Чудно узорочье твое (СИ)

Глава XXXIX Исповедь

Ведро с глухим плюхом упало в колодец, зачерпнуло воды, Зорька заработала воротом, поднимая ношу, перелила водицу в кадку и понесла через соборную площадь к Георгию. Это был уже привычный ритуал. Каждый вечер, при последних лучах заката, она приходила отмывать каменные стены. И пусть от усталости дневной суеты ломило поясницу и, казалось, тянуло каждую жилку, Зорька все равно упрямо шла к храму. Иногда ей помогали люди — вставали рядом с мокрой ветошью в руках, сбивали леса, чтобы можно было забраться повыше, а иной раз, как сегодня, она приходила одна. Так даже лучше, можно побыть наедине с собой и тишиной теплого вечера.

«Вот отмою Георгия и уйду в монастырь», — обмолвилась Зорька Неждане. «В какой монастырь ты пойдешь? Все погорело. Нет их больше, монастырей тех». «Сегодня нет, а завтра возродятся». «Давай лучше мы тебе мужа найдем. Гиршу моего попрошу, он присмотрит. Нешто из-за лица переживаешь? Ну, и пусть рубец остался, затянется, уж и не так алеет, зато ты работящая, заботливая. Набегут женихи, еще и выбирать станем…» Нежка что-то говорила и говорила, Зорька лишь улыбалась, решение уже принято, чай, и она может быть упертой.

Нежка слыла теперь удатной[1] бабой, виданное ли дело — и деток сберегла, и муж с окаянной Сити вместе с князем воротился. Брат его старший убит, тело где-то средь северных лесов лежит. Князь новгородский Ярослав обещался честь по чести павших схоронить, да выполнит ли обещание? А вот среднего Григория Бог сберег, теперь при князе ходит. Ближние княжьи кмети — кто под Коломной сгинул, кто в последнем бою полег, меньшие отроки их место заняли. И пускай княжий терем, больше похожий на посадскую избу, и на два венца не поднялся от земли, а люди Святослава, как и сам князь, ютились в шатрах да землянках, все ж хотелось верить в лучшее. И от того Нежка и Зорьке желала бабьей доли при добром муже. Да и Гирша всячески угождал снохе, называя сестрою, благодарным умел быть — и за погребение Кирши не в общей скуделице, а на погосте в родовом углу, и за спасение в лесу семьи, Нежка ему нашептала, как боролась Зорька за Любавушку.

Словом, все ничего, живи среди добрых к тебе людей, а только перегорело внутри, одно пепелище осталось, пусто да тоскливо, хоть вой, и лишь у каменной стены становилось легче. Вот так дотронешься рукой, камень за день солнцем напитался, теплый, ласковый, сквозь ладони радость бытия возвращает, а птахи резные да китоврасы, да сирены дивные — сказы свои бают, шепчут — работай и унывать не смей, нешто можно среди такого чуда дивного унывать?

Зорька приторочила ветошь к поясу, поддела подол, чтобы ловчее карабкаться по лесам наверх, перехватила рукоять кадки и замерла у деревянной ступени. Под лесами прямо на траве, прислонившись спиной к своему храму сидел князь Святослав. Один, погруженный в себя. Зорька растерялась, что дальше, поклониться и карабкаться наверх или тихо отойти, чтоб не мешаться?

— Дай тряпицу, — поднялся князь. — Тоже хочу потрудиться.

Зорька омочила ветошь в кадке и протянула Святославу. Он забрал и тряпку, и кадку, влез на леса и принялся тереть цветочный узор. Зорька следила за его размашистыми неуклюжими движениями.

— А я тебя помню. Ты Немко Булгарину еду носила, верно? — бросил он ей. — Скучаешь?

В горле застрял комок.

— Д-да, — призналась она.

— Я тоже скучал… крепко скучал, а теперь еще хуже. Я ведь был в Суздале… там, где Суздаль прежде был. Все выгорело, хуже, чем здесь. И монастыря ее больше нет. Искал тело, долго искал, не нашел. В каждой ее видел, — голос дрогнул. — Как теперь молиться, за упокой? А вдруг жива? И главное — не ведаю, что лучше было бы, чтоб жива али мертва была. Надобно поганым на поклон ехать, смиряться, нет у нас рати больше. Так, может, сумею чего прознать, — князь говорил не Зорьке, себе растолковывал, а рука терла и терла каменный узор. — Димитрия своего я к братаничу отправил, в Новгороде сидит, ему пока не буду ничего сказывать. Как терем поставлю, так за ним пошлю.

Святослав снова окунул ветошь в кадку, выжал, стал отмывать святой лик.

— Я вот брата Константина жалел, не дружны мы были, а все ж жалел, как преставился — молодой почил, во славе на престоле володимерьском хворь одолела. А теперь он сидит там, — Святослав указал на небо, — да меня самого, грешного, жалеет. И так бывает. Заболтал тебя? — наклонился он вниз, подмигивая.

— Так не рухнул Георгий, стоит, и граду стоять, — неуверенно проговорила Зорька.

— Никогда мой град уж не будет прежним, мне ли то не понимать.

И больше они не говорили. Князь до темноты тер и тер стены своего детища, пока сумрак окончательно не окутал все вокруг. Зорька терпеливо стояла внизу.

— Благодарствую, — вернул ей тряпку Святослав.

— Тебе, светлый князь, благодарность, — низко поклонилась Зорька.

— Завтра пришлю тебе подмогу, негоже храму в небрежении стоять.

Он снова поднял голову наверх, туда, где не было купола с крестом, а на небе загорались первые звезды.

Внутри храма внезапно послышалась какая-то возня и куриное кудахтанье. Князь с Зорькой переглянулись. Из черноты дверного проема вышел юродивый Мефодий, в одной руке он нес за лапы трепыхавшегося петуха, в другом сплетенную из лозы клетку с курочкой. В той же драной рубахе, латанных — перелатанных портах, босой, раньше нищий с паперти резко выделялся среди нарядного Юрьева, а теперь, вроде как, и град Мефодию под стать, смиренный да убогий.

— Ворота чего не притворяете? — ворчливо проговорил старик. — Вишь, чего наловил, на ночлег в алтаре укладывались.

— Дедушка, ты живой! — кинулась к нему Зорька на шею, обнимая.

— Тише, тише, петуха уроню, — напустил на себя суровость Мефодий. — Сейчас его к курочке запустим, — отворил он клетку, запихивая туда недовольную птицу.

— Да где ж ты был? — не обращая внимание на ворчание старика, принялась ворковать вокруг него Зорька.

— Здесь и был, где ж мне еще быть, — неопределенно отозвался Мефодий. — Ворота верни, — приказал он князю, что своему челядину.

— Верну, — кивнул Святослав.

Мефодий поставил клетку на землю и вплотную подошел к князю, сквозь сумрак вглядываясь в подернутые тоской очи.

— Зря себя винишь, твоей вины нет, — выдал старец.

— Да как же нет⁈ — вдруг с неожиданной яростью прокричал Святослав, отчего Зорька вздрогнула, отшатываясь. — Я живой, а их уж нет! Брата Георгия нет, и главу не нашли, так без главы и лежит. Василько, братанича моего, нет, такое про кончину его сказывают, что кровь закипает. Ее нет, лады моей, а я вот живой! Надо было с ними лечь, в сечи сгинуть, а я своих увел… Уж было видно, что не одолеть, врасплох застали, и дозоры расставить не успели, а я хотел людей своих спасти, отступили с боем и лесом утекли. А ежели бы не отступил, может, к Георгию бы пробился, спас. Он же мне вместо отца был. Тошно, мочи нет, кругом виноват, — Святослав закрыл лицо руками.

— Сказано тебе — вины нет, — настойчиво проговорил дед. — Остался жив, стало быть, для чего-то тут надобен.

— Восемь братьев нас было у отца, а все ж ближе Георгия с Ярославом у меня не было. Как Константин на них пошел, я ж сопливым отроком совсем был, а на их сторону встал, не задумываясь, а, может, надобно было в стороне остаться, кровь христианскую не лить. Вот ведь судьба злодейка — как против брата встать, так дружно вместе пошли, а как против ворогов поганых, так собраться никак не смогли. Ярослав так и не пришел на подмогу. Как думаешь, старче, отчего он не пришел? Не успел? Новгородцы запротивились?

— Мне то не ведомо, — сухо проговорил Мефодий.

— А я никогда рать не любил, а всю жизнь мечом приходится махать. Пойду я, вдовицу вон испугал, — Святослав указал на притихшую Зорьку.

— Не как на рати крепкого, а как мастера зело искусного тебя и запомнят. Иди с миром, сын мой, — перекрестил его Мефодий.

Князь растворился в наступающей ночи, Зорька с Мефодием остались стоять на Соборной площади.

— Дедушка, пойдем, покормлю тебя.

— Сытый я. На-ка вот, тебе подарочек, — протянул он клетку.

— Я не могу взять, то нынче больно дорогой подарок, — запротивилась Зорька.

— Гляди-ка, я для нее полдня за ними гонялся, а она брать не желает, — всплеснул Мефодий руками.

— Благодарствую, — поспешно забрала клетку Зорька, понимая, что упираться бесполезно. — Дедушка, а отчего ты из монастыря ушел, ты ж из иноков, ученый, а иноческих одежд не носишь?

— Да здесь нужнее пока. Ступай домой, вон тебя уж ищут, — указал он на белое пятно, выплывающее из темноты.

— А где ты живешь?

— Да там же, у торга.

Зорька, простившись, подхватила клетку и пошла навстречу белому пятну, которое в свете выплывшей из-за леса луны обернулось Нежкой.

— И где ж ты бродишь? Уж сердце все оборвала, тебя ожидая, — начала причитать Нежка. — Уж думала, что с тобой чего случилось, экая темень на дворе, а времена-то какие, лихие.

— А мне вот старец Мефодий курочку да петушка подарил. Даст Бог, с яйцами будем, цыплятки пойдут, — подняла высоко клетку Зорька.

— А днем то подарить нельзя было? — не оценила щедрого подарка Нежка.

Они пошли обратно к боярскому подполу, обустроенному семейством под временное жилище.

— Не ходи больше вечерами мыть, лучше по утру, по утру все ж светлее. Обещаешь? — придвинулась к подруге Нежка.

— Хорошо, — легко согласилась Зорька. — Утром, так утром.

[1] Удатный — удачливый.