Честное пионерское! Часть 2

Глава 11

Яркий солнечный диск нехотя выползал из-за домов. Его лучи заставляли блестеть пыльные оконные стёкла, наполняли весенней сочностью пока ещё зелёную листву тополей. Суетливо грохотали на проезжей части автомобили. Дрожали и гудели провода, терзаемые штанговыми токоприёмниками троллейбусов. С выцветших плакатов на стенах домов осматривали улицу рабочие и колхозницы. Наряженные в одинаковую школьную форму дети, будто призраки лениво переставляли ноги, небольшими стайками и поодиночке направлялись к школе. И только сновавшие по тротуару рядом с автобусной остановкой голуби выглядели бодрыми и активными — склоняли на бок головы, посматривали на немолодую женщину, уже торговавшую с утра пораньше семечками.

По дороге к школе говорил в основном Вовчик. Он, как и голуби, по утрам всегда был бодрым и активным (таким он оставался всегда — ещё в больнице я убедился, что рыжий разговаривал и во сне). Мальчик сутулился под тяжестью ранца (он редко проверял, какие именно нести сегодня книги — таскал с собой едва ли не все учебники). Шаркал подошвами ботинок — пинал все встречные камешки. И не умолкал ни на минуту. По утрам Вовчик заменял мне сводки новостей и социальные сети. От него я узнавал, какие новые подвиги случились в СССР за прошлый вечер и ночь. Выслушивал отчёты о спортивных состязаниях и прогнозы на ближайшие футбольные матчи. А ещё узнавал о событиях в личной жизни более-менее значимых людей из нашей школы.

Зоя Каховская ранним утром обычно мало чем отличалась от нормальных (не конопатых) советских школьников. Девочка вполуха слушала рассказы нашего рыжего спутника, лениво посматривала по сторонам, зевала. Так она вела себя едва ли не перед каждым учебным днём. Но не сегодня. Этим утром Зоя вышагивала по правую руку от меня задумчивая — пусть и слегка заторможенная, но не сонная (при мне она сегодня ни разу не зевнула). Изредка девочка поворачивала голову, но посматривала не на Вовчика — заглядывала мне в лицо (будто хотела задать вопрос, но не решалась). Рыжий странностей в Зоином поведении не замечал — не прерывая монолог, он здоровался со всеми встречными. А вот я несколько раз вопросительно вскидывал брови.

Каховская в ответ лишь покачивала головой (и стянутыми в хвост волосами), на манер своего отца прищуривала левый глаз. Я не сомневался: ничего хорошего этот её хитрый прищур не предвещал. Невольно перебирал в памяти все свои возможные «косяки». Вдруг ощутил в голове «пустоту» вместо воспоминаний, будто проснулся после бурной корпоративной вечеринки: догадывался, что точно наломал дров — но что именно натворил, не помнил. Да и про эти «дрова» говорила не собственная память, а Зоин взгляд. Каховская сегодня отбросила привычный образ «верной подруги», не казалась и «девочкой-одноклассницей». Она вела себя, как начальник (председатель Совета отряда четвёртого «А» класса) — казалась мне эдаким «должностным лицом».

В общем потоке мы дошли до той самой площади, где первого сентября проходила торжественная линейка. Там от реки сонно зевавших школьников отделялся тонкий ручеёк детей с октябрятскими значками на форме — пионеры и старшие ученики топали к другому входу. Вовчик попрощался с нами, свернул к младшему корпусу школы. Мы с Зоей смотрели ему вслед — шагали за прочими обладателями пионерских галстуков. Но едва спина рыжего мальчишки скрылась за тяжёлой стеклянной дверью — Каховская вцепилась в рукав моего пиджака и решительно потянула меня прочь от толпы школьников, к кустам шиповника. Я не ожидал подобного поворота. Но и не сопротивлялся: понимал, что сейчас узнаю причину Зоиного странного настроения.

Девочка дотащила меня до пустынного пятачка (поток школьников обходил его стороной), повертела головой — убедилась, что никто нас не подслушивал; и велела:

— Рассказывай, Иванов.

Требовательно дёрнула меня за рукав.

— Однажды, в студеную зимнюю пору, я из лесу вышел; был сильный мороз… — послушно затараторил я.

Каховская ткнула меня кулаком в плечо. Насупилась — обижено (не оценила мою шутку). Скосила взгляд на зашумевшие на ветру кусты. И тут же вновь «прицелилась» в меня правым глазом.

— Иванов! — рявкнула Зоя. — Рассказывай, как вчера… всё прошло.

Она пристально смотрела мне в лицо.

Увидел в её глазах отражение школьного фасада и похожие на насекомых крохотные детские фигуры.

— Что, всё? — переспросил я.

Зоя махнула рукой, скривила губы.

— Ой, только не надо…

Мой рукав она не отпустила (будто подозревала, что я сбегу). Убрала со своего лица обиженное выражение. Буравила взглядом мою переносицу.

— Я же слышала, о чём вы договаривались с моим папой! — сказала Каховская. — Давай, рассказывай! Появились вчера хулиганы? Встретили вас? Что они сделали? А твоя мама испугалась? Не догадалась, что всё это подстроено? А он? Он был с вами? Не убежал? Как он их прогнал? Или не прогнал? Или это ты на них кричал? А что они? Ну же, Миша, говори — не молчи!

Я смотрел на раскрасневшиеся Зоины щёки. Смотрел снизу вверх — на десятилетнюю девочку! Всё ещё не привык к этому обстоятельству. Рассматривал и широко открытые глаза Каховской, сдерживал так и норовившие сорваться с моего языка грубые слова (очень хотел сообщить однокласснице, что случается с любопытными особами и с их носами).

— Подслушивать нехорошо, — выдал я банальную фразу.

Говорил неторопливо — скрыл раздражённость.

Проходившие мимо нас школьники не обращали на нас внимания, будто мы уже примелькались рядом с этими густыми колючими кустами.

Зоя снова махнула ладошкой — отмела в сторону мои слова.

— Знаю, знаю, — сказала она. — Ну, так что было-то? Рассказывай!

Я вздохнул, покачал головой. Понимал, что девочка не отстанет (раз уже призналась, что подслушивала). «Станет милиционером, как отец, — подумал я. — Следователем».

Неохотно сказал:

— Он их вырубил. С двух ударов.

— Кого?

— Хулиганов, — сказал я.

— Кто?

— Мой… наш физик. Врезал им по лицу. Неплохо так: я и ударов толком не увидел.

Зоя помахала ресницами (совсем не по-милицейски). Мне почудилось, что девочка растерялась. А потом растерянность сменилась в её взгляде на удивление.

— Наш физик? — переспросила Зоя. — Так ты познакомил свою маму с Витюшей?

Я нахмурился.

— Почему… с Витюшей? С Виктором Егоровичем. С Солнцевым.

Каховская нетерпеливо кивнула. Тряхнула волосами (будто отмела моё уточнение). Иронично улыбнулась, словно вспомнила забавную шутку.

— Витюшей физика старшие девочки называют, — сообщила она. — Они часто о нём говорят: он им нравится, а некоторые в него даже влюблены. Хотя на мой взгляд…

Зоя пожала плечами.

— Мне такие не симпатичны, — сказала она (будто попыталась меня успокоить).

Прикоснулась к узлу моего пионерского галстука, сдвинула его немного в сторону.

И тут же спросила:

— Так он этих хулиганов… ударил?

— И ещё как, — сказал я. — Сам, без моей подсказки. Упали мужики правдоподобно. Мы минут пять этих «хулиганов» приводили в сознание. Парни молодцы: вошли в роль. Изображали из себя контуженных, едва добрались до лавки. Там мы их и оставили. Они явно переигрывали. Но мама ничего не заподозрила.

— А… что потом?

— Да ничего. Виктор Егорович проводил нас домой. Пожелал нам спокойной ночи.

— И что будет дальше? — спросила Зоя.

Она чуть склонила набок голову (будто подражала своей маме).

— Уверен, что всё будет хорошо, — сказал я. — Маме физик понравился — я видел, как блестели её глаза. Сегодня утром она уже не морщила нос, когда о нём говорила. Да и Виктор Егорович под конец вечера вчера расхрабрился. Надеюсь, его запал не иссякнет. И Солнцев… пригласит мою маму в кино или на прогулку — в выходные.

Каховская вздохнула (мечтательно). Вновь улыбнулась — не мне, а тем образам, что промелькнули в её воображении.

— Здорово, — сказала она. — Рада, что у вас всё получилось.

Зоя выпустила мой рукав, разгладила на нём складки. Задумчиво осмотрела узел моего пионерского галстука. Но не притронулась к нему.

Она вдруг спросила:

— Надеюсь, со мной ты так не поступишь?

— Как — так? — не понял я.

— Не нужно пугать меня хулиганами, — сказала она.

Девочка поправила пиджак на моих плечах — в точности, как это делала Надя Иванова. Заглянула мне в глаза.

Я не заметил в её взгляде иронию — мне он показался серьёзным, слегка задумчивым.

— Я и так знаю, что ты смелый и сильный, — сообщила Зоя. — Миша, не надо мне ничего доказывать. А с хулиганами я справлюсь и сама. Тренер пообещал, что скоро будет нас учить бороться по-настоящему. Я буду хорошо учиться. Пусть эти хулиганы только попробуют меня обидеть! Или тебя.

Она грозно сжала пальцы в кулак.

Добавила:

— Быстро их отправлю… в партер!

Сегодняшний учебный день начался с нелюбимого мной предмета. На каждом уроке русского языка я вспоминал, почему в прошлой жизни ненавидел учиться в школе. Я и теперь вполне искренне тоскливо стонал, когда записывал в дневник очередное домашнее задание по этому предмету. Ни математика, ни английский, ни литература не доставляли мне столько хлопот, как родной язык. Даже на физкультуре я так не уставал, как на уроках русского. Я понимал, что навыки письма нужны и полезны. Но раздражался всякий раз, когда мою непривычную к длительной писанине детскую руку сводила судорога после выполнения очередного «упражнения».

Однако в целом учёба мне хлопот не доставляла (письменные работы были исключением, а не правилом). Даже заученные десятки лет назад (по моим ощущениям) стихи вспоминались легко. А уж математика, литература, природоведение и английский (уровня четвёртого класса советской школы) — так и вовсе казались детской разминкой для моего ума. Но я не изображал из себя Алису Селезнёву: не хвастался знанием языков (мог бы поболтать с учительницей ещё и на финском). Я не тянул руку от желания выйти к доске и на других уроках. Не сдавал самостоятельные работы раньше других, часто изображал задумчивость — маскировался под среднестатистического четвероклассника.

С одноклассниками у меня отношения пока не сложились. Никакие. Я и сегодня на двух первых переменах общался только с Каховской. Парни меня не задирали, но и не подавали мне руки (не привыкли со мной здороваться, да и пока ещё помнили об «особенностях» Припадочного). Девочки не писали мне записок (за этим следила Зоя Каховская) и не «строили глазки». По понедельникам я исправно рассказывал на классном часе вычитанные в «Аргументах и фактах» «последние новости» (это спасало от прочих «общественных нагрузок»). А сразу после звонка с последнего урока отправлялся домой — не задерживался, чтобы с кем-либо поболтать: знал, что около моего дома уже бродил по двору Вовчик.

Я не чувствовал желания «участвовать в жизни» четвёртого «А» класса (и отказался читать стихотворение на концерте в честь Дня учителя). Пусть я и выглядел десятилетним, но мои нервы не выдерживали общения с нынешними сверстниками. Вовчик и Зоя Каховская — не в счёт: их я считал теперь едва ли не младшими родственниками (да и они уже привыкли к моему «стариковскому» занудству). Несколько раз в классе со мной пыталась заговорить Света Зотова. Но я пожалел Зоину нервную систему — решительно «отшил» первую красавицу класса (оба раза привёл для своего нежелания общаться с ней один и тот же универсальный повод: готовился к уроку — повторял параграф).

Однако у меня не получилось так же легко избавиться от внимания классного руководителя. После моих выступлений на классном часе та навела обо мне справки (у коллег). И заметила диссонанс между тем, что рассказывала обо мне Мишина первая учительницы, и тем, что классная лицезрела лично. Женщина решила прояснить «ху ист ху». Во вторник устроила мне на перемене настоящий допрос (под строгим Зоиным присмотром). Вынудила меня «признать» частичную потерю памяти. Выслушала байку о том, как я «быстро и легко» на летних каникулах заполнял возникшие в моих воспоминаниях «пустоты» («учился, учился и учился, как велела мне мама Надя»).

Сегодня после четвёртого урока я в очередной раз «отбился» на третьей перемене от желавшей побеседовать со мной Светы Зотовой. Девочка поупражнялась на мне в умении манипулировать мужчинами — позлила свою соперницу. Каховская следила за её «попыткой», грозно сощурив левый глаз. Но Зоя не подошла к нам: должно быть, такой поступок не укладывался в её понятия о «правильном» и «неправильном» поведении (хотя в понедельник она врезала учебником по голове нашему однокласснику — за то, что мальчик по привычке назвал меня Припадочным). Каховская смотрела сегодня не на улыбки Зотовой — проверяла мою реакцию на Светино заигрывание.

Я и сегодня Зою не подвёл: изобразил стоика (за этой маской спрятал дамского угодника: его время пока не пришло). Я не издевался над юной кокеткой Зотовой (хотя мог бы). Изобразил «нормального десятилетнего мальчика» (только немного глуповатого). Смущенно улыбнулся Свете в лицо (смешно было наблюдать, как меня «завлекала» десятилетняя девчонка, у которой… меня пока привлечь было нечем). И снова повторил уже дважды использованную «отмазку» (намекнул, что я не очень умный — общаться со мной неинтересно). Краем глаза заметил, как выдохнула Каховская. А Зотова не обиделась. Она получила, что хотела: позлила Зою — отчалила от меня после звонка, будто корабль от пристани.

Телефонный звонок ещё дребезжал, когда мы с Вовчиком переступили порог Надиной квартиры (Зоя не пришла вместе с нами: отправилась после школы домой — переодеваться). Я услышал его призывный звон, поднимаясь по ступеням. Прислонил к холодильнику сумку с учебниками, поспешно сбросил обувь, рванул в гостиную. В большой комнате пахло Надиными духами. Там царил почти идеальный порядок (лишь на столе громоздилась гора готовых теннисок — Надежда Сергеевна «беспорядком» их уже не считала). В прихожей раздавался голос Вовчика — мальчик перечислял заданные ему сегодня уроки. Я прислушивался к словам рыжего вполуха. Плюхнулся в кресло, снял трубку. Услышал знакомое покашливание.

— Зятёк? — спросил Юрий Фёдорович Каховский.

Его вопрос прозвучал в ответ на моё «Алло».

— Здравствуйте, дядя Юра.

В трубке раздалось шуршание.

Потом я вновь услышал голос Зоиного отца.

— Ты почему не сказал, что будешь пугать моими ребятами Витька Солнцева?! — не сказал, а скорее, проревел мне в ухо Юрий Фёдорович.

Я невольно вздрогнул.

— Аааа… должен был?

В телефоне раздался грохот (словно рядом с Каховским что-то упало).

— Зятёк, ты идиота-то из себя не строй! — сказал Зоин отец. — Не прикидывайся овечкой!..

Я отодвинул трубку на десяток сантиметров от уха, чтобы не оглохнуть от громких звуков.

В комнату заглянул Вовчик — вопросительно вскинул брови.

Я ему беззвучно сказал: «Всё нормально».

— …Ещё как должен был! — надрывался в телефоне голос Каховского. — Обязательно! Что теперь мне прикажешь делать?! А, зятёк?! На рожи моих пацанов взглянуть страшно! Над ними всё Управление ржёт! Что один, что другой даже говорить сегодня внятно не могут! А виноват-то, получается, я! Это я их к Солнцеву подослал!

— Дядя Юра…

— Что, дядя Юра?! Поганец ты… зятёк! Ремнём бы тебе всыпать! Твоё счастье, что я сейчас на работе! И радуйся, что я пацанам о тебе не говорил — они думают, что это была моя затея. А не то уши бы они тебе уже открутили! И не только уши! Почему не сказал, что твой физик — бывший боксёр?! О таком предупреждать нужно!

— Кто — боксёр? — спросил я.

Посмотрел на замершего в дверном проёме Вовчика.

— Витька Солнцев, кто же ещё! — заявил Каховский. — Я его помню: мы с ним в одной школе учились. У Солнцева ещё со школы — медалей за победы на городских соревнованиях больше, чем у меня пуговиц на рубашке! Я бы тебе в таком случае настоящих уголовников подогнал! Пусть бы Витька их лупасил — не жалко!..

— А это были… не настоящие?

— Ты точно больной на всю голову, зятёк! — заявил Юрий Фёдорович. — Стал бы я к твоей маме бандитов посылать! Я хоть и повёлся на твою затею, но мозги то в голове имею! Стажёры это мои! Студенты! Предложил, на свою голову, парням подработать — попугать приятеля…

Мне показалось, что Юрий Фёдорович произнёс несколько резких слов. Но те мне, наверняка, послышались: они были просто шипением (помехами) на линии. Ведь не мог же советский милиционер сказать… такое… десятилетнему ребёнку.

— Твою историю я им выдал… только на свой лад. Сказал, что у меня с ухажёром твоей мамы всё оговорено. Объяснил: он крикнет на них или полезет в драку. Велел парням сразу же отступить. И извиниться перед Надеждой Сергеевной. А они… только в травмпункте поняли, что с ними произошло!

— Я… не знал…

— Не знал он!..

В трубке снова послышались похожие на слова помехи.

— В общем… так, зятёк, — произнёс Каховский. — Начальству я сказал, что стажёры пострадали при ведении оперативно розыскных мероприятий. Наплёл ерунды о том, что веду негласную оперативную разработку группы граждан с целью предотвращения их преступных действий. Бред, конечно.

Юрий Фёдорович выдержал паузу — позволил мне осмыслить его слова.

— Так что ты подумай, зятёк, покопайся в своих… видениях. Помни: должок за тобой. И ничего не говори мне о том, что ты уже с нами расплатился! Незнание не освобождает от ответственности. Нам с парнями нужно раскрыть преступление. Серьёзное! Каталы — не в счёт! Тот главбух уже сидит в нашем КПЗ.

Зоин отец кашлянул.

— Жду тебя вечером, зятёк, — сказал майор милиции. — С конкретными предложениями и полезной информацией. И не подумай, что я шучу! Ты бы видел, во что превратились челюсти моих стажёров! Какие тут могут быть шутки? Думай. Вспоминай. А иначе явлюсь к тебе сам — в пятницу после работы. С ремнём! Понял меня?

— Я вас услышал, дядя Юра.

— Услышал он… — повторил Каховский.

И добавил:

— А ещё расскажу твоей маме, что это ты подослал к ней тех хулиганов.

Я представил, как Юрий Фёдорович улыбнулся — там, на другом конце телефонного провода.

— Это уже шантаж, дядя Юра, — сказал я. — Вам не стыдно шантажировать десятилетнего мальчика?

Увидел, как насторожился смотревший на меня Вовчик — я улыбнулся мальчику (намекнул, что «всё в полном порядке»).

— Конечно, шантаж, — сказал Юрий Фёдорович. — А ты как хотел? Ты уж выбери, что для тебя лучше: помочь советской милиции, или получить по жопе ремнём — от меня и от матери. Подумай, зятёк. Жду тебя с хорошими новостями. У меня дома. Сегодня вечером.