Что там, за поворотом?

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ, и последняя, в которой мы вместе со славным мальчиком Витей Сметаниным говорим: „До свидания, Жемчужина!“

Неотвратимо приближался день отъезда, день разлуки с Жемчужиной и со всеми, кого здесь встретил и полюбил Витя Сметанин.

Накануне до позднего вечера собирали вещи. Их почему-то образовалось еще больше, чем привезли, хотя съели целый баул продуктов.

Погода за открытой дверью террасы была как все последние дни: срывался дождь, шумел в деревьях порывистый ветер, вспыхивали дальние зарницы.

И вот из этой мокрой тревожной темноты летнего вечера пришла Катя, робко постучала в косяк двери и поманила Витю.

Они вышли на влажное крыльцо, в слабый, неверный свет из террасы.

И Витя увидел, что Катя тихая, грустная, взрослая. И избегает Витиного взгляда.

«Она не хочет, чтобы я уезжал!» — и с ужасом, и с восторгом подумал Витя. И дальше не стал думать — испугался.

— Давай сейчас простимся, — шепотом сказала Катя. — Завтра будет много народа. — Она протянула Вите руку лопаточкой и прошептала: — Ты мне будешь писать?

— Буду, буду! — поспешно ответил Витя.

Катя рванулась к Вите, быстро поцеловала его в щеку и убежала в темноту.

— Катя! Катя!

Никто не ответил.

Витя вернулся на террасу.

— Что, произошло объяснение? — слегка хихикая, спросила мама.

Витя вспыхнул.

— Лида! — возмущенно сказал папа. — Лучше все-таки сначала подумать, а уж потом...

— Скажите! — перебила мама. — Все нервные стали. — Но вдруг изменилась, подошла к Вите: — Ладно, извини, сынуля.

Она хотела потрепать Витю по голове, но мальчик увернулся. Мама, обиженная и раздосадованная, ушла в комнату.

Спать Витя лег поздно, но долго не было сна. Путались мысли...

Он спал и не спал.

Он был в школе, в своем классе с портретом Пушкина над доской, и за широкими окнами по ржаному полю шли комбайны. Илья махал Вите рукой, на меже Пузырь и Зоин отец, Владимир Петрович, хохоча вырывали с корнем молодую березку. «После нас — хоть потоп!» — орал Пузырь. И во сне, а может быть, наяву, Витя совсем не удивился, что Пузырь и Владимир Петрович, внешне такие непохожие, рядом, вместе. «Они — единая сила», — теперь с ужасом понял Витя. И в странном полусне ему стало невыносимо жалко Зою. «Альбатрос» медленно вплывал в пещеру Летучих мышей, и там, в жуткой тьме, пели Пузырь и Владимир Петрович: «В городе Николаеве фарфоровый завод!» Витя вытер простыней лицо, повернулся на бок, застонал.

— Сынок, ты что? — спросила откуда-то мама.

«Это не предательство, не предательство!» — сказал Витя.

Катя провела рукой по его лицу, легко и нежно, Вовка вылезал из ямы, которую он копал, чтобы добраться до другой стороны земли, окно осветилось молнией, стоял над Птахой Каменный солдат. «Эх, дороги... — пели в городской комнате папины фронтовые друзья. — Пыль да ту-уман...» Церковь с прекрасной росписью на стенах живописцев Даниила Зоркого и Аввакума Смерда, будто призрак и укор, стояла на холме. Нет, это была не Вовкина яма, это была могила, и в ней был похоронен Матвей Иванович Гурин... «У него не выдержало сердце», — с невыразимой тоской понял, подумал Витя. И заплакал. Зоя вытерла ему слезы на перроне шумного вокзала. Куда-то уходил поезд. «На юг, к Черному морю», — догадался Витя. «Мужчины не плачут», — сказал где-то невидимый папа.

...Витя лежал с открытыми глазами. Почему-то было душно, не хватало воздуха.

Витя осторожно встал и на цыпочках вышел на крыльцо. Была глубокая ночь, небо беспрерывно озарялось, вздрагивая зарницами, редкие тяжелые капли срывались с неба, стучали по крыше, по листьям деревьев. Летел стремительный свежий ветер над ночной землей, в вспышках зарниц была видна небесная сфера, по которой быстро плыли тяжелые рваные тучи.

Дышалось полной грудью. Сердце глубоко, редко билось. Предчувствие огромного счастья захватило Витю. «Все, все впереди! Вся жизнь...»

Вспыхнула яркая молния, на миг озарив далекий горизонт между деревьями, похожий на поворот звездной дороги, уходящей в Будущее.

«Что там, за поворотом?»

Витя спал совсем мало, но проснулся рано — надо было успеть со всеми проститься.

Он умывался под рукомойником в сенях. Тут было зеркало, зацветшее по краям, которое стояло на старом высоком табурете.

Витя долго рассматривал себя. Из зеркала на Витю смотрел загорелый мальчик, даже брови стали светлыми. Серьезный. И немного незнакомый. Что-то появилось в нем новое, в этом Вите Сметанине.

Пришел притихший Вовка. Вместе позавтракали и побежали к дедушке Игнату.

Дедушка Игнат угостил ребят жареной рыбой и крепким чаем, а Вите сказал:

— Есть в тебе серьезность к жизни. Молодец! Вот так, мил человек, и живи: примечай все со вниманием, не торопись, но и лени волю не давай. Так и придешь к своему огоньку.

— К какому огоньку? — не понял Витя.

— Ну, к жизненному определению. К цели, если по-вашему. Нету, мил друзья, жизни без цели. А это тебе подарок от меня. На память.

И дедушка Игнат протянул Вите крохотного козленка, вырезанного из дерева. Очень потешный был этот козленок, веселый и глупенький.

— Спасибо, — прошептал Витя.

Попрощались за руку, и дедушка Игнат сказал:

— Приезжай к нам на следующее лето.

— А теперь куда? — спросил Вовка, когда они вышли на берег Птахи.

— К Матвею Ивановичу!

Но председателя колхоза «Авангард» не было в правлении — он уехал по дальним бригадам. И Витя оставил Гурину записку:

Дорогой Матвей Иванович!

Мы уезжаем. Не успел с Вами проститься. Спасибо за то, что Вы живете рядом с нами. Я Вас никогда не забуду. На будущее лето я обязательно приеду в Жемчужину.

Виктор Сметанин.

Потом Витя подумал немного и приписал еще:

Я Вас люблю. Берегите себя. Вы всем нам нужны.

Мальчики шли к дому тети Нюры.

«Буду, буду жить, как он!» — ожесточенно, даже яростно думал Витя. «Буду, буду!» — твердил он, как клятву, как молитву, потому что понимал, что жить так трудно. И в то же время прекрасно.

А дома уже ждал «газик». Витю стали ругать, потому что все сроки прошли. И проводы получились суетливые, поспешные.

Неожиданные осложнения возникли из-за Альта: он не хотел возвращаться в город, скулил, вырывался, начал рычать. Пришлось Альту надеть намордник, и только после этого его насильно втолкнули в машину. Альт отчаянно заскулил. А во дворе скулила и визжала привязанная Сильва, вставала на дыбы, ошейник захлестывал ей горло. Собаки не хотели расставаться, и их было очень жалко.

Прощались с Федей, с Вовкой, с бабушкой Нюрой.

Бабушка Нюра вдруг заплакала и сквозь всхлипывания сказала:

— Опять я одна. Опять мой дом пустой...

Она поцеловала Витю в лоб и перекрестила его. Витя ужасно смутился.

— Я вам посылку пришлю, — прошептал он.

Бабушка Нюра горько улыбнулась сквозь слезы.

— Будем дружить всегда? — спросил Вовка.

— Всегда! — сказал Витя, оглядываясь по сторонам: нигде не было Кати.

— Ждем на следующий год, — сказал Федя.

— Я обязательно приеду! — Голос Вити сорвался. — Я не успел поговорить с тобой, Федя, об очень важном. Я напишу... Надо посоветоваться... Я хочу, как ты.

— И я напишу тебе, Витя! Ты настоящий парень. — Федя обнял Витю за плечи.

«Почему она не пришла?»

— До свидания! До свидания! — радостно говорила мама и рассеянно улыбалась. Она в мыслях была уже дома, в своей квартире.

Снова, в который раз, жали друг другу руки, что-то говорили. Отчаянно скулили собаки. Папа и Федя отошли в сторону и о чем-то договаривались. И наконец, поехали.

Через заднее стекло Витя видел толпу провожающих. Все махали им руками. И там не было Кати.

...В это время Катя плакала в зарослях мокрой крапивы за сараем.

Машина свернула за последний дом.

— До свидания, Жемчужина!..

Впереди была мокрая дорога; она поднималась на взгорок, плавным поворотом уходя к горизонту — в Грядущее.

Что там, за поворотом?

...На станцию Рожково приехали под вечер.

Скоро пришла совсем пустая электричка; за открытыми окнами летели поля, перелески, летние сумерки, начался дождь, и в вагон врывался ветер, весь в мелких брызгах; он пах сеном и простором, пах дымком и туманом, лесными тропами и деревенским жильем. И это — Витя теперь знал — был ветер его Родины.

Витя смотрел в окно на далекий смутный горизонт, который несло, качало назад, на первые огни деревень и думал...

Нет, не мог еще Витя Сметанин, теперь уже, можно сказать, четырнадцатилетний мальчик, определить словами то большое и мудрое, что пришло к нему.

А за этот летний месяц Витя постиг то, что постигает каждый человек, которому даны пытливый разум и доброе сердце. Постигает в свой срок. И это — чувство Родины, России, которую в день рождения дарит нам судьба, и мы несем ее в себе по всем дорогам и через все события и грозы. Потому что нет прекрасней той земли, на которой ты впервые увидел солнце, синее небо, зеленое дерево и тревожные любящие глаза матери над твоей колыбелью.

И Витя, славный мальчик, понимал теперь, что на земле его Родины еще много предстоит сделать. Ему и его сверстникам. И в самых простых делах — не в поединке на шпагах и даже не в полете на ракете — понадобятся мужество, упорство, отвага. Чтобы прожить жизнь, похожую на жизнь Матвея Ивановича. Чтобы однажды, когда ты найдешь любимое дело и, выполнив его, отдашь другим, грянул бы такой день — ты, усталый или очень больной, идешь к своим людям, и они бегут к тебе навстречу, и счастьем светятся их лица.

Сложно, все очень сложно в жизни! И наверно, еще не раз Витя будет ошибаться и не знать, как поступить. Вот сейчас... Он приедет домой, и предстоит встреча с Зоей. Но уже все не может быть как раньше. И совсем не из-за отца Зои! Совсем не из-за него! А потому что... Потому что есть Катя. Но разве это объяснишь 3ое? И другим. И даже себе...

Витя прижался лбом к холодному стеклу.

Впереди и с боков надвигались россыпи живых огней.

— Подъезжаем! — сказала мама.

Ничего, Витя. У всех настоящих людей бывает так трудно. Это и есть жизнь. И ты проживешь ее достойно. Ты обязательно увидишь счастливые лица, обращенные к тебе.

Будь и ты счастлив, мальчик!