Честное пионерское! Часть 2

Глава 16

В воскресенье, рано утром, я проснулся до сигнала будильника. И около получаса лежал на кровати без сна; смотрел на серый потолок, следил за сновавшими по белой поверхности солнечными зайчиками. Перебирал в уме последовательность событий сегодняшнего дня — тех, что остались в моей памяти, но пока не случились. Локтеву убили (тогда) в промежутке от четырёх до пяти часов (после полудня), но точно — не раньше трёх. Труп обнаружила мать убитой — приехала с работы едва ли не с другого конца города, переступила порог своей квартиры примерно в шесть часов вечера. Мы с отцом приступили к сборке пластмассового броненосца после обеда, когда (по моим подсчётам) Локтева ещё не умерла.

«…А ты такой холодный, как айсберг в океане…» — вспомнил я, как в квартире Локтевых пела с экрана телевизора в моём видении Алла Пугачёва. Перед мысленным взором вновь промелькнули финиковая пальма, перевязанная лентой с сердечками пачка советских денег, застывшие на фоне пруда берёзы (на фотообоях). Вспомнил, как девица хотела спать: как налились тяжестью Оксанины веки, как девятиклассница зевала, как она едва ли не упала на диван. Комнаты в моём видении освещал лишь проникавший через не зашторенные окна свет. Тогда явно была не ночь, не раннее утро и не поздний вечер. Я теперь не сомневался, что Оксану Локтеву усыпили — до того, как несколько раз ударили её ножом.

Я не рассказал майору Каховскому о возможной гибели школьниц: не решился на такой поступок. Потому что не понимал, чем именно «дядя Юра» мог бы мне помочь. Он устроит в Оксаниной квартире засаду? Даже если и так. Но что потом? На основании лишь моих слов он не смог бы арестовать явившегося в квартиру Локтевых человека. Да и явится ли тот — это вопрос без ответа. Я склонялся к мысли, что девицу в то воскресенье усыпил именно убийца. А значит, двадцать третьего сентября он общался с Оксаной. И вероятно, он не чужой ей человек: ведь не только угостил девятиклассницу снотворным, но и раздобыл ключи от её квартиры. Потому я допускал, что убийца узнает о засаде — от той же Локтевой. И затаившийся в квартире девочки Каховский его не увидит.

Меня настораживал ещё и тот момент, что Юрий Фёдорович в прошлой моей жизни наломал в этом деле немало дров. Ведь это именно он по пустяковому, на мой взгляд, поводу задержал Виктора Егоровича Солнцева. Сознательно он совершил ошибку, или действительно допускал причастность к убийству школьницы моего отца — не имело значения. Но сейчас я проверять это не желал. Решил сегодня: во-первых, обеспечу папе алиби (на всякий случай). А во-вторых и в-третьих: узнаю имя (пока потенциального) преступника и помешаю ему убить девчонку. Ну а потом преподнесу имя будущего душегуба майору Каховскому — на блюдечке с золотой каёмочкой. Пусть «дядя Юра» выяснит, зачем и почему тот решил зарезать девятиклассницу.

За судьбу Оксаны Локтевой я не переживал. Потому что в пятницу вновь прикоснулся к руке этой девицы (подкараулил школьницу у выхода из школы) — никакого «приступа» не случилось. На мысли о подобной проверке навела меня Зоя Каховская. Председатель Совета отряда четвёртого «А» класса по-прежнему переживала за судьбу Светы Зотовой. И высказала предположение: если я говорил правду (Света не умрёт в октябре), то теперь я прикоснусь к руке Зотовой и не упаду без сознания. Два урока я решался на подобный эксперимент (замечательно помнил, что испытал в прошлый раз). После третьего урока я всё же схватил курносую одноклассницу за руку — результатом стало лишь удивление в Светиных глазах.

На занятии по русскому языку я успокоился (моё сердце от волнения едва не выскочило из груди, когда я на перемене шагал к парте Зотовой). И решил, что второго приступа быть не могло: ведь теперь события не пойдут по прежнему руслу. Десятилетняя Светлана Зотова не испытает того, что пережил я, когда свалился от «приступа» неподалёку от ступеней Дворца спорта. Потому что я чётко представлял, как этому помешаю. И будущее изменилось: с учётом этого обстоятельства. Такая теория мне понравилась. И в тот же день я её проверил на девятикласснице. Позавчера я прижал свои пальцы к руке Оксаны Локтевой (не впутал в это дело Каховскую — на этот раз действовал без «страховки»); и почувствовал лишь тепло девичьей кожи.

Я зевнул, протёр руками лицо. Отметил, что тревога не исчезла — непривычная, раздражающая. Вновь мысленно повторил план на сегодняшний день: проверил, по какому поводу переживал. Снова решил, что разволновался без причины. Этого дня я ждал почти четыре месяца. Готовился к нему. Сделал всё от меня зависящее, чтобы в семье Солнцевых не произошла трагедия. Прослежу, чтобы папа оставался на виду и у коллег, и у своих и Надиных соседей до тех пор, пока Каховский не разберётся с потенциальным преступником (которого я сегодня обязательно вычислю). Павлик Солнцев в понедельник не поедет к тётке. А вновь явится после уроков ко мне, где до похода на тренировку будет спорить с Вовчиком и слушать историю о юном английском волшебнике.

А вот к сегодняшней Надиной вечеринке мне ещё предстояло готовиться. Этому я посвящу первую половину «долгожданного» воскресенья (потому и встал сегодня рано). Надя давно не вмешивалась в «кухонные» дела. Не отступили мы с Мишиной мамой от нашего нового семейного правила и в этот раз. Я ещё в понедельник пообещал Надежде Сергеевне, что возьму на себя заботу о «наполнении» праздничного стола (Наде доверил лишь «разобраться» со спиртным). В пятницу согласовал с именинницей «меню». Вчера утром в компании Нади и Виктора Егоровича Солнцева привёз с рынка продукты, отварил овощи на салаты, замариновал в майонезе мясо. А примерно через час мне на помощь явятся Зоя Каховская и конопатый Вовчик (куда же без него).

Я посмотрел на часы, вздохнул. Снова громко зевнул. Слез с кровати и поплёлся будить Надю: не позволю ей пропустить зарядку даже сегодня.

На один день моя комната превратилась в склад. Мы с Вовчиком перенесли туда не только стопки «адидасовских» теннисок, но и всё, что сумели вынести из гостиной: рулоны тканей, швейную машину, стойку с цветами (расставили цветочные горшки на письменном столе). Перетащили и кресла с журнальным столиком (загородили ими проход к балкону) — соорудили для гостей крошечную танцплощадку. К приходу Виктора Егоровича (он обещал явиться на час раньше Надиных подружек) Надежда Сергеевна и Зоя уже расставили на столе предметы «праздничного» сервиза.

Хозяйка квартиры встретила Солнцева при параде (в новеньком, собственноручно пошитом для сегодняшнего торжества платье), приняла букет цветов (всё те же гвоздики), подставила щёку для поцелуя. Виктор Егорович обрушил на виновницу торжества град комплиментов (он не стеснялся повторять и те, что говорил уже не однажды); передал мне бутылки с водкой и вином. Мы с рыжим помощником часть спиртного отнесли к столу, часть загрузили в холодильник (сегодня переполненный). Мне Виктор Солнцев отчитался, что купил мороженое и пельмени — поместил их у себя дома в морозильную камеру.

Пельмени я ещё в четверг потребовал у него, чтобы накормить вечером свой отряд любителей историй о Гарри Поттере (как и обещал Наде, сегодняшний сбор мы проведём в квартире Солнцевых — Павлик нас там уже дожидался). А мороженое скрасит детишкам ожидание моего возвращения: сам я не планировал провести весь день с юными приятелями — уйду к дому Оксаны Локтевой (вот только пока никого, даже Зою, не посвятил в свои планы). Я полюбовался на аккуратно причёсанного и гладко выбритого отца, передал его в надёжные руки Мишиной мамы. И сообщил Каховской и Вовчику, что пора идти в гости к Солнцевым.

В этот раз я не испытал трепета, подходя к двери своей бывшей квартиры. И она уже не казалась мне «родной», пусть я и узнавал на её обивке каждую вмятину и царапину. При виде дверного замка рука не потянулась к груди, где я в детстве носил на шнурке ключ (не раз уже в этой жизни видел тот шнурок на шее у Павлика). Я переложил в левую руку сумку с лимонадом (купили его по дороге) — весело звякнули бутылки. Снова чихнул от витавшего в воздухе подъезда коктейля запахов (смесь запашка хлорки и аромата табачного дыма), тыльной стороной ладони потёр кончик носа. Преспокойно вдавил пальцем кнопку звонка (сердце при этом продолжило биться в привычном ритме) — услышал прозвучавший за дверью знакомый сигнал. И тут же прикинул, за какое время Паша доберётся из гостиной (там телевизор) до прихожей.

Павлик обрадовался нашему появлению. Мальчик радостно улыбался, пересказывал нам «ценные указания» своего отца. Я слушал его и по-хозяйски показывал Вовчику и Зое, где поставить обувь; достал им из тумбочки тапки (обычно те извлекались при визитах тётки и её семейства). Заметил в зеркале своё отражение — вдруг понял… что оно именно моё. Уже привык рассматривать по утрам в зеркале светловолосого большеглазого мальчишку. Помнил я себя и солидным мужчиной с седыми висками. А вот облик Павлика Солнцева… теперь был только его. Я больше не видел в мальчике себя из прошлого. Его ухмылка, движения бровей, взмахи длинных ресниц — всё это теперь ассоциировалось только с ним. Может, потому что я в прошлом детстве и не видел себя со стороны. Зеркало — не в счёт: оно часто обманывало (показывало нас иными, непохожими на нас реальных).

Мой сегодняшний рассказ о «мальчике, который выжил» получился путаным и сумбурным. Ещё вчера я добрался до пророчества профессора Трелони. А сегодня рассказывал детям о Лунатике, Бродяге, Сохатом и Хвосте. Пересказ фильмов о Гарри Поттере в моём исполнении давно превратился в бесконечный сериал, куда я приплетал и собственные домыслы, и сцены из других фильмов и книг. Не всегда мои враки хорошо вплетались в историю Джоан Роулинг (иногда они выглядели чужеродными пристройками), но детям нравились. Потому я не только напрягал память, но и давал волю фантазии. Сделал родителей (приёмных) Драко Малфоя древними вампирами, а Воландеморта — потомком Джека-потрошителя. Сегодня я особенно увлёкся домыслами: мысли всё меньше задерживались на приключениях Гарри — я всё больше размышлял о своих сегодняшних планах.

Сообщил детям, что на несколько часов лишу их своей компании (когда стрелки настенных часов встретились на циферблате рядом с цифрой «два»). Сообщил книголюбам, что по первой программе идёт фильм «Две весёлые смены»; по второй скоро покажут фильм-концерт «Умельцы». «А ещё примерно в три-четыре часа на экране телевизора будет петь Алла Пугачёва», — вспомнил я. Предложил своим юным приятелям дождаться моего возвращения у «телека» — есть мороженое, пить лимонад. Пообещал: вернусь в начале седьмого. Вовчик и Паша безропотно согласились, помчались к холодильнику за пломбиром. Зоя потребовала объяснений — сказал ей, что «пришло время кое-что исправить». Каховская кивнула (подумала о Свете Зотовой?), спросила: не понадобится ли мне помощь. Пообещал, что справлюсь — и сам не усомнился в своих словах.

Задумка у меня была простая: явлюсь к дому, где жила Оксана Локтева, проберусь в нужный подъезд и устрою там на три-четыре часа наблюдательный пункт — буду контролировать всю «движуху», что произойдёт в воскресенье днём рядом с квартирой Локтевых. Примерное время появления убийцы я знал (сомневался, что тот долго бродил по квартире, где спала Оксана — скорее всего, он туда «пришёл, увидел…»). Поэтому любой, кто в известный отрезок времени подойдёт к интересовавшей меня двери, станет подозреваемым — я сомневался, что таких наберётся много (скорее — будет всего один человек, если только сегодня к девятикласснице не ломанутся почтальоны с поздравительными телеграммами).

В прошлый раз Оксанины соседи не заметили рядом с её квартирой бурного движения (соседи вообще никого не видели). Камеры видеонаблюдения пока в подъездах не ставили: их заменяли сидевшие около подъезда пенсионерки, которые утверждали, что в тот день мимо них не «шастали» посторонние (и уж тем более, мимо этих бдительных гражданок не проходил никто с окровавленными руками). «Чужих» отпечатков пальцев в квартире Локтевых милиционеры не обнаружили. А причинам появления тех, которые они нашли, имелись «правдоподобные» объяснения. Мать жертвы говорила, что к ним редко наведывались гости — только подруги её дочери, да ещё захаживал «знакомый» с пятого этажа.

«Знакомым» Оксаниной мамы оказался тот самый учитель истории, на столе которого в учительской нашли свёрток с окровавленным ножом. На его причастность к смерти девятиклассницы указывали все факты — нож, отпечатки, рассказы Оксаниных подруг о таинственном «взрослом ухажёре» Локтевой. Вот только у школьного учителя было «железное» алиби на тот воскресный день. Я после и сам перепроверял его — признал, что сложно не поверить в показания большого количества свидетелей. В момент убийства Оксаны Локтевой папин коллега был далеко от Великозаводска (в Новосибирске), и находился под прицелом многочисленных глаз (а вот папиным «алиби» были лишь слова семилетнего мальчика — мои…).

От Солнцевых (даже мысленно теперь не называл их квартиру своим «домом») я ушёл не с пустыми руками — прихватил с собой книгу. С Пашкиного разрешения взял с полки увесистый том Достоевского. Отметил, что его обложка мне знакома (часто видел её на полке в гостиной тётки), а вот папина расстановка книг в шкафу из памяти выветрилась — я смотрел на корешки книг, словно впервые. Фанатом Достоевского я себя не считал ни в прошлой, ни в этой жизни (знакомство с творениями этого автора пока ограничивалось «Преступлением и наказанием», при упоминании которого вздрагивали многие советские и российские школьники). Но всё же меня временами посещали мысли узнать, по какой причине произведения Фёдора Михайловича нахваливал Стивен Кинг.

Я подошёл к дому Оксаны Локтевой в половину третьего (с томиком Достоевского подмышкой и с почти пустым мочевым пузырём — готовый к четырёхчасовой «засаде»). С прошлого моего визита тут ничего не изменилось (уже дважды приходил сюда «на разведку») — разве что припаркованные в тени тополей автомобили поменялись местами. Погода пока оставалась по-летнему тёплой; но жары уже не было, а в кронах деревьев появились жёлтые листья. Сидевшие у подъезда женщины тоже пока не вынули из сундуков тёплые халаты — красовались на своих постах в «летних», выгоревших на солнце одеждах. Они проводили меня любопытными взглядами, подтолкнули в спину язвительными шепотками.

Что такое домофоны жители Великозаводска пока не знали (мне так казалось), а времена замков на дверях подъездов пока не пришли. Подъезд Локтевых не запирался (я выяснил это обстоятельство ещё при прошлых визитах сюда). Поэтому я просто в него вошёл, ни с кем не объясняясь и не озвучивая «легенду» для своего вторжения. Вдохнул запах табачного дыма и едва уловимый аромат жареной курицы, уверенным шагом подошёл к дверям лифта… и уставился на приклеенный к ним мятый тетрадный лист с надписью «Ремонт». Снова прочёл короткое послание жильцам и гостям дома, написанное от руки, а не отпечатанное на принтере (о котом советские граждане пока тоже не слышали). И всё же потыкал пальцем в кнопку.

Лифт на мой призыв ожидаемо не откликнулся.

«Тогда так же было?» — промелькнула мысль.

О поломке лифта в деле Локтевой не упоминалось; но и о том, что лифт работал — тоже.

— Здравствуй, жопа, Новый год, — пробормотал я.

Потому что сообразил, чем именно обернётся для меня эта надпись на двери лифта. На третий этаж, где проживала Оксана Локтева, я легко поднимусь пешком — я не в этом видел проблему. Вот только нынешний ремонт лифта означал, что мимо моей засады сегодня пойдут едва ли не все жильцы этого подъезда. Моё намерение «не привлекать внимание» вдруг стало трудноосуществимым. Как бы я сегодня не изображал, что «не шалю, никого не трогаю, починяю примус» — чужого внимания не избегу. А у преступника появилась возможность просто пройти мимо меня, не сворачивая к квартире Локтевых (и не выглядеть при этом подозрительно: «куча народу» сегодня будут сновать мимо меня по ступеням).

— Ладно, посмотрим… — сказал я.

На третий этаж взобрался неторопливо, не прикасаясь к перилам (уже привычно опасался «вляпаться» рукой в «сюрприз»). Разминулся по пути с девчонкой детсадовского возраста. Та шагала с игрушечным ведром в руке — взглянула на меня с любопытством, не поздоровалась. Между третьим и вторым этажами увидел в углу консервную банку («Завтрак туриста») доверху заполненную окурками (те валялись и вокруг банки). А вот на месте моей будущей засады оказалось относительно чисто — если не замечать одинокий конфетный фантик. Я посмотрел на дверь квартиры Локтевых — самую обыкновенную по нынешним временам (не железную, которую я показывал в своём ролике зрителям). С моего места засады на неё открывался замечательный обзор.

— Вот и ладушки, — произнёс я.

По-стариковски крякнул и опустился на корточки. Взглянул на свои острые детские колени, на тонкие белые полоски шрамов (полученных не мной — предыдущим хозяином тела), прислушался. В одной из квартир работал телевизор (в квартире Оксаны?). На улице громко захлопнулись двери автомобиля. Несколькими этажами выше меня раздавались шаркающие шаги — приближались. Я стряхнул с рукава тенниски маленького жука (тот свалился на пол и резво побежал к ступеням), прижался спиной к холодной стене. Открыл книгу, нашёл взглядом начало первой главки первой части романа и прочёл: «В конце ноября, в оттепель, часов в девять утра, поезд Петербургско-Варшавской железной дороги на всех парах подходил к Петербургу…»

«…Каково же ей было, прямо и без приготовления, услышать, что этот последний в роде князь Мышкин, о котором она уже что-то слышала, не больше как жалкий идиот и почти что нищий и принимает подаяние на бедность…»

Я давно прислушивался к звукам шагов — слушал, как поднимались несколько человек, нещадно долбили по ступеням твёрдыми подошвами обуви. Взглянул и на часы: стрелки показывали начало четвёртого. Рановато для появления убийцы, отметил я. А вот Оксане Локтевой следовало уже вернуться домой: по словам подружек, они довели её до двери примерно в это время. Я придержал пальцем норовившую перевернуться страницу. Потёр рукой нос, опустил взгляд на книгу. Но лишь пробежался глазами по самому началу очередной главки — перед тем, как громкий возмущённый окрик помешал мне продолжить чтение.

— Мальчик, ты чего тут расселся?! — сказала Оксана Локтева.

Она замерла в двух шагах от своей двери; смотрела на меня, запрокинув голову. Загорелая и нахмуренная девятиклассница сейчас не казалась такой же милой и беззащитной, как на той фотографии, которую я показал аудитории канала в своём ролике. И не выглядела на свои годы: на ребёнка она в этом коротком платьице с глубоким декольте точно не походила. Как не смотрелись невинными овечками и её подруги, Нина Терентьева и Екатерина Удалова (у каждой из девиц — толстый слой косметики на лице), что замерли на лестничной площадке рядом с Локтевой и тоже без особого восторга посматривали на меня.

Цитату о примусе я девицам не пересказал: почувствовал, что они её не оценят — показал им книгу.

— Читаю, — сказал я. — Разве это запрещено?

— Если ты нахаркаешь тут семечками, я тебе уши оторву! — заявила Оксана. — Вали в свой подъезд, пацан! Нечего торчать в нашем!

Она указала рукой на ведущие вниз ступени.

Я вставил в книгу вместо закладки палец, скользнул взглядом по девичьим бёдрам, одобрительно хмыкнул. Отметил, что у этой троицы старшеклассниц уже было чем привлечь взрослых самцов (в отличие от моих нынешних одноклассниц) — особенно если мужики не догадывались о настоящем возрасте девиц. Вдруг пожалел, что мне сейчас всего лишь десять лет и о любовных приключениях я мог пока рассуждать лишь в теории. Не потому что заинтересовался этими скороспелыми малолетками. Я стосковался по любовным похождениям в принципе — как по средству развлечения и отдыха для нормальных мужчин.

— Где ты увидела семечки, женщина? — спросил я. — Разуй глаза, старушка: тут у меня читальный зал, а не харчевня. Ступай себе мимо и не отсвечивай.

Я жестом велел девицам проваливать.

Локтева растопырила глаза, приоткрыла рот.

Её подруги хихикнули.

— Это кого ты назвал старушкой, шкет? — спросила Оксана. — Это я-то старушка?! За такие слова можно и по ушам схлопотать!

Она взвесила в руке дамскую сумочку (будто проверила: сгодится ли та в качестве ударного оружия). Глубоко вдохнула (мне почудилось, что у Локтевой на груди затрещало платье), шагнула в мою сторону. Сумка покачнулась на длинном ремешке (внутри неё приглушённо звякнуло). Я презрительно хмыкнул, нагло ухмыльнулся. Снова заценил девичьи колени и бёдра: не пряча взгляд — скорее даже демонстративно. И показал Локтевой увесистое творение Достоевского — намекнул девице, что не испугался её угроз, что сам не безоружен, и что стану при необходимости отбиваться.

— Маленький… засранец, — сказала Локтева.

Она вдруг зевнула (широко и некрасиво открыла рот, демонстрируя мне свои зубы) и словно подрастеряла агрессию. Махнула на меня рукой — не с угрозой, а словно простила долг. Повернулась к подругам, обронила несколько ничего не значивших для меня фраз. На этот раз все три девицы зевнули — будто вернулись ночной смены. Я наблюдал за тем, как школьницы прощались «до вечера». Смотрел, как Оксана вошла в квартиру (телевизор голосил не у неё дома). Проследил за её подругами (снова взглянул на их ноги — в этот раз снизу вверх): Нина Терентьева отправилась на пятый этаж, а Екатерина Удалова жила на восьмом.

«Ну, вот и всё, — подумал я. — Приманка на месте. Осталось понять, кто именно на неё клюнет».

Но на «приманку» никто не «клюнул».

Ни один человек не пытался войти в квартиру Локтевых за те три с лишним часа, которые я «сидел в засаде». В этом я был абсолютно уверен, потому что написанная Фёдором Михайловичем история князя Мышкина не поглотила всё моё внимание (и даже заставила меня время от времени позёвывать). Мимо Оксаниной двери (и мимо меня) за время моего «дежурства» прошли больше двух десятков человек (некоторые — дважды). Но убийца не явился. Либо он всё же пришёл: прошагал вверх-вниз по ступеням — не вторгся в квартиру школьницы при свидетеле и ничем не выдал своих изначальных намерений.

Я не отступил от намеченного плана: не сходил с места, старательно запоминал лица проходивших мимо меня людей — мужчин, женщин. С некоторыми побеседовал — с теми, что пытались выпроводить меня из подъезда (их лица я разглядывал особенно тщательно). Своё право читать книги в общественном месте я отстоял. «Устранить» меня с наблюдательного пункта «физически» никто не попытался (хотя одна старушка оказалась особенно настырной — обошлось). Пару раз мне почудилось, что слышал шуршание шагов (будто кто-то спускался проверить, не покинул ли я пост). А один раз показалось, что подобные шорохи донеслись с нижних этажей.

Ближе к пяти часам я решительно захлопнул книгу Достоевского. Подпёр кулаком подбородок, сверлил взглядом Оксанину дверь. Перебирал появлявшиеся в голове предположения и догадки. Вспоминал, что делала перед смертью Локтева. Не сомневался, что девица в моём видении уснула (она и сегодня выглядела сонной). Напомнил себе, что не видел (и не прочувствовал), как именно убили девятиклассницу (собирались убить). Прикидывал, а не умерла ли Оксана в этой реальности по-другому: не от ударов ножом, а от отравления, к примеру. Не изменил ли преступник способ убийства… потому что я по неосторожности уже «раздавил бабочку»?

Ещё я думал: не дожидался ли сегодня убийца свою жертву в квартире? Быть может, он уже совершил запланированное преступление? И на протяжении нескольких часов с нетерпением посматривал в дверной глазок: дожидался, пока я уйду? Стеклянный кружок на двери блеснул, будто в подтверждение моих слов (или мне это лишь показалось?). Я прикинул, что зевавшая в моём видении Оксана Локтева могла и не заметить в своей квартире нежданного гостя (не заглядывала же она во все углы). Или тот проник не через дверь, а через балкон? Такой вариант следствие не рассматривало; не принимал его во внимание и я… до сегодняшнего дня.

В полшестого (в это время девятиклассница уже умерла — в той, в прошлой реальности) я больше не изображал «читателя» — сверлил взглядом обивку двери, нервно постукивал книгой по коленке. Мне казалось, что время остановилось… до того, как в квартиру (где жила девятиклассница) вошла знакомая мне по фотографиям женщина — мама Оксаны Локтевой. Локтева-старшая явилась загруженная тяжёлыми сумками. С видимым трудом она перенесла их через порог, мазнула по моему лицу равнодушным взглядом, прикрыла дверь (к которой с момента возвращения Оксаны никто так и не подошёл).

Я не усидел на месте — метнулся к двери, прижался ухом к её холодной поверхности. Минуты две я стоял неподвижно (затаив дыхание): прислушивался. Но так и не дождался ни криков, ни подозрительных звуков. Эксперты точно установили, что мать не убивала Оксану: когда Локтева-старшая вернулась с работы, прошёл час после смерти её дочери. Из показаний женщины следовало, что она увидела мёртвую девчонку сразу же, как пришла домой — и позвонила в скорую (милицию вызвали медики). Однако сегодня из квартиры Локтевых не доносились ни вопли, ни причитания, будто мать нашла свою дочь мирно спящей.

Свою засаду я покинул в начале седьмого — так и не узнал, кто же хотел убить Оксану Локтеву.

При этом я не получил «удовольствия от хорошо проделанной работы». Напротив: тревога в душе лишь усилилась. К ней добавилось и чувство разочарования (ведь мой план провалился).

К Солнцевым я пришёл задумчивым и раздражительным — продолжение рассказа о юном волшебнике получилось таким же: невесёлым.

А вечером тревожные мысли отошли на задний план — когда я вернулся домой и узнал, что Виктор Егорович Солнцев сегодня предложил Надежде Сергеевне Ивановой стать его женой.