Чучело белки

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

На то, чтобы извлечь тела и машины из болота, ушла неделя. Полицейским пришлось позаимствовать в дорожной службе округа землечерпалку и автокран, но в конце концов они справились с задачей. Деньги тоже нашли, они так и лежали в бардачке. Как ни странно, банкноты идеально сохранились, даже ничуть не подмокли.

Приблизительно в то же время, когда заканчивалась полицейская болотная эпопея, в Оклахоме задержали бандитов, ограбивших банк в Фултоне, но репортаж об этом не занял и четверти колонки в фейрвейлской «Уикли геральд» — почти вся первая страница газеты повествовала о деле Бейтса. Сенсацию сразу подхватили Ассошиэйтид Пресс, и Юнайтид Пресс, и даже национальное телевидение. В некоторых репортажах проводились параллели с делом Гейна, нашумевшим несколько лет назад на севере страны. Журналисты сознательно нагнетали обстановку вокруг “дома ужасов” и лезли из кожи, пытаясь доказать, что Норман Бейтс систематически, долгие годы убивал постояльцев своего мотеля. Они требовали проведения тщательного расследования всех случаев необъясненных исчезновений, зарегистрированных в округе, а также предлагали полностью осушить болото — с целью поиска новых трупов.

Понятно, что расходы по такому проекту пришлось бы нести не им.

Шериф Чамберс дал несколько интервью, и некоторые из них напечатали полностью, а два — даже с фотографиями. Он пообещал тщательно изучить все аспекты дела. Окружной прокурор требовал скорейшего начала судебного разбирательства (в сентябре предстояли первичные выборы) и ни в малейшей степени не препятствовал устному и печатному распространению слухов, изображавших Нормана Бейтса виновным в каннибализме, сатанизме, кровосмешении и некрофилии.

В действительности, прокурор даже ни разу не побеседовал с Бейтсом, который находился на обследовании в Институте судебной психиатрии.

Не видели Нормана и газетчики, что, впрочем, совершенно не мешало им в их работе. Буквально через пару дней стало очевидно, что фактически все население Фейрвейла — не говоря уж о прилегавших к городу южных районах округа — находилось в деловых или близких отношениях с Норманом Бейтсом. Некоторые «ходили с ним в школу» и еще тогда замечали «что-то странное в его поведении». Очень многие посещали его мотель и свидетельствовали, что Бейтс «всегда вызывал у них подозрения». Кое-кто помнил мать Нормана и Джо Консадайна и, естественно, «с самого начала сомневался в этой истории с липовым двойным самоубийством». Впрочем, пикантные подробности двадцатилетней давности казались просто скучными по сравнению с новейшими разоблачениями.

Мотель, конечно, закрыли, и, в каком-то смысле, об этом можно было пожалеть, поскольку к нему стекались бесконечные вереницы автотуристов, страдавших нездоровым любопытством. Очень вероятно, что многие из них пожелали бы снять номер, а небольшое увеличение платы за постой с лихвой компенсировало бы расходы на белье и полотенца, которые, несомненно, расхитили бы на сувениры. Однако дорожная полиция не пропускала любителей острых ощущений, взяв под охрану и мотель, и недвижимость на холме за ним.

Бум коснулся и скобяного магазина: позднее Боб Саммерфильд доложил Сэму, что выручка в те дни заметно возросла. Всем любопытным, естественно, хотелось побеседовать с Сэмом, но тот провел часть недели в Форт Уорте с Лайлой, а затем отправился в Институт судебной психиатрии, где три известных медика занимались изучением личности Нормана Бейтса.

Однако определенный ответ доктора Николаса Штайнера, председателя комиссии, Сэму удалось получить лишь через десять дней.

Содержание беседы с психиатром он изложил Лайле на следующей неделе, когда девушка вернулась из Форт Уорта. Разговор проходил в гостинице, в которой остановилась Лайла. Поначалу Сэм старался быть немногословным, но она потребовала, чтобы он ничего не опускал.

— По-видимому, мы никогда не узнаем всего, — сказал Сэм, — а в отношении мотивов можно наверняка утверждать, что мы останемся на стадии предположений. Сначала Бейтса держали под транквилизаторами, но и после того, как его организм полностью от них избавился, еще никому не удалось разговорить его. Штайнер утверждает, что лишь ему одному удалось наладить с пациентом какое-то подобие контакта, однако в последние дни состояние Бейтса ухудшилось. Штайнер говорил что-то о параллелелизме сознания, диссоциации, фугах и прочем в таком же роде, но я почти ничего не понял.

— Упрощенно, дело обстоит следующим образом, насколько удалось выяснить Штайнеру. Психика Бейтса расстроилась еще в детстве, задолго до смерти матери. Несомненно, он и его мать были очень близки, и она, судя по всему, полностью доминировала, беспощадно подавляла сына. Заходили ли их отношения дальше, доктор Штайнер не знает, однако он подозревает, что Норман очень рано стал скрытым трансвеститом. Ты знаешь, кто такие трансвеститы?

Лайла кивнула.

— Мужчины, которые переодеваются женщинами, и наоборот. Правильно?

— Не совсем. Доктор Штайнер объяснил, что проблема гораздо сложнее и глубже. Трансвеститы совсем не обязательно гомосексуалы, но они очень сильно идентифицируют себя с представителями противоположного пола. Норман стремился быть похожим на свою мать, и одновременно страстно желал, чтобы она стала неотъемлемой частью его самого.

Сэм прикурил сигарету.

— Я пропускаю школьные годы и то, как Бейтса не взяли в армию. Приблизительно к этому времени — Норману тогда было около девятнадцати — мать окончательно решила, что он не приспособлен к самостоятельной жизни. Возможно, она сознательно мешала ему взрослеть — приходится лишь догадываться, в какой степени она ответственна за то, что произошло с ее сыном. Наверное, примерно в это же время он заинтересовался оккультизмом и тому подобным. И именно тогда в жизни Нормана и его матери появился Джо Консадайн.

— Штайнер не сумел убедить Бейтса рассказать о Консадайне: даже сейчас, двадцать лет спустя, ненависть Нормана настолько велика, что он впадает в бешенство при одном упоминании этого имени. Но, побеседовав с шерифом и просмотрев старые газеты, Штайнер сумел восстановить примерную картину того, что должно было произойти.

К моменту встречи с матерью Нормана Консадайну было тридцать девять лет. Миссис Бейтс, если верить знавшим ее людям, была худосочной, рано поседевшей женщиной, однако когда от нее сбежал муж, она стала единоличной владелицей довольно большого участка плодородной земли. Ферма приносила неплохой доход, и хотя миссис Бейтс приходилось платить солидное жалование супружеской чете, обрабатывавшей землю, на ее долю тоже оставалось немало. Консадайн принялся ухаживать за нею. Ему пришлось нелегко: насколько я понял, с той поры, как муж бросил миссис Бейтс с грудным ребенком, она люто возненавидела мужчин, и это, если верить доктору Шнайдеру, явилось одним из факторов, испортивших ее отношения с сыном. Но вернемся к Консадайну. В конце концов ему все же удалось смягчить сердце миссис Бейтс. Это он придумал продать большую часть земли, а на вырученные деньги построить мотель — в то время основное шоссе еще проходило мимо дома Бейтсов, и дело обещало быть прибыльным.

По-видимому, Норман не возражал. Мотель возвели очень быстро и первые три месяца Норман и его мать обслуживали клиентов вдвоем. И лишь после этого мать сообщила сыну, что она и Консадайн собираются пожениться.

— И от этого он свихнулся? — спросила Лайла.

Сэм затушил сигарету, тщательно вдавив ее в пепельницу. Это дало ему возможность отвечать, не глядя на Лайлу.

— Не совсем, судя по тому, что выяснил доктор Штайнер. Похоже, о предстоящей свадьбе было объявлено при довольно неприятных обстоятельствах. Норман случайно зашел в спальню матери и застал ее в постели с Консадайном. Трудно сказать, подействовал ли шок сразу или позднее — задержки иногда бывают довольно значительные, — но конечный результат нам известен. Норман Бейтс отравил свою мать и Консадайна стрихнином. Подсыпал им в кофе крысиный яд. По-видимому, он дождался какого-то торжественного случая, потому что стол, по свидетельству шерифа, был накрыт по-праздничному, а в кофе было добавлено бренди. Оно помогло замаскировать вкус яда.

— Какой ужас! — Лайла содрогнулась.

— Судя по тому, что мне рассказали, их смерть была ужасна. Жертва отравления стрихнином долго корчится в страшных судорогах и конвульсиях, все это время оставаясь в полном сознании. Смерть обычно наступает от асфиксии, вызванной затвердением грудных мышц. Норман, по-видимому, наблюдал за тем, как умирали его мать и будущий отчим, и не выдержал.

Доктор Штайнер считает, что психический срыв произошел, когда Норман писал якобы предсмертную записку. Изготовить ее он решил заранее, поскольку в совершенстве владел почерком матери. Он даже изобрел вполне сносный мотив для их самоубийства: байку о беременности матери и о прежней семье Консадайна на западном побережье, где его знали под другим именем. Доктор Штайнер говорит, что стиль записки должен был сразу возбудить подозрения полиции, но никто ничего не заметил. И никто не понял, что, в действительности, произошло с Норманом после того, как он кончил писать и позвонил шерифу.

В то время все считали, что он впал в истерическое состояние, вызванное страшным шоком. Никто даже не подозревал, что пока Норман писал эту записку, он изменился. Осознав, что уже ничего не поправить, он вдруг обнаружил, что не в силах примириться с потерей матери. И, выводя строчки, адресованные самому себе, он, в буквальном смысле слова, изменил свое сознание. Норман — или часть его — стал собственной матерью.

Доктор Штайнер утверждает, что подобное происходит куда чаще, чем принято считать, а особенно большая опасность грозит людям, чья психика и раньше не отличалась стабильностью, как в случае с Норманом Бейтсом. Обрушившееся на него горе запустило цепную реакцию. Однако окружающие ожидали от него проявлений скорби, и поэтому никому даже не пришло в голову что-то заподозрить. К тому времени, как Нормана выпустили из больницы, и его мать, и Джо Консадайн давно покоились в земле.

— А потом он ее выкопал? — Лайла нахмурилась.

— Судя по всему, это произошло не позднее, чем через несколько месяцев. Бейтс увлекался таксидермией и поэтому хорошо знал, что делать.

— Но я все-таки не понимаю. Если он считал себя собственной матерью, то каким образом…

— Все не так просто. По словам Штайнера, к этому моменту Бейтса уже следовало считать расщепленной личностью по меньшей мере с тремя основными компонентами. В нем продолжал жить Норман, маленький мальчик, остро нуждавшийся в своей матери и ненавидевший всех, пытавшихся встать между ними. Вторым компонентом была Норма — мать, смерть которой необходимо было предотвратить. Третью составляющую условно можно назвать нормальной — это взрослый Норман Бейтс, которому приходилось вести повседневную жизнь и скрывать от внешнего мира существование остальных субличностей. Вполне естественно, они не были строго разграничены, а многие элементы являлись общими для двух или даже для всех трех составляющих. Доктор Штайнер назвал эту противоестественную смесь “Нечестивой Троицей”.

Тем не менее, взрослый Норман Бейтс сумел в достаточной мере сохранить контроль над своим поведением и был выписан из больницы. Он вернулся домой и снова начал работать в мотеле, однако нагрузка на его психику непрерывно возрастала. Тяжелее всего Бейтс — нормальный — переносил личную ответственность за смерть матери. Ему уже мало было сохранять в неприкосновенности ее комнату, теперь он хотел сохранить саму мать — физически, — чтобы иллюзия ее присутствия во плоти помогла ему преодолеть комплекс вины.

Поэтому он и вернул мать в дом — реально выкопал из могилы, сообщив ей некое жуткое подобие жизни. Каждый вечер он укладывал ее в постель, а по утрам одевал и спускал в гостиную. Совершенно естественно, он скрывал это от посторонних, и притом весьма удачно. Арбогаст, подъезжая к мотелю, заметил женскую фигуру у окна, но это случилось впервые за долгие годы.

— Выходит, это вовсе не “дом ужасов”, — тихо сказала Лайла. — На самом деле, ужасы таились в голове у Нормана.

— Штайнер говорит, что поведение Бейтса сильно напоминает общение чревовещателя со своим манекеном. По-видимому, мать и мальчик Норман часто разговаривали друг с другом, вели самые настоящие беседы. А взрослому Норману оставалось только каким-то образом рационализировать ситуацию. Он успешно скрывал свое помешательство от окружающих, но, кто знает, что он воображал на самом деле? Он увлекался оккультизмом и метафизикой и, возможно, верил в спиритизм не менее твердо, чем в чудодейственную сохраняющую силу таксидермии. К тому же, он не мог уничтожить или отторгнуть остальные компоненты своей личности, не отторгая и не уничтожая самого себя. Ему приходилось вести три жизни одновременно.

И, самое удивительное, это ему вполне удавалось, пока…

Сэм умолк, но Лайла закончила фразу за него:

— Пока не появилась Мэри. Ее приезд что-то разладил, и он убил ее.

— Это сделала мать, — сказал Сэм. — Твою сестру убила Норма. Невозможно в деталях восстановить картину случившегося, но доктор Штайнер уверен, что личность матери становилась доминирующей в кризисных ситуациях. В тот день Норман напился до бесчувствия, и его действиями начала управлять она. Он переоделся в ее платье — полностью утратив волю и память, конечно, — а когда все было кончено, спрятал ее чучело и уничтожил улики, поскольку считал, что настоящий убийца — его мать, защищать которую — его сыновний долг.

— Значит, Штайнер уверен, что Бейтс невменяем?

— Боюсь, что да. Он собирается рекомендовать, чтобы Нормана поместили в государственную психиатрическую клинику. Возможно, на весь остаток жизни.

— То есть, суда не будет?

— Именно к этому я и веду. Да, никакого суда не будет, — Сэм тяжело вздохнул. — Я понимаю, что это значит для тебя…

— Я рада, — медленно сказала Лайла. — Так лучше. Как странно все вышло: мы даже не догадывались об истине — просто тыкались в разные стороны, как слепые котята. Если мы что-то и сделали правильно, то по неправильным причинам. А теперь я не могу даже ненавидеть Бейтса. Он пострадал больше, чем все остальные. В каком-то смысле, я даже в состоянии его понять. В каждом из нас таится куда больше зерен безумия, чем ему хотелось бы думать.

Сэм поднялся на ноги, и Лайла проводила его до двери.

— Как бы то ни было, все кончено, — сказала она, — и я попытаюсь забыть. Обо всем, что произошло.

— Обо всем? — тихо спросил Сэм. Но при этом он не посмотрел на нее.

И этим все закончилось.

Или почти закончилось.