Чудно узорочье твое (СИ)

Глава XXXVI Переправа

Здесь, в меловом краю, снега не было и в помине, но ночи еще дышали холодом и сыростью. Люди умирали, не только от худой пищи, но и от внутреннего жара, сжигающего изнутри, а еще от удушливого кашля, перехватывающего дыхание. Данила пока держался, подставлял лицо ласковому солнцу, ловил ноздрями вольный степной ветер. Это аромат молодых трав и мокрой земли тревожил и толкал на что-то решиться — побег или смерть. Охватившее вначале оцепенение сменила жажда борьбы.

Чем дальше уходил печальный караван, тем хуже стерегли полонян. Ну, сбежишь ты, а дальше-то что? Куда податься в самую голодную пору, ослабевшему да без еды, когда на сотни верст лишь вздыбленные меловые холмы, расплескавшиеся от половодья речушки да балки редколесья. Сбежишь, даже если не кинутся ловить, то умрешь либо медленной мучительной смертью от голода, либо быстрой, но страшной, от хищных волчьих зубов. Все так, но это, если слушать разум, а как быть с сердцем?

Полон вывели к большой воде. Могучая река раскинулась по широкой равнине, затопив пойменные луга. Дальше было не пройти, надо ждать отлива.

Пленникам покрепче, в том числе и Даниле, дали топоры и отправили в раскинувшийся на пологом холме лес, валить стволы деревьев попрямее. К началу схода большой воды должны быть готовы плоты для паромной переправы. Вот здесь бы и рвануть лесом с топором в руках, да куда-там, к каждому рубщику был приставлен конный воин, сытый, крепкий, опытный, а вечером топоры отбирались. Было лишь одно хорошо — плотничающим мужикам давали больше еды, перепадало даже мясо.

Когда река начала возвращаться в привычные берега, десятки новеньких плотов стояли в ряд, готовые к переправе. Теперь следовало отправить по воде первый плот, его конечно снесет по течению, но исхитрившиеся причалить и сошедшие на тот берег люди закрепят веревки, по ним и потащат груженные пленниками другие плоты. Переправа будет готова.

Даниле хотелось попасть на этот первый плот, но выбрали не его, дело поручили окским корабелам. Полоняне заработали шестами, отталкивая плот от края. Вода сразу подхватила добычу, закрутила, понесла. Сотни глаз неотрывно наблюдали, как горстка людей сражалась с течением. Корабелы что-то кричали друг — другу, пытаясь выровнять плот. И вроде бы у них почти получалось, но новый порыв ветра, плескал на бревна волну, поддергивал край, и плот снова становился неуправляемым, смельчаков уносило все дальше и дальше. Не доверявшие корабелам вороги поскакали вдоль берега, целясь в них стрелами, чтобы отпустить тетиву при попытке побега. Веревки натянулись, стоявшие на подхвате мужики, и среди них Данила, потянули за них, плот стал медленно возвращаться.

Седой муж в драном кожухе вышел из рядов зевак и что-то закричал людям на плоту. Те дружно уперлись шестами в дно и начали ритмично толкаться, плот сносило, но уже не так быстро. Несколько корабелов загребли руками, словно веслами. Работа ускорилась, и вот уже в версте ниже по течению плот зарылся в камыши. Туда уже не могла добраться ни одна вражеская стрела. Данила присел и попробовал рукой воду, она была обжигающе-холодной, долго в такой не продержаться — верная смерть. Отчего же корабелы не бегут, а послушно возвращаются, волоча за собой плот и веревки? Ведь можно удариться в бега, ворогам не пересечь бушующую воду.

«Отчего не бегут?» — жестами спросил он у седого мужа, подсоблявшего советами землякам.

Тот указал на себя, потом на Данилу, затем обвел толпу полонян, а потом провел себе по горлу. Вот и разгадка — за каждого беглого будут казнены оставшиеся. В груди неприятно потянуло. А он-то, Данила, уже нарисовал себе опасный, но дающий хоть какую-то надежду побег: начнут грузиться на плоты, дело это не скорое, в один день не переправиться, больно народу много. Следует попасть на переправу ровно к сумеркам. Пока будут плыть, незаметно ослабить путы, узлы он уже изучил, а как подтянут плот к тому берегу, рвануть в камыши и бежать, не останавливаясь. Вон там овражец, покрытый лесом, ежели повезет до него добраться, то скрыться в сгустившейся ночи будет не сложно. Подождать, пока и сторожа, и полон уйдут, да пробираться на полуночь. И так Данилу тешила эта затея, что он даже переминался с ноги на ногу от нетерпения. «Погибну — судьба такая, выживу — везение». И все ладно было придумано, но… Как потом жить, зная, что за твою дерзость расплатились жизнями невиновные, вот этот почтенный мастер, тот совсем еще безусый отрок, еще жизни не видавший? Нет, на это Данила пойти не мог. Он сбежит, обязательно сбежит, но потом, когда будет отвечать сам за себя… А будет ли такая возможность? То ведомо только Богу.

Настроение потухло, без прежней суеты каменщик наблюдал, как наводят переправу. Вот натянулись веревки, вот на плот взошли и сторожа, и первые полоняне, послабее. Паром, борясь с течением, поплыл к восходной стороне. Дело сделано.

Переправа шла полным ходом, вместо одного плота уже бегали туда-сюда целых три. На лицах столпившихся у берега полонян была тоска, может, они только сейчас смогли до конца осознать, что обратной дороги больше не будет, прежнего мира не будет.

Данила вступил на шаткие бревна в свой черед, не толпясь среди первых, но и не прячась за спинами, пропуская других, — настал черед, так и пошел. Людей набилось много, плот слегка просел, но все ж выдержал. Веревки натянулись, началось мерное движение. Внизу чернела студеная вода, о стремительности потока говорили ветки и сухие былинки, торопливо огибавшие препятствие и закручивавшиеся от скрытых водоворотов.

До середины Данила тянул веревку вместе с другими мужиками, потом его сменили. Он встал у противоположного края, чтобы уравновесить поверхность. За спиной большое алое солнце торжественно уходило за окоем. Малиновый закат разливался по небу, поджигал траву неопалимым заревом…

Резкий толчок в спину, и Данила с раскинутыми руками падает в темный омут. Студеная река хватает добычу, тянет на дно, сжимает горло. Толща воды смыкается над головой, накатывает животный страх. Все это было, уже было! Ноги спутаны! Неужели все⁈ Борись! Борись до конца!

Данила принялся что есть мочи колотить ногами и грести наверх. Река, видно, удивилась смельчаку, чуть ослабила хватку. Он сделал рывок, голова выскочила наверх, Данила жадно глотнул воздух. Плот был уже на расстоянии тридцати локтей. Толпа сгрудилась, наблюдая за тонувшим, а среди них Кирша. Лица не разглядеть, но Данила мог поклясться, что на его губах играла ухмылка. Все ж сгубил, довершил дело. И ответом невидимая рука потянула за сапоги, Данила снова погрузился в пучину. «Нет, я еще поборюсь!». Снова рывок ногами, еще… Путы слетели вместе с сапогами. Данила рванул наверх, снова сделал жадный глоток степного ветра, скинул набухший кожух. Сразу стало легче. Где плот? Очень далеко. С него что-то упало, может, кинули бревно, чтоб тонувший схватился. Хотя откуда на плоту свободное бревно. Надо плыть, нельзя дать реке снова взять верх. И Данила начал делать широкие мерные гребки — один, второй, третий. Нужно как-то повернуть к своему берегу. Правая рука стала работать шибче. Но рано речной пленник обрадовался, от холода ноги стала крутить судорога, тело потяжелело, грудь сдавил железный обруч. «Нет, мне нужно выплыть. Мать сказала: „Вернись домой!“, а где мой дом? Мой дом в Юрьеве. Я должен туда попасть. Исполнить обет».

В очах мутилось, силы покидали. «Мне надо, Господи, мне очень надо!» Нога почувствовала песок. Песчаная коса. Теперь устоять, чтобы не утянуло. Шаг, второй. Идти стало легче…

Данила добрел до камышей и упал, ломая тонкие стебли. В очах померкло. Он потерял сознание.

Проснулся от оглушительного шума. Шум был невыносимым. Хотелось заткнуть уши и не слышать. А-а, как больно. Глаза зажмурились от яркого света. Да, что ж так мерзко шумит⁈ Данила медленно повернул тяжелую голову. Рядом с ним над первоцветом кружил шмель. Мохнатый комок сосредоточенно облетал желтые цветочки и раздражающе громко жужжал! Что⁈ Данила резко сел. Сердце ускорило бег. Откуда-то сбоку навалилось резкое треньканье. Мимо пролетела мелкая плаха. За спиной послышалось шуршание, Данила вздрогнул — то плескалась вода. Он сидел в стороне от камышей, среди молодой травы пойменного луга и слышал, как плещется вода! Голову сжало от спазма, пришлось обхватить ее обеими руками. Да что ж это, где блаженная тишина⁈

Сколько он так просидел, неведомо. Привыкнуть к пестроте звуков никак не получалось. Как хмельной Данила встал и пошел к реке, омыл лицо. Вот и воля. Только как теперь без сапог и кожуха, в одной драной рубахе? «Обойдусь». Главное на свободе, а то все пустое. Живот подвело от голода.

Переборов холод, Данила побрел по мелководью, прощупывая ступнями дно. Пальцы нащупали раковину. Перловица. Выхватив моллюска из воды, ловец принялся ногтями расковыривать створы. Добыча оказалась противной, склизкой и попросилась обратно. Переборов себя, Данила все же проглотил улов. Потом нашел еще пару. Пока хватит и этого.

И тут внимание привлекло что-то черное, запутавшееся в тине у камышей. Данила осторожно приблизился. Там, лицом вниз, лежал человек. Утопленник. Рывком Данила перевернул тело и вздрогнул — это был Кирша. Или не он, отчего-то было сложно опознать. Да нет, он. Выходит, мужики видели, что детский толкнул немого каменщика, и кинули его в воду следом. Такая вот судьба.

Сапоги княжеского дружинника пришлись Даниле впору, кожух мертвому тоже ни к чему, оставалось только просушить на солнышке. У Кирши был даже припрятан нож, не им ли он пырнул Немко Булгарина у церкви?

Данила оттащил тело к подножию мелового холма, вырубил с помощью ножа неглубокую могилу и прочитал молитву. Из мела выточил ровные блоки, вот и надгробие. Зорьке не в чем будет его упрекнуть, он схоронил ее мужа достойно, даже крест на меловой поверхности вырезал, все честь по чести.

Что теперь? Теперь надо идти на полуночь. Вот только назойливое треньканье птиц вызывает головную боль, но это пройдет. Обязательно пройдет.