Чудно узорочье твое (СИ)

Глава ХХХII Бой

Зима наступила. Год прошел. Данила выполнил обещание, пора было уходить. Оставалось сказать об этом отцу.

Работать Данила подвязался в новостроящемся Васильевском монастыре, туда ходили и трудники, и иноки на подмогу. Умелый каменщик легко освоил плотницкое дело, резьбу по дереву. Что-то простое он мог мастерить и раньше, но камень ему нравился больше — побороть сопротивление твердыни, точно ударить, выверяя силу, отсечь лишнее — целое искусство. Дерево же было податливым, даже ласковым, прощало мелкие ошибки, вот только занозы вгоняло глубоко, от сурового камня такой обиды не получить. Но нынче отчего-то тянуло вдохнуть аромат свежей стружки, добиться гладкости завитка, подогнать стык так, чтоб глаз не уловил.

Данила навел порядок, вымел опилки, убрал инструмент, обвел келью придирчивым взглядом и уселся на лавку, ждать Вольгу. Тот влетел неожиданно резвым шагом, как в былые времена в миру.

— Лето минуло, ступай в Булгар, — медленно проговорил Даниле, и, выхватив бересту, нацарапал: «Ступай в Булгар».

Данила опешил, он ждал, что Вольга начнет придумывать какие-то отговорки, чтобы удержать названного сына, — попросит побыть до Рождества, подсобить с иконостасом.

— Сбирайся, я начерчу, где сподручней пробираться, — продолжал писать Вольга, — по Нерли не ходи, вот здесь леском к Клязьме выйдешь, — прочертил он ножом линию, — и к Гороховцу иди.

Нервные движения, лишняя суета, не желание смотреть в очи — показались Даниле подозрительными.

— О-о? — промычал он. «Что произошло?» — не мог не понять отец.

— Пора отпустить тебя, негоже силком держать, ступай, Данила, — похлопал сына по спине Вольга.

Ну, уж нет, что-то здесь не ладно! Данила кивнул и выбежал на двор. Он не слышал колокольного звона, но видел, как отчаянно раскачивает веревку звонарь, отчего язык порывисто ударяет то об один железный бок, то о другой. И волна пришедшего в движение воздуха бьет в грудь, Данила не слышит звук, он его чувствует, и это не радостный перезвон, не торжественный призыв, то сама беда стучится в ворота.

— О-о? — дернул он за рукав одного из иноков.

Тот что-то торопливо начал объяснять, но так частил, что Данила не смог ничего разобрать. Беда? Какая беда? Что происходит? Никогда еще так остро он не ощущал себя беспомощным калекой. Вокруг него происходила суета, все пришло в движение. Худощавый игумен читал молитву, время от времени осеняя братию распятием. Кто-то из монахов тащил из поварни котлы, на снегу раскладывали топоры, вилы и ухваты. Откуда-то появились сулицы[1] и копья.

Данилу кто-то дернул за плечо. Он развернулся. За ним стоял Вольга:

— Уходи, сейчас уходи!

Данила отрицательно покачал головой.

— О-о⁈ — со злостью промычал он в лицо отцу.

— Владимир в осаде. Поганые сюда идут, скоро здесь будут. Уходи, сейчас уходи, нам уж не помочь, а у тебя свой обет. Матери обет ступай исполнять.

— А-аев⁈ «А Юрьев⁈»

— Мы первые, потом Юрьев.

Потом Юрьев! Суздаль и Владимир падут, Юрьеву несдобровать. Значит здесь надобно ворога остановить, чтобы к родному граду не прошел, чтобы к ней не дошел.

— Т-ту ыть э, — простонал Данила, сжимая кулаки. «Тут быть мне!» — кричало его сердце.

И Вольга больше не стал уговаривать.

Вооружившись, кто чем смог, братия побежала к граду, чтобы встать рядом с ратными на стены златоверхого Суздаля. Плечи Данилы тянула нацепленная на него Вольгой броня[2], прикрытая легким кожухом. «Я не воин, тебе нужней», — жестами пытался показать Данила, но Вольга наотрез отказался сам облачаться в доспех. Он собирался умирать налегке, только руку оттягивал успевший истосковаться по сечам меч. Даниле с топором было ловчее. Дрался он редко, ежели совсем уж допекут, но сейчас дышать мешало ощущение разверзающейся пропасти, и мирный каменщик готовился вступить в бой на ее краю. Доведется ли убивать, он не ведал, может, сразит первая шальная стрела, но умирать был готов.

Горожане исповедовались и причастились, надели лучшие одежды, жаль бани натопить не успели, ну да ничего, кровь смоет пот и грехи. На стенах городни под крышей заборола было тихо, и только от дыхания защитников поднимался пар. Дружинных ратных было немного, готовились защищать град в основном посадский люд и монахи окрестных монастырей. Баб и детишек вывезти не успели, до леса далеко, а на горизонте уже видна была разливающаяся черная река степняков. Эта река была так широка, что каждый из защитников понял — надеяться можно только на чудо.

Приступ начался сходу, с тучи пылающих стрел, обрушившихся на крышу и волоковые оконца заборола. Кое-где дерево сразу занялось от пропитанных смолой наконечников, зловеще потянуло черным дымом.

— Не высовываться! — орал тысяцкий, оббегая прясла. — Ждать!

— Ждать, — проговорил для Данилы приказ Вольга.

Ну, это и понятно, следовало беречь и стрелы, и сулицы, и даже припасенные дубовые колоды.

Ворота успели укрепить бревнами, ожидая попыток пролома, приготовили крючья, отбрасывать осадные лестницы, как это бывало не раз, но сами враги на стены не полезли, подогнав по льду Каменки массивные пороки, они начали забрасывать защитников камнями. Камень — давний друг Данилы — теперь, вылетая из адских махин, неумолимо разрушал город. Дерево не могло противостоять камню. Защитники попытались метать вниз бревна, но особого вреда нападавшим не причинили.

Тысяцкий яростно размахивал руками, наверное, снова призывая ждать. Большой камень, разрывая воздух, ударил по столбу заборола, в паре локтей от Данилы, Вольга успел дернуть сына на себя, оба пригнулись. Крыша обвалилась, поднимая пыль и хлопья не успевшего слежаться снега. Надобно было выбираться из-под завала. Данила ногами ощутил, что пол шатается. Это, забросав ров хворостом, прикрываясь щитами от суздальских стрел и копий, нападавшие на вал вкатили тараны. Мощными ударами те стали крошить дубовые стены.

Защитники, надрываясь, потащили бревна, чтобы скинуть вниз и нанести урон деревянным чудищам. Туда же понесли котлы с кипящим варевом. От ударов, сотрясающих стены, один из котлов опрокинулся, едва не обварив своих.

— Проломили! В рукопашную! — потряс Вольга Данилу. — Меня держись.

Внизу уже скакали конные-чужаки и бежали люди в невиданных доспехах. Бой перекинулся на городские улицы. Не пригодившимися при штурме крюками теперь суздальцы орудовали, стаскивая ворогов с коней. Степняки яростно отбивались, размахивая саблями.

Данила с Вольгой слетели с городни. Вольга первым кинулся в гущу драки. Он был умелым воином. Меч в его руке плясал мудреный танец. Жаль, что он не научил так ловко работать оружием сына. Данила отбивался топориком как мог, пока не сумев нанести ни одного точного удара. Вольга успевал за двоих.

— Туда, — толкнул он Данилу к узкой улочке.

Защитники постепенно отходили к детинцу. Город пылал, забивая легкие удушливым дымом. Наперерез малому отряду, в котором пробивались и Вольга с Данилой, вылетели всадники — один, два, три… Закипел новый бой. Один из нападавших направил коня прямо на Данилу, тот отпрянул, а потом отчаянно прыгнул на всадника, хватая его за ногу. Взмах тяжелой сабли должен был разрубить каменщика пополам, но Данила успел подставить топор, это смягчило удар, и сабля лишь скользнула по голове, сбивая шапку и рассекая кожу на лбу. Кровь залила левый глаз. Данила крепче дернул чужой сапог, всадник полетел вниз. Надо рубить, довершая начатое, но Данила замялся, он никак не мог ударить по живой плоти. Его заминки хватило для ловкого всадника, степняк хищным барсом вскочил на ноги, снова размахиваясь. И тут подоспел Вольга, оттолкнув Данилу к высокому забору, он отточенным взмахом рассек противника. Враг рухнул снопом. Но и Вольга, вскинув руки, схватился за живот, под его пальцами быстро разливалось алое пятно. Новый верховой враг пронзил копьем не защищенное броней тело насквозь.

— Атте[3]! — вылетело из груди Данилы. — Атте, — разорвала бытие память.

Поразивший Вольгу всадник удивленно вскинул брови, словно понял. Данила, издавая отчаянный крик ярости и боли, пошел в свою последнюю атаку. Но дойти до врага он не успел, лошадь ударила его в грудь копытом, Данила отлетел к забору, ударяясь затылком. Белый день погас и наступила темнота.

[1] Сулица — короткое копье.

[2] Броня — здесь кольчуга.

[3] Атте — отец.