Чистенькая жизнь

Нина Горланова КАЗАЧИЙ СУД Рассказ

Похороны инженера назначили на вторник, и весь понедельник прошел в суматохе ожидания: приедет его жена или не приедет? Воздух села, казалось, сгустился от споров. Большинство говорило: нет, нет и нет! Зачем было сбегать отсюда год назад, если не затем, чтобы навсегда. Но иные все-таки уповали на совесть: мол, если жена инженера всю жизнь прожила за его счет, то уж похоронить обязана за свой.

Инженер спокойно лежал в свежем занозистом гробу, не обращая внимания на эту суету и проблемы совести, потому что впервые за много лет был уверен в себе. При жизни он боялся придирок директора совхоза, боялся своей жены, которая «с университетским образованием пропадала в деревне», а когда родилась дочь, то и ее начал побаиваться. Но сейчас он оказался наконец в своем праве: в интересах людей похоронить покойника, и он знал, что свое получит. Враг его — рак легкого — перестал мучить, и хотя за это пришлось заплатить своей жизнью, такая развязка вполне устраивала.

Во вторник, в три часа, все село явилось на панихиду, но и там не утихали споры, так что о покойном думали мало, зато цветов принесли много — заморозков ждали со дня на день, а уж они вытравят все георгины и астры. Когда говорили речи и несли гроб к Донцу, на новое кладбище, все еще оглядывались на дорогу, ведущую к райцентру. Казалось, вот-вот появится жена инженера и закричит на них: «Что вы делаете, некультурные животноводы, нашли кем открыть новое кладбище — моим мужем, не позволю!»

И только Гриша-Шиша (шишка на лбу — факт из его внутриутробной биографии) не оглядывался, не спорил, а говорил, как всегда, стихами:

Часто стихи Гриши-Шиши оказывались пророческими, даже стало обычаем спрашивать у него о пропавших коровах и пропавших мужьях, но на этот раз ему мало кто верил. После похорон приезжать незачем: мебель они год назад увезли, а больше в квартире ничего нет.

Пока гроб опускали и зарывали могилу, мальчишки выловили в речке рака — был он огромен и тих. Гриша-Шиша свистнул — от удивления или еще от чего, только всем показалось, будто рак свистнул. Потом очнулись от наваждения и поспешили обратно — на поминки, в клуб.

Клубное радио было сломано необычно — никак не выключалось, поэтому все чувствовали себя неловко, когда оттуда сладострастно полилось:

— Как прекра-аа-аа-сен этот мир — посмотри-ии-ии…

Но в конце концов закончилась развлекательная программа, народ настроился на торжественный лад, как вдруг синоптики объявили, что по Ростовской области этой ночью ожидаются сильные заморозки. Все разбежались по домам, чтобы успеть убрать из садов и дворов вое то, что не должно замерзнуть. За столом остался один Витя Бондаренко — раздумывать о будущем счастье и вспоминать год, прошедший со дня приезда в это село. Тогда директор совхоза при свидетелях намекнул: если доходишь больного, квартира твоя. Но это легко сказать: «Доходишь!» Витя с такой яростью, словно назло кому-то, стал ухаживать за инженером, что даже рак легкого, и тот отступил. Правда, совсем ненадолго. Теперь квартира принадлежала семье Бондаренко, можно было ехать за женой и детьми, но почему-то это Витю не радовало. Хотя ведь площадь-то немалая: три комнаты, кухня, кладовка, сени, в общем, половина большого совхозного дома да еще участок с фруктовыми деревьями и даже двумя грецкими орехами. Орехи давно-давно посадил инженер, но поскольку расти им было не год и не два, плоды в этом году появились впервые.

Ночью действительно ударил мороз, а в среду выпал обильный снег, который все шел и шел, к четвергу превратился в дождь, лил целый день, в пятницу вся донская земля уже оттаяла, в ночь на субботу расцвели многолетние цветы.

Солнце с утра пульсировало, как заводное, в тени было плюс тридцать, и вообще день начинался странно: дети все как один с необыкновенной охотой убежали в школу, агрономша родила двойню, а в магазине выбросили тушенку. Кроме того, воздух на улице отдавал «Примой» или иной какой-то химической одурью, дикторы радио и телевидения запинались на самых простых словах да еще Гриша-Шиша купил в магазине сапоги. Он пришел, осмотрел ассортимент и приветствовал продавщиц следующими словами:

Продавщицы привычно возмутились, что на букве «б» он всегда медлил, словно колебался в выборе слова, а потом растерялись: тапочки-то у Гриши как новенькие. Он круглый год ходил в комнатных тапочках. На вопрос, зачем сапоги, Гриша отвечал, что могут ноги оттоптать, а больше ничего не пояснил.

В час дня из дома вышел восьмидесятилетний дед Черников. Он всегда брал с собой шашку, на которую опирался, как на трость, но при встрече с кем-нибудь начинал размахивать ею так небрежно, словно в опоре совсем не нуждался, поэтому было принято обращаться к нему с бравым вопросом: «Куда бежишь?» И дед неизменно отвечал: «На кладбище». — «Но ты ведь еще живой?» — «А толку-то!» — восклицал старый казак и шел дальше, уже не размахивая шашкой, а опираясь на нее. Сегодня он в самом деле пошел в сторону нового кладбища, прошел половину пути, как вдруг с автомагистрали на большой скорости вывернули «Жигули» и чуть не сбили его. Дед очумело повернул назад, в село, а машина сбавила скорость и остановилась возле дома инженера. В это время из школы напротив вырвалась орава мальчишек и окружила приехавших плотным кольцом, иные смельчаки стучали по крыше автомобиля портфелями и пинали ногами колеса. Жена инженера, ее зять и дочь — все делали вид, что ничего не происходит. Они вышли из машины, выгрузили вещи. Зять еще доставал разобранную детскую кроватку, а инженерша с дочерью и маленькой внучкой направились в квартиру.

Как только они открыли дверь, в нос им ударил свежий запах химии, да такой мощный, что войти внутрь решилась одна дочь. Глазам ее открылась такая картина: закутанный в цветастый платок мужчина с «Примой» в одной руке и «Дихлофосом» в другой темпераментно выводил на стене направленной струйкой яда: «Смерть кровососам». Судя по всему, этим заклинанием он заканчивал операцию, потому что все обои были мокрыми, с потолка капало, а на полу валялось более десятка пустых баллонов из-под отравляющих веществ. Сухой оказалась лишь миниатюра с бравым казаком Мамаем — он так и не подпустил к себе насекомых, словно напугав их плеткой и горилкой, которую хлестал веками, лучезарно улыбаясь. Отравленных клопов почему-то не было видно, зато человек в платке уже покачивался.

— А где мой папочка? — спросила дочь лицемерным голосом.

Человек в платке обернулся к ней, грозно направил на нее баллоны, потом переспросил:

— Инженер? А они переехали. — После чего он вылил остатки «Примы» на пол, свалился на стул и сделал жест рукой: уходите, не мешайте.

Тут жена инженера, слышавшая все, решительно распахнула дверь:

— Ты у меня пошутишь! — закричала она, зажимая нос. — Я, между прочим, его жена!

— Бывшая.

— Мы не разводились.

— Бог вас развел.

Тут девочка заплакала, инженерша побежала с нею в другие комнаты, но и там нашла только мокрые обои.

Вошел зять с двумя чемоданами в руках и пуховиком под мышкой, поморщился, быстро сориентировался в обстановке и предложил отправиться на совещание в машину. Чемоданы он оставил, а пуховик так и унес обратно. Выходя, вое трое громко кричали насчет того, что квартира принадлежит им — они не выписаны.

Во дворе, кроме мальчишек, забравшихся на ореховые деревья, было уже несколько соседей, в том числе известный красавец и холостяк Вовка Бендега. Со словами: «Суббота, два часа дня, а я как дурак трезвый хожу» — он пошел на инженершу и стал намекать насчет денег, утверждая, что нес гроб полдороги, а погода была ветреная. Жена инженера обозвала его колдырем и спросила, сколько ему надо. Он загнул десятку, на что получил ответ: дескать, это не деньги, деньги начинаются с двадцати пяти рублей. Тут семейство нырнуло в машину, и Вовка остался ни с чем.

— А пошла ты на год! — крикнул он, смакуя новое, привезенное им из райцентра выражение и не замечая, что локтем столкнул деда с шашкой.

Дед возмутился:

— Что за день, понимаешь…

— Понимаешь, когда вынимаешь. Давай сюда! — скомандовал Вовка, забирая шашку и пробуя ее пальцем на предмет годности, — увы, она была безнадежно тупа. Он приказал старику наточить ее, а сам пошел встречать Гришу-Шишу, чтобы удостовериться насчет сапог. Да, тот оказался в сапогах, несмотря на жару, все глядели на него с удивлением, а он как ни в чем не бывало завел светский разговор:

Кто-то возразил ему насчет чтения — жена инженера-де, вон много читала, а когда узнала про рак, собралась и укатила. Зато после похорон тут как тут. Потому что квартира им нужна — три километра от города, конечно, удобно…

— Жена называется — всю жизнь белья в руках не держала, он приходил с работы, она ему стиральную машину в зубы, и все! Раскабанела от безделья.

— А привез ее когда — такая была некунная женщина.

— Разоделась здесь. За что он ее терпел: такая въедливая! Мать…

— Не надо матиться.

— Надо за Витю Бондаренко заступиться! — снова виршами предложил Гриша-Шиша.

А народу уже собралось порядочно, дед Черников сидел у забора и точил свою шашку, время от времени пробуя ногтем степень ее готовности, потом вдруг подошел к пуховику и начал рубать его, но только ткань порвал — пух пружинил, не давался. Он отвел руку и сделал шашкой неторопливое вращательное движение, потом быстрее, наконец — вжик-вжик-вжик — металл засверкал и слился в одно сплошное стальное зеркало.

— Эх, как мой прадед рубил, казачура! — сказал дед, задыхаясь.

Тогда молодой тракторист Игоренок перехватил у деда шашку и одним ударом рассек пуховик надвое. Место разреза было таким ровным, словно разрубили тушу свиньи. Но уже через мгновение пух начал выпучиваться, а тут дети помогли ему, и скоро весь двор оказался в белоснежном покрытии.

— Высший класс джигитовки!

— Никакая не джигитовка. Коня-то нет.

Жена инженера увидала свой рассеченный пуховик, вылетела из машины и прямо в квартиру — вызвать по телефону милицию. Было слышно про некультурных животноводов, которые оскорбляют. За нею прибежали все члены семейства и засели в гостиной ожидать властей. Витя Бондаренко выглядывал то в одно, то в другое окошко и всем своим видом сообщал односельчанам примерно следующее: выселяют, утомляют, обижают. Подошли члены сельсовета и попытались увести нескольких забиячливых мужиков: Вовку Бендегу, Игоренка, Гришу-Шишу. Ничего из этого не вышло, и они удалились, по-свойски упрашивая каждого второго: «Не делать хулигантства».

Однако после их ухода общее волнение стало утихать, послышались разумные предложения, как-то: написать от имени депутатов письмо в суд — с просьбой разобраться. Иные возражали: разберешься с нею, свинотой, жди, она же возвышенность здесь, все остальные скотники, доярки, а у нее образование, она законы знает.

День на глазах стал иссякать, и народ стал склоняться к тому, чтобы расходиться. Почуяв это, Гриша-Шиша вдруг начал кричать на всех мужиков, причем без всякой рифмы.

— Ты чего? Ты чего?! — зашумели все на него.

— Я и должен ругаться, чтобы вы казаками могли оставаться! — ответил он, придя в себя.

Появилась мать агрономши, с утра разродившейся двойней, и принесла манной кашки — для внучки инженера. Вообще старушка довольно ворчливая, сегодня она была счастлива, ласково всех отводила рукой, пробираясь к крылечку и приговаривая: «Ну зачем вы интересуетесь? Чужая семья — потемок». Она забралась на верхнюю ступеньку, оставляя после себя тишину, и в ней — снова вжик-вжик-вжик — полетел-заблестел ковшик с кашкой. Отчетливо прозвучал вздох Бендеги:

— А я колебнулся.

— А я не колебнулся, — ответил Игоренок, бросивший ковш, и его ответ потонул в общем веселом гуле.

Дверь выхватили из петель. Народ ввалился в комнату под давлением задних плавно, как под музыку. Так же плавно подняли на руки испуганную инженершу с зятем, который трепыхался, как пойманный карп. Дочь успела убежать в дальнюю комнату, где спало ее чадо и куда мать агрономши никого не впускала, даже мальчишек. Кто-то увидел, как дочь прыгала из окна, крикнул: «Лови!», ее схватили в охапку и посадили в детскую кроватку, как в клетку. Кто успел собрать кроватку, так и осталось неясным, как и многие другие детали этого вечера.

Игоренок по одному скидывал с крыльца чемоданы, и они ложились под колеса машины. Один стукнулся о землю и лопнул, как орех. Из него вылетели три шляпки, пара босоножек и много-много косметических штучек. Дети посыпались с деревьев и стали расхватывать все и пускать в дело: наводить себе усы и бороды. Они носились по двору, похожие как один на казака Мамая, только без горилки.

Инженерша очнулась, высунулась из машины и закричала:

— Достанется вам квартира, когда рак свистнет.

Рак тут же полетел в воздух, словно кто-то из ребятни специально его крутил до этого в руках. Свист получился такой пронзительный, что небо закрутилось в трубочку, как береста, и снова распрямилось. После этого опять спустилась тишина, и на крыльцо из дома вышла мать агрономши с девочкой на руках. Девочка еще не проснулась. Вслед за ними появился Витя Бондаренко и, довольный, выдохнул:

— Еще бы клопы ушли…

Гриша-Шиша повел руками, и через порог поползли на улицу полчища клопов. Они скатывались по крылечку, народ расступался, а Гриша-Шиша грозно приказал:

«Жигули» в это время отъезжали, инженерша высунулась в окно и тыкала в воздух кулаком, крича:

— Мы еще встретимся!

— Я тебя встрену! — отвечал ей Вовка Бендега.

«Жигули» наддали газу и укатили. Оставшиеся в живых клопы построились повзводно и направились вслед за машиной. Расстояние между ними быстро сокращалось.

А Гриша-Шиша нажал на неиссякаемый запас доброты у матери агрономши:

Она побежала домой, принесла чайник вина, чтобы выпили за ее новорожденных внучат. Витя Бондаренко вынес стаканы и закуску, народ быстро повеселел. Свет из окон бывшей инженерской квартиры падал прямо на ореховые деревья, и о них зашел разговор. Гриша-Шиша поймал слетевший с ветки орех — один из последних — своими огромными ладонями развернул его на две части и достал ядро, похожее на человеческий мозг.

— Самое умное дерево, — загадочно сказал он.

Оказалось, что за это время кто-то еще бегал домой, и народ благословил добытчиков. За новорожденных выпили изрядно, а потом хватило еще принять за инженера. В свое время его не помянули как следует, а теперь — после того, как рассчитались с его женой, все почувствовали себя как бы очистившимися от какой-то давней вины. Ну и само собой запели свои привычные, старинные:

— Помнишь, после армии-то он какой пришел — девки чуть не дрались. Уж фигурка под ним была! Под дочерью-то фигура его.

— Когда трактор с Игоренком перегоняли, под лед ушли, и воспаленье легких случилось у него.

— Не долечился, конечно, даст разве она ему полежать.

— Интересно, рак — переходный по наследственности или нет?

— А может, и заразный!

— Где вот он сейчас, этот рак, который инженера съел?

— Ты спроси, где сам инженер сейчас?

— Да, не может быть так, чтобы весь инженер умер, и от него только грецкий орех остался, который он посадил. Не может быть, чтобы все мысли умерли.

— А рак, он не спрашивает, есть мысли или нет. Понял?

— Не спрашивает, это ясно…

На самом деле все было неясно: осенняя, но почему-то жаркая ночь, веселая песня и печальные такие разговоры, бессвязные воспоминания — все спуталось…

А рак в это время уже подползал к Донцу, облегченно посапывая. Крутой осенний ветер завихрил оставшиеся листья, уронил несколько орехов и задумался.

Жена инженера пыталась возместить себе стоимость пуховика через суд, но следователь обратился к эксперту, кандидату исторических наук. Тот объяснил, что в старину казаки действительно могли разрубать пуховую подушку, но только после специальной долгой выучки.

Да и свидетелей не оказалось.