Чужая сторона: рассказы

Липовая щепка

Демид приехал возвращать Софу.

У ворот кладбища в стеклянной будке, как в хрустальном гробу, спал на стуле пожилой охранник. Окно наполовину залеплено серым снегом, никаких камер: неудивительно, что бдит кое-как.

Из ворот вышла администраторша с планшетом, и Демид побежал вдоль витиеватого забора, не побежал — полетел ракетой, метеором, так быстро, что зазвенело в ушах, пусть администраторша догоняет, благо что молодая.

У них было всего четыре часа, чтобы отыскать Софу в роще самоубийц.

— За этой частью никто особенно не следит, вы же знаете. А я только с отпуска вышла, — переводя дыхание, оправдывалась администраторша.

Между деревьев петляла тонкая тропинка, ещё не плотно протоптанная в глубоком снегу и оттого ухабистая. Бежать по ней было сложно, Демид перешёл на шаг. Оглянувшись, свернул в березовую аллею, где за последние сутки появилось два свежих дерева.

— Как найти? — нервно спросил он.

За берёзы садилось золотистое солнце, растягивая тени. Сладковато пахло фабричными выхлопами. Демид с администраторшей остановились, и на них отовсюду уставились онемевшие лица.

На чёрно-белых стволах, где выше, где ниже, висели именные таблички: металлические или пластиковые, керамические овальные, заказанные в специальных бюро, простые деревянные с выжженными тонкой линией датами, листы А4, вставленные в мультифоры, выцветшие и серые. Местами над и под ними торчали венки, подсвечники и цветы. Где-то здесь же стояли два дерева без табличек.

Администраторша снова развела руками:

— Могу только примерно указать место, вы же знаете… Коптер у нас старенький.

Демид запрыгал взглядом по пятнистым стволам, по лицам на фото, и в глазах, смотрящих против солнца, зарябило.

— Вон там! — бросился он по сугробам.

Первая берёза без таблички едва достигала в высоту пяти метров. Тут и без лазерной рулетки ясно, что это подросток, кто-то примерно пятнадцатилетний. Демид кивнул осторожно ступающей по его следам администраторше и напролом побрёл глубже в рощу.

Поразительно быстро нашлось и второе дерево — кряжистое, в обхвате метра три, с наростами и трещинами в стволе. Администраторша доплыла до берёзы, с усилием перекидывая через снег ноги, и стрельнула до вершины лазером рулетки, та показала почти сорок метров. Это очевидно была не Софа.

— Ещё одно новое дерево между сосновой и липовой аллеями… Давайте туда.

Демид выбрался к дороге. Софе было двадцать четыре, а это значит, что её берёза оказалась бы двенадцатиметровой или около того. А вот липу и сосну нужно искать пяти- или шестиметровую…

В ботинки набрался снег, он жёг кожу над короткими промокшими носками: ощущения ничтожные, но почему-то заняли голову на пару секунд.

Рулетка измерила пятиметровую сосну, а затем шестиметровую липу.

— Даже не знаю… Надо выбрать, — напомнила и поторопила администраторша. Наверняка она уже замёрзла бегать с ним по влажному снегу.

Сосна показалась Демиду недостаточно изящной, к её незнакомым линиям не хотелось возвращаться. Он замер, глядя на липовый тонкий ствол — цвета кофе с молоком, блестящий, подсвеченный умирающим солнцем. На чёрных ветках качались шарики семян в обрамлении сухих тонких крылышек, словно липа и не стояла в роще самоубийц всего сутки, а просто росла несколько лет, растягивая корни, рассыпая семена… Ствол липы быстро нагрелся под его ладонью.

Пугала не обязанность содержать всю оставшуюся жизнь возвращённого по ошибке человека, а вероятность не найти Софу. Вернуть двоих — сосну и липу? Чтобы наверняка?

Демид выбрал липу, и администраторша напечатала красными замёрзшими пальцами нужную комбинацию на планшете. Вернулись в здание.

— Вы принесли свидетельство о браке? А фото? — спросил санитар. Ему нужно было сравнить внешность возвращённого хоть с чем-нибудь, и Демид протянул сначала документ, а затем телефон из кармана, выбрав фото в галерее: каштановое каре, длинная шея, вытянутое лицо, зрачки теряются в масличных глазах, а главное — родинка на ключице. Но санитар наверняка будет пялиться, сравнивая, на всё, что ниже.

В коридоре лампы горели тускло. Демид в полутьме написал заявление о том, что берёт под свою ответственность: обязуется помогать, поддерживать, пролечить, отдал бумагу. Потом блуждал во мраке туда-сюда, придавливая носком ботинка пузыри линолеума, думал о том, какая на Софе одежда, о том, какая она теперь будет.

Где она взяла липовую щепку? Самоубийцы обычно хватали доступное: во дворах, в ближайших парках, на школьных площадках, вроде берёзы, рябины, клёна. Это те, кто готовился заранее, приберегали для себя щепки поэкзотичнее — пихты, ореха, кедра…

Софу вывели под руку в мятом спортивном костюме. Демид перехватил, рассмотрел её в жёлтом свете, льющемся из кабинета, повёл дальше, затем рассматривал, пока вёл по холлу, на улице под фонарём, удостоверился — она. Вялая, сонная, всё столь же прекрасная, его невеста из загробного мира. Не сметь оглядываться на дверь отделения!

В такси он всё принюхивался к воздуху вокруг неё: словно она пролежала эти сутки в могиле и должна чем-то особенным пахнуть. Но Софа ничем не пахла. Это влажная футболка Демида смердела — от страха и беготни. Он словно сам выбрался с того света: мокрый и грязный, с трясущимися руками.

Дома Софа двигалась сонно и молча, Демид разговаривал сам с собой:

— Ужинать будешь? Давай костюм в стирку… Устала? Ляжем?

Когда легли и Софа повернулась к Демиду выпирающими лопатками, он долго смотрел на неё, не спал. За окном качались тополиные ветки, и Демид всё думал о том, что пару часов назад Софа так же качала ветками в роще самоубийц. Почему она решила бросить его? С чего вдруг загнала себе под кожу липовую щепку?

Обо всём предупредили: что первые несколько дней Софа будет молчать, что ей нужно теперь пить больше воды и что вернулся к Демиду совсем другой человек. Думалось: ну как же другой, когда прежняя маленькая грудь, любимая родинка на ключице, на правом плече всё та же татуировка-птичка, шрамы на спине и даже наращённые ресницы вернулись. Разве что теперь согласится на что-то новое в постели?

В тот вечер Демид промолчал, но утром не стерпел, воспользовался тем, что она не ответит:

— Я без тебя жить не могу, а ты! Чего тебе ещё надо? Карточка почти из «Орла и решки», шмотки у тебя, дом, тачка… Где ты вообще взяла эту щепку?

Софа ответила ему через три дня:

— Твои нарды сломала, — и он сорвался на неё ещё из-за нард.

Вечером он лёг первым, она зашла в спальню следом, выключила свет и какое-то время стояла над ним со взлохмаченными волосами, словно дерево, напугала до озноба. Кажется, даже запах возник тот самый, которого он так боялся в машине, — земляной и горький. Возник и развеялся.

Софа действительно вернулась другой. Демида это безосновательно и основательно раздражало. Софа стала готовить как-то излишне изысканно, для чего часами ходила по магазинам и тратила уйму денег. Критику не терпела:

— Не нравится? Готовь себе сам!

Она теперь больше болтала по телефону, увлечённо так, заливисто смеясь, вместо того, чтобы выслушивать его. Появилась новая, яркая, откровенная одежда, качественнее и дороже, появились друзья, хобби. Теперь, когда Демид уходил с друзьями в клуб, Софа больше не названивала ему, ей было всё равно, в какое время он приходит домой, чем от него пахнет, с кем он был. Она жила отдельно от него. Она жила.

Потеряв свою загадочную тихость, плавность и робость, она стала ближе к его идеалу, но всё ещё не была им. Если не нравилась ни прежняя, ни новая, то какую Софу он любил? Демид просто надеялся её изменить, теперь — особенно. Зря, что ли, липовая древесина хороша для поделок и резьбы. Гнуть, но не ломать.

— А зачем ты меня вернул? — спрашивала она, стоило начать на неё давить.

Демид громко кричал, подходя к Софе, иногда ломал мебель и бил посуду. Делал «предупредительные выстрелы»: бросался одеждой, запускал предметы над её головой, замахивался кулаком. Через месяц перешёл к «физике» — начались толчки и удары. Бил от обиды, что она всё ещё его не устраивает, а потом от скуки, от усталости, по привычке.

Сам заметил, что говорит одно и то же: «Если бы ты только… я бы не разозлился!», «Просто сделай то, что я прошу, и все будет прекрасно», «Я сделал тебе больно, потому что ты первая меня обидела, бросила», «Я сам знаю, что для тебя лучше», пытаясь сказать другое: про опасения, что она его больше не любит. Но, когда не получалось сказать, хотелось ударить.

Неожиданно новая Софа стала защищаться, однажды перевернула столик, заслонив себя сосновым щитом, и Демид проломил столешницу.

Через месяц началось и другое: деревья стали навязчиво лезть Демиду на глаза. Выйдешь из подъезда — они повсюду: стволы по округе в шахматном порядке, ветки растянуты по всему сущему, от палисадников до окон, над балконами и машинами, затеняют, закрывают… Зимой, без листьев, деревья особенно походили на скелеты, многорёберные, многокостные. Демид стал ходить от подъездной двери до машины, подняв воротник. Думалось: а вдруг кто не дошёл до рощи — и прямо здесь?.. И всё это мёртвые.

Стало казаться, что у Демида собственные суставы стали громче скрипеть, по-деревянному. Он всё больше нервничал, однажды выбросил из машины деревянные чётки с крестом. Деревянные предметы казались теперь сделанными из костей.

Раньше в постель Софа ложилась покорно, теперь покорность сменилась строптивым нежеланием: «Я, кажется, сказала — нет. Ты не слышал?»

Демид уговаривал её: «Я же знаю, ты хочешь! Мне это просто необходимо!», а после — называл бревном. Обозвав, бросал взгляд в окно: тополиные ветки, качаясь, предупреждали, и Демид затихал.

Утихомиривал и горький могильный запах, заползающий на ворот его рубашки, на его подушку, в салон машины. Напоминал: любишь — уймись.

В конце февраля Демид нашёл в демисезонном ботинке золотистую щепку: наверное, отлетела после того, как брызнул в стороны сломанный им журнальный столик. Волокнистая, сосновая. Демид достал её и перепрятал в карман пальто. Несколько раз, стоя позже в пробке, он доставал щепку и задумчиво колол себя ею в мягкую кожу между большим и указательным пальцами.

С тех пор деревья преследовали Демида. К марту начало мерещиться, что он всюду ходит по кладбищу. Изо дня в день деревья стояли на своих местах, словно выжидая, словно утверждая насмешливо: «Ты умрёшь, а мы все останемся».

Софа никак не перевоспитывалась. Раньше крики и манипуляции давали эффект, но раньше она реагировала иначе: тихо плакала, замолкала надолго, пыталась искупить вину, первая шла на мир, «вставала на цыпочки». Теперь с ней — где сядешь, там и остановка.

— Без тебя знаю! Я больше не собираюсь все это выслушивать! Не смей высмеивать все, что я говорю! Не смей обесценивать!

Одним мартовским вечером, припарковавшись у подъезда, Демид остался в машине, открыл малолюдный семейный аккаунт в тик-токе, пролистал несколько десятков видео.

Вот Софа лежит на диване, камера подкрадывается к ней, руки Демида её щекочут против желания. Две тысячи лайков. Вот он обнимает её, сильнее сжимая объятия: она тогда сама хотела снять видео; правда, рассчитывала на лёгкую романтику, но Демид принуждает её к поцелую, она улыбается через силу, вытягивает шею, отдаляя губы.

— Не надо, больно. Все смотрят.

— Для того и снимаю!

Снова больше двух тысяч сердечек, в комментариях пишут, что Демид горячий и страстный, он пролайкал почти все комплименты.

Видео за прошлый год, видео за позапрошлый… Оглянувшись на их жизнь, Демид вспомнил только то, как Софа отворачивалась.

И ещё внезапно: бабу Марусю несли до кладбища в простыне, там переложили на снег, а квадратную толстую щепку дали семнадцатилетнему Демиду. Всем свои традиции: в других культурах близкие могут бросить в могилу ком земли, у нас — собственноручно изменить форму почивших. Благородная традиция, экологичная. Щепку баба Маруся попросила взять от своей садовой яблони, её за сараем посадил ещё в семидесятые дед Гена. Яблоня давно засохла, но руки ни у кого не доходили выкорчевать, и, как вышло потом, не зря. Правда, щепка была толстая, Демид оторвал от неё пальцами щепку потоньше. Ладонь бабы Маруси, почти прозрачная, маленькая, с толстыми голубыми венами, долго не прокалывалась, не пропускала в себя дерево, и Демид вынужденно применил силу. Это мучило его потом какое-то время; казалось, он сделал бабе Марусе больно. Она стала, как хотела, яблоней сорта Райка, разветвлённой надвое. Пару раз родители привозили потом Демиду с кладбища мелкие, сладковато-терпкие яблоки, напоминавшие крупный шиповник.

Ни Демид, ни кто бы то ни было другой пока не мог описать точно, как происходит перерождение: кто-то сам в ужасе отворачивался, кому-то слёзы застилали глаза. Кто-то смотрел из интереса, но изменение было быстрым и забывалось тотчас, на видео между человеком и деревом появлялось мутное пятно, блюр…

«Не нравится Софе жить нормально, значит — не нужно!»

Демиду стало жарко, дурно от мысли об убийстве. Он вышел из машины, проворачивая щепку в пальцах. У Софы мягкая кожа, нежная, он не спросил её, куда она загоняла щепку, но сам выберет место. Он всегда всё решает сам, он всегда берёт её силой.

И опять внезапно: Софа снова и снова отворачивается, вытягивает кисти из его рук.

У Софы не вышло отвернуть губы, вытянуть шею, отстраниться, уйти, закрыться, и она решилась расстаться всем телом. Щепка под кожу — это, наверное, больно. Но не больнее его любви.

Демид остановился в ужасе от того, что хочет сделать.

Заиндевевшая щетина крон светилась под белыми фонарями. Тополя и клёны смотрели на него, выговаривая: «Ты нас всех довёл, ты давил и гнул, ломал до хруста, до конца».

Демид уходил от подъезда всё быстрее, быстрее. Навстречу шла семья с коляской, и он, вздрогнув, свернул во двор, в рыхлый снег. Он бывал вспыльчив, но сейчас — чувствовал — агрессия перелилась через край, виски горели, на загривке припекало. Демид сжал в карманах кулаки и… случайно проткнул себе ладонь щепкой. Больно.

Последний вдох был удивлённым: снова пришёл тот могильный запах. Тело Демида менялось: онемело, перестало проводить импульсы, его обволокло золотистым облаком смолы, запахло приторно и жгуче, ноги удлинились, потянули Демида к мерцающему фонарю, щетина на щеках вмиг отросла — превратилась в изумрудные липкие иголки-пальчики. Сознание затуманилось, наполнилось томным древесным скрипом, в глазах Демида мелькнула яркая вспышка смерти.

За окном качались тени деревьев — каких, в темноте поди разбери. Софа ждала Демида в неясном напряжении несколько дней — «Не возвращайся» — а затем перестала ждать.

2023