Чужая сторона: рассказы

Автонизм

Поздним вечером в кабинет участкового зашёл паренёк в мешковатой олимпийке. Прочёл дверную табличку, но уточнил:

— Ефим Иваныч?

— Иванович, — поправил участковый сердито. Он был такой типичный: блестящий и плотненький, напоминал разом и сериального лейтенанта, и мопса.

В кабинете пахло копчёной колбасой и чем-то сладко-пивным. Гудела квадратная тусклая лампа. За оконной решёткой будто прямо из фонаря сыпался крупный дождь.

Паренёк положил на стол Ефима картонную папку, придвинул скрипнувший стул, сел. Стало заметно, что правый рукав его олимпийки пуст и подвёрнут.

— Кормил людоеда с руки? — попытался пошутить Ефим.

Парень пододвинул папку ближе:

— Я — ваш новый автомобиль. Распишитесь, чтобы завтра на работу…

Ефим ещё раз глянул на его руку:

— Без колёс, что ли?

— С колёсами.

— После аварии?

— Нет. Родился так.

Парень отвечал абсолютно спокойно, даже устало. Ефим проигнорировал папку, грузно поднялся, потянул со стула чёрную куртку. Паренёк глянул на белую надпись «Россия» и мятого двуглавого орла.

— Чё за тачка? — спросил Ефим.

— «Макларен Джей-Ти».

Ефим помолчал, разглядывая парня. Тридцати ещё нет, простоватый, но не быдло, олимпийка старая — молния вьётся волной, ворот тоже. На поясе лимонная сумка-бананка. Светлые волосы собраны в короткий хвост. Узкое лицо какого-то сельского препода истории.

— «Макларен»? Которая спортивная?

— Да вот же, всё написано, — кивнул парень на папку.

— Раздолбанная?

— Не особо.

Ефим не помнил точно, как выглядят «Макларены», хотя извёл в детстве много раскрасок с машинками. Он вытащил из кармана зажигалку и пачку синего «Винстона», направился к двери.

— Пошли, покажешь.

Ефим шёл впереди, парень следом, морщась от колбасного запаха. Миновали стенд с ориентировками, сонного дежурного за большим стеклянным экраном. Ефим подкурил «Винстон» ровно напротив значка перечёркнутой сигареты в красном круге.

От приёмника свернули вниз, на лестницу. Зайдя в гараж, Ефим включил общий свет, а затем — прожекторы над платформой № 12.

Парень озирался. Едко несло бензином.

Платформа № 12, почерневшая и пятнистая, напоминала плиту из того ужасного тик-тока, про которую шутили, что на ней готовят прямо так, без посуды.

Ефим развёл руками, мол, чего ждём, и сделал пару быстрых затяжек. Парень расстегнул и снял сумку-бананку, затем — олимпийку. Его правая рука наполовину отсутствовала — предплечья и кисти не было. От плеча до локтя рука напоминала не то обмылок, не то сдутый шарик телесного цвета. Ефим отвёл глаза.

Подойдя ближе к платформе, ещё раз взглянув на неё, парень снял и чёрную мятую футболку с надписью «Все всё понимают», бросил вещи за спину, на ящики. Вошёл на платформу, аккуратно лёг, просунул в пазы ноги и руку. Лицо его напряглось, еле сдерживая гримасу отвращения.

— Едем? — Ефим тут же нажал на кнопку запуска.

Над платформой встала электрическая дуга, затанцевала, ссучи́лась, как нить на веретене, разошлась в купол и погасла.

Ефим глубоко затянулся и выпустил дым вверх, восторженно глядя на появившийся автомобиль.

Это действительно был спорткар: машина серебристого цвета, с округлыми формами, словно чуть подтаявшая и растёкшаяся по полу.

Ефим схватил переносной фонарь, приблизился к левому боку машины, пожевал сигарету, медленно пошёл вокруг. По серебристому кузову «Макларена» гаражный фонарь пускал золотую размытую трещину.

Спереди машина напоминала дельфина или кита: мелкие, широко расставленные глазки-фары, ехидная улыбочка капота, огромные дыхала…

На правом боку обнаружилась уродливая вмятина. Длиной около метра и глубиной с кулак, она резала полностью и дверь, и заднее крыло.

Ефим поднёс фонарь ближе к вмятине, докурил сигарету, выбросил за плечо.

На лестнице послышался смех. Ефим поднял глаза на лестницу и тут же двинулся к кнопке. Когда в гараж вошли два офицера, над платформой уже стояла дуга возврата.

— Что, Фима, машину дали? — спросил один. — Наконец затянутся твои трудовые мозоли на кросачах. Какую хоть?

Ефим достал новую сигарету.

— Не знаю ещё, валите.

— А чё? Не обращается? — Офицер посмотрел на парня на платформе. — Не кормил его? Себя не кормишь, так хоть тачке беляш купи.

Ефим молча курил. Офицеры забрали кое-какие инструменты и ушли. Тут же поднялась дверь перед платформой № 11, и в гараж заехала белая «Тойота Королла». Из неё вышел молодой офицер, обратил «Тойоту» в девушку спортивного телосложения, подал ей руку, чтобы помочь подняться.

Ефим тоже подал руку парню на своей платформе, но тот отказался и поднялся сам, размялся, повертел головой.

— Всё в порядке? Берёте? — спросил у Ефима.

Тот кивнул.

— Хорошо. Подпишете?

— Как зовут тебя?

— Максим.

— Максим. Мак, — хохотнул Ефим и протянул руку. — Будем работать.

Вернулись в кабинет. Ефим спешно раскрыл на столе папку Максима, вчитался. Тот сел напротив, начал подворачивать рукав олимпийки.

— В движке, — сказал он иронично.

— Что?

— Из-за руки — вмятина, и движок выдаёт не больше восьмидесяти.

Ефим нахмурился, пролистнул несколько страниц, снова вчитался.

— Сука… — сказал тихо. Посмотрел на Максима, снова в папку. Взял из стакана ручку и подписал нужный бланк. Потом спохватился, открыл нижний ящик стола и протянул Максиму вслед за бланком плитку «Бабаевского».

— Я не хочу.

— Да ты еле встал.

Максим поднялся:

— Могу идти?

Ефим тоже поднялся. Он смотрел беспокойно, лоб влажно поблёскивал:

— Ты занят сегодня? Хочу опробовать, чё как…

Максим ответил Ефиму прищуром. Тот не поддавался, давил:

— Вдруг ехать завтра куда, надо разобраться.

— Если быстро. В десять мне надо быть на «Троллейной».

— Будешь, понял. Ты шоколад-то ешь.

— Не хочу.

— Ну хрен… Пошли тогда.

В гараже Максим снова снял олимпийку и сумку, протянул их Ефиму:

— Возьмите с собой.

Тот спешно взял вещи, поторопил. Максим снова лёг на чумазый, едко пахнущий прямоугольник платформы, тут же встала дуга обращения, расширилась до купола. На глаза словно набросили плотную ткань, рёбра раздвинул жар, внутренности потянуло в разные стороны, а потом — в кучу.

И почти сразу же на лицо закапало: тяжёлые капли дождя задолбили по лбу и губам. Максим очнулся лежащим на тротуаре под золотящейся вывеской «Ломбард». Сверху рушился ливень, под спиной текла ледяная река стока.

Он тяжело перевернулся на бок, кашлянул, из лёгких вышел дымный плотный воздух.

— Давай, вставай, — потащил Ефим вверх за плечо.

— Ты курил? — Максим откашливался и еле стоял на ногах.

— У тебя ничего не работает, в курсе?! — орал Ефим. — Где подогрев сидений, где мультиэкран?

— Магнитка работает, — прошептал Максим.

— Да нахрена мне магнитола твоя!

— Ты курил?!

— Там даже свет через раз в салоне…

Максим согнулся пополам, его вырвало. Ефим продолжал орать:

— …мне тачка, которая ползает меньше сотки, а сиденье, как в дачном толчке…

— Во мне нельзя курить, у меня аллергия!

Дождь сыпал и сыпал. Максим стоял согнувшись, чтобы не заливало лицо, и пытался отдышаться. Внутри клубились горечь и сладость одновременно, рот постоянно наполнялся слюной, Максим сплёвывал.

Он не сразу заметил, что улица мало похожа на «Троллейную».

— Эй! Эй-й! — разогнулся он. — Мы в каком районе? Который час?

На улице торчало два дома-барака, она упиралась в забор стройки, пахло полынью и затхлой озёрной водой. Тут Максим заметил, что у Ефима в руках только его лимонная «бананка». Он рывком забрал её:

— Хорошо, что у меня ключи здесь, а не в олимпийке. Пустоголовый.

Максим открыл сумку и проверил: связка ключей была на месте. Ефим отёр лицо от влаги:

— Загулялся слегонца, чё.

— Денег дай на такси, чё.

Ефим не стал спорить, достал, похмыкивая, пятисотку:

— Виноват, товарищ машина.

От него шёл сладкий пивной аромат. Когда раскрывал рот — сильнее. Максим забрал пятисотку, развернулся и пошёл в сторону перекрёстка.

— Папку надо читать, урод, — шипел он, набирая адрес в приложении. — Час ночи!

Когда подъехало такси, Ефима на улице не было. Максим сел на заднее сиденье, сгорбился, сдвинул дрожащие плечи и почти всю дорогу смотрел в одну точку.

***

Утром Ефим встретил его простецким «прости» и протянул олимпийку.

Максим закрыл за собой дверь, решительно сел и медленно начал:

— Ещё раз я проснусь с дымом внутри…

Ефим заулыбался:

— Не. Всё. Не будет.

Максим смотрел хищно:

—…я тебя блевотиной умою!

Улыбка Ефима прокисла:

— Иди в жопу.

— Сам иди.

— Скажи спасибо, что я презики в тебе не забыл.

Максим офонарел. Он почувствовал, как по затылку и шее течёт холодная колючая волна. В глазах Ефима, сейчас особо похожих на глаза мопса, не было ни раскаяния, ни стыда. Максим встал и направился к двери.

— Э, ты куда эт? — Ефим остановил его, перегородив выход. Максим долго набирал воздуха, а затем выдавил тихо:

— Забытый предмет стоит автонизму жизни. А если б я рипнулся?

— Я же сказал. Всё. Не будет больше.

И снова ни в голосе, ни в глазах его не было глубины. Максим почувствовал себя в западне.

— Где твой предыдущий автонизм? — спросил он. Ефим метнулся к вешалке-пальме и стащил куртку:

— Всё будет нормально, увидишь. Поехали по адресу. Пожалуйста. Нас ждут.

— Я не хочу с тобой работать.

— А больше не с кем, — запросто ответил Ефим.

Платформа № 17 внезапно оказалась отмытой. Пусть не до блеска, но до родного матового цвета металла. Максим остановился перед ней в недоумении, провёл ладонью по волосам. Ефим не торопил, просто ждал возле кнопки обращения, молча перебирал документы, выуженные из кармана.

— Ладно, — выдохнул Максим. Он повыше застегнул олимпийку, которую теперь можно было не снимать, потом протянул Ефиму бананку. — Не забудь, пожалуйста.

Пахла платформа теперь свежо и пронзительно — металлом. Максим просунул руку в паз и отметил, что внутри он тоже начищен. Тут же сработала дуга. Темнота стояла перед глазами секунды четыре, простреливала цветными бликами и дрожала. Затем рассеялась.

Максим очнулся на платформе маленькой СТО. Где-то работал пневмоключ, слышались стук и звуки шиномонтажа. Пахло маслом и яблочной отдушкой.

— Пошли, поедим. — Ефим стоял рядом и расстёгивал ворот форменной рубашки.

Под его нависшим животом виднелась сумка-бананка.

На улице было удивительно солнечно, ветер приносил горечь листвы.

Прошли по сухому бурьяну в ворота небольшого оживлённого рыночка, а затем свернули в распахнутую дверь кафешки. Их встретил крепкий запах пива и смеси специй. Пространства было мало: три метра в одну сторону, два поперёк. Стены украшали простые обои в сине-голубой ромбик. С полки позади кассы хитро и гордо смотрели целых два портрета Сталина. Возле одного из портретов стояло потемневшее металлическое распятие.

— Какой-то тут тухлый вайб, — подытожил Максим, оглянувшись.

— Чего?

Ефим кивнул темноволосой женщине, протиравшей столики. Та поспешила за кассу. Максим ухмыльнулся:

— Дизайн всратый, говорю.

— Начальнике будет плов? — запела женщина низким голосом. Ефим кивнул:

— Плов, лаваш, палку свиного… А тебе чего? — обернулся он. Максим попросил взять банку «Монстра».

— Знаешь, какой тут плов? Ты вообще когда-нибудь ешь?

Максим проследил, чтобы Ефим рассчитался за обед из своей сумки.

Они сели за липкий столик у окна. Ефим разломил лаваш, предложил Максиму. Максим отказался раскрытой ладонью.

— Где мы сегодня были?

— Хм, сейчас расскажу…

Максим открыл банку энерготоника. Женщина появилась из-за плеча Ефима и поставила перед ним кружку пива.

— Ты собрался пьяным меня водить? — возмутился Максим.

— Алкоголь в малых дозах безвреден в любых количествах, — махнул Ефим на еду, словно закуска всё оправдывала. Он пододвинул к кружке солонку. — Хуже пива лучше нет! Смотри, фокус. — Он всыпал щепотку соли в кружку, соль упала комком на дно и вдруг словно взорвалась, пиво вспенилось и приподняло над кружкой белую шапку. Ефим по-детски заулыбался. — Так вот, короче, семейный скандал. Муж вменяемый, жена заведённая, на мужика кричит, типа задолбал, скотина… Вызывали соседи. Я с ней в другую комнату, успокоил, расспросил, ну. Выяснилось: когда она хочет поговорить с мужем о чём-то серьёзном или чё обсудить, он идёт на кухню и начинает мыть посуду. Я говорю: ну клёво же, пока он моет, вы говорите. Женщина начинает заводиться, мол, ни хрена! Он говорит, что вода шумит, ему не слышно, и моет посуду, пока она не уйдёт. Короче, своим поведением и игнором он её выводил из себя, а потом всем говорил, что она дура невменяемая и орёт. Соседи, кстати, тоже говорили, что всегда слышно только женщину. Иду поговорить с мужиком, узнать, зачем он такой мудак. Начинаю беседу, а этот хрен встаёт со стула, идёт к раковине и начинает мыть посуду! Я аж растерялся. Потом воду выключил, «в чувство привёл» и уже доходчиво ему всё объяснил. Короче, выяснилось, что они с его матерью хотели хату отжать, решили жену-невестку шизофреничкой выставить. Интриганты от бога…

Максим усмехнулся неправильно произнесённому слову, поболтал из стороны в сторону пустую банку, потом смял её.

— Охеренная у вас работа…

— Давай я тебе чебурек возьму? — Ефим сдержал отрыжку.

— Не надо.

— Ты хочешь, чтоб я жопой по асфальту поехал?

— Не поедешь. Мне на энергосе норм.

Кафе заполнялось мужичками различной комплекции. Максим распустил хвостик, наклонил лицо вперёд, спрятав его за волосами. Ефим оставил попытки накормить его и спросил:

— У них ещё «Флеш» есть, взять?

— Возьми.

— У меня анорексия, — признался Максим, открывая вторую банку. — Мне ещё в военкомате сказали, что анорексия. Я тогда весил сорок пять килограммов при росте сто восемьдесят. Были одни рёбра. Просто забывал поесть. На то, чтобы подумать об этом, времени не хватало: помимо лёгкой атлетики я ещё был волонтёром. Постоянно разрывался между учёбой, спортом и волонтёрством. Родители говорили, что надо питаться нормально… Но у меня был режим «всё сам знаю». До ссор с тренером тоже доходило. Он мне говорил, что у меня маленький вес, а я ему иногда даже грубо отвечал… Типа: учите меня бегать, а что касается меня, то касается меня…

— Чё за спорт?

— Бег же.

— Точно…

Максим, очевидно, нервничал, поправлял и поправлял правый свободный рукав.

— Выносливости мне хватало, а вот энергию организм уже не мог выдавать. Появилась привычка пить энергетики…

Ефим кивнул, потом замялся, позажимал губы между указательным и большим пальцами и спросил:

— А что происходит после дуги?

Максим свёл брови.

— Ну, что чувствуешь? Как это?

— Ничего почти. Это секунды — закрыл глаза, открыл. На изи.

— И дня как не бывало, — хмыкнул Ефим. — Как говорит мой отец, так всю жизнь и проспишь.

— Это кринжово. Отработаю срок и сразу уйду.

Ефим хлопнул себя по лбу:

— А-а, так ты на исправительных…

— Ты когда-нибудь прочтёшь мою папку?

— Чё натворил?

Максим ответил через пару глотков энергетика:

— С другом вынесли киоск. Так, по мелочи.

— Ну ещё бы, много ли вынесешь в три руки? — Ефим рассмеялся, раскрыв широко рот. Максим долго смотрел на его жёлтые крупные зубы, а потом тоже заулыбался.

— А я думаю — нафиг тебе полиция, чё ты не пошёл девочкам в инстаграме светить. Можно ведь фотать один бок, нормально будет. А выходит, ты злодей… Однорукий бандит! Ха-ха!

Ефим пододвинул Максиму одноразовую тарелку с пловом, выудил с соседнего столика чистую вилку. Максим и не заметил, как начал есть.

— Ладно, ладно, не смешно, — Ефим сам притормозил. — А как это вообще называется?

— Аплазия. Дефект такой, врождённый.

— Я бы, не знаю, удавился бы на хрен с таким дерьмом…

— Я с рождения так живу, привык. Долго вообще не понимал, что какой-то не такой. Родители правильно воспитали. Помню: я пытаюсь одной рукой натянуть колготки и всё время срываюсь. Хнычу, начинаю снова. Уже реву в голос. Гостившая у нас тётка не выдержала: «Да помоги ты ему!» А мать отказала: типа, если её не будет, кто станет помогать мне с колготками?

— А вроде резиновую руку иногда таскают?

— Ерунда. Ты надел, замаскировал себя, а для здоровья какой плюс? У неё никаких функций. Такая приблуда никак не уравновешивает. Я с ней ничего юзать не могу, ни печатать, ничё. Набиваешь чем-нибудь рукав — и в карман, чтобы не привлекать внимание. Или вот так. На киберпротез в «Моторику» стою в очереди, буду брать палочки, кубики, двигать фигурки…

— Не, херня, конечно. — Ефим поднялся, отряхивая брюки. — Ладно, пошли уже.

Небо затянуло серостью, поднялся ветер. Максим подумал, что такую погоду будет приятно переждать в отключке. Вернулись в бокс СТО. Ефим подтолкнул Максима на платформу ладонью в спину, как-то даже по-дружески.

Кнопка. Темнота.

***

Из темноты появилась знакомая уже улица с ломбардом, бараками и стройкой. В этот раз ещё острее пахло застойной водой.

— Почище не было места? — Максим поднялся, отряхиваясь. Ефим грел руки в карманах:

— Так чего номекс не получишь, не понимаю?

— Какой такой номекс?

— Ну блин, комбинезон из номекса. Скафандр. «Кожа».

До Максима быстро дошло:

— Есть бельё для автонизмов? Рили? Почему раньше не сказал?

— Думал, тебе нравится валяться в грязи.

Максим негодующе уставился на Ефима, тот вынул руки из карманов, расстёгнутая куртка разошлась, стало ясно, что его пояс пустой.

— А где моя сумка? Сумка моя где?!

— Чёрт… — стушевался Ефим. — Или в участке, или в кафе…

— Или ещё Путин знает где! У тебя натурально вот такое очко вместо мозга! Что сложного — надел сумку, сел в машину, поехал. А если у меня там ингалятор какой, может, я астматик?

— Слишком много тебе будет.

Максима затрясло от бессилия.

— Переночуешь у меня, — решил Ефим.

— Что?!

— У меня есть отдельная комната, не ехать же сейчас за сумкой твоей.

Ефим махнул за спину. Позади него был двухэтажный дом-барак с забором из вкопанных в землю шин, с крыльцом, похожим на детскую поделку из палочек от мороженого, косым и усталым.

— То есть ты доезжаешь на мне до подъезда, да? На служебке. До дома. Ты сволочь, Фима.

— Полегче.

Максима несло. Он кричал и после каждой фразы словно бы ставил в воздухе точку взмахом руки. Ефим молчал, потом понуро двинул к подъезду.

— Идёшь? — обернулся. Максим сделал ещё несколько яростных махов, глубокий вдох и, не глядя на Ефима, прошёл мимо него в подъезд.

Преодолели лестничный пролёт молча. Жёлтый свет плющил глазные яблоки, пахло горько, не то смородиной, не то… На втором этаже рядом с одной из квартирных дверей стояло две миски — с сухим кормом и супным месивом. Ефим покосился на них, поворачивая ключ в замке. Вошли.

В квартире тоже скверно пахло, но лекарствами. Запах был острым и жгучим: казалось, в ноздри выдавили ментоловой зубной пасты. Максим кинул на Ефима вопросительный взгляд, замер у двери.

— Фиша, ты? А я опять тут… — послышался старческий голос.

— Я, пап, иду.

Ефим спешно скинул кроссовки и, тяжело стуча пятками, ушёл в комнату. Там послышались стоны, голоса и возня.

— Зачем ты… Ну и куда… Так ты руку дай, я ж не могу… Ну вот.

Максим медленно разулся и остался на месте в замешательстве. Ефим прошёл из комнаты в ванную с шаром тряпья в руках. За ним следом вышел худой старик.

Уже старчески дряхлый и кривой, неустойчивый, неуверенный в каждом движении, он пополз узловатыми ладонями по стене, готовя правую ногу для шага, но Ефим вернулся и увёл его обратно.

— Сообрази там пожрать, пошмонай, — попросил Ефим из комнаты.

Максим прошёл до кухни, поразглядывал пирамиду из пивных банок на холодильнике. А потом пошло-поехало: поставил на газ сковороду, располовинил на неё сосиски, кинул хлеб, залил всё яйцами.

Ефим ходил из комнаты то в ванную, то в туалет, шумела вода, завывал унитазный бачок, пятки Ефима гулко лупили бетонный пол. Он пришёл всклокоченный и раздражённый.

— Я чекнул холодильник и шкафы, нашёл только это, — сказал ему Максим. Ефим закивал:

— Обыщите и обрящете! Надеюсь, ты не как этот, который картошку ногами чистит…

— Пошёл ты, — вяло осадил Максим. Он придержал правым плечом ручку сковороды, стал раскладывать её содержимое по двум тарелкам. Ефим достал третью. Максим разложил на три.

Ефим с интересом наблюдал за Максимом, не отбирая приборы, не предлагая помощь, просто откровенно глазея. Одну из тарелок он унёс отцу. Наконец сели за стол.

— А когда вы узнаёте, что родились автонизмами? — Ефим сел напротив, смотрел с интересом. Максим рассказал:

— В старших классах сдавали анализы, вы не сдавали?

— Наверное, я не помню.

— У кого много железа, того на платформу, на пробы…

— Ты обрадовался, когда узнал про модель?

— Мне было без разницы. Но все говорили — повезло.

— Тоже считаю, что повезло. Пройдёт ещё пара десятков лет, и люди начнут мутировать не в машины, а в компьютеры. А так — «Макларен»!

Увидев, что Максим с аппетитом ест, Ефим зааплодировал:

— Вкусно? Ну, поешь на шару.

Потом ели молча и быстро. Ефим косился на руку Максима, лежащую на столе.

— Я даже как-то привык, — кивнул он на неё в конце ужина, поднявшись с пустой тарелкой.

Спать Ефим предложил Максиму в дальней большой комнате. Выстуженная, пахнущая пылью, осенью и унылостью спального района, комната не была уютной.

По одной из стен шла ломаная линия — горчичный строительный скотч что-то прикрывал, изображая молнию.

— У нас тут трещина, — Ефим отклеил скотч. — Сюда можно просунуть лезвие ножа, линейку вон. Раньше через неё с соседями можно было поговорить, теперь они доску привинтили.

В стене напротив тоже была щель сантиметров пятнадцать в длину, из неё торчали поролон и какая-то ветошь. Ефим сказал, что на зиму затыкает дыру, чтобы не сквозило.

— Дом аварийный. Однажды кирпич пролетел прямо над головой у эксперта по строительству, телевизионщики это засняли. Даже сюжет вышел, но дальше нашим домом никто не заинтересовался. Всё у них там шито-крыто.

Ефим кинул на диван стопку линялого белья и вышел. Максим не стал стелить, набросил наволочку на подушку, лёг в футболке и джинсах. Давила усталость, но заснуть не удавалось. Где-то за стенами гудели разнополые голоса и стучала музыка, в соседней комнате топал и ругался с отцом Ефим. Тишина никак не наступала. Максим крутился, задрёмывал, но так и не уснул глубоко.

Когда рассвело, он поднялся и посмотрел в окно. Утро пришло серое, ветреное. Под окнами были разбиты грядки. На тёмной земле колыхалась жухлая травяная рябь.

По фотографиям, развешанным на стене, ходили серые тени. Максим рассмотрел на некоторых молодого подтянутого Ефима в гоночном комбинезоне, со шлемом под мышкой, удивлённо хмыкнул.

Ефим вышел на кухню такой же мятый и сонный, словно Максим смотрелся в зеркало; достал мягкую пачку майонеза и заварил два «бича».

— Ты звонил своим вчера? Не потеряли? — спросил Ефим между делом.

— Нет, — ответил Максим сразу на всё.

Молча пили кофе. Ефим втыкал в телефон. Максим думал о том, что забывчивость Ефима неудивительна: пара таких ночей — и можно стать овощем.

Ефим вдруг посмотрел на Максима:

— Только сейчас понял, что такой фокус не для тебя, — он поднял одновременно перед глазами и кружку, и телефон, — а казалось бы, ерунда.

Молча дошли до остановки и погрузились на заднюю площадку трамвая.

Девочка-первоклашка предложила уступить Максиму место, но тот, смутившись, отказался.

— А ты… ну, отдыхаешь, пока в отключке? — спросил его, зевая, Ефим.

— Нет. Это выматывает.

— Не везёт.

Трамвай полз среди серых панелек, словно ледокол между бетонных льдин. Над бесконечными балконами кружили голуби. Можно было сказать, что дома обступают, а можно — что обнимают. Максиму больше нравилось думать второе.

— Зайдём в техконтору, подпишем тебя, — бросил Ефим. Максим нахмурился, а поняв, какое слово украсит его бок, расстроенно цыкнул.

***

Зашли в техконтору вместе. Пахло резиной и гарью. Люди ругались у окошек регистратуры. Пока Максим осматривался, Ефим взял талончик электронной очереди:

— О-о-о, — протянул он злорадно, — смотри-ка, персональный менеджер Гульбез Шарипова. Шайтанама! Полный пизнес!

Ефим начал крутить в воздухе кистями, изображая танец. Максим забрал у него талончик.

В холл энергично и пружинисто вошла девушка с планшетом. Она повела крупными плечами, осмотрела зал. На ней был оранжевый, похожий на лётный, комбинезон, талию крепко стягивал пояс, превращая пышную фигуру в песочные часы. Она напоминала Нетту Барзилай: два объёмных пучка на живо вертящейся голове, кислотные пряди в чёрных волосах.

Девушка глянула на планшет и позвала:

— Никитин?

Ефим толкнул Максима в сторону девушки, та улыбнулась, повела за собой.

— Ты такая жёлтама тюльпанэ! — пропел Ефим ей вслед.

— Обосранец, — процедила Гульбез за углом.

Максим переспросил:

— Что?

— Говносёрка твой водитель. Терпеть ненавижу.

Она вдруг заливисто засмеялась, прижав к шее круглый мягкий подбородок.

В бокс вошла с улыбкой.

— Цветографическая схема, да? Освобождай правую руку. — Гульбез указала на вешалку. Максим снял олимпийку, взялся за рукав футболки и растерянно замер.

Гульбез порхала по кабинету, выуживая из ящиков какие-то склянки, привинчивая к аппарату в руках, похожему на пистолет, гаечки и провода.

— Не переживай, мне нужно только плечо, — успокоила она. Он подвернул рукав футболки и прошёл в кресло, глядя вниз и немного вбок, уточнил:

— Винилография или наклейка?

— Стикер из внематерии. — Гульбез подсела рядом, прижалась круглым коленом к его бедру. — Татушка, дорогой.

— В смысле татушка? — Максим отдёрнул руку. — Её можно будет свести?

— А чё так?

— Я уйду скоро, мне это зачем?

Гульбез улыбалась, округлив пышные щёчки. Её чёрные глаза, казалось, не имели зрачков.

— Из-за Ефима?

Максим замялся:

— Нет. Нот онли.

Он вернул культю на подлокотник. Гульбез мягко обхватила её свободной рукой, погладила большим пальцем:

— Если придёшь ко мне, я её сведу тебе, обещаю.

Максим промолчал, и Гульбез расценила это как смирение с участью. Аппарат загудел и поддёрнул проводок.

— Какие мышцы тут, — заметила Гульбез игриво. — Как ты её качаешь?

Он посмотрел с изумлением:

— Лентой… Эспандером…

Пухлой тёплой ладонью девушка прощупала бицепс Максима. Он потянул руку на себя, но она её удержала. Живо нанесла синий квадрат стикера, приподняла расслабленную его руку, потрогала точечно собранную кожу на месте завершения плечевой кости, сказала нежно:

— У тебя тут такой пупочек…

Скулы Максима заалели, он даже забыл убрать культю. Гульбез смотрела по-доброму, чуть наклонив голову. Её взгляд перешёл с глаз на его губы, на волосы, потом снова на глаза.

— Пойдём на платформу, проверим? — позвала она.

Краска на стенах бокса облупилась и местами шла трещинами, но платформа блестела, как фольга от шоколадки, разглаженная ногтем. Вокруг пульсировали лампочки, что-то ритмично пикало.

— А как угадать, куда ставить стикер? Всё же перемешивается потом…

— Всё, да не всё. Правая рука — это точно правый бок кузова.

— У меня вмятина на боку из-за… ну…

Максим лёг на платформу, она внезапно оказалась тёплой.

— Теперь будет замятая синяя полоса с «Полицией». А правая рука — точно правый бок, учёные в том году установили.

— Я читал только… Ну, что тело собирается в сгусток материи, а потом из него формируется машина. Что конечности не колёса, а мотор не сердце.

— Это-то давно известно. Ты где читаешь?

— У блогеров.

— Заливалы. Ладно, готов?

Гульбез нажала на кнопку, но… ничего не произошло. Максим повернул голову, она улыбалась:

— Пульс. Кто-то разволновался. Ну-ка, подыши. Или по этой хрени уже помойка плачет…

Пара глубоких вдохов — и темнота обрушилась.

Очнувшись, Максим с трудом раскрыл глаза. Гульбез стояла рядом, заглядывала в лицо:

— Эй, ты как?

Она выглядела напуганной. Оказалось, что Максим долго не возвращался, Гульбез даже пришлось задействовать экстренную систему возврата.

— Что это ещё за дела, — она прикоснулась к его груди, — мистер Крутая Тачка? Чувствовал, как я глажу кузов?

Максим слабо улыбнулся:

— Разве это возможно?

Гульбез засновала по кабинету в поисках чего-то. Она бормотала что-то про плохие показатели и аномальные реакции, потом подала Максиму нечто похожее на наручные часы — подержала их в протянутой руке, а затем сама надела Максиму на запястье.

— Эта штука считает калории. За один приём пищи — не меньше тысячи. А перед платформой смотри: вот здесь должна быть зелёненькая…

Максим грустно хмыкнул. Но Гульбез стукнула кулаком ему в плечо:

— Я серьёзно. Авто качает твои силы, чтобы быть наготове. Хочешь остаться машиной? Обратишься из последних сил и простоишь на колёсах, пока не сдохнешь.

Максим мотнул головой:

— Хочу быть человеком.

Надев олимпийку, он вышел в коридор. Гульбез выбежала за ним, спросила:

— Ты идёшь завтра на митинг?

Максим ничего про митинг не знал.

— Вас метить собрались, как собак уличных. Встречаемся у второго выхода из «Гагаринской» завтра в десять, окей? И зови меня Гуля.

Ефим ждал Максима на крыльце техконторы, курил. За обедом он пообещал найти бананку, а вечером, обратив Максима на платформе участка, действительно вернул ему сумку.

Впереди было два выходных. Максиму навязчиво помнились мягкие руки Гули.

***

Гуля ждала у выхода из метро. В свете ламп вестибюля её лимонный пуховик сиял, как сигнальный фонарь.

Пошли в сторону Соборной площади. Народ стекался туда по двое — пятеро, тормозил у рамочных детекторов и уверенно сочился дальше. На площади уже собралось несколько тысяч: люди стояли на газонах, бордюрах и лавочках, многие держали плакаты с надписями «ЯМЫ автонизмы», «Я просто гуляю», «Такие же люди», «Нет маркировке!» и что-то в таком же духе. Кто-то разливал из термосов горячий чай и раздавал стаканчики.

Гуля тоже развернула плакат, её взгляд резко стал строгим. Красные буквы умоляли: «Остановите автогеноцид».

— Держи тоже, — приказала она Максиму. Он нерасторопно встал рядом, заправил пустой рукав в карман, подхватил край плаката.

— Выше, выше, — командовала Гуля. Она вздёрнула руки, её пуховик поднялся куполом, взметнулся аромат духов — цитрусовых, терпких.

— Почему ты против маркировки? — спросил Максим. Гуля вскипела:

— А ты, что ли, за? Сколько будет угонов и насилия!

— Я раньше не думал…

Люди прибывали. Кричали отдельные лозунги, потом толпа скандировала вместе. Сколько вокруг было автонизмов? Сколько простых людей пришло поддержать их? Стоять плечом к плечу было тепло, комфортно и словно бы безопасно…

— Ты крепко спишь, пока не знают, кто ты, — сказала Гуля тихо и добавила уже громче: — Нет маркировке! Нет маркировке!

Максим смотрел на неё восхищённо. Она была прекрасна в своём протесте: красные щёки, острый взгляд, сжатые, ярко накрашенные губы.

К скандированию прибавились отдельные выкрики. Голоса резали воздух: «Клеймить мутантов!», «Не заражайте наших детей!», «Закрыть и лечить!».

Какие-то люди кидались на толпу митингующих, пытались отобрать и порвать плакаты, столкнуть с лавочек.

— Что они несут? — поразился Максим. Он оттолкнул парня, который потянул к Гуле руки, но сам попался — его стащили с лавочки за куртку, пнули по ноге, но он устоял.

Внезапно крики усилились. Люди бросились врассыпную. Полицейские в шлемах окружали митингующих и теснили к автозакам. Снова и снова они вгрызались в толпу, откусывая от общей массы, как от пирога, по одному. Перебивая друг друга, выли автосигнализации.

— Валим, — Гуля схватила Максима за руку и побежала. Тут же за правую руку его попытался схватить полицейский, но пустой рукав выскользнул из кулака.

Бежали через площадь: сталкивались с кем-то плечами, в кого-то врезались, кто-то бежал навстречу, а кто-то мимо, вперёд. Слышались крики.

Наконец выбрались с площади. Гуля не отпускала руку Максима.

— Пошли ко мне, — предложила она дерзко.

— Пошли, — удивился Максим.

Двигались быстрым шагом, иногда перебежками, Гуля тянула за руку. Она не оборачивалась, но крепко сжимала и тёрла его ладонь. Шуршал её пуховик, духи почти рассеялись.

Зашли в подъезд кирпичной многоэтажки, шмыгнули в лифт. Его двери ещё не успели закрыться, когда Гуля начала целовать Максима. Он ответил на поцелуй, она гладила его по голове, бёдрам, между ног.

— Давно не было секса? — спросила шёпотом.

— Никогда, — ответил он честно.

Когда начали раздеваться в квартире, он снова смущённо замедлился. И Гуля снова всё поняла:

— Значит так, — сказала она, — ты стыдишься руки, я стесняюсь жира, но если продолжим в этом духе, у нас ничего не получится.

Максим улыбнулся и кивнул.

***

Стоял промозглый день, изо рта шёл бледный пар.

Максим сел в пустой пазик и задумался о том, что грудь Гули ощущается в ладони так же нежно, как завиток пены для бритья.

Он вышел на своей остановке, предстояло только перейти дорогу. В районе снова пахло серой. Светофор зажёгся красным прямо перед Максимом. Он остановился, качнувшись на бордюре, поправил наушники.

Внезапно ощутил, как от ступней по телу поднимается странный холод. Максим подумал, что встал в лужу и промочил ноги, но холод быстро перемещался всё выше, а джинсы оставались сухими. Волна прошла до самого лба и вниз.

Ощущения были странными, Максим насторожился. Светофор зажёг жёлтый фонарь. Максим оглянулся по сторонам.

Киоски. Две женщины на остановке. Тёмные окна девятиэтажек. На дороге — камаз и парочка легковушек.

Прямо перед зеброй — зелёная иномарка. Коренастый мужик на её пассажирском сиденье держал металлическую коробку размером с тостер, направляя объектив коробки прямо на Максима.

Максим глянул на номер машины. Загорелся зелёный, и Максим поспешил перейти улицу.

Он не был уверен, что объектив из машины действительно смотрел на него, не знал, действительно ли стоило переживать из-за волны странных ощущений, но ускорил шаг и свернул не в сторону дома, а к ближайшему супермаркету. Там он встал за стеллажом с фруктами и уставился на улицу через стекло. Зелёная иномарка не появлялась, но Максим не мог успокоиться.

Он пытался позвонить Ефиму, но через пару звонков батарея телефона села. Ефим так и не взял трубку.

Максим подхватил со стеллажа яблоко, нервно покрутил в руке. Затем бросил его по ошибке в кучу апельсинов и подошёл к девушке в фирменной футболке:

— Можно от вас позвонить?

Девушка осмотрела его, подобно коробке с объективом, с ног до головы, ответила безучастно:

— А что случилось? В полицию можно, да.

Она проводила к телефону. Максим некоторое время мешкал, но потом дозвонился и объяснил, зажав трубку:

— Меня хотят угнать.

— С чего вы взяли?

— За мной следят.

Голос в трубке рассмеялся:

— Ну, знаешь ли… Вот угонят, тогда набери.

Звонок сбросили.

Иномарки не было видно из магазина. Максим вышел на крыльцо, осмотрелся. И всё-таки решил не идти домой, а доехать до участка и сообщить номер машины, который запомнил. Озираясь, он вернулся на остановку, снова влез в чихающий пазик, встал у поручня задней площадки.

Если бы не работа в участке, Максим не узнал бы, что автонизмов иногда угоняют. Никто не в курсе, что происходит после. Вечные сон и рабство? Пересадка запчастей? Шантаж? Ефим говорил — ещё ни одно подобное дело не раскрыли.

Хорошо, что Максим оказался в людном месте.

Через две остановки на дорогу позади пазика снова выехала зелёная иномарка. Она тащилась метрах в ста, прячась за другими машинами. Ползла, как змея, пристально следя за жертвой неморгающими фарами.

Максим смотрел на иномарку и не знал, что делать.

Пазик вдруг задрожал, взвыл и остановился.

— Мы едем в гараж, выходи, — погнала кондуктор под дождь.

В окне было видно — слева и справа пустырь, впереди маячит не то рынок, не то что… Максим вышел, надел обе лямки рюкзака и побежал.

Сзади приближался гул мотора. Максим обернулся — мелькнуло размытое зелёное пятно.

Рынок оказался кучей гаражей, бараков и СТО-шек. Кровля, фасады, ритуалка — везде был глухой забор и закрытые на замки двери. Максим заскочил в первую открытую.

Внутри ютилась тесная станция техобслуживания. Единственный механик, чумазый и толстый, стоя посреди гаража, вытирал об себя руки. Максим, запыхавшись, не смог ничего сказать.

Следом за ним в гараж вбежали двое мужчин.

— Ну ты бегун! — Один из них пошёл на Максима. Второй выудил из кармана купюры, отсчитал, отдал часть механику и выставил его за дверь. Максим попытался прорваться к двери, но его ударили в живот и затащили на платформу. Он кашлял, согнувшись пополам, его рука и ноги не лежали в пазах, но мужик нажал на кнопку обращения, и Максим потерял сознание.

Очнулся так же — лежащим на боку, механик бил его по щеке:

— Полиция, вставай!

Максим сел на платформе. На полу перед ним лежали клочья его куртки и рюкзак с оторванными лямками. Мужик махал рукой на выход, выставляя:

— Полиция, иди, иди! Полиция не надо!

Максим встал, держась за ноющий живот, поднял вещи, вышел из СТО, и мужик закрыл за ним дверь на ключ.

***

— А ты не хотел татушку делать. — Гуля программировала техосмотр.

Ефим стоял над распятым на платформе Максимом и записывал его рассказ: про коробку с объективом, про иномарку, про СТО, про всё.

— Сканером посмотрели модель да позарились. Научились, твари, делать…

— Ума не приложу, — беспокоилась Гуля, — как у них получилось тебя обратить… Может, платформа мощная?

— А на куртку-то мощности не хватило… Только купил, блин.

Номер зелёной иномарки Максим вспомнить не смог.

Гуля нажала кнопку обращения и, как только появился «Макларен», зло сказала Ефиму:

— Хорошо бы ты брал трубку.

Ефим сначала нахмурился, потом поводил глазами, соединяя что-то в голове, потом выдавил улыбку:

— И что он в тебе нашёл… Жируха.

Гуля тоже ответила улыбкой:

— Интересно, а твоя девушка может обхватить грудью член и подрочить?

Ефим посмотрел на её грудь, шмыгнул носом и вышел.

Гуля распечатывала результаты осмотра с победным видом. Максим потягивался, сидя на платформе.

— Нравится тебе возиться с машинами? — спросил он.

— Прикинь, — ответила Гуля. — Хочу быть как Кортни Хансен или Настя Туман. Да, мужчины всё ещё часто отказываются доверить работу с их машиной женщине, просят дать им «нормального мастера», но мир меняется.

За панорамным окном снова стучал дождь.

— Я бы хотел не иметь отношения к миру машин, — сказал Максим с сожалением. — Когда первый раз, в пятнадцать, я пришёл в Автоцентр, был уверен, что забракуют. Приглашения получили двое из класса… Я был уверен, что забракуют и дальше буду жить свою обычную жизнь. Надеялся, что дело даже до платформы не дойдёт, сразу будет всё ясно. Но врачиха меня уложила. Сердце колотилось, и мы ещё ждали, пока успокоюсь… Потом провалился на эти пробные минуты. Очнулся. Казалось, разучился дышать.

— Некоторые сходят с ума, проснувшись. — Гуля села рядом.

— Правда?

— Да. Или просыпаются полуобращённые. Погибают или остаются калеками. Я сначала подумала, что у тебя как раз рука не вернулась.

Максим продолжил:

— Я подскочил, а врачиха меня укладывает, спрашивает, не болит ли что, слышу её или нет. Потом накрыла одеялом, ушла. Я думал: ну, теперь-то всё видно было, точно отпустят. Даже задремал. Но она вернулась и снова обратила меня — на эти пару часов техосмотра. Когда оделся и вышел, выдала мне документы… И пожелала удачи на дорогах.

Гуля и Максим помолчали.

— Как представлю, что этот… делает внутри машины… Топчется грязными ногами…

— Хорошо, что дуга выжигает мелкую грязь.

— Я все эти восемь лет не пользовался способностью…

Гуля потянулась к щеке Максима ладонью:

— Так, может, поискать что-то другое?

Он обнял её, чтобы Гуля не видела его глаз.

***

Вернувшись с техосмотра, Максим сразу спустился к Ефиму в гараж.

Кнопка. Дуга. Темнота.

Секунды четыре забытья, и буквально сразу — гомон прохожих, серо-голубое небо, свет фонаря. Максим узнал улицу рядом с участком. Ефим подал ему горячую сухую руку.

— Всё, работа кончитос. Прости, не довёз до платформы, не хочу заходить.

Ефим был каким-то весёлым, пританцовывал одной ногой. Максим поднялся, сделал шаг и вдруг задержал дыхание. В животе вздрогнула и разлилась резкая боль. Дыхание и движение усиливали её.

— Курить мы будем, но пить не бросим! — похлопал Ефим по пустым карманам. — А где мои сигареты?

Максим сразу понял — где.

— Во мне, — прошептал он.

До Ефима долго не доходило. Он переспрашивал, дёргал Максима за руку, тот стонал, кратко хватал воздух и указывал на живот:

— Скорую, — просил шёпотом. Но, вопреки просьбам, Ефим выбежал на дорогу и стал ловить попутку.

— Скорую, скорую… — просил Максим.

— Не надо нам скорую, — подбежал к нему Ефим. У обочины остановилась белая легковушка, Ефим подхватил Максима на руки, свернув пополам, тот закричал от боли. Заднее сиденье, прокуренный салон, спор мужских голосов. Всё смешалось: мелькало блестящее от пота лицо Ефима, фонари в окне, силуэт за рулём постоянно оборачивался к заднему сиденью.

— Не надо нам скорую, — уговаривал Ефим над ухом, — меня ж уволят, ты чего, не надо скорую, сейчас всё решим, у меня такие ребята есть…

Машину трясло, боль разреза́ла. Максиму казалось, что он чувствует, как уголки картонной пачки «Винстона» колются изнутри, как скрипит полиэтилен упаковки, как рассыпаются сигареты, плывут по венам, во рту появляется сладко-горький вкус табака…

Резкое торможение. Хлопо́к закрытой автомобильной двери. Максим снова на руках у Ефима. Вокруг — бетонные конструкции, бесконечные грузовые контейнеры и бесконечные фонари. Ефим бежал, и каждый его тяжёлый шаг отзывался у Максима болью внутри.

Бег прекратился, света стало больше. Подошли мужчины в робах, с грязными лицами, смотрели на Максима сверху вниз, как на новорождённого. Живот горел, и в какой-то момент жар поглотил всё.

***

Первой из темноты появилась большая лампа-колпак. Максим повернул голову: он лежал на столе в большом ангаре. Было чисто, пахло машинным маслом и чем-то сладким, вроде дезодоранта для салонов авто. Футболки на теле не было, на животе белели бинты.

— Всё передолбалось в доме Облонских, — подошёл Ефим. — Ты жив? Конечно жив. Пачка вот тут была, ничего толком не задела… Хорошо, что она не распределилась куда-нибудь в сердце или лёгкие, но лучше бы, конечно, в ногу…

Его голос дрожал и брал иногда высокие ноты.

— Отвези меня домой, — попросил Максим.

В такси Ефим не затыкался:

— Эти мастера — они глухие. Вернее, слабослышащие, но говорящие. По вибрациям они, что ли, ремонтируют, как Бетховен музыку писал… «Слушают» машину. Кладут руку на панель и ловят ритмы… Как китайские врачи по пульсу… Рядом там прессуют металл, звук долбит в самую маковку. Я пару часов шлялся…

Максим молчал. Он полулежал на заднем сиденье, привалившись к стеклу. Смотрел в одну точку, пытаясь игнорировать боль, крутил между влажных пальцев тесьму на чехле сиденья, поправлял сползающую с плеч олимпийку.

— Они говорят, мотор бы тебе. Слышь, — наклонился к нему Ефим, — встроить можно не всем моделям, тебе можно. Хоть на пару часов, а?

Максим остановил такси посреди панельных девятиэтажек. Ефим подхватил его и помог идти.

Лифт полз медленно, скрипел. В квартире было темно. Зажжённая лампочка высветила примерно двадцать квадратов с щепоткой мебели — кухня да комната. В советском серванте стояло несколько фотографий с чёрной лентой на уголке.

Ефим усадил Максима на диван.

— Я всё рассчитал, — продолжил он. — Мы заменим мотор…

— Ты пьяный? — оттолкнул его Максим.

— Каждый мент должен иметь свой мечт! Я всю жизнь гонками брежу!

— Пошёл ты! Псих!

— Не спорткарный у тебя характер, Мак!

— Я гранд-турер, а не гоночная. М-м-м, — Максим схватился за перебинтованный живот, затем медленно скинул обувь и постарался лечь. — Найди себе тачку и гоняй сколько влезет…

Ефим обтирал обильно потеющий лоб:

— Где ж я тебе тачку найду? Поправишься через пару недель, и…

— Пошёл ты! Меня разорвёт к чертям этим мотором!

— Мы успеем вытащить, ты чего! Знаешь, какие это бабки? — Ефим оглядел комнату. — Тебе же нужны деньги. Всем нужны деньги. Купишь себе протез крутой! Хату побольше в ипотеку возьмёшь. И я возьму… Ты же видел, где я живу, Мак!

— За одну гонку? На ипотеку? Долбанулся?

— Ну не за одну, за пару.

— Пошёл ты! Уходи! Уходи!!!

Максим кинул мелкую подушку в Ефима. Тот выставил вперёд ладони и, под стоны Максима, попятился. Добавил в дверях:

— Только врача не вызывай, ладно?

***

Максим медленно открыл дверь квартиры. Сделав слабый шаг, выставил круглый мусорный мешок в подъезд, разогнулся, втянув воздух, и в страхе уставился на Гулю: та поднималась на его площадку.

— Привет, — сердито сказала она. — Ефим говорит, отпустил тебя по семейным, ты пишешь, что на работе…

Максим отступил в темноту прихожей, и Гуля напористо зашла следом.

— Ты что, Никитин, прячешься от меня?

Она нашарила выключатель и зажгла свет. Максим в одних трусах стоял, облокотившись на стену, смотрел растерянно.

— Что с тобой? — Гуля разглядывала его бледное лицо и белые губы. — А шов откуда?

Она уронила рюкзак с плеча, протянула ладонь к животу Максима, но не коснулась, остановила руку рядом с залитой зелёнкой кожей. Он молчал: никак не получалось придумать, что сказать.

— Максим?! — потребовала Гуля. Он молчал. На её лице гнев сменился ужасом:

— Ты что, орган какой продал? Тебя кто-то порезал? Что?

— Ефим забыл во мне сигареты, — сказал Максим тихо, и Гуля взорвалась:

— Что, прости? Что?!

Она проморгалась, потом спешно разулась, взяла Максима под руку, потащила в комнату, на диван. Усадила его, попутно задев стоящую рядом табуретку: с неё упала раскрытая «Повесть о жизни» Паустовского и чуть не упала пустая кружка. Гуля нервно подняла книгу:

— Нахера ты мне врёшь в ватсапе? А где резали, в областной? Почему тебя так быстро отпустили? Почему нет повязки?

Максим молчал, и Гуля снова уставилась на него возмущённо и зло.

— Я не знаю, где резали… — сказал он, перейдя на шёпот.

— В смысле ты не знаешь?

— Ефим возил куда-то к своим, на набережной…

Гуля посмотрела на Максима ошалело. Затем перевела взгляд на шов и зелёные потёки под ним, долго молчала.

— Можешь сделать укол? — попросил Максим.

Гуля прерывисто вдохнула, осмотрела табуретку у дивана, заметила на полке шприцы и коробку с ампулами, взяла их:

— Обезболивающие… А где антибиотики? Бинты свежие?

— Нет ничё…

— Ясно.

Гуля бросила коробку на табуретку — из неё, звеня, посыпались пустые ампулы, — тяжёлым шагом промаршировала на кухню, изучила открытый холодильник, сказала ещё раз:

— Ясно. — Затем ушла в прихожую обуваться. — Собирался тихонечко помереть? Такой был план?

Максим осторожно крикнул:

— А укол?

Гуля ответила:

— Помучайся, полежи, — и вышла из квартиры, хлопнув дверью.

Она вернулась минут через двадцать, запыхавшаяся и раскрасневшаяся, сбросила ботинки один на другой, протащила на кухню пакеты с ярким логотипом продуктового. Вымыв руки, села на край дивана и стала выуживать из рюкзака медикаменты: шуршащее и звенящее разных форм.

— Я знал, что ты расстроишься… — начал Максим.

Гуля никак не реагировала, вскрыла ампулу, набрала шприц, спросила грубо:

— Рука или жопа?

Максим протянул руку.

— Эти дни сам ставил?

Максим кивнул.

— Куда?

— В ногу.

Гуля заметила тёмно-красные точки, рассыпанные по его тощим бёдрам.

— Сейчас поможет, — смягчилась Гуля. — Манную кашу ешь? Я только манную умею…

— Обожаю, — прошептал Максим.

— Как дам! — пригрозила Гуля игриво, но тут же вскинулась: — А заявление ты писал?

— Какое?

— В смысле какое?!

Гуля засуетилась: подняла рюкзак на колени, стала что-то искать.

— Так, я сейчас опишу травму, имею полномочия. На работе поставлю печать. Где-то был чистый А-четыре…

— Погоди, — начал Максим осторожно, — надо обдумать…

— Кого думать? Чего ты его жалеешь?! Дохрена здоровья? Отстранят, но не посадят же. Будет внимательнее. Переживёт.

— Погоди, Гуль, правда…

Девушка присела перед Максимом на пол, взяла его ладонь в свои, зачастила:

— А если бы пачка попала в другое место? Ему нужно задуматься, это серьёзно.

Максим отводил глаза, нервно гладил руку Гули, та продолжала:

— Пусть оплатят компенсацию, потом уволишься…

— Я не могу уволиться.

— Почему это?

— Не могу и всё. Ещё полгода не могу.

— Да почему?

Максим молчал. Гуля снова стала напирать:

— Что мне тебя, бить, чтобы ты говорил?

И Максим сдался:

— Я не на работе, я на сроке.

У Гули что-то поменялось в глазах. Она медленно вытянула ладонь из его руки, ушла на кухню, растирая висок. Максим на пару секунд закрыл глаза, потом поплёлся за ней:

— Нельзя Ефима отстранять. Если работать будет не с кем, мне могут заменить срок на реальный. Надо обдумать, понимаешь?

Помолчали.

— Что-то я утомилась охреневать, — наконец проговорила Гуля.

Максим стоял в проёме двери. Гуля вытаскивала из пакетов продукты, кидая на стол.

— Ляг, чтоб я тебя не видела, — попросила она.

Когда с кухни полетел сладкий запах, Гуля зашла в комнату, сказала, не глядя в глаза:

— Каша готова. Там фрукты, булки, салаты… А уколы ты и сам можешь ставить.

Она ушла. Максим лёг и уставился в стену.

***

Через пару недель Максима вызвали к начальству.

Когда он подошёл, у кабинета уже стоял Ефим. Он громко кричал в телефонную трубку:

— Я всё отдам, отвалите! Ещё есть время!

Он сбросил звонок и глянул на Максима пустыми красными глазами.

— Ну и зачем? — спросил он. — Ты же сядешь.

— После тебя.

Максим указал Ефиму на дверь, тот молча открыл её и вошёл первый. Седой и усатый полковник тепло пожал Ефиму руку, пригласил сесть. Максим почуял подвох.

Так и вышло. Полковник сложил его заявление вчетверо, убрал куда-то в стол и мягко попросил Максима с Ефимом решить всё мирно друг между другом. Все аргументы падали как подстреленные. Глаза полковника были усталыми. Глаза Ефима смеялись. Лениво и вязко тикали часы на стене.

— Ну не помер же, — сказал Ефим, когда они вышли в коридор. Максим развернулся и дал ему в глаз.

Выйдя на крыльцо участка, Максим столкнулся с Гулей. Она не пошла внутрь, осталась с ним, спросила:

— Ну что?

Ответ поняла по лицу. Помолчав, спросила снова:

— Какая у тебя статья?

— Сто пятьдесят восьмая…

— Что ж, буду прятать от тебя деньги и ценности.

Он посмотрел на неё: она грустно улыбалась.

***

Максим появился в кабинете Ефима через месяц. С серым лицом, ещё слабый и высохший, но теперь у него была короткая стрижка, новая футболка с надписью «Будни таракана» и джинсовая куртка вместо олимпийки.

У Ефима всё ещё проступал охристый ореол вокруг глаза. Он встретил Максима осторожным молчанием, пригласил жестом сесть:

— Участвуем в гонках на выходных. Это не обсуждается.

У Максима медленно расклеились губы и приоткрылся рот.

Квадратная лампа мерцала. По оконному стеклу ходили тонкие тени. Ефим снял кипящий чайник с круглой платформы, налил себе и Максиму, вытряс из пакета на стол белые пряники. Максим даже не посмотрел на кружку:

— Выигрыш пополам?

— Если не будешь создавать проблем.

Ефим нервно уминал пряники. Максим рассмотрел его: напротив сидел самый простой, простецкий человек, форменная чёрная куртка была ему мала, в уголках рта белели пряничные крошки. Такому нельзя было доверить жизнь.

— Никакого риска, Мак, ребята с золотыми ручками. Поставят мотор, съездим, заработаем — и назад.

— Ты занимался гонками раньше?

— Я умею, — самоуверенно ответил Ефим.

— Откуда запчасть?

— Оттуда, — рассмеялся Ефим, потом унял смех. — Нелегально, да, но проблем не будет.

— Сколько заработаем?

— Много. Знаю, где играют по-крупному. Есть заначка, поставлю.

— Где твой предыдущий автонизм? — спросил вдруг Максим.

Лицо Ефима подёрнулось, как флаг на ветру, он поник:

— Я разбил машину.

Максим закивал, переведя взгляд на стену. Ефим поспешил добавить:

— То был не человек, старая модель, машина.

— Иначе ты бы сидел… — продолжал кивать Максим.

В коридоре шелестели шаги, кто-то сипло разговаривал и смеялся.

Ефим отряхнул руки, поставил рядом с чайником кружку, повёл в гараж.

Рабочая неделя обещала быть мерзкой.

***

В гараже царил полумрак. Жёлтые лампы мерцали. Двое механиков звенели железом у стола и переговаривались на языке жестов. На синей балке крана под потолком качался огромный крюк.

Двигатель — ком из цилиндров, трубок и гаек — был огромным. Максим стоял перед ним, лежащим на тележке, и старательно доедал двойной сэндвич.

— Успей до того, как меня раздрючит вот этим, — поймал взгляд Ефима. Тот курил, подбадривал:

— Я же сказал. А что сказано ментом, то не вырубишь топором! За сегодня соберут, за субботу сгоняю, в воскресенье всё вернём на место. Ты ешь, ешь. И выпей штуку для запаха в салоне, что-нибудь свеженькое…

Часы Максима засветились зелёным. Он проглотил капсулу ароматизатора и лёг на платформу, белый как полотно.

— Если что-то пойдёт не так, скажи Гульбез… — начал было он.

Но Ефим даже слушать не стал:

— Ну-ну, что это за настрой?

Краем затухающего сознания Максим, кажется, вновь уловил от Ефима пивной аромат.

***

Темнота тянулась долго. Было холодно, у темноты впервые был запах, металлический, солоноватый. Максим открыл глаза, закашлялся, заметался. Сел, поднявшись из мутной воды, пополз по холодному песку выше по берегу, повалился в гнилую бурую полынь. Он понял: очнулся на речном берегу. По ощущениям — стояло раннее пасмурное утро, но солнца нигде не было.

— На помо… — выл кто-то наверху, за краем обрыва. Выл, растягивал слова, закашливался до рвоты. Ветер обрывал фразы.

По песчаному склону, густо поросшему болотницей, тянулись к реке две параллельные линии — следы от шин.

Максим окончательно пришёл в себя. Он поднялся, опершись на плотный речной песок руками, покачиваясь, побрёл вверх по склону. Джинсовка продувалась насквозь, плотнела, замерзая. Правая рука запуталась в рукаве и натянула его. Максим вытащил подвёрнутый манжет, а вслед за ним высунулась ладонь. С покрасневшей от холода кожей, пока чужая, но живая, зеркально похожая на левую. Максим уставился на неё и запнулся, переступив ногами.

Он в ужасе осмотрел себя, ощупал голову, тело, ноги. Всё было на месте, всё было как прежде. Только теперь обмылок правого плеча продолжался неведомо откуда взявшимся предплечьем и кистью.

Навстречу из-за стеблей конского щавеля поднялся побелевший Ефим, зарёванный, с глазами-щёлками. Он отирал ладонями глаза, нос и непрерывно подвывал:

— На по-о-омощь… На по-о-омощь…

Он остановился, когда увидел Максима, зажмурился, ещё и ещё раз. А потом зачастил сквозь слёзы:

— Я думал, ты всё… Думал, разорвало тебя там… Боялся смотреть… Я выпил на обратном пути: хотелось-то выиграть… А потом прямо в реку… И всю ночь тут… Время обращения вышло, я боялся смотреть… Я убил тебя…

Максим взглянул на Ефима с жалостливой улыбкой и вдруг рассмеялся:

— Ты всё просрал. Опять!

Ефим смотрел растерянно: сначала на улыбку Максима, на одну его руку, затем на другую, его взгляд становился всё более удивлённым.

— А где же тогда двигатель? — спросил он, растягивая слова.

Максим, всё так же смеясь, показал ему правой рукой средний палец:

— А вот где!

Он развернулся и пошёл прочь.

***

Правая рука остановила попутку. Потом она долго лежала на раме открытого окна, по ней пробегали блики, по ней скользил ветер и поднимал редкие волоски. Правая рука держалась за автобусный поручень, потом нажимала кнопку пешеходного перехода…

Правая рука делала всё это не сразу. Она не слушалась, она промахивалась и ударялась, собирала первые в жизни ссадины и синяки. Ей было по-живому больно.

Максим думал купить Гуле букет: держать его за спиной правой рукой, пока Гуля не удивится трюку, но не встретил нигде цветочных киосков.

В подъезд удалось попасть, придержав дверь за вышедшим человеком, — правая рука справилась, она быстро училась.

Максим барабанил в квартиру двумя руками. Гуля открыла не сразу, сонно выругалась:

— Что тут делаешь в семь утра?

— Я смогу держать плакат! — Максим зашёл в квартиру. — И кофе с телефоном, и… Смотри, смотри!

— Чего? — Гуля не сразу заметила. — Погоди, это как?!

— Я не знаю, не знаю… — Максим поднял перед лицом обе руки и заплакал.

2022