Честное пионерское! Часть 2

Глава 18

Меня и математичку разделяли около двух метров пространства… и старый массивный стол. Я сразу понял: у женщины нет шансов преградить мне путь (с учётом внушительного объема её талии и её не подходящей для побед на гимнастических соревнованиях весовой категории). Прочие учителя лишь повернули головы в мою сторону, среагировав на крики коллеги. Но я не оставил им времени, чтобы разобраться в случившемся и помешать мне сбежать. До двери я добрался быстрым шагом, под прицелом глаз учительницы математики (метавших воображаемые молнии), подгоняемый её окриками. Переступил порог и не экономя силы, хлопнул дверью. И лишь потом побежал: прижал к рубашке под курткой свёрток с ножом и помчался на улицу — выложенная в шахматном порядке чёрно-белая плитка пола замелькала у меня под ногами.

Дальнейший план придумывал на бегу. Я проскочил под окнами классов, пересёк площадку для торжественных мероприятий, пробежался по газону (проложил просеку в нескошенной траве), перепрыгнул через невысокую металлическую ограду и скрылся от возможных преследователей за школьной теплицей — всполошил притаившихся там с сигаретами в руках школьников. Сбавил темп — перешёл на шаг. Прошёлся к кустам шиповника, на ходу восстанавливая дыхание и прислушиваясь: нет ли за мной погони. Но среди видевших меня в учительской педагогов желающих бегать по школьному двору, похоже, не нашлось. Или же те не решились тягаться со мной в скорости. Я постучал ногами, стряхивая прилипшие к обуви травинки. Подавил желание пойти домой. Обогнул школу по дуге, свернул к младшему корпусу.

Младший корпус школы пробудил во мне не самые приятные воспоминания. Я смутно представлял, каково было здесь учиться Мише Иванову, и допускал, что он тоже недолюбливал это место. А вот в моих воспоминаниях этот корпус, наводнённый школьниками с октябрятскими значками на груди, походил на филиал ада. Здесь я провёл едва ли не самый ужасный отрезок своей жизни, который начался именно в этот день: двадцать четвёртого сентября тысяча девятьсот восемьдесят четвёртого года. И я не желал бы кому-либо пережить такой же — в том числе и первокласснику Паше Солнцеву. Сновавшие по коридору школьники провожали меня удивлёнными и любопытными взглядами: пионеры в этом корпусе обычно появлялись лишь после двадцать второго апреля — осенью дети в красных галстуках сюда редко захаживали.

Я сжал в руке газетный свёрток (по-прежнему не вынимал руку из-под куртки), напустил на себя горделивый и деловой вид — именно с таким видом обычно прохаживались новоиспечённые пионеры мимо завистливо посматривавших на их красные косынки октябрят. Уверенным шагом пересёк заполненный шумными детьми коридор. Я плохо представлял, в каком кабинете занимался класс Вовчика: раньше не интересовался этим вопросом. Замедлил ход рядом с ведущей на второй этаж лестницей. Вспомнил, где когда-то учился я (и где наверняка сейчас занимался Павлик Солнцев). Подумал было отыскать рыжего мальчишку через Пашу. Но решил не впутывать того в свои сегодняшние приключения. Я тормознул наудачу первого же встречного октябрёнка, поинтересовался: не видел ли тот Вову Сомова.

— Вовчика, что ли? — переспросил ребёнок. — Так вона он стоит. Тока что я с ним здоровался.

Я взглянул в направлении, куда ткнул пальцем октябрёнок (там начинался соединявший учебные корпуса коридор) — увидел рыжеволосого мальчика в школьной форме, со знакомым ранцем за спиной и с моей сумкой на плече. Вовчик стоял у окна, переминался с ноги на ногу, пожимал руки едва ли не всем проходившим мимо него школьникам. Рыжий левой рукой теребил пуговицу на груди, шмыгал носом; хмурил брови и поглядывал в сторону старшего корпуса. Я подумал, что он либо дожидался моего появления, либо прикидывал, не пора ли меня искать. «А вот искать меня не нужно», — мысленно произнёс я. Взглянул на часы — подсчитал, что до начала урока осталось около семи минут. Поспешил к Вовчику, схватил его за рукав и отконвоировал мальчика в менее проходимое место.

— Чё случилось-то? — спросил Вовчик. — Миха, ты так рванул — мы ничё и не поняли. Думали, за тобой побежать. Но… ты ж ничё не объяснил. А с малым Пашкой мы бы тебя и не догнали: у него ноги короткие. Зойка хотела забрать твою сумку. Но я не отдал. А чё?! Ведь ты мне её оставил! Я сказал этой зануде, что сумку тебе сам отдам. Она обиделась, представляешь? Ох уж эти девки!.. Миха, так чё стряслось-то?

Я забросил на плечо лямку, вынул из-под куртки газетный свёрток, отгородил его своим телом от посторонних взглядов.

— Сейчас нет времени объяснять, — сказал я. — Снимай ранец.

Вовчик не стал «чёкать» — выполнил мою просьбу.

— Вот, держи, — сказал я. — Спрячь это к себе в портфель.

Рыжий воровато огляделся, сунул свёрток между учебниками. Щелкнул пряжками. И тут же, снова взглянув по сторонам, обхватил ранец руками, прижал его к груди.

— И никому это не показывай, — сказал я. — Никому не говори, что я тебе дал что-то на хранение. Это важно, Вовчик. Понимаешь?

Вовчик кивнул.

— Спросят — говори: Миха приходил забрать сумку, — напутствовал я конопатого приятеля.

— Ладно, — сказал рыжий.

И шёпотом спросил:

— А чё там, в этой газете-то?

В окно за спиной Вовчика светило солнце — волосы на голове мальчика сверкали, будто в них запутались рыжие искры.

— Там завёрнута плохая штуковина, — сказал я, — которая может испортить жизнь очень хорошему человеку. Тебе не нужно на неё смотреть, Вовчик. Чтобы тоже не вляпаться в неприятности. Не разворачивай газету. И никому её не показывай. Тому человеку несладко придётся, если эту вещь найдут — очень несладко. Но её не найдут: мы ведь с тобой этого не допустим. Ведь так?

Рыжий помотал головой.

— Не найдут, — сказал он. — С фига ли они её найдут у меня в портфеле?

Встряхнул портфелем — пряжки на ранце вновь звякнули.

— Вот и замечательно, — сказал я. — Ты меня очень выручишь. Спасибо тебе. И от меня, и от… имени того человека. Ты настоящий друг, Вовчик.

Я похлопал рыжего по плечу.

Вовчик улыбнулся.

— Ну а теперь иди в класс, — велел я. — После уроков тебя найду. Сколько их у тебя сегодня? Три? Замечательно. Знаю, что ты потом пойдёшь ко мне домой. Но ты дождись меня здесь, сразу после занятий не убегай из школы. Ладно? И не неси этот свёрток к Надежде Сергеевне. Вообще никому о нём не говори. Понял? Вот и замечательно. Я обязательно приду в младший корпус после третьего урока. Слышишь? И заберу у тебя эту вещицу.

Я преспокойно дошёл до кабинета, где у четвёртого «А» по понедельникам проходил классный час. Меня по пути не останавливали ни учителя, ни дежурившие на этажах старшеклассники. Никто не провожал меня любопытным взглядом (сновавшим по школе людям не было никакого дела до неторопливо бредущего по школьным коридорам пионера). В классе на меня тоже не обратили особого внимания. Буднично поздоровались со мной мальчишки (я продолжил Мишину традицию: не пожимал одноклассникам руки), девочки скользнули по мне равнодушными взглядами. Интерес ко мне проявила разве что Света Зотова — понаблюдала за тем, как я брёл мимо доски к своей парте. А обрадовалась моему появлению только Зоя Каховская. Она дождалась, пока я усядусь на своё место, забросала меня вопросами и упрёками.

На Зоины вопросы я ответил универсальным «потом расскажу». Потому что пока не придумал, что именно сообщу своей соседке по парте. О бегстве от математички я не хотел ей рассказывать — и уж тем более, о его причине. Найденный в учительской свёрток косвенно подтвердил сообщение Вовчика о смерти Оксаны Локтевой. И эта новость внесла хаос в мои планы и мысли. «Моему брату вечером позвонили друзья…» — вертелись у меня в голове слова рыжего мальчишки. Я силился понять, что именно Вовчик подразумевал под словом «вечером». «Это до того, как разошлись Надины гости, или после?» Если девятиклассницу всё же убили, то точно не в то же время, как и в… прошлый раз. Сейчас меня больше волновала, не личность совершившего то убийство человека. А есть ли теперь у Виктора Солнцева алиби на то время.

Я вынул из сумки «Аргументы и факты», развернул газету на столешнице парты. Пробежался взглядом по украшенной пометками статье. Порадовался, что в этот раз поленился заучивать текст — лишь пометил в нём интересные цитаты для своего выступления по политинформации. Сегодня я хотел пересказать одноклассникам статью «Глазами очевидца. Две недели в Афганистане». В этом репортаже говорилось о том, что делегация Советского комитета защиты мира совершила двухдневную поездку в Демократическую Республику Афганистан. В её составе был журналист-международник. В своей статье он рассказывал «о жизни, труде и борьбе афганского народа». Мне казалось, что афганская тема покажется детям интересной (пусть она и почти не касалась проходивших на территории этой страны военных действий).

До звонка я прочёл статью ещё раз — освежил в памяти её содержание (прекрасный повод, чтобы отложить объяснения с Каховской). Вполуха слушал Зоино ворчание, скользил взглядом по газетным строкам и рассуждал, почему Мишины приступы дали сбой. Ещё я нахваливал себя за то, что всё же позаботился о папином алиби (надеялся, что «вечером» — это всё же не «в районе полуночи»). И ругал себя за самонадеянность. Не удержался — бросил взгляд на курносый профиль Светы Зотовой. Вспомнил, как доказывал Зое, что наша одноклассница непременно доживёт до зимних соревнований. И тут же покачал головой (будто не согласился с автором газетной статьи), потому что не усомнился в успехе Светиного спасения, и потому что «дело» Зотовой мне виделось «простым и понятным» — в отличие от убийства Оксаны Локтевой.

Примерно за минуту до звонка в кабинет вошла наша классная руководительница. Она вразвалочку направилась к своему столу, рассеянно оглядела притихший при её появлении четвёртый «А». Коснулась взглядом и моего лица… резко остановилась.

— Иванов? — спросила учительница.

Взглянула на меня поверх линз очков.

— Иванов, — подтвердил я.

Разгладил руками газету.

— А тебя там все ищут… — сообщила классная.

Поправила дужки за ушами.

— Кто это: все? — спросил я. — И почему они меня ищут там, если у меня урок здесь?

Женщина задумчиво почесала подбородок, бросила взгляд на дверь — снова взглянула на меня.

— Действительно… — сказала она. — Почему так?

Классная руководительница шагнула было к учительскому столу, но вновь замерла — опять задумалась. Она оглянулась на вход в класс, сняла очки и близоруко сощурила глаза.

Указала на меня рукой.

— А знаешь что, Иванов… — сказала учительница. — Давай-ка мы с тобой прогуляемся к директору и проясним ситуацию. Прямо сейчас. Выясним, что им от тебя понадобилось. А то там дело уже чуть ли не до звонка в милицию дошло…

Она выдержала двухсекундную паузу и добавила:

— А ты тут…

— Тут, — подтвердил я.

Классная взглянула на мою соседку по парте. Нахмурилась, будто вспоминала Зоино имя. Откашлялась, прочищая горло.

— Зоя, Каховская, — сказала классная руководительница. — Начни собрание без меня. Тебе известна сегодняшняя тема — ветераны. Разберите вопрос с шефской помощью ветеранам Великой Отечественной войны. Кто у нас отвечает за тимуровскую деятельность? А за работу с подшефными? Прикиньте, какие мероприятия мы проведём до ноябрьских праздников. Узнай, какие у ребят есть идеи. Запиши все предложения. В конце занятия мне отчитаешься.

Слева от меня тоскливо вздохнула Зоя.

Учительница нахмурилась, взглянула мне в глаза.

— А ты, Иванов, следуй за мной, — сказала классная.

Классная руководительница отконвоировала меня в кабинет директора, хозяин которого встретил нас торжествующим взглядом и скупым приветствием. Главный школьный начальник выбрался из-за стола и неумело изобразил строгого следователя: набросился на меня с расспросами о «происшествии в учительской». Я не без сожаления отбросил идею закатить в кабинете директора истерику и оросить ковер на полу детскими слезами. Решил, что оставлю этот приём на крайний случай: очень уж не хотел возвращать себе подзабытое в этом учебном году Мишино прозвище — Припадочный. Ответил педагогу коротко и чётко — рассказал свою версию случившегося в учительской и задал «справедливые» встречные вопросы, которые, ожидаемо, завели «следствие» в тупик.

Ни директор, ни классная не разъяснили, с какой стати меня заподозрили в краже (математичка всё же обвинила меня в воровстве свёртка). Они смотрели в мои большие «честные» глаза и молчали: обдумывали моё объяснение. А разъяснил я им утреннее происшествие просто: ничего чужого я не брал, а лишь выронил в учительской собственную газету (ту самую — со статьёй, подготовленной для политинформации) и вновь вернул её в свой карман. Газета сейчас лежала в классе, на моей парте — я не возражал против того, что педагоги её «рассмотрят и ощупают». Я заявил, что не имею никакого представления о неком «свёртке», пропавшем со стола в учительской. Спросил, что ценного было завёрнуто в той пропавшей газете, и кто хозяин того потерянного предмета.

Ответов я не дождался.

Директор лишь снова поинтересовался:

— А почему ты убежал?

— Не убежал, а ушёл, — сказал я. — Но… да, я испугался. А вы бы не испугались, если бы на вас вдруг заорала здоровенная тётка?

Не удержался — шмыгнул носом (спасибо Вовчику за науку). Директор и классная переглянулись. Я понял по выражению лиц педагогов, что им понравился мой вариант сегодняшних событий в учительской: он выглядел просто и незамысловато, оставлял меньше вопросов и никому не грозил неприятными последствиями. Главный школьный начальник почесал оставшийся лишь на затылке жиденький островок волос. Будто рыба, беззвучно открыл и закрыл рот. И вскоре вынес вердикт: он перенёс «разбирательство с Ивановым» на ближайшую перемену — когда в учительской соберутся занятые сейчас на занятиях учителя. Я молча пожал плечами. А десять минут спустя всё же рассказал четвёртому «А» классу о поездке делегации Советского комитета защиты мира в Демократическую Республику Афганистан.

На перемене педагоги с интересом осмотрели мои «Аргументы и факты» — все, кто собрался в учительской (в том числе Виктор Егорович Солнцев, директор, математичка). И загалдели, выясняя, та ли это газета, которую они видели утром на столе у стены. Папа и учительница математики решили, что «скорее нет, чем да»: пропавшую газету они вспомнили «свёрнутой», а не в виде почти новенького экземпляра. Прочие же учителя к определённому выводу не пришли — некоторые и вовсе усомнились: «а был ли мальчик». Я снова повторил свой рассказ. Сказал, что случайно задел рукой классный журнал — тот упал на пол. Я выронил «Аргументы и факты» — тут же подобрал их. Потом вздрогнул от резкого крика учительницы математики (математичка после этих моих слов насупилась) и поспешил на урок. Заявил, что «чужих газет у меня нет».

— Да и зачем они мне нужны? — задал я учителям вопрос.

Мне тут же возразили, что, вполне вероятно, пропала не просто газета, а газетный свёрток — возможно, с ценным содержимым.

— А чё там было-то такого ценного? — спросил я, подражая манере своего рыжего приятеля.

Ответ я не получил. Но учителя подхватили мой вопрос — адресовали его друг другу. И вскоре выяснили, что у таинственного свёртка если и был хозяин, то в учительской он сейчас не присутствовал. Педагоги тут же обсудили, когда и откуда мог появиться тот свёрток (или «сложенная в несколько слоёв газета», как предположила учитель музыки) — эта загадка тоже осталась неразгаданной. Вновь обратились за разъяснениями к Виктору Солнцеву и математичке (как к главным свидетелям). Учительница математики стояла на своём: я стащил со стола газетный свёрток. «Или всё же мальчик взял свою же газету?» — уточнил директор. Математичка не ответила, лишь поджала губы и вновь нахмурилась. А вот папа признался, что «в тот момент» отвлёкся: наклонился за свалившимся на пол классным журналом.

— Так может, и свё… газета тоже упала? — предположил директор.

Он вопросительно вскинул жидкие светлые брови.

Взгляды учителей пересеклись на полу (под столом, рядом с которым перед первым уроком сидел учитель физики).

— А потом её кто-то поднял… — сказал я, нарушив тишину. — Но это сделал не я! Потому что меня в то время в этом кабинете уже не было!

К концу перемены директор вынес вердикт, что… «ничего, стоящего внимания милиции» сегодня утром в учительской не произошло. Он объявил, что возобновит «разбирательство по этому эпизоду», если объявится владелец «якобы пропавшего» свёртка. «И вот тогда!..» Директор непонятно кому погрозил пальцем. «Узнаем, что всё же лежало в том свёртке — если что-то там было, конечно. Может, и до звонка в милицию дело дойдёт», — сказал директор. Главный школьный начальник скрестил на груди руки, подчёркнуто строго посмотрел на меня, а потом поочерёдно заглянул в глаза собравшихся в кабинете педагогов. Ответом ему были шепотки в духе «нафиг эту газету», «и без того у нас дел хватает».

И лишь теперь директор запоздало поинтересовался, зачем я приходил утром в учительскую.

— К Виктору Егоровичу, — сказал я. — По личному вопросу.

— Ко мне, — сказал Солнцев.

Он кивнул (подтвердил моё утверждение) и вновь рассеяно взглянул под стол…

На четвёртый урок (на математику) я не пошёл. Воспользовался дурной славой Припадочного — заявил классной, что плохо себя чувствую. «Перенервничал, наверное, — заявил я. — Как бы у меня приступ не случился». Учительница после моих слов взбледнула (вспомнила, наверное, рассказы Мишиной первой учительницы о «припадках» Миши Иванова). Потрогала рукой мой лоб — будто проверила, не кинуло ли меня в жар. Покачала головой. И поспешно избавилась от меня: отправила к школьным медикам (пообещала, что сама «поговорит» с математичкой).

Я с печальным видом убрал тетрадь и учебник в сумку. Снова сказал встревоженной моим поведением Зое Каховской, что «расскажу всё потом». Не пошел вслед за одноклассниками к кабинету математики. Проигнорировал и рекомендацию учительницы: не побрёл в медицинский кабинет. Направился к выходу из школы. Уже во второй раз за сегодняшний день обогнул теплицу (встретил позади неё тех же, что и утром, школьников, тайком вдыхавших табачный дым). Свернул на ведущую к младшему корпусу вымощенную квадратными плитками дорожку.

Вовчик дожидался меня на прежнем месте — у ведущего в старший корпус коридора (я снова нарочно не воспользовался этим путём, чтобы не выдать свой маршрут). Рыжий заметил меня — рванул мне навстречу. Он словно ледокол рассёк толпу низкорослых октябрят, скинул на ходу ранец. Я шагнул ему навстречу и шепнул: «Потом отдашь». Вместе с Вовчиком выбрался на улицу из шумного и душного помещения. Мальчик громким шёпотом отчитался, что сохранил «штуковину», никому её не показывал. Мы с рыжим отошли от школы, отгородились от её корпусов стеной из кустов шиповника.

И лишь тогда я забрал у Вовчика свёрток.

Мельком взглянул на газетный шрифт — точно не «Аргументы и факты».

— Смотрел, что в нём? — спросил я у рыжего.

Вовчик помотал головой.

— Ты чё, Миха?! — сказал он. — Нет, конечно. Ты же не разрешал!

И шёпотом спросил:

— А чё там за штуковина завёрнута?

Всем своим видом рыжий мальчишка намекал, что заслужил узнать правду.

Но я его разочаровал.

— Лучше тебе этого не знать, Вовчик, — сказал я.

Я проводил третьеклассника до Надиного дома. Обычно Вовчик после уроков дожидался меня во дворе (в этом учебном году он не пошёл в группу продлённого дня: с согласия родителей сменил её на посиделки в моей компании). Но сегодня я запустил рыжего в квартиру, а сам в ней не остался. Бросил в своей комнате школьную сумку, сунул за пояс брюк украденный в учительской газетный свёрток (пока не получилось в него заглянуть, подтвердить свои подозрения). Дал рыжему мальчишке задание начистить к моему возвращению картошки. Сунул в карман куртки горсть сушек (в столовую сегодня не ходил) и выскочил за дверь, пообещав Вовчику, что «скоро вернусь».

Ещё в школе я решил, что выброшу свёрток с ножом в реку — чтобы его гарантированно не нашли. Потому что помнил: в прошлый раз орудие убийства не помогло отыскать убийцу девятиклассницы. Напротив, эта находка ввела следствие в заблуждение. Поэтому я сомневался, что в этот раз от окровавленного ножа будет польза, а не вред. Тем более: не представлял, как объясню наличие у меня орудия убийства Оксаны Локтевой — тому же Каховскому, к примеру. Я точно не скажу Юрию Фёдоровичу о связи между учительской и ножом: старший оперуполномоченный Великозаводского УВД и тогда нашёл этому факту не самое оптимальное для меня и моего отца объяснение.

«Нож — в реку», — подумал я.

Вздохнул.

Пробормотал, спускаясь по ступенькам:

— И концы в воду.