В третьем часу дня в кабинете Попова зазвонил телефон.
— Добрый день, Владимир Александрович. Это вас беспокоит главврач больницы номер четыре, меня зовут Вера Андреевна.
— Номер четыре? Почему номер четыре? — удивился Попов. Его мать лежала в больнице номер один.
— Да, номер четыре. Я вам вот по какому поводу звоню. Тут ваши подчиненные положили к нам женщину, Монину, Антонину Алексеевну. Одинокая женщина, в жутком состоянии. Мы ее немного подлечили, но возвращать ее обратно в ее условия нельзя. Это просто смерть для нее.
— И что вам нужно от нас? — не понял Попов. Попутно он соображал о том, где он слышал эту фамилию — Монина.
— Так как вы инициатор ее госпитализации, — продолжала доктор, — то надо бы от вас бумагу с обращением в администрацию города с просьбой определить ее в дом престарелых. Это надо делать быстрей, потому что там сейчас как раз освободилось место, это я точно знаю.
— То есть, нужна просто одна бумага? — уточнил Попов, записывая в блокноте данные старухи.
— Да, но нужно это сделать как можно быстрей.
— Хорошо, сделаем, Вера Андреевна.
— Большое вам спасибо, Владимир Александрович.
Положив трубку, Попов закурил, несколько минут сидел молча, а потом взял в руки мобильник.
— Софья? Здравствуй. Помнишь, ты интересовалась той старухой с Лермонтова?
— Да, а что?
— Она в больнице номер четыре.
— Но там же только поликлиника? — удивилась цыганка.
— Нет. На третьем этаже там есть такие социальные палаты, там всякий сброд лежит. Говорят, ее там даже подлечили, сейчас хотят определить в дом престарелых. Ты все поняла?
— Хорошо, спасибо, Володя.
Узнать, где находился основной, самый неприятный свидетель было просто, а вот как проникнуть к ней, это уже была проблема. Светиться Софье не хотелось, она опасалась, что старуха узнает ее и поднимет крик. Но она все же приехала в больницу, походила по этажам, благо два из них были заняты просто поликлиникой. Она раза три подходила к двери соцпалат, заглядывала во внутрь, искала знакомые лица среди больных или врачей, но их не было. С легкой досадой она вернулась к машине, и с удивлением увидела, что рядом с Жорой в машине сидит здоровая бабища лет пятидесяти. Они о чём-то оживленно разговаривали. Мясистое лицо бабы носило характерные черты приверженности к алкоголю: тонкие прожилки венок на носу и отечные веки.
— Во, Сонь, познакомься — Ольга. Жена Вовчика Янычара, я с ним на дальнике в Сибири сидел. Кстати, она работает в этом самом тубике, где лежит та старуха.
— В соцпалатах? — переспросила Софья.
— В них, черт бы их побрал, — подтвердила спитым голосом Янычариха. — Платят гроши, а пашешь там сутками. Навезут всяких доходяг, того и гляди, от них чо нибудь подцепишь.
— А ты Монину такую знаешь? — спросила Софья.
— Это кто?
— Старуха, ее дней пять назад менты привезли.
Баба кивнула головой.
— А, знаю такую, при мне они ее притаранили, никакую. У нее пневмония жуткая была, счас полегше ей стало.
— Это плохо.
— Кому плохо? — не поняла Ольга.
— Нам плохо, — признала Сонька. — Нам бы лучше, что бы ей стало похуже. Совсем хуже.
Та поняла все сразу.
— Можно сделать, только не за так, конечно.
— Да, ясен хрен! — Согласилась Софья. — За так у нас сейчас только собаки по улицам сношаются.
Ольга, или Янычарка, так ее звала вся округа, заломила сначала за свою работу дикую цену, но потом, поторговавшись, сбавила гонорар до разумного предела. Сразу потребовала и аванс.
— Только не пей сразу, — предупредила Софья.
— Когда? Я же на смену шла, когда Жорка меня выловил. Теперь в рот ни капли, пока дело не сделаю.
И Янычарка, тяжело переваливаясь на больных ногах, пошла в сторону больницы.
— Как думаешь, сделает, не испугается? — спросила Сонька. — Я, например, сама убить не смогу.
Жора хмыкнул.
— Знаешь, из-за чего она сидела? Ребенка своего новорожденного подушкой придушила. Боялась, что Янычар, придя с зоны, сам ее задушит.
Сонька передернулась всем телом, и уже по-другому посмотрела вслед Янычарихе.
Та сдержала слово и за сутки дежурства, не выпила ни капли спирта, хотя деньги цыганки просто жгли ее карман. В час ночи, когда в больнице спали все, от больных до дежурной медсестры, Янычариха открыла дверь в палату номер три, на цыпочках прокралась к окну. Санитарка с трудом залезла на подоконник, и, поднатужившись, открыла давно не открывавшуюся форточку. Как раз под форточкой и стояла кровать Антонины Мониной. Постояв немного, и, убедившись, что никто из больных не проснулся, Янычариха убралась прочь.