Черные дьяволы

Глава девятая НА ЧУЖОМ БЕРЕГУ

На берегу крепко пахло водорослями. Узкая полоска песка белела в ночи ледяным припаем. За нею громоздились глыбы темных камней. Ночью сильно похолодало, и камни были влажными, скользкими. Они отливали мертвым блеском.

У Нечаева не попадал зуб на зуб. Выйдя из воды, он пригнулся и побежал к камням. Глухая темнота, которая залегла между скалами, и страшила и притягивала его. Что в ней? Она могла ударить в лицо огнем, но могла и укрыть от опасности. На прибрежном песке Нечаев чувствовал себя беззащитным. Ведь у него даже пистолета не было.

Он сжимал рукоятку ножа.

Темнота шелестела осыпями, трещала палым листом. Но звуки не сливались в просторный широкий шум, как это бывает в глубине леса. Каждый шорох, каждый тревожный хруст существовал как бы сам по себе и слышался громко, отчетливо. Оттого все звуки были какими-то жесткими и продирали по коже.

Но тут же он подумал, что это, наверное, холод. Они со Шкляром слишком долго пробыли в осенней воде, слишком долго.

Добравшись до камней, он внезапно почувствовал за спиной пустоту и, вздрогнув, оглянулся. Сени-Сенечки не было. Шкляр!

Он готов был закричать. Тревога швырнула его на землю. Скользя по камням, он стал снова спускаться к морю. Шкляр!.. Ноги, не находя опоры, срывались с камней. Он разодрал колени в кровь, но не чувствовал боли. Шкляр!

Он чуть не задохнулся от неожиданности и обиды. Сеня-Сенечка сидел на корточках. Казалось, он что-то ищет на песке. Нашел время!

— Ты что?

— Следы, — Сеня-Сенечка не повернул головы.

Теперь и Нечаев их увидел, эти следы. Глубокие, отчетливые. Подумалось: «Все — хана!» Он нагнулся, чтобы разглядеть их поближе, и у него отлегло от сердца: это были их собственные следы.

— Знаю, — кивнул Сеня-Сенечка, продолжая разравнивать песок.

— Их волна смоет.

— Нельзя. Могут обнаружить.

— Тогда быстрее. Я помогу.

Сеня-Сенечка не ответил. Он привык все делать обстоятельно. Вот теперь, кажется, действительно все… Комар носа не подточит. Догнав Нечаева, он тоже нырнул в темноту.

Подъем был крут, почти отвесен. Они поднимались медленно, цепляясь за кустарники и корневища. Старались не шуметь. Потом, выбравшись из расселины, они поползли к винограднику. Здесь твердая земля была в трещинах. На ней вкривь и вкось стояли деревянные столбики, поддерживавшие ржавую проволоку. Раскачиваясь на ветру, проволока слабо гудела.

Нечаев приподнял голову.

Море, шумевшее внизу, под обрывом, звало его обратно: вернись! Даже здесь, в сотнях миль от дома, оно оставалось все тем же ласковым и добрым Черным морем, которое он знал и любил с детства. Темное, зыбкое, оно даже в штормовую погоду было его союзником и другом, тогда как гулкая каменистая земля, на которой он сейчас лежал, была ему чужой, враждебной. Чужая земля… Даже запах у нее был какой-то другой, незнакомый… Самое скудное степное побережье где-нибудь под Одессой или Херсоном трогательно пахло чабрецом и полынью, он хорошо помнил это. Те нежные, щемяще-грустные вздохи земли были ему родными. А здесь, среди скал и виноградников, среди все еще по-летнему пышных деревьев, земля пахла пряно и душно. Недаром его отец говорил, что чужой мед всегда горек.

— Ничего не видишь?

— Нет, а что? — Нечаев еще пристальнее вгляделся в темноту.

— Он где-то здесь.

И впрямь шалаш, который они сегодня утром — как давно это было! — разглядывали в перископ, должен быть где-то близко. Они помнили, что шалаш стоял под деревом. Впрочем, они знали и другие приметы. В десяти шагах от этого шалаша стоял сарай с разметанной соломенной крышей и широким навесом для дров, которые заготовляют впрок. Под навесом они должны были найти колоду, в которую воткнут топор. Если топор на месте — все в порядке. Это значило, что сторож готов принять гостей.

Скала, служившая им ориентиром, уже не была видна. Очевидно, они отклонились вправо: расселина, по которой они поднялись, была кривой.

— Соображаешь? — спросил Нечаев. — Нам надо вон туда… — он кивнул в темноту.

— Ты… уверен?

— Конечно. Еще метров сорок, не больше.

— А мне кажется…

— Шалаш был прямо над скалой, — напомнил Нечаев.

— Ладно, — Сеня-Сенечка не стал спорить.

Они снова поползли, стараясь не задевать за ветки. Ветер слабо шевелил пыльные листья. Нечаев затаил дыхание и прислушался. Ему показалось, будто звякнул колокольчик. А может, послышалось? Но колокольчик звякнул снова, уже отчетливее. И Нечаев плотнее прижался к земле.

Новый порыв ветра принес запах навоза и овечьей шерсти. Сомнений быть не могло, впереди темнела кошара.

«Хоть бы собаки не залаяли», — подумал Нечаев.

Работая локтями, он отполз обратно в листву виноградника. Он представил себе, какой переполох вызвала бы их встреча с чабанами, и зажмурился. Был бы с ними хоть Гришка Троян, чтобы поговорить с чабанами.

О Трояне он подумал с тоской и болью. Эх, Троян, Троян… Ему хотелось верить, что Игорек и Троян выпутаются. Такой парень, как Троян, не мог погибнуть, не имел права погибнуть… Потом он ужаснулся от сознания, что сам он тоже чуть было не оплошал. Прав был Сеня-Сенечка. Им надо в противоположную сторону. Он посмотрел на Сеню-Сенечку. Тот уже полз в другую сторону, и Нечаев последовал за ним.

Они медленно поднимались по крутому склону горы, вершина которой сливалась с темным небом. Однажды наверху мигнул огонек, но тут же погас. Затем послышался треск мотора — не иначе как какой-то мотоцикл протарахтел по дороге, — и снова тишина стала густой, терпкой.

Только сейчас, когда шум мотоцикла пропал в отдалении, Нечаев подумал, что где-то близко по склону горы проходит дорога, что она петляет, то спускаясь к морю, то поднимаясь вверх. Дорога была чуть ли не за изгородью, к которой они не рисковали приблизиться.

Но потом он увидел, что точно такая же изгородь отделяет этот виноградник от соседнего. Они наткнулись на нее в темноте. Плетень был прикрыт ветками колючего кустарника.

— Перемахнем, — тихо сказал Сеня-Сенечка. — Я первый.

И пропал в темноте.

Выждав минуту, Нечаев тоже приподнялся. Плюхнувшись на землю по ту сторону изгороди, он затаил дыхание. Земля была гулкой.

Потом, отлежавшись, он увидел Сеню-Сенечку, который успел отползти в сторону, и присоединился к нему.

— Смотри.

Раздвинув кусты, Нечаев увидел сарай, отбрасывавший теплую войлочную тень. По ту сторону сарая, то ли на дереве, то ли на столбе висел фонарь.

Рука сжимала нож. Не сговариваясь, Нечаев и Шкляр поползли в разные стороны.

Первым делом Нечаев увидел фонарь, висевший на высоком дуплистом дереве. Это был керосиновый фонарь, и его тихий теплый свет падал на землю, на шалаш, на старую пыльную колоду, лежавшую под навесом, возле которой валялся топор. Перед входом в шалаш была расстелена вытертая овчина.

Старик сторож, должно быть, заждался гостей и сладко спал в своем шалаше. Но топор… Почему топор лежит на земле? Нечаев прислушался. Тишина показалась ему такой враждебной, что сердце зачастило.

По дороге снова протарахтел мотоцикл. Но теперь уже в обратном направлении.

А Нечаев все еще не в силах был оторвать глаз от топора, лежавшего на земле.

Когда Шкляр подполз, Нечаев сказал:

— Видишь? Что-то случилось.

— Все равно, — тихо произнес Сеня-Сенечка. — У нас нет другого выхода…

Он был прав. Деваться некуда. Надо заглянуть в шалаш. Может, старик ошибся или позабыл про топор? Ну а если там засада, то… Один черт. Где наша не пропадала.

— Хорошо, — выдохнул Нечаев.

Он поднялся и побежал. Тусклый свет фонаря обжег ему плечи. Потом в лицо ударил крепкий кислый запах овечьей шерсти.

«Де твоето момиче?»

Ему не пришлось спросить об этом. В шалаше все было перевернуто вверх дном. Там уже кто-то побывал. Совсем недавно. И этот «кто-то» наверняка увел с собой хозяина.

Рядом с распоротым тюфяком валялась обрезанная бутылочная тыква, из которой выпали деревянные ложки (хозяин, разумеется, ждал гостей), и лежал черный горшок с остывшей фасолевой похлебкой. У входа Нечаев нашел шерстяные чулки и стоптанную обувь, похожую на лапти.

Выглянув из шалаша, он махнул рукой Сене-Сенечке. Горшок с похлебкой еще хранил тепло костра, который был затоптан. Зола, оставшаяся на месте костра, была мягкая, не успела остыть. Нечаев разгреб ее и увидел красный уголек.

— Надо мотать отсюда, — сказал он. — Я уверен, что они держат шалаш под наблюдением.

— Куда? — спросил Шкляр.

Далеко им не уйти. Хоть бы у старика нашлась какая-нибудь захудалая одежонка. Но в шалаше пусто. А овчину, которая валяется у входа, на себя не напялишь. В ней только детишек пугать.

Они сидели молча, думая об одном и том же. Оставаться в шалаше тоже было рискованно. Те, кто увел старика, могли заявиться снова. А что, если они засели за изгородью?

— Чепуха. Они бы нас уже давно зацапали, — сказал Нечаев.

— И то верно, — кивнул Шкляр, который сидел на тюфяке, обхватив колени руками.

Треск мотоцикла заставил Нечаева выглянуть. Остановится? Нет. Немцы, очевидно, патрулировали на дороге. Или жандармы. Пройдет минут двадцать, и они проедут снова. А потом опять. Так что на дорогу лучше не показываться.

В шалаше было тепло. Нечаев согрелся, размяк. Подумал: «Будь что будет». Задание выполнено, совесть у них чиста. Хотелось растянуться на тюфяке и ни о чем не думать. Двум смертям не бывать.

— Хватит, надо поглядеть на дорогу, — сказал Сеня-Сенечка, поднимаясь с тюфяка. — Хорошего понемногу.

Не хватало еще, чтобы он стал уверять, что под лежачий камень вода не течет или что люди — везде люди. Нечаев насупился. Он сам знает, что болгары тоже славяне. Но они не могут довериться первому встречному.

— Чудак, — сказал Сеня-Сенечка. — Я живым в руки тоже не дамся.

— Ладно, пошли, — согласился Нечаев.

Он выглянул. Никого!.. Тогда он что есть духу побежал к изгороди и залег. За изгородью смутно белела дорога.

— Ну как? — Сеня-Сенечка плюхнулся рядом.

В тишину ворвался треск мотоцикла. Вынырнув из-за поворота, он покатил по дороге. За рулем и в коляске сидели солдаты в касках. Двое.

— Немцы, — сказал Нечаев, когда мотоцикл скрылся из глаз. Во рту у него было сухо, язык его не слушался. — Они скоро вернутся.

— Вниз они будут лететь как угорелые.

— Ты хочешь сказать…

— Ага, но где достать веревку? — спросил Сеня-Сенечка.

— Можно протянуть проволоку, — ответил Нечаев. — Тут ее хватает.

Это было первое, что почти одновременно пришло им в голову.

Они отползли от изгороди. В ход пошли ножи. Шкляр отгибал гвозди, а Нечаев срывал проволоку с кольев и наматывал ее на руку.

— Пожалуй, хватит, — сказал Сеня-Сенечка. — Ты прикрепишь ее к изгороди, а я переберусь через дорогу. Залягу вон за тем деревом. Гансов двое и нас двое. Справимся. Только аккуратненько. Иначе хай поднимут, понял?

— Не учи ученого, — ответил Нечаев, словно всю жизнь только этим и занимался.

Он прикрепил проволоку к изгороди напротив того дерева, которое облюбовал Шкляр, и, когда Сеня-Сенечка перемахнул через дорогу, растянулся в кювете. Но он не мог совладать со своим нетерпением и сразу же поднял голову.

С трудом он разглядел Сеню-Сенечку, который всем телом прижимался к дереву по ту сторону дороги. А где же проволока? Только нащупав ее рукой, он удостоверился, что она натянута до звона. Ее просто не было видно в темноте.

Он с такой силой сжимал рукоятку ножа, что у него онемели пальцы. Ладонь словно бы прикипела к черенку — не отодрать.

И тут же он услышал торопливый, захлебывающийся треск — мотоцикл несся вниз, под уклон, и его сердце зачастило в такт мотору. Тонкий светлый луч скользнул по листве и погас. И в ту же секунду мотоцикл выскочил из-за поворота.

Нечаев приготовился к прыжку.

Ему попался хилый, тщедушный немец. Нечаев навалился на него, оглушил и поволок за ноги в сторону. Сбросив солдата в кювет, Нечаев вернулся за автоматом, который остался на дороге. Он успел заметить, что у немца остроносое лицо и влажный рот. Но ему было не до немца.

Шкляр все еще возился со своим немцем, они оба катались по земле, и Нечаев, не выпуская из рук автомата, поспешил к нему. Но, когда он подбежал, Сеня-Сенечка уже поднялся, отряхиваясь. Тяжело дыша, он выдохнул:

— Готов!

Опрокинутый мотоцикл лежал посреди дороги, его колеса пусто вертелись в воздухе, и Сеня-Сенечка выключил мотор. Потом он подставил плечо, а Нечаев ухватился за коляску. Взяли…

Они водрузили машину на место.

— Садись, — сказал Нечаев. Ему не терпелось поскорее убраться отсюда.

— В таком виде?

Сеня-Сенечка не раздумывал. Нагнувшись над «своим» немцем, он принялся стягивать с него сапоги.

— Чего стоишь? Помоги…

Вдвоем они быстро раздели немца почти догола. От того разило потом. Чужой едкий запах шибал в нос. И этот мундир придется надеть?

— Давай быстрее, — сказал Сеня-Сенечка.

Им снова пригодилась проволока. Связав немца по рукам и ногам, они отнесли его к изгороди и, раскачав, перебросили через нее. Затем раздели второго немца, лежавшего в кювете, связали и тоже перебросили через изгородь.

— Теперь они не скоро очухаются, — сказал Нечаев.

— Там видно будет, — ответил Сеня-Сенечка.

Ему самому чужой мундир пришелся впору. Только сапоги были великоваты. Затянув ремень с белой бляхой потуже, он повесил себе на шею трофейный «шмайсер».

Нечаев не удержался и фыркнул:

— Шпрехен зи дойч?

— Яволь! — лихо козырнул Сеня-Сенечка. — Что, хорош?

— Вылитый ганс.

— А ты, думаешь, лучше? — Шкляр стал серьезным. — Слушай, а вдруг они очухаются? Давай заткнем им глотки. На всякий случай.

— Можно, — сказал Нечаев.

Сунув руку в карман, он нащупал носовой платок и пачку сигарет, которым обрадовался так, словно это были самые лучшие сигареты в мире. И зажигалка имеется. Красота! Вполне приличная сумма. И это не считая тех двух монеток, которые зашиты у него в трусах.

Но Шкляр покачал головой. С тревогой глянув на слегка посветлевшее небо, он сказал:

— Потом покурим. Заводи.

Небо над морем медленно зеленело, обнажив пустынный горизонт, и Нечаев с тоской подумал о том, что где-то там, далеко-далеко, лежит под солнцем его родная земля, тогда как над ним, над горной дорогой и высоким берегом, поросшим пихтами и сосняком, все еще висит ночь.

Выжимая из мотоцикла километр за километром, Нечаев пристально смотрел на дорогу, в то время как Шкляр, сидевший в коляске, держал автомат наготове и ощупывал взглядом каждую изгородь, каждое дерево и каждый куст, которые неслись им навстречу. Опасность была всюду. Она, казалось, была разлита в холодном воздухе.

Дорога, петляя, вела в город. Мотоцикл проскочил через деревянный мостик над мелкой речушкой, промчал мимо какой-то стены. За ним клубилась пыль.

Было заманчиво домчать до самого города. А вдруг проскочат? Но они понимали, что немцы патрулируют все участки дороги. Как бы не нарваться на других мотоциклистов. Те сразу поймут, с кем имеют дело. И тогда… Нет, от мотоцикла придется избавиться.

Сильная рука Шкляра сдавила Нечаеву плечо, и он резко затормозил. Потом выключил мотор, прислушался. Так и есть, Сеня-Сенечка не ошибся. Мотоцикл. И близко. Нечаев схватил автомат. Пусть только сунутся!

Однако шум мотора стал тише. Мотоцикл отдалялся. Вздохнув с облегчением, Нечаев вытер рукавом взмокший лоб. Они со Шкляром везучие. Еще сотня-другая метров — и… Он представил себе эту встречу. Только чем бы она кончилась?

В лодке сидел какой-то человек в мягкой фетровой шляпе. Генчо что-то крикнул ему, и человек подвел лодку к берегу.

Вдали, высветленная луной, высилась в море скала, похожая на скошенный парус.

Когда Генчо сел за руль, человек в шляпе приналег на весла. Они то взлетали, то падали, и с них бесшумно стекали в воду лунные капли.

За кормой лодки потянулся длинный светлый след. Теперь только он соединял лодку с отдалявшимся берегом, на котором горели редкие огни.

Было ветрено и тревожно. Когда лодка приблизилась к скале и косая тень накрыла ее, Нечаев и Шкляр стали раздеваться.

Генчо следил за ними молча.

Но тут откуда-то справа донесся торопливый перестук мотора. Сторожевой катер! От мысли, что с катера их могут заметить, Нечаеву стало зябко. И как только луч прожектора лег на воду, Нечаев инстинктивно пригнулся.

Было около полуночи.

— Прыгай!..

Это был голос Сени-Сенечки. Раздался плеск. Раздумывать было некогда. Прощай, Генчо. Прощай, друг!.. Нечаев прыгнул в воду и поплыл не оглядываясь. Только минут через двадцать он разрешил себе оглянуться. Катер уже подходил к лодке. Луч прожектора был коротким и толстым.

Но это было уже далеко позади. Берег, лодка, Генчо, сторожевик… Волна отсекла их от Нечаева навсегда.

Перед ним было море.