Чучело белки

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Норман улыбнулся пожилому мужчине и сказал:

— Пожалуйста, вот ваш ключ. С вас десять долларов за двухместный номер.

Жена мужчины открыла сумочку.

— Я заплачу, Гомер, — она положила на стол банкноту и кивнула сама себе. Затем всмотрелась в Нормана, и ее глаза сузились:

— Что-то не так? Вы плохо себя чувствуете?

— Я… Ничего страшного, просто немного устал. Все в порядке. Уже пора закрывать.

— Так рано? Я думала, мотели работают допоздна. А уж по субботам тем более.

— У нас тут не слишком оживленное место. К тому же, уже почти десять.

Почти десять. Скоро будет четыре часа, как… О, Господи!

— Что ж, вам, конечно, виднее. В таком случае: спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

Сейчас они выйдут, и он сможет встать из-за стола, выключить свет, запереть контору. Но сначала он выпьет — хорошенько глотнет разок-другой, потому что подкрепиться было просто необходимо. Теперь не имело значения, опьянеет он или нет. Все было кончено… Или только начиналось.

Норман пил с того момента, как вернулся в мотель из дома, — прикладывался к бутылке регулярно, каждый час. Если бы не это, он не выдержал бы, не смог бы сидеть в конторе, зная, что лежит в доме, прикрытое половиком. Он все оставил в прихожей, не пытаясь ничего перетаскивать: просто загнул и подоткнул края коврика. Крови было много, но она не должна была просочиться сквозь плотную ткань. Кроме того, среди бела дня он больше и не мог ничего сделать.

Теперь, конечно, нужно было возвращаться в дом. Он строго-настрого приказал маме ничего не трогать и был уверен, что она не ослушалась. Странно, как она сразу затихла, сделав свое дело. Она умела собрать волю в кулак и могла совершить все, что угодно — маниакальная фаза, так это, кажется, называется? — но затем будто увядала, и Норману приходилось брать все в свои руки. Он приказал маме идти в свою комнату и не выглядывать в окно. Просто прилечь на кровать и ждать, пока он вернется. И он запер дверь маминой комнаты.

Однако теперь придется снова ее отпирать.

Норман выключил свет в конторе и вышел наружу. На подъездной дорожке стоял «бьюик» мистера Арбогаста. На том самом месте, где мистер Арбогаст его оставил.

А хорошо было бы сесть за руль и уехать. Куда-нибудь далеко-далеко, чтобы никогда не возвращаться. Уехать подальше от мотеля, и от мамы, и от того, что лежало в прихожей под половиком.

В какой-то момент Норман уже был готов поддаться искушению, но это продолжалось лишь мгновение. Затем он пожал плечами. Ничего не получится, уж это-то он точно знал. Ему никогда не уехать достаточно далеко, чтобы почувствовать себя в безопасности. Кроме того, в доме его ждало это. Ждало…

Поэтому он оглядел пустое шоссе, бросил взгляд на номер первый и на номер третий, проверяя, задернуты ли там шторы. Сел в машину мистера Арбогаста и завел ее ключом из связки, которую нашел в его кармане. И поехал к дому, очень медленно и осторожно.

Свет нигде не горел. Мама спала в своей комнате или, может быть, только делала вид, что спит. Норману было все равно. Главное, чтобы мама не мешалась под ногами, пока он со всем не покончит. Он не хотел, чтобы мама смотрела, заставляя его ощущать себя мальчиком. Его ждала взрослая работа. Работа взрослого мужчины.

Только взрослому мужчине было под силу взяться за коврик и оторвать от пола то, что было в него завернуто. Норман стащил сверток вниз по ступенькам и запихнул на заднее сидение машины. Он оказался прав насчет того, что кровь не протечет, — эти старые мохнатые коврики ткались на редкость добротно.

Спустившись по полю к болоту, он отъехал немного в сторону, не удаляясь от берега. Не годилось топить машину поверх той, что уже лежала там. Однако новое место было ничем не хуже прежнего, и Норман воспользовался проверенным методом. Все вышло очень просто, в каком-то смысле. Повторение — мать учения.

Однако смеяться тут было не над чем, шутки были неуместны. Он сидел на пеньке и смотрел, как машина уходит под воду. Казалось бы, «бьюик» более тяжелая машина и должен был утонуть гораздо быстрее, но Норману показалось, что прошел миллион лет. Наконец послышалось противное “чмок”.

Вот и все. Машина навсегда исчезла под водой. Как девушка, как сорок тысяч долларов. Где они у нее лежали? Не в сумочке, конечно, и не в чемодане. Ему следовало проверить — он должен был посмотреть. Но он был не в состоянии что-то искать, даже если бы знал о деньгах. А если бы он и нашел их, еще неизвестно, чем бы все кончилось. Скорее всего он признался бы во всем, едва увидев карточку детектива. Если у человека нечиста совесть, он всегда себя выдает. И это было единственным утешением для Нормана: не он в ответе за все это. О, он прекрасно знал, что означает слово “сообщник”, но, с другой стороны, он был просто обязан защитить маму. При этом вышло, что он защищал и себя самого, но, на самом деле, он думал лишь о маме.

Он медленно пошел по полю. Завтра придется вернуться с машиной и прицепом, чтобы уничтожить новые следы. Однако это не было и вполовину так важно, как другое.

И это другое, в конечном счете, тоже сводилось к тому, как защитить маму.

Норман все продумал и понимал, что от фактов никуда не деться.

Кто-то наверняка приедет по следам детектива.

Иначе просто быть не могло, вот и все. Эта компания — «Как-ее-там Мьючуэл» — ни в коем случае не допустит, чтобы один из ее сотрудников бесследно исчез, она начнет расследование. Детектив, наверное, постоянно сообщал, где находится и куда собирается ехать. И агентство по торговле недвижимостью тоже не успокоится — как-никак, а речь шла о сорока тысячах долларов.

Так что рано или поздно Норману придется отвечать на вопросы. Возможно, через пару дней, а может, и через неделю, как в случае с девушкой, но он знал, что его ждут неприятные моменты. Но на этот раз его не застанут врасплох.

Он все точно рассчитал. Кто бы ни приехал, Норман расскажет свою версию без запинки. Он выучит ее наизусть, прорепетирует несколько раз, чтобы не оговориться, не выдать себя, как сегодня. Никто его не запутает и не запугает — если он заранее будет знать, что говорить. И он уже начал продумывать, какие именно давать ответы, когда придет время.

Девушка останавливалась в его мотеле, да. Он сразу это признает. Но он, естественно, ничего не заподозрил, он ничего не знал до самого приезда мистера Арбогаста неделю спустя. Девушка переночевала и уехала. Он скажет, что они ни о чем не разговаривали, и уж конечно ни за что не признается, что пригласил ее в дом поужинать.

И, наоборот, скажет, что, когда он ответил на все вопросы мистера Арбогаста, того заинтересовало лишь одно: что девушка спрашивала, далеко ли до Чикаго и сумеет ли она добраться туда за день.

Это привлекло внимание мистера Арбогаста, и он тепло поблагодарил Нормана, сел в свою машину и уехал. Точка. Нет, Норман понятия не имел, куда направлялся мистер Арбогаст. Мистер Арбогаст ничего не сказал по этому поводу. Он просто уехал. Когда это было? Вскоре после ужина. В субботу.

Вот и все — констатация фактов и только. Никаких деталей, подробностей, домыслов, которые могли лишь разбудить чьи-нибудь подозрения. Да, какая-то девушка останавливалась на ночь, а утром поехала дальше. Да, неделей позже приехал детектив, искавший эту девушку; он задал несколько вопросов, остался доволен ответами и тоже уехал. Сожалею, но больше ничем не могу помочь.

Норман был уверен, что на этот раз сумеет рассказать все спокойно, без накладок. Потому что ему не придется беспокоиться о маме.

Она больше не будет выглядывать в окно. После того, как он сделает то, что задумал, мамы вообще не будет в доме. Даже если кто-то заявится с этим самым ордером на обыск, мамы ему не найти.

Лучшей защиты не придумать. И не только для него, но, даже в большей степени, для самой мамы. Норман принял решение и непременно его выполнит. Не стоило даже дожидаться утра.

Странно, хотя все уже действительно закончилось, он оставался полностью уверенным в себе. Не то что неделю назад, когда он совсем потерял голову и мечтал только о том, чтобы мама оказалась в доме. Теперь он именно не хотел этого. И уж на этот раз он найдет в себе достаточно самостоятельности, чтобы заявить ей об этом.

Он решительно поднялся на второй этаж и прошел прямо в мамину комнату. Включил свет. Мама лежала в постели, конечно, но не спала — она с самого начала лишь притворялась.

— Норман, где ты был так долго? Я вся изволновалась…

— Ты знаешь, где я был, мама. Не притворяйся.

— Все в порядке?

— Да, конечно, — он сделал глубокий вдох. — Мама, я вынужден попросить, чтобы ты на время отказалась от своей комнаты. На неделю или около того.

— Что такое?

— Я сказал, что вынужден попросить, чтобы ты не спала в этой комнате ближайшую неделю или около того.

— Ты в своем уме? Это моя комната.

— Я знаю. Но я не прошу, чтобы ты покидала ее навсегда. Только на неделю. Или около того.

— Но с какой стати…

— Мама, пожалуйста, выслушай меня и постарайся понять. Сегодня у нас в доме был мужчина.

— Тебе обязательно говорить о таких вещах?

— Да, обязательно — по крайней мере, на этот раз. Потому что рано или поздно этого мужчину начнут разыскивать. И я скажу, что он побывал в мотеле, задал несколько вопросов и уехал.

— Правильно, сынок, именно так ты и должен сказать. И с этим будет покончено.

— Возможно. Я надеюсь на это. Но я не могу рисковать. Может быть, они захотят обыскать дом.

— Пусть обыскивают. Никакого мужчины они здесь не найдут.

— И тебя тоже, — Норман набрал в легкие побольше воздуха и зачастил: — Я не шучу, мама. Это ради твоей же безопасности. Я не могу допустить, чтобы кто-нибудь увидел тебя, как этот детектив сегодня. Я не хочу, чтобы тебе начали задавать вопросы, и ты не хуже меня знаешь почему. Это невозможно, и все. Поэтому безопасней всего для нас обоих сделать так, чтобы тебя тут не было.

— И куда же ты собираешься меня деть? Утопить в болоте?

— Мама…

Она начала смеяться. Звуки, которые она издавала, походили на карканье, и Норман знал, что если она разойдется, ее уже не остановить. Единственным способом предотвратить истерику было перекричать маму в самом начале. Неделю назад Норман ни за что не осмелился бы на это, но сейчас была не прошлая неделя, а сейчас, и все обстояло иначе. Сейчас Норман должен был взглянуть в лицо правде. Мама была не просто больна: она была психопаткой, и очень опасной к тому же. Ее следовало держать под строгим надзором, и он твердо решил обеспечить этот надзор.

— Замолчи! — рявкнул он, и карканье стихло. — Извини, — сказал он уже мягче, — но ты должна выслушать меня. Я все продумал. Я спрячу тебя во фруктовом погребе.

— В погребе? Но я не могу жить…

— Можешь. И будешь. Тебе придется. Я позабочусь о том, чтобы ты ни в чем не нуждалась: там есть свет, и я могу поставить кушетку…

— Но я не хочу!

— Мама, я не спрашиваю, хочешь ли ты. Я приказываю. Ты будешь жить во фруктовом погребе до тех пор пока я не решу, что ты можешь вернуться в свою комнату. И я повешу на стену индейский плед, чтобы дверь не была на виду. Даже если кто-нибудь спустится в подвал, он ничего не заметит. Только так мы и сможем обеспечить твою безопасность.

— Норман, я отказываюсь даже обсуждать подобные глупости. Я шагу не сделаю из этой комнаты.

— Тогда мне придется отнести тебя.

— Норман, ты не посмеешь…

Но он посмел. В конце концов ему пришлось выполнить свою угрозу. Он поднял маму с постели и понес вниз, и она оказалась легкой, как перышко, — куда легче мистера Арбогаста, — и пахло от нее не табачным перегаром, а духами. Мама была слишком ошеломлена, чтобы оказывать сопротивление, и лишь немного поскуливала. Нормана поразила простота, с которой ему все удалось. Главное было твердо решиться. Господи, да его мама была просто старой больной женщиной. Какая же она хрупкая, бедняжка. Ему, в действительности, вовсе незачем было бояться ее. Да что там, теперь она боялась его. Да, боялась, точно. Потому что, пока Норман нес ее, она ни разу не назвала его “сынком”.

— Я поставлю тебе кушетку, — сказал он. — И тут есть ночной горшок…

— Норман, как ты можешь произносить такие слова? — на мгновение она вспыхнула совсем по-прежнему, но тут же снова затихла. Норман удобно устроил ее, принес одеяла, повесил штору на небольшое вентиляционное окошко. Мама опять начала скулить — даже не скулить, а бормотать что-то про себя.

— Тут как в тюрьме, — сказала она наконец. — Ты хочешь, чтобы я сидела в тюрьме. Ты больше не любишь меня, Норман, не любишь, иначе не поступал бы со мной так.

— Знаешь, где бы ты сейчас была, если бы я не любил тебя? — он не хотел произносить этих страшных слов, но понимал, что они необходимы: — В институте судебной психиатрии, вот где.

Норман выключил свет. Он не был уверен, слышала ли мама, что он сказал, а если слышала, то дошли ли до нее его слова.

По-видимому, она все же поняла. Потому что когда он закрывал за собой дверь, мама ответила. Ее голос прозвучал обманчиво тихо и спокойно, однако мамины слова глубоко врезались в сознание Нормана. Глубже, чем бритва в горло мистера Арбогаста.

— Да, Норман, наверное, ты прав. Там я, скорее всего, сейчас и была бы. Только я оказалась бы там не одна.

Норман изо всех сил хлопнул дверью, запер ее и отвернулся. Когда он торопливо поднимался по ступеням, ему показалось — полной уверенности у него не было, но ему все же показалось, — что в темноте раздается тихий и довольный мамин смех.