Чудно узорочье твое (СИ)

Глава XXXVII Дальний путь

К звукам Данила привык, не сразу, но все ж освоился, голову перестало кружить, а виски стискивать болью. Звуковой хаос начал медленно выстраиваться в стройный ряд, и вот уже знакомо чирикал воробей, пищал назойливый комар и волнующе шумел ветер в кронах деревьев.

Данила шел и шел, опираясь на вырезанный из молодого деревца посох. Очи легко отыскивали старую дорогу, по которой прошли сотни ног и конских копыт. Людей за целую седмицу он так и не встретил, да оно и к лучшему, что от них ожидать, не стал ли человек человеку волком? А вот настоящих волков Данила не боялся, они пока сторонились большое бредущее твердой походкой существо с крепкой палкой в руках. В степи было много хилой после длительной зимы дичи, которая казалась хищникам более легкой добычей. Это потом, когда человек окончательно ослабеет, а поступь потеряет упругость, вот тогда они к нему присмотрятся, начнут красться по следу, не сводя алчных глаз.

А угроза вконец ослабеть была реальной, голод наседал на плечи, перловицы не лезли, улитки — совсем дрянь. Из ножа и палки Данила сделал подобие остроги, но ловкости поймать хоть что-то городскому мастеровому не хватало, рыба плескалась у ног, как бы издеваясь, но на лезвие накалываться не желала. В конец разозлившись рыбак-неудачник скинул с себя рубаху и окунул в воду мелководья, застыл, ожидая пока мелкая рыбешка осмелеет, начнет шнырять поверх полотна. Раз. Эх, упустил! Еще попытка. Резкий рывок, и одна крохотная рыбка полетела на берег, выхваченная рубахой из реки. Данила кинулся ее искать, содрал ножом чешую, выпотрошил и жадно проглотил вместе с малыми костями. Хорошо бы на угольках поджарить, но как добыть огонь? Удары найденных дорогой камней друг о друга и попытки высечь огонь тупой стороной ножа закончились провалом. Ну, да ладно, и сырая сгодится. Снова вернулся к ловле. Небо склонилось к закату, а этаким нудным ловом удалось добыть еще две столь же малые уклейки. Лучше, чем ничего, но сколько времени потеряно, поиск еды замедлял путь.

Когда по десную руку потянулся лес, стало чуть лучше. На опушках удалось наковырять корни кипрея, Данила с жадностью погрыз длинные как стебли корешки и набрал в свитый из коры туес про запас. А еще он смог залезть на деревья и добраться до птичьих гнезд, под возмущенный стрекот он насобирал яиц, но, как бы не хотелось есть, все же оставил по одному яичку. Зачем? Глупая жалость, слишком много смертей Данила видел в последнее время.

На мертвое селение он натолкнулся внезапно. Брел — брел, и вышел к мысу реки, там на пригорке и стояло пепелище. От десятка домов остались лишь обуглившиеся руины, погорел даже простиравшийся за вервью лес. Ни мертвых, ни живых людей в этой пугающей пустоте не было, куда они подевались? Может, кости убитых растащили дикие звери, а может, люди остались живы, но были уведены в полон, возможно, разбежались, в спешке спасаясь от надвигавшейся беды. Чего теперь гадать.

У каждой доброй хозяйки у печки должно лежать кресало, ежели и похозяйничали вороги, то вряд ли заинтересовались такой-то безделицей. Данила полез на пепелище крайнего дома, присел у треснувшей глинобитной печи, долго шарил вокруг. Нашел целый горшок, отложил в сторону, снова принялся за поиски. Камень и кресало нашлись под самой пяткой печи, вместо трута в дело пошла сухая трава. Огонь весело заплясал, пожирая былинки. Данила счастливо улыбнулся. Теперь следует поискать подпол. Не может быть, чтоб вот так все и забрали, а ну как что-то из съестного все же осталось.

Кладовая стояла в стороне. Темный ход в небольшом поросшем травой холмике указывал, что нужно спуститься по земляным ступеням. Данила сделал из сухостоя светец и полез вниз. Врытый в землю сруб, присыпанный землей, уже протряхнули до него — все короба были пусты, если и просыпалось при грабеже зерно, то его подъели грызуны, их помет густо валялся на полу. Данила зашарил на вбитых в стену подпола полках. Чуть в стороне рука нащупала глиняный бок. Светец погас, но очи уже привыкли к полумраку — горшок. Данила осторожно взял его, оценил тяжесть и бережно понес наверх.

В горшке оказался горох. Горох! Вот это удача, так удача. Вечерело, и лазить по остальным домам незваный гость не стал, разжег костерок, отсыпал из своего клада горсть сморщенных горошинок. Набрал у реки водицы и зарыв в костер нехитрую посудину, принялся варить похлебку. От голода и нетерпения сводило живот, но ждать пришлось долго, горох строптив, варился мучительно медленно. И только когда округа погрузилась в плотный мрак, Данила вынул готовое лакомство из золы. Взял берестяную ложку, зачерпнул, наслаждаясь ароматом и вкусом. Все не следует сразу уплетать, можно после стольких дней голода и помереть, объевшись.

Перекусив, но не до сытости, скиталец лег на кожух у еще теплого кострища и погрузился в сон. От такого забытого тепла сразу появилось ощущение дома. Вот Данила в своей избе, лежит на лавке у печки. Дверь со скрипом отворяется, и скрип этот похож на стон колышущихся от северного ветра верб. Кто там? Зорька? Данила торопливо поднимается.

Но в дверном проеме появляется покойный Кирша, румяный, сытый, с озорным наглым взглядом. Сейчас он был тем, юрьвеским ватажником, каким запомнил его Данила в осенний роковой день на княжьем дворе. Помнится, тогда Кирша самонадеянно вызвал на бой владимирского дружинника… Об этом ли сейчас вспоминать. «Чего тебе?» — спросил Данила. «Отчего ты не ушел в булгары? Я бы умер праведником», — оскалил белые зубы соперник. «Мне туда не надобно». «Раньше было надобно, а теперь уж и не надобно. Думаешь, она тебя простит?» — сверкнули наглые очи. «Я про то не думаю», — пожал плечами Данила. «А зря». «Ты же мне соврал, что она погибла в Переяславле, — выкрикнул Данила, во сне так легко выкрикивается все, что хочется. — Тебе же сказали из переяславского полона, что твоей жены там не было, верно? Она же в лес ушла, так?»

Кирша прошел вдоль стены и сел на короб, медленно заговорил, и Даниле не нужно было всматриваться в его лицо, чтобы понять, о чем тот вещает: «Жива — не жива, ты все равно не успеешь. Баб нынче мало, да еще таких рукастых да молодых. Ее уже кто-то да забрал в жены, силком, а, может, и добровольно, одной нынче не выжить. А тебя она не ждет, ты ей не обещался. Каково тебе будет, когда вернешься, а она уж с другим, а?» «Главное, чтоб жива», — с вызовом бросил Данила. Кирша засмеялся, уловил ложь в голосе каменщика. «Зачем ты меня толкнул?» — спросил Данила. «А не нравишься ты мне, — сразу стал серьезным Кирша. — Вот не нравишься, и все тут». «Так не нравлюсь, что за то можно и душу сгубить?» — выдохнул Данила. «Ты не успеешь, она в монастырь собирается. Вы вместе не будете». Оглушающий хлопок и соперник сгинул.

Данила вскочил, над рекой светила узкая огненная полоса рассвета, от воды тянуло сыростью. То не Кирша ему покойный являлся, то страхи повылезли, чтобы растревожить душу. Да, она его не ждет, Данила ушел, выбрал не ее. Может, и видеть не захочет… Главное, узнать, что жива, что никто не обижает… а что потом? Про то сейчас думать ни к чему, надобно идти дальше.

Позавтракав остатками гороховой похлебки, Данила собрал нехитрые пожитки, слазил еще в пару погребов, нагреб две горсти овса и снял с потолка нитку сухих грибов. Прощай, милостивое к страннику селение, твой последний временный обитатель уходит к северу.

На третий день пути ухо уловило глухой мерный стук, такого за время пути Данила еще не слышал, но сразу понял — это стучит человек. Там, за стеной дубов, находятся люди. Если бы слух не вернулся, Данила набрел бы на них с разлета, не разглядев среди стволов, но теперь он знал, что следует быть осторожным. Вряд ли это степняки, но и лесных татей вполне довольно — у путника есть хороший нож, а еще запас такой редкой сейчас еды, а это добыча.

Первое желание было обойти стороной, но любопытство пересилило. Стараясь издавать как можно меньше звуков, Данила начал красться к источнику стука. Взору открылась поляна, на которой уже лежало одно бревно, на нем сидел мальчонка лет десяти и небольшим топориком рубил ветки. В стороне возле небольшого дуба стоял второй мальчишка, постарше, лет тринадцати. Он с ожесточенностью слабыми ручонками махал и махал воинской секирой. Вгрызться в могучую плоть удалось меньше чем на четверть, но парнишка не сдавался. Больше никого не было.

— Эу-у! — окликнул Данила.

Оба мальчика вздрогнули, старший выставил топор, готовый к обороне, меньшой спрыгнул со ствола и забежал за спину старшего, тоже выставляя малое оружие.

— Те чего надобно⁈ — крикнул старший.

Речь плохо складывалась в сознании. Это были лишь звуки, схожие с жужжанием пчелы или шелестом листвы, но по жестам и мимике Данила понял, что его боятся.

— Осо-бю авай. «Подсоблю давай», — указал он на топор.

— По-нашему не лопочет, — шепнул меньшой.

— Да нет, немой, — сразу все понял старший. — Нам не надобно, мы сами, — отказался он от помощи.

— Я Немко, — четко произнес Данила, как учил отец. — Ис эпи уду. «Из степи иду», — указал он за спину. — Ат ой ут? «Град какой тут?»

Но парнишки лишь пожали плечами. Данила вынул мел, ошкурил ножом часть ствола и вывел: «Град».

— Мы грамоте не обучены, — шмыгнул носом старший.

Что дальше? Идти прочь. Но что они вдвоем делают в этом лесу, где взрослые? Мальчонки были тощие, изможденные, как бросить?

Данила, как бы не обращая внимание на детей, насобирал хвороста, развел костер, поставил на него приспособленный для этого горшок с набранной еще утром в ручье водой, кинул туда горсть овса и сухих грибов, присоединил отвоеванную у птахи пару яиц, разбив их в самом конце в похлебку. По поляне пошел дух еды. Старший из детей, тоже как бы не обращая внимание на странного путника, с прежним остервенением принялся молотить по дубу, а вот меньшой с явным любопытством и тоской в очах следил за действиями чужака.

— Эу-у, — позвал Данила, снимая варево с костра.

Он показал рукой, мол, есть пошли, и протянул меньшому берестяную ложечку.

— Путша, пойдем есть, — осторожно позвал друга меньшой, — зовет.

Старший недоверчиво нахмурился, ожидая западни, но Данила враждебности не проявлял, и оба лесоруба подошли к костру.

Дети ели молча и жадно, им бы еще столько же. Данила зачерпнул лишь пару раз и принялся жевать корень кипрея, потом встал и взял секиру старшего. Путша вскочил, гневно заорал:

— Не трожь, мое!

Данила, не обращая внимание, подошел к дубу и принялся рубить там, где недавно стучала слабая детская рука. Прежней силы у каменщика тоже не было, но все ж он был покрепче мелкого Путши. Дерево поддалось, с разрезающим воздух звуком повалилось. Данила принялся отсекать ветки.

— Уда? — спросил он, возвращая секиру парнишке.

— Туда.

Они с большим трудом поволокли ствол сквозь чащу.

На берегу большой реки стояло такое же разоренное селение как то, в котором недавно ночевал Данила. Только здесь два жителя все ж уцелели, и теперь они слабыми ручонками пытались возродить его — освободили от горелого дерева и золы яму землянки и начали выкладывать ее новым срубом, пока это был лишь один венец. Слезы навернулись на очи.

— Одем со мной. Я Уйев иу. Ойдем, — махнул Данила в сторону севера.

— Нет, — замотал головой старший. — Тут земля отцов наших, здесь жить станем.

— Инете. «Сгинете».

— Тут будем.

Убеждать было бесполезно. Данила сам был таким. Он остался на целую седмицу, чтобы достроить землянку. Да, нужно было спешить, но как бросить этих упрямцев. Вместе они починили найденные у реки сети, чтобы была возможность рыбачить, Данила отдал мальцам все, что у него было, даже нож Кирши. «Не пропаду».

«Горох не ешьте, посадите», — жестами показал Данила, прощаясь.

— Ожет о ой? «Может, все же со мной».

И новый отказ. Вряд ли дети переживут новую зиму. Перекрестив и поцеловав названных братьев на прощание, Данила ушел по ведущей от селения подернутой травой дороге.

Через два дня он вышел на целое, не сгоревшее большое селение. Люди встретили его без враждебности и даже дали миску ячменной каши.

— Ам ети, ам, — указал Данила на юг, пытаясь объяснить.

Он жестами спрашивал — нет ли грамотных, чтобы написать, рисовал на доске двух мальчиков и показывал за лес. Селяне его не понимали.

— Утша и Мако… — выдох, новая попытка, — Путша и Малко, — выговорил он четко.

— Путша жив? — всплеснула руками какая-то баба.

Данила согласно закивал всклокоченной бородой. Теперь была надежда, что стойким мальчонкам все же помогут.

С более легким сердцем путник двинулся дальше. В дорогу ему сунули связку вяленой рыбы, охотничий нож и торбу ячменя. Мир не без добрых людей, не каждый в лихую годину оборачивается волком.