обойтись. Так вот, все это по его части. А теперь еще и диверсии в глубоком тылу противника. Кто-то ведь должен заниматься и таким опасным делом?

— Само собой, — кивнул Гришка Троян. — А теперь, стало быть, выбор пал на нас. Что от нас требуется?

— Об этом речь еще впереди, — сказал капитан-лейтенант и оглядел ребят. Понимают ли они, куда он клонит? Отдают ли себе полный отчет в том, что он только что говорил?.. По их лицам, ставшим суровоспокойными, он понял, что они прониклись вниманием к его словам, и шумно, с облегчением вздохнул. Раз так, то он найдет с этими ребятами общий язык. — А теперь пусть каждый из вас расскажет о себе, — предложил он. — Отныне у нас не может быть секретов друг от друга. Ну, кто первый? Троян, давай…

Они просидели за столом до ужина.