Чужие страсти

4

Она чувствовала на себе взгляд рассматривавшей ее женщины, который словно говорил: «Где я могла вас раньше видеть?», и знала, что в следующий момент наступит узнавание: «Ох, да это же Лайла ДеВрис! Вдова того самого печально известного Гордона ДеВриса». За последние несколько недель Лайла уже столько раз проходила через все это в многочисленных беседах с потенциальными работодателями, что готова была к тому, чтобы получить очередной отказ, несмотря на то что мисс Скордато из агентства по трудоустройству все-таки взялась провести с ней собеседование.

— Есть ли у вас опыт работы с компьютером, миссис ДеВрис?

— Небольшой, — ответила Лайла.

Для себя она уяснила, что, пытаясь приукрасить действительность, лучше не вдаваться в подробности. Особенно если учесть, что весь ее опыт в работе с компьютером сводился к пользованию электронной почтой и покупкам через интернет-магазин.

— Вы знакомы с программами Квикен и Эксель?

— Пока нет, но я уже записалась на курсы. — «Отношение — это все», — прочла она в одной из взятых в библиотеке книг практических рекомендаций по устройству на работу. — Я смогу освоить это очень быстро.

Мисс Скордато по-прежнему хмурилась, глядя в ее резюме.

— Здесь написано, что вы печатаете со скоростью шестьдесят слов в минуту. Вы действительно подтверждаете это?

Крупная женщина за сорок, со светлыми, словно высеченными из камня, волосами, она чем-то неуловимо напоминала Лайле ее учительницу в шестом классе, миссис Лентини, которая практиковала особую форму садизма: она заставляла провинившегося писать, в чем состоит его прегрешение перед другими учениками, на доске пятьдесят раз. Лайла рассматривала брошь, размером с дверной молоток, пришпиленную к лацкану ярко-зеленого с желтизной пиджака директора агентства по трудоустройству, которая дополнялась — аксессуары! больше аксессуаров! — подделкой под шарф от Гермес[34], намотанным на шею. Похоже, мисс Скордато уже не терпелось покончить со всеми этими шарадами и заняться настоящим делом.

Лайла почувствовала, что краснеет.

— Это указано очень приблизительно. На самом деле я никогда время не засекала.

Мисс Скордато с сомнением взглянула на нее поверх своих очков для чтения.

— А опыт в бухгалтерском учете? Ведение двойной бухгалтерии и тому подобное?

— Хм… фактически нет. — Если не считать ведения баланса собственной чековой книжки.

Женщина продолжала с мрачным видом изучать ее резюме, а затем нашла что-то, что неожиданно заставило ее просветлеть.

— Ага, я вижу, что вы работали на Линкольновский центр исполнительских видов искусства.

— Ну, строго говоря, не на Линкольновский центр, — осторожно поправила ее Лайла. — Я возглавляла комитет, который занимался сбором средств на джазовый фестиваль. Это было в прошлом году, и нам тогда удалось собрать более трехсот тысяч…

— Значит, это была безвозмездная добровольная работа? — Искорка в глазах мисс Скордато погасла.

Лайла ощутила уже знакомую липкость под мышками. Она думала, что после того как ей довелось потерпеть полную неудачу в целом ряде фирм и компаний, в агентстве по трудоустройству будет проще, но, видимо, ошибалась.

Как это происходило с ней и в отношении массы других вещей.

— Да, но видите ли… — Она пыталась говорить с оптимизмом в голосе (отношение — это все), намертво приклеив улыбку к своему лицу. — У меня никогда по-настоящему не было необходимости… то есть мой муж… в общем, я сейчас осталась совсем одна. Только я и мой сын. Поэтому я, прекрасно понимая, что начинаю поздно, готова много и тяжело работать. И потом, я хочу учиться.

Она могла бы рассмеяться над иронией ситуации, если бы не было так больно: ей казалось, что, когда Гордона приговорили к заключению в тюрьме, они уже упали на дно пропасти. Но теперь то суровое испытание виделось уже как относительно безмятежный период в сравнении с адом, через который ей пришлось пройти в первые недели после смерти Гордона. По крайней мере, тогда ее успокаивала мысль, что через определенное время муж снова вернется к ней. Кроме того, существовал спасательный круг в виде его индивидуального пенсионного счета. Во всяком случае, она так думала, пока, просматривая документы мужа, с ужасом не выяснила, что деньги с этого счета были сняты: несомненно, Гордон сделал это в последней отчаянной попытке скостить срок своего заключения. Но какая теперь разница, как именно были потрачены средства, на которые она рассчитывала? Их больше нет. Нет того зонтика, который в пасмурный день мог защитить их от дождя, превратившегося в настоящий ливень. Ей пришлось отказаться от аренды дома в Хоупвил, а вопрос о том, сможет ли она заплатить за следующий срок учебы сына, больше не стоял: уже в конце этого семестра Нилу придется бросить колледж. Правда, частично это был и его выбор — она подталкивала сына к тому, чтобы он написал просьбу о предоставлении ему кредита на учебу, но вместо этого он решил искать работу, чтобы делать свой вклад в семейный бюджет. Впрочем, легче от этого не стало. А в некотором смысле ситуация даже ухудшилась. Теперь она будет испытывать чувство вины еще и оттого, что зависит от него финансово, тогда как нормально должно было быть наоборот: это она должна была бы заботиться о сыне.

Но даже учитывая то, что мог заработать Нил, они наверняка станут бездомными, причем очень скоро, если она не найдет работу. Лайла знала, что найти работу нелегко, но она совершенно не была готова к тому, что это будет настолько тяжело: поиски превратились в ежедневное унижение ее достоинства. Вдобавок к тому, что она стала парией, изгоем общества, Лайла еще чувствовала себя современным аналогом Рипа Ван Винкля[35]. Ей казалось, что в сорок один начинать уже слишком поздно, потому что приходится конкурировать с людьми, которые были вдвое моложе ее и втрое квалифицированнее.

К тому же она не могла рассчитывать на нескольких оставшихся у нее друзей. Конечно, недостатка в предложениях о помощи не было, но никто из них не зашел так далеко, чтобы предложить ей работу. Лайла все понимала и не винила их в этом. Большинство людей из их с Гордоном окружения либо относились к финансовым кругам, либо были тесно связаны с ними, а поскольку они сами вращались в этой сфере, жена покойного Гордона ДеВриса была для них опасна, как радиоактивное заражение. Единственным, кто предложил ей что-то более или менее существенное, была Бирди Колдуэлл, которую Лайла знала со времен учебы Нила в школе Бакли, где ее сын и сын Бирди, Уэйд, были лучшими друзьями. Бирди дала ей имя и номер телефона своего приятеля в отделе кадров компании «Беркдорф Гудман». К сожалению, когда пришло время собеседования, Лайла узнала, что вакансии имелись только на место продавцов, и поэтому она отказалась. Большинство ее знакомых женщин делали покупки именно в «Беркдорф», и она не могла смириться с мыслью, что ей придется обслуживать тех, с кем она когда-то тесно общалась.

Но после нескольких недель бесплодной охоты за работой Лайла уже жалела об упущенной возможности. Гордость, как и очень многие другие вещи, раньше воспринимавшиеся ею как нечто само собой разумеющееся, стала теперь роскошью, которую она больше не могла себе позволить. А времени становилось все меньше и меньше. Бирди с мужем великодушно позволили ей пользоваться принадлежавшей им квартирой в районе Карнеги-Хилл во время их пребывания в Европе, но в конце месяца они должны были вернуться. Если к этому сроку Лайла не найдет себе жилье, она в буквальном смысле окажется на улице. Просить денег у брата она не собиралась, хотя тот всегда с радостью помогал ей. Лайла понимала, что и так уже задолжала ему столько, что вряд ли когда-нибудь сможет расплатиться. К тому же Вон был далеко не богат. Ему удавалось откладывать деньги только благодаря тому, что он очень мало тратил на себя.

— Может, вы когда-нибудь занимались розничной торговлей? — с надеждой спросила мисс Скордато.

— Летом после первого года учебы в колледже я работала клерком в магазине одежды, — довольно неохотно сообщила ей Лайла.

Эту работу она получила через свою соседку по комнате, Ирину Колински, семье которой принадлежала сеть дорогих модных бутиков в Атланте. Этого не было в резюме Лайлы: ей показалось, что тот факт, что ее единственной оплачиваемой работой была летняя подработка еще в колледже, будет выглядеть слишком патетически. Это было очень давно, когда еще даже не изобрели сканнер штрихкодов; тогда она работала за старомодным кассовым аппаратом, и одно это уже относило ее саму к пережиткам прошлого.

Неудивительно, что на мисс Скордато это не произвело никакого впечатления.

— И с тех пор — ничего?

Лайла покачала головой.

— Если не считать работу на добровольных началах. Я отвечала за проведение ежегодной книжной ярмарки в школе Бакли, пока мой сын там учился. Это была большая ответственность, и можете поверить, мне не стыдно за то, как я со всем этим справлялась. Так что, как видите, у меня, возможно, и нет особого опыта… собственно, фактически так оно и есть… — Лайла запнулась, глядя на напрягшееся лицо сидящей перед ней женщины.

Она тут же поняла свою ошибку: ей нужно было упирать на то, что она может хорошо работать, а не хвастаться тем, что ее сын ходил в эксклюзивную частную школу, чего такие люди, как сама мисс Скордато, себе явно позволить не могли.

Поэтому она не очень удивилась, когда мисс Скордато внезапно закончила собеседование.

— К сожалению, миссис ДеВрис, в данный момент у меня для вас ничего нет. И даже если вы готовы быстро учиться… — Она выдержала паузу, после чего продолжила уже более доверительным тоном: — Можно не сомневаться, что любая компания, которая возьмет вас на работу, тут же попадет в поле особого внимания средств массовой информации. Надеюсь, если вы подождете, пока все немного поутихнет, люди будут относиться к вам с большим пониманием.

Лайла сидела в полном оцепенении. С другой стороны, разве мисс Скордато всего лишь не произнесла вслух то, о чем из осторожности предпочитали молчать расчетливо корректные бездельники из отделов кадров, шарахающиеся от одного упоминания о судебных разбирательствах? Ей только сказали, что при том негативном ореоле, который ее окружал, она будет для них скорее проблемой, чем ценным приобретением. Нужно было смотреть правде в глаза: для разорившихся акционеров «Вертекса» она была Марией Антуанеттой[36] и Имельдой Маркос[37] в одном лице.

— Боюсь, что так долго я ждать не могу. — Подавив в себе остатки гордости, Лайла решила быть с мисс Скордато полностью откровенной. — Мне необходима работа именно сейчас. Любая работа. — Она старалась, чтобы в ее голосе звучала мотивация, а не крайняя нужда в деньгах, но из этого ничего не получилось. Лайла почувствовала, как на ее глазах выступают слезы.

Выражение лица мисс Скордато немного смягчилось.

— Знаете, что я вам скажу? Упорядочьте свои компьютерные познания и загляните к нам через несколько недель. Возможно, тогда я смогу что-нибудь подобрать для вас, — сказала она с уже большей теплотой в голосе.

Лайла встала и вежливо пожала руку мисс Скордато, поблагодарив за уделенное ей время. Но она уже понимала, что, если придет сюда через две недели… месяц… год, ответ будет таким же.

Идя к выходу, Лайла чувствовала, как ее плечи опускаются под непосильным бременем сложившейся ситуации. Она с горечью избавлялась от своей индивидуальности, и вскоре от прежней Лайлы почти ничего не осталось. В этот момент для нее прекрасным выходом была бы полная амнезия. По меньшей мере не было бы всех этих сожалений, тягостных воспоминаний и гнетущего ощущения потери.

В вагоне метро по дороге в апартаменты Колдуэллов на углу Мэдисон и 92-й улицы она лениво листала оставленный кем-то на сиденье прошлый номер журнала «Нью-Йорк», когда натолкнулась на объявление о предоставлении «эскортных услуг». «Раньше я даже не поняла бы, что речь идет о девушке по вызову», — подумала Лайла. И дело было не в том, что она еще недостаточно доведена до отчаяния и способна пробовать в своем положении все что угодно; ясно другое: кому нужна девушка по вызову с морщинками в углах глаз и следами растяжек на коже?

Нет, решила Лайла, ей остается только одно. Она откладывала это до самого последнего момента — даже не из гордости, а скорее от стыда, — но теперь, перепробовав все свои возможности, наконец решилась. Она должна сделать звонок человеку, которого панически боялась, но в чьей власти было помочь ей… преобразить жизнь одним щелчком пальцев… Человеку, который среди всех, кого она знала, был меньше всего расположен сделать это.

Абигейл.

— Богатые люди как раз для того и держат секретарей, чтобы не давать свои телефонные номера в справочники и отсекать всех так называемых друзей, досаждающих им просьбами. — Голос Вона по спутниковой связи странно потрескивал. Он звонил откуда-то из Намибии, где снимал фильм о миграции стада редких пустынных слонов.

— Я бы никогда не сделала этого, если бы не была доведена до отчаяния, — сказала она в трубку. — К тому же я ведь не собираюсь просить милостыню.

— Послушай, сестренка, я понимаю, что ты относишься к этому шансу, как наши солдаты — к последнему вертолету из джунглей Вьетнама, но не кажется ли тебе, что Абби, возможно, слегка, скажем так, обижена на тебя?

Это не было простыми выдумками брата: Вон и Абигейл переписывались годами. Содержанием этой переписки Вон никогда не делился, но Лайла и так прекрасно понимала, что у Абигейл были все основания считать себя обиженной.

— Ты прав. Я должна извиниться перед ней, — быстро согласилась она. — И в этом я вижу возможность наконец сделать то, что должна была сделать много лет назад. — Она понимала, что в ее устах это заявление звучит довольно неискренне, особенно учитывая тот факт — и Вон знал об этом, — что раньше она не предпринимала ни малейших усилий, чтобы связаться с Абигейл. Правда, он не знал о множестве писем, которые она начинала писать Абигейл и которые никогда не заканчивала. Но какое это все имело значение? Это было так давно! Она действительно не отослала ни одного из этих писем, и все они, скомканные, в итоге оказались в корзине для бумаг. По сути Лайла просто бросила Абигейл в трудную минуту. А теперь они поменялись местами. Поэтому она догадывалась, что любые ее попытки поправить ситуацию будут восприниматься как преследующие корыстные цели, но все равно была готова рискнуть. Другого выбора у нее просто не оставалось.

— К тому же это и для самой Абигейл может быть хорошо, — продолжала Лайла с уверенностью, которая даже ей самой показалась деланной. — Я ведь все-таки не какой-то обычный проситель, у меня действительно есть что ей предложить. Это не будет улицей с односторонним движением.

— Думаю, все зависит от того, как на это посмотреть, — с сомнением ответил Вон. — Просто попробуй поставить себя на место Абигейл. Больше двадцати лет от твоей лучшей подруги ни слуху ни духу, и тут вдруг она появляется, нежданно-негаданно, чтобы сокрушенно сообщить, как ей жаль, что она сломала тебе жизнь, а затем спросить: «Да, кстати, чуть не забыла: нет ли у тебя случайно какой-нибудь работы для меня?»

Вон, как всегда, видел Лайлу насквозь. Это была одна из тех черт, которые она любила в брате больше всего: он знал ее лучше других и всегда говорил с ней напрямик. Как бы Вон ни поддерживал ее во время этого тяжелого испытания, он все равно никогда не убаюкивал ее и не выбирал смягчающие выражения. Когда ему стало понятно, что Гордон идет ко дну, он предупредил сестру, чтобы она поприжала своих должников. Совет, который, безусловно, был бы для нее очень полезен, если бы к этому времени все эти должники уже благополучно не скрылись. Честно говоря, она очень ценила откровенность брата, но сейчас ей было тяжело это слышать.

Она шумно вздохнула.

— Я поняла тебя, Вон. Но не кажется ли тебе, что ты немного утрируешь? Собственно, это не я поломала ей жизнь. Это наша мать уволила Рози; я там была просто сторонним наблюдателем. О’кей, признаю, я повела себя далеко не лучшим образом, но не нужно делать из меня какую-то ужасную личность. Я просто была глупым ребенком.

— Я не спорю, — ответил Вон, в голосе которого звучала любовь. — И конечно, ты не единственная, кто виноват в случившемся. Каждый раз, когда я вспоминаю об этом отвратительном эпизоде, меня начинает мутить. Рози могла делать или не делать этого — поверь, у меня лично есть масса сомнений в отношении официальной версии происшедшего, — но Абигейл точно не должна была пострадать.

— Однако виновата не только наша мать. Отца это тоже касается, — напомнила Лайла. — Он ведь мог что-то предпринять.

— У него была своя причина: если бы он вмешался, то признал бы, что мать слишком плохо соображает, чтобы понять, какой бред она несет, — раздраженно сказал Вон.

Дело было не в том, что их мать превратилась в хроническую алкоголичку. Вон винил отца за то, что он был слишком слаб и не смог увидеть ситуацию в истинном свете, а тем более бороться с ней открыто. Он просто устранился. Более того, он бросил их мать, чтобы жениться на другой женщине, своей секретарше, которая была почти на двадцать лет моложе его и которую, как потом оказалось, интересовали только деньги. Но это была не единственная причина, вызывающая у Вона горечь от воспоминаний. В отсутствие отца вся ответственность по уходу за матерью, которая становилась все более и более зависимой, легла на плечи Вона и Лайлы. Больше никого не было: ни одна из домоправительниц, которых они нанимали после Рози, не задерживалась у них дольше, чем на несколько месяцев. Как только они понимали, что происходит в доме, тут же увольнялись. Да и кто в здравом уме не поступил бы точно так же? Когда Вону исполнилось восемнадцать, ему пришлось отказаться от вступления в Корпус мира, потому что он не мог бросить заботы по хозяйству и дому на Лайлу, которая параллельно продолжала учиться в университете Вандербильта.

Оглядываясь назад, она понимала, что увольнение Розали стало катализатором затяжного и медленного развала их семьи. И все же настоящие его причины оставались тайной и по сей день. Даже если Розали действительно украла злополучное ожерелье, что казалось маловероятным и совершенно не соответствовало характеру этой женщины, возникал вопрос: для чего ей все это было нужно? В деньгах она не нуждалась, поскольку родители Лайлы были людьми щедрыми: они даже предлагали оплачивать учебу Абигейл в колледже. Но если Розали была ни в чем не виновата, как могло ожерелье оказаться среди ее вещей? Может, к этому приложила руку их мать, о чем еще тогда смутно намекала Абигейл? И если это так, то почему? Разве у ее матери могли быть какие-либо разумные причины, чтобы пытаться избавиться от человека, от которого она так сильно зависела? Все это не имело ни малейшего смысла.

— Жаль, что я не могу вернуть все назад, — вздохнув, с сожалением сказала Лайла. — Сейчас я многое поняла и поступила бы совсем иначе. — И дело было не только в том чувстве вины, которое угнетало ее столько лет. Последние злоключения дали ей возможность по-новому взглянуть на то, что, вероятно, чувствовали Абигейл и ее мать, когда их выгоняли из единственного дома, который у них был.

— Послушай, — произнес Вон, — если тебе нужны только деньги, я могу позвонить в свой банк и они переведут на твой счет какую-то сумму. Серьезно, сестренка, я действительно хочу дать тебе это. Сейчас не время упрямиться.

Они уже проделывали такое и раньше, но, несмотря на заманчивость предложения Вона, Лайла твердо стояла на своем. Возможно, гордость свою она уже принесла в жертву обстоятельствам, но какое-то достоинство у нее еще оставалось. Это было бы просто непорядочно по отношению к брату. Эти деньги могут ему и самому пригодиться на черный день.

— Спасибо, но нет. Ты уже и так слишком много для меня сделал.

— Мои деньги просто пролеживают там, — настаивал он. — Правда, для меня все это пустяки.

— А для меня — нет, — отрезала Лайла. — Только не думай, что я не ценю этого. Поверь, я очень благодарна тебе, причем гораздо больше, чем ты можешь себе представить. Но я уже большая девочка. Я не могу выжимать соки из своего брата до конца жизни. Когда-то нужно и самой начинать заботиться о себе. — Смелые слова, которые, впрочем, нисколько не уменьшили ее опасений.

— Мне бы очень хотелось предложить тебе, по крайней мере, место, где можно было бы пожить. Но в данный момент я все время переезжаю и нахожусь в каком-то подвешенном состоянии.

Это «подвешенное состояние» было для Вона вполне нормальным. Иногда ей казалось, что он счастлив не только снимать свои фильмы где-то в забытом Богом месте, но и просто по-походному жить в палатке. В своей прошлой жизни ее брат, видимо, был раком-отшельником.

— Не беспокойся, я что-нибудь придумаю, — пообещала она.

Но и через неделю Лайла была так же далека от какого-либо решения. Она оставила в офисе Абигейл несколько сообщений, но ответа не получила. При обычных обстоятельствах Лайла на этом бы остановилась — действительно, кто мог винить Абигейл в том, что она не отвечает на ее звонки? — но время поджимало, Бирди и Уит Колдуэллы должны были вернуться из Европы, и у нее оставалось чуть больше двух недель. К этому времени ей придется выехать из их квартиры.

В отчаянии она еще раз позвонила Абигейл. На этот раз ее попросили подождать на линии. Казалось, что ее молитвы наконец-то возымели действие, потому что через некоторое время она услышала в трубке голос Абигейл — очень мелодичный, с легким южным акцентом, тщательно отполированный многолетним общением с прессой; Лайла лишь с большим трудом смогла узнать свою подругу детства.

— Боже мой, Лайла, какой сюрприз! — На самом деле это была ее четвертая попытка дозвониться Абигейл. — Господи, сколько лет!

Лайла готовила себя к холодному приему и сейчас почувствовала, как внутреннее напряжение понемногу отпускает ее. По беззаботному тону Абигейл можно было бы решить, что ей после долгого отъезда звонит добрая старая подруга.

— Я давно собиралась тебе позвонить, — извиняющимся тоном начала Лайла. — Но знаешь, то одно, то другое. А годы летят так быстро.

В трубке послышался тихий смех.

— Как мне это знакомо! Я и сама все время бегу куда-то, кручусь…

— Нет, правда. Я видела тебя по телевидению. Кстати, поздравляю тебя. Я всегда знала, что ты добьешься успеха. — Даже в детские годы в Абигейл уже был этот стержень. Лайла помнила альбом для газетных вырезок, с которым тогда носилась Абигейл. Он был забит фотографиями из журналов с картинками фантастической жизни, о которой она мечтала. Прекрасная одежда… дорогие дома… шикарные автомобили… изысканные официальные приемы…

— А как ты?

Лайла на мгновение запнулась, а потом с досадой ответила:

— Думаю, ты уже слышала. — Да и кто, собственно, не слышал? Ее жизнь была сейчас открытой книгой.

— Да. Мне очень жаль твоего мужа, — пробормотала дежурные соболезнования Абигейл. — Такой молодой — и такая трагедия. Тебе, должно быть, очень тяжело.

— Спасибо. Да, это действительно тяжело. — Лайла не стала развивать эту мысль. Раны ее все еще были свежими. И ей нельзя было забывать о главной цели, в которую не входило изливать Абигейл свою душу; по крайней мере, не по телефону.

Поступательно продвигая беседу, Абигейл осведомилась:

— А твои родители, как они?

Лайла почувствовала, что в ней снова растет напряжение, хотя и не заметила в голосе Абигейл какой-либо враждебности.

— Они умерли, — ответила она. — Мать — от рака пять лет тому назад, а отец — от инфаркта через пару лет после нее.

— Печально слышать это. — И тут же тон Абигейл стал сугубо деловым: — Итак, ты, как я понимаю, что-то хотела?

— Собственно говоря, я надеялась, что мы можем поговорить с тобой за чашечкой кофе, — осторожно предложила Лайла.

— Хм… Сейчас посмотрим. — Абигейл замолчала, словно сверяясь с записями в своем ежедневнике. — Боюсь, что у меня все плотно расписано до конца месяца. — Сердце Лайлы оборвалось, а мозг уже начал лихорадочно обдумывать альтернативный план действий, когда Абигейл неожиданно предложила: — Слушай, почему бы тебе не приехать ко мне домой на эти выходные? Я понимаю, что не хочется тащиться так далеко, но, похоже, другого времени у меня не будет. Скажем, в два часа в воскресенье?

Лайла почувствовала облегчение.

— Звучит заманчиво. Я только взгляну в свой календарь. — Сидя за старинным секретером в кабинете Бирди Колдуэлл, она пару мгновений рассматривала записную книжку Бирди в переплете из красной кожи от Симпсон, а затем бодро прощебетала: — Да, прекрасно. Воскресенье подходит. — Ее желание встретиться не должно было выглядеть слишком навязчивым. Абигейл не должна была догадаться о ее отчаянном положении.

Она тщательно записала инструкции Абигейл, как к ней добираться. Когда она повесила трубку, у нее снова появилась надежда, которой не было уже несколько долгих недель. Но она предостерегала себя, что пока не следует обольщаться: приглашение Абигейл еще ни о чем не говорило.

В следующее воскресенье, направляясь по автостраде Генри Гудзона на север в своем десятилетнем «Форде Таурус», который она купила из партии подержанных автомобилей после продажи БМВ, Лайла с тревогой думала о том, что ждет ее сегодня, и нервничала. По телефону Абигейл была с ней довольно любезна, но по-настоящему все станет понятно по тому приему, который окажут Лайле, когда она приедет к ней домой. И внутренний голос подсказывал ей, что они не станут заниматься воспоминаниями о былом за кофе с пирожными. Ухоженная женщина, с которой она не виделась много лет, была успешным предпринимателем; ее фотографии не сходили с обложек журналов, а сама она очень слабо напоминала ту забавную, непочтительную и простодушную девочку, которую когда-то знала Лайла. С этой девочкой они постоянно делились своими секретами и танцевали в ее комнате под песни Пэт Бенатар и Ким Карнес, синхронно распевая слова в щетку для волос, как в воображаемый микрофон. Они часто без причины смеялись, и когда одной из них было грустно, другой всегда удавалось развеселить подругу. Например, в седьмом классе Абигейл очень расстроилась из-за того, что ее не пригласили на вечеринку, которую устраивала ее одноклассница, и Лайла, не задумываясь, заявила: «Тогда мы устроим свою собственную». Так они и сделали: Лайла и Вон пригласили всех своих друзей, а Розали обеспечила прохладительные напитки. Потом Абигейл говорила, что это была самая лучшая вечеринка в ее жизни.

Лайла надеялась, что еще не поздно возродить их прежние добрые отношения.

Медленно продвигаясь к первой из высоких будок пункта оплаты за проезд сразу за мостом Джорджа Вашингтона, Лайла обратила внимание, что деревья по краям дороги были уже голыми. Наступила и почти прошла осень, а Лайла даже не заметила этого. Сейчас она с удивлением наблюдала за тем, как порывистый ветер срывал с веток последние оставшиеся листья, и они кружили в воздухе, словно стая испуганных птиц. Она чувствовала себя человеком, который вышел на улицу после долгой и изнурительной болезни.

Стоял поздний ноябрь, и даже через поднятые стекла машины Лайла чувствовала холод приближающейся зимы. Внутри «тауруса» было настолько холодно, что мороженое здесь определенно не растаяло бы. Как это ни глупо, но, забирая машину со стоянки, она не проверила работу печки. Лайла покупала автомобиль в мае, когда на улице было намного теплее, и, честно говоря, тогда ее волновали заботы посерьезнее. Теперь же, когда денег на ремонт не было, исправно работающая печка в машине стала еще одним пунктом в длинном списке того, без чего она училась обходиться.

Вещи, которые она раньше воспринимала как нечто само собой разумеющееся, сейчас поражали Лайлу — одежда от известных дизайнеров, обеды в лучших ресторанах, возившие ее по городу лимузины. Все это относилось к другой эре. В ее жизни крах «Вертекса» можно было сравнить по масштабу разве что с падением Римской империи. Под обломками компании рухнул и весь ее мир. Первой волной смыло личного тренера по фитнесу, массажиста, прически по четыреста долларов, не говоря уже об их с Гордоном романтических вечерах в «Поинт» или «Твин фармс»[38], где одна ночь стоила больше, чем месячная арендная плата за дом, от которого она теперь вынуждена была отказаться. Но в усугублявшемся процессе затягивания пояса это была для нее лишь первая дырочка. Тяготы жизни — и теперь Лайла поняла это — заключаются не в том, что ты перестаешь одеваться по последней моде или начинаешь ездить в метро, а не в такси. Они состоят в постоянных мыслях о том, как выживать изо дня в день. А Нил…

Когда она думала о сыне, ее начинали душить слезы. Он стоически перенес необходимость бросить школу, заявив, что это его решение, но она-то знала, насколько тяжело оно ему далось.

Как он был похож на Гордона! Ее муж до самого последнего дня стремился заботиться о своей семье, защищать их от любых ударов судьбы — в том числе совершая поступки, которые, как оказалось, привели их всех к краху. И теперь уже Нил, несмотря на горькие переживания, успокаивал ее:

— Все это сейчас не так уж важно, мама. Серьезно. Я не хочу, чтобы ты шла через все это одна. Я всегда успею вернуться в школу, как только ты снова твердо станешь на ноги. В любом случае, если я сделаю перерыв в учебе на год, это еще не означает конец света.

Но Лайлу было трудно провести. Она не могла не заметить темные круги у него под глазами или озабоченные складки на лбу.

— Дорогой, я знаю, что тебе тяжело, но вечно это продолжаться не может. — Она протянула руку, чтобы прикоснуться к нему, как-то успокоить, но вместо теплой мягкости его тела, знакомого ей, как свое собственное, она натолкнулась на камень.

Нил был так напряжен, что ей показалось, будто она касается руки статуи.

Ей не нужно было обращаться к психологу, у которого наблюдался сын, чтобы понять, что его напряжение связано с подавлением сильных эмоций, — он был настолько скован, что находился буквально на грани взрыва. И что еще хуже — она практически ничем не могла ему помочь. Разве не было в этом отчасти и ее вины? Она должна была заметить, что с Гордоном творится что-то неладное; ей не следовало оставлять его одного в тот злополучный день. Если бы не она, Гордон мог бы быть сейчас жив, а Нил… что ж, ему бы не пришлось стать свидетелем того, с чем не должен сталкиваться ни один ребенок.

Если повезет, время залечит эти раны. Более злободневная проблема заключалась в том, чтобы решить, как им жить дальше, и в первую очередь найти крышу над головой. О Манхэттене с его заоблачными ценами на жилье речь не шла, но она, вероятно, могла бы поискать что-нибудь подходящее в приемлемых пределах досягаемости, скажем, в Бруклине или Квинсе. Но одно Лайла знала совершенно точно: если она не найдет работу в самое ближайшее время, им придется жить в ее машине.

Через час она въехала в Стоун-Харбор. Разглядывая главную улицу, Лайла поразилась, как мало изменилось это место с тех пор, как они с Гордоном восемь или девять лет назад приезжали сюда в одну из их романтических поездок на уик-энд. Старомодная деревня, построенная на рубеже веков, была расположена относительно недалеко от города, что, несомненно, и стало причиной того, что дома в викторианском стиле и разные общественные сооружения эпохи УОР[39] во имя прогресса не были снесены еще много лет тому назад. Если не считать нескольких фешенебельных бутиков и магазинов подарков там, где раньше были маленькие семейные магазинчики, Стоун-Харбор остался таким же, каким он был в ее памяти.

Проезжая мимо уютной гостиницы с полупансионом, где они тогда останавливались, Лайла дала волю своим воспоминаниям. Она смотрела на двухэтажный, пышно украшенный домик, приютившийся на берегу реки, и широкую террасу, которая нависала над водой, и вспоминала, как они занимались здесь любовью при свете камина, выпив перед этим бесплатную бутылку шампанского, входившего в стоимость номера. Эти сладостно-горькие картины из оставшейся в прошлом жизни казались каким-то изысканным блюдом, вкус которого остается на языке даже после того, как проглочен последний кусочек.

Когда она миновала городок, пейзаж стал больше похож на деревенский. Лайла ехала по извилистым дорогам, усаженным по бокам высокими деревьями, которые образовывали длинный непрекращающийся туннель, прерываемый только редкими просветами полей. Домов она видела мало; большинство из них находились далеко от дороги. Это была страна фермеров-джентльменов, провинция нетитулованных мелкопоместных хозяев и зажиточных обладателей дорогих загородных домов. Ворота въезда на участки находились так далеко, что непосвященный вряд ли когда-нибудь нашел их сам, если только хозяева заранее не объяснили, как и куда ехать.

Наконец она добралась до усыпанной гравием аллеи, совпадавшей с описанием, которое дала ей Абигейл. Никаких указателей Лайла не обнаружила, но ворота были открыты, как будто в ожидании ее приезда. Она сразу повернула, решив не сообщать о своем прибытии через переговорное устройство.

Она видела фотографии имения Абигейл в журналах, но не была готова к тому, что предстало ее взору сейчас. По обе стороны петляющей аллеи находились пологие, поросшие травой склоны, которые настолько напоминали пасторальные картинки пастбищ, что Лайла нисколько не удивилась бы, если бы здесь паслись овцы или кони. Она проехала мимо засыпанного на зиму перегноем огорода размером с небольшую овощеводческую ферму, за которым располагался фруктовый сад, тянувшийся, казалось, на многие акры. Рядом был пруд с утками, а на берегу красовалась изящная белая решетчатая беседка с плетеным столом и четырьмя креслами, словно приглашая на импровизированный чай или пикник. Все это казалось слишком совершенным, чтобы быть реальностью, и напоминало декорации к фильмам «Мерчант-Айвори»[40]. Впечатление усилилось еще больше, когда в поле зрения Лайлы появился дом: безупречное здание колониального стиля, крыша которого, обшитая белой доской с синими торцами, сияла, как будто ее только что покрасили. Из трубы гостеприимно вился дымок, а на тщательно убранной лужайке перед домом не было видно ни единого упавшего листочка или случайного прутика.

Через минуту Лайла уже стояла на крыльце и звонила в дверь. Сердце тяжело стучало где-то в районе горла, во рту пересохло, несмотря на литровую бутылку воды, которую она выпила в машине по дороге сюда. Она не могла припомнить, когда в последний раз так нервничала. Возможно, в день своей свадьбы, но тогда это было приятное, радостное ожидание, а не волнение, сопровождавшееся лихорадочной дрожью.

Когда Абигейл сама открыла ей дверь, Лайла на мгновение оторопела. «Наверное, у домоправительницы сегодня выходной», — решила она. Абигейл почему-то тоже смотрела на нее с не меньшим удивлением.

— Лайла? — Наступила неловкая пауза, в течение которой Абигейл разглядывала ее, как незнакомого человека; затем на лице ее появилась улыбка, так и не дошедшая до глаз. — Ну заходи же. Ты выглядишь совсем окоченевшей.

Лайла не заметила, что вся дрожит.

— Рада видеть тебя, Абби. — Шагнув вперед, она слегка поцеловала Абигейл в щеку, почувствовав себя менее скованно, только когда вновь отстранилась от нее.

Лайла прошла в залитый солнцем вестибюль. На красивом резном комоде стояла ваза с изысканными пурпурными гладиолусами, над которой висела картина девятнадцатого века — портрет сурового вида дамы в платье с пышными рукавами и волосами, собранными сзади в узел. Покрашенный пол, устеленный ковром, был окантован нарисованным под трафарет узором из листьев. Дальше по коридору она увидела тусклый блеск полированных деревянных панелей и изящный изгиб лестницы.

— Как прошла поездка? — спросила Абигейл, принимая у нее пальто.

— Неплохо. Машин на дороге было мало.

— Ты, наверное, удивляешься тому, что кто-то, работая в городе, станет добровольно забиваться в такую даль, — заметила Абигейл с печальной улыбкой. — Но на самом деле добираться на работу отсюда не так уж тяжело. Если я выезжаю достаточно рано, то весь путь, от двери до двери, занимает у меня чуть больше часа.

— Я могу понять, почему тебе здесь так нравится. Тут очень спокойно, — сказала Лайла.

— Верно. Ты тоже это заметила, — отозвалась Абигейл и повернулась, приглашая ее за собой. В этот момент Лайла увидела, как на ее лице появилась какая-то отрешенность, и подумала, что бы это могло означать. — Могу предложить тебе чай или кофе.

— Было бы неплохо выпить чашечку чая.

В гостиной Лайла устроилась на длинном диване перед разожженным камином; в наступившей тишине было слышно лишь приятное потрескивание огня и мягкие неторопливые шаги Абигейл, когда она выходила за чаем. Лайла оглядела со вкусом отделанную комнату, в интерьере которой преобладали приглушенные оттенки желтого и голубого, и обратила внимание на контрастные гравюры на стенах. В большом зеркале с разрисованной рамой отражались уютные кресла и продуманно расставленные предметы ранней американской старины. За окнами, через которые в комнату проникали яркие солнечные лучи, был виден бассейн и открытый внутренний двор. У Абигейл действительно хороший вкус, подумала она. Однако, несмотря на внешний комфорт, Лайла чувствовала себя здесь странным образом неуютно. Хотя этот дом был обставлен совсем в другом стиле, в нем отдавалось такое же эхо, как в доме, в котором Лайла выросла. Ей стало жутковато, словно она перенеслась в свое прошлое.

Вскоре вернулась Абигейл, неся на подносе чай и тарелку с чем-то, похожим на свежеиспеченные ячменные лепешки.

— Груша с имбирем, — сказала Абигейл, заметив, как Лайла рассматривает их. — Причем груши из моего собственного сада.

— Выглядит очень аппетитно. — Лайла наблюдала, как Абигейл разливает чай. Она слишком нервничала, чтобы есть, но все равно из вежливости откусила немного. — Спасибо, что согласилась встретиться со мной так скоро.

— Не стоит. Зачем же тогда еще нужны старые друзья?

В голосе Абигейл Лайле послышалась ироническая нотка, но, возможно, ей это только показалось. Глядя, как Абигейл усаживается напротив нее в кресло с высокой спинкой, Лайла поразилась, насколько ее бывшая подруга выглядит в жизни более очаровательной, чем по телевизору. Из долговязой девчонки с нескладной фигурой, которой Абигейл так стеснялась в юном возрасте, она превратилась в элегантную изящную даму. Сейчас перед Лайлой сидела женщина, к которой время было более чем благосклонно: Абигейл выглядела очень молодо. Тот, кто не знал ее историю, никогда бы не поверил, что она не всегда вела такую обеспеченную жизнь. Абигейл была воплощением утонченности, но при этом, в силу какого-то непонятного фокуса, казалась очень земной и доступной. Искусно сделанный макияж, который не был заметен вообще, и гладкие блестящие волосы до плеч, причесанные по последней моде, производили впечатление полной естественности и недосягаемого шика одновременно. В своих сшитых на заказ брюках и кремовой шелковой блузке с широкими отворотами, в наброшенном на плечи кашемировом кардигане цвета шоколадного масла она напоминала Кэтрин Хепберн в «Филадельфийской истории».

— И все же с твоей стороны было очень любезно найти для меня время в воскресенье, — сказала Лайла.

— Да ничего. Муж с дочкой уехали кататься на яхте, так что у меня выдался свободный день. — Абигейл опустила руку и ласково почесала между ушей большую английскую овчарку, которая вошла и тяжело опустилась у ее ног, словно пушистый пуфик. — Жаль, что ты с ними не познакомишься. Они приедут только к вечеру.

— Возможно, как-нибудь в другой раз. — В душе Лайла испытала явное облегчение: ее тяготила процедура долгого обмена любезностями с незнакомыми людьми. Наступила короткая напряженная пауза, после чего она тихо произнесла: — Мне действительно приятно снова увидеть тебя, Абби. Прошло так много времени.

В ответ Абигейл задумчиво кивнула.

— Даже слишком много. — Голос ее слегка изменился, и Лайла мгновенно уловила это. — Должна сказать, что, учитывая все обстоятельства, выглядишь ты удивительно хорошо.

— Рубище и посыпание головы пеплом несколько не в моем стиле, — с чуть заметной иронией ответила Лайла. Она постаралась одеться получше для этой встречи и даже потратилась, чтобы сделать прическу, — правда, не у своего привычного стилиста, но все же в салоне «Суперкатс». Просто поразительно, как далеко могут завести ярлык от модного дизайнера и немного помады. Не то чтобы у нее вообще не было таких тяжелых моментов. Бывали дни, когда Лайла заливалась слезами от малейшего намека на повод, и ночи, когда она, лежа без сна, металась между мыслью о том, что Гордон был бы жив, если бы ей удалось уберечь его от самоубийства, и мучительными размышлениями, как ей выжить без него. Иногда она просыпалась задолго до рассвета, но, будучи совершенно измученной, вставала только к обеду. Однако Лайла никому об этом никогда не рассказывала, даже Вону.

Абигейл улыбнулась.

— Я вижу, что ты не потеряла чувства юмора.

— Оно оказывается очень кстати, когда приходится подавить свою гордость.

Какое-то мгновение Абигейл внимательно смотрела на нее холодным оценивающим взглядом.

— Итак, с какой целью ты хотела со мной встретиться?

Внутри у Лайлы все болезненно сжалось; такое чувство бывало у нее раньше, когда на уроках физкультуры, стоя на высокой тумбочке у края бассейна, она смотрела на воду, которая казалась ей бесконечно далекой, отнесенной на миллион миль. Но она всегда умела заставить себя нырнуть, поэтому не собиралась отступать и сейчас.

— Я… в общем, все дело в том, что… — Она нервно улыбнулась и, промокнув губы салфеткой, сказала: — Я вдруг обнаружила, что мне нужна работа. — Она пыталась говорить беззаботным тоном, чтобы не показывать своего отчаяния. — И я подумала… ну, я надеялась… что в такой большой компании, как у тебя, может найтись место для человека с моими — уф — талантами. Должность самого начального уровня, вообще любая работа — я очень хочу и готова учиться. Мне довольно часто приходилось заниматься благотворительностью, так что можешь поверить — я знаю, как работать на телефоне. К тому же я сейчас хожу на курсы, чтобы подтянуть свои компьютерные знания.

Подняв глаза, она увидела, что Абигейл по-прежнему внимательно смотрит на нее.

— А почему ко мне? — удивленно спросила она, слегка нахмурившись. — У тебя ведь наверняка целая куча других друзей.

— Никто из них не намерен брать меня на работу.

— А почему ты решила, что я захочу это сделать?

Лайлу снова охватило отчаяние: она поняла, что ей не следовало сюда ехать, что это было ошибкой. Но даже несмотря на разочарование, она предприняла еще одну, последнюю, попытку обратиться к Абигейл, надеясь, что та во имя их прошлой дружбы услышит ее.

— Я понимаю, что не имела никакого права рассчитывать на твою помощь после того, что произошло с Розали. — Она ждала, когда наступит подходящий момент, чтобы наконец извиниться за это, но, взглянув на Абигейл, вдруг поняла, что он не придет никогда. — Я должна была прийти к тебе еще много лет назад. Или написать, по крайней мере. Я просто хочу, чтобы ты знала: я очень сожалею о случившемся. Я бросила тебя, когда ты больше всего нуждалась во мне, и с тех пор ужасно переживаю по этому поводу.

— Значит, сейчас ты приехала, чтобы получить прощение? — Каждое слово было как кубик льда, падающий в холодный стакан.

— Я не осуждаю тебя за то, что ты сердишься на меня.

Абигейл презрительно рассмеялась.

— Сержусь? Вовсе нет. Но надеюсь, что с твоей стороны хотя бы предполагалось, что для меня это каким-то образом не все равно.

Лайла чувствовала себя так, как будто получила пощечину. Одной-единственной фразой ее поставили на место, и это было больнее, чем если бы Абигейл принялась обвинять ее. Лайла поняла, что больше ей здесь делать нечего. Она была для Абигейл чужим человеком. А Абигейл — эта Абигейл — была совершенно чужой для нее.

Лайла поставила чашку с блюдцем на кофейный столик и встала.

— В таком случае не буду больше отнимать твое время. Спасибо за чай. Не нужно меня провожать.

Она повернулась, чтобы уйти, и тогда Абигейл окликнула ее:

— Постой.

Лайла остановилась и встала к ней лицом.

— Возможно, у меня есть кое-что. Правда, это не та работа, к которой ты привыкла, — торопливо продолжила Абигейл, как будто стараясь закончить, пока не передумала. — На самом деле ты, вероятно, сочтешь это шагом назад. Но боюсь, это все, что у меня есть для тебя на сегодняшний день.

Лайла заметила ее нерешительность и осторожно улыбнулась.

— Я уже говорила, что готова учиться. Хотя, признаться, печатаю я пока не очень.

— Об этом можешь не беспокоиться. Мне не нужен еще один секретарь.

— Тогда что?..

— Есть место домоправительницы.

Домоправительницы? Вначале Лайле показалось, что она ослышалась.

— Жить здесь. Пятьсот в месяц плюс еда и твое собственное жилье над гаражом, — Абигейл на одном дыхании продолжала перечислять все положительные моменты. — Выходные по четвергам и воскресеньям и еще полдня в субботу.

Лайла настолько оторопела, что сначала не могла ничего сказать. У нее было такое ощущение, будто ее с размаху ударили кулаком в живот. Собирается ли Абигейл таким образом наказать ее или же это какая-то извращенная форма проявления милосердия?

— Это… это не совсем то, на что я рассчитывала, — в конце концов выдавила она. — Могу я хотя бы подумать?

— Конечно, но не слишком долго. Человек мне нужен прямо сейчас, и есть уже целый список желающих.

Шок прошел, когда Абигейл уже проводила ее до двери. Лайла остановилась на пороге и повернулась к ней лицом.

— Почему ты это все-таки делаешь?

Какое-то мгновение Абигейл пристально смотрела на нее своим непроницаемым взглядом, а затем уклончиво ответила:

— Ну, допустим, ради нашей дружбы.

Но что это за дружба, подумала Лайла, ради которой ей придется мыть у Абигейл полы и стирать ее грязное белье?

— Я завтра перезвоню тебе, — сказала она унылым голосом, прозвучавшим, казалось, откуда-то извне.

Инстинкт подгонял ее побыстрее уйти, пока еще не слишком поздно, но она не могла позволить себе такую роскошь. Дело было не только в ней. Она должна была думать о Ниле.

— Позвони мне в офис, скажем, в десять. — Абигейл дала ей визитку с прямым номером личного телефона. Ее фирменная улыбка была строго на своем месте, когда она на прощание пожимала Лайле руку. — Какое бы решение ты ни приняла, я желаю тебе самого лучшего. Без обид.

Без обид? Какая получилась шутка! Едва закрыв дверь, Абигейл тут же в изнеможении прислонилась к ней; ее всю трясло, как в лихорадке. На самом деле ей ужасно хотелось увидеть, как Лайла страдает. Страдает так же, как в результате хладнокровного безразличия Меривезеров пришлось страдать им с мамой. Если Абигейл и испытывала сейчас какие-то проблески былой привязанности к подруге детства, то она относила это к разряду призрачных чувств наподобие тех, что испытывают после давней ампутации конечности.

Что же касается предложения Лайле места внезапно уехавшей Вероники, то это произошло совершенно импульсивно. Абигейл было любопытно, зачем бывшая подруга напросилась с ней встретиться, и она хотела — не считая удовольствия от унижения Лайлы — не более чем просто выслушать ее. Теперь же она сама удивлялась тому, что это на нее нашло. Чего она хотела этим достичь? Во всяком случае не равноценной замены надежной во всех отношениях Вероники. Лайла была абсолютно не приспособлена для выполнения домашней работы. Свою собственную постель в последний раз она, вероятно, застилала еще в колледже. И дело было не в том, что Абигейл хотела сбить с нее спесь. Жизнь и сама в полной мере позаботилась об этом. Благодаря мужу Лайла уже познала презрение, унижение и ужасное ощущение, что во всем мире у тебя нет ни одного друга.

И снова в Абигейл поднялась старая обида. Где была Лайла, когда Абигейл так нуждалась в ней и ее поддержке? Из всей их семьи никто, кроме Вона, даже не прислал своих соболезнований, когда умерла мама. Груз тяжелых воспоминаний давил на нее, и Абигейл почувствовала, как у нее подгибаются ноги. Она медленно сползла по двери и, охваченная неконтролируемой дрожью, села на полу, крепко обхватив колени. Абигейл вдруг поняла, что, работая над собой, она пропустила один очень важный момент. Ей не удалось обуздать свой гнев, который со временем пустил корни и теперь был уже частью ее самой, словно неоперабельная опухоль. Возможно, чтобы освободиться от него, ей как раз и нужно было именно это — попытаться воспроизвести прошлое, в котором все действующие лица должны поменяться местами: она находится у власти, а Лайла полностью от нее зависит.

Вся прелесть заключалась в том, что она не стремилась к этому специально. Благоприятный случай пришел к ней сам, словно спелый плод, упавший прямо на колени. Что это было, если не та самая высшая справедливость, воспетая в поэзии?

Она не сомневалась, что Лайла согласится на ее предложение. Этот вид отчаяния был Абигейл хорошо знаком. Она легко могла восстановить весь сценарий происходившего: друзья, толпами сбегающие от Лайлы, потенциальные работодатели, шарахающиеся от нее из-за опасности плохих отзывов в прессе, быстро тающий запас денег — угроза, которая не просто маячила в перспективе, а уже настоятельно стучалась в дверь. Поэтому Лайла, безусловно, сделает все, только бы выжить. Как это в свое время сделала Абигейл после изгнания в Пайн-Блафф.

Внезапно в памяти всплыло одно из воспоминаний. Склонившийся над ней дядя Рэй, так что его лицо совсем близко от нее; запах мятных таблеток, которые он постоянно сосал, чтобы бросить курить, такой сильный, что она почти чувствовала вкус мяты на языке — запах, ставший для нее омерзительным. Его скрипучий прокуренный голос: «Сдается мне, тебе здорово повезло, детка, что у тебя есть мы, кто будет присматривать за тобой; мама твоя совсем плоха». Она чувствовала, как его дыхание щекочет ей ухо. «И если бы не мы с твоей теткой Филлис, можно было бы сказать, что тебе крупно не повезло. Разве не так?»

Она боялась и презирала своего дядю с первого момента, как только увидела его. Когда они с мамой переступили порог дома в Пайн-Блафф, он смерил их долгим пристальным взглядом, в котором сквозило полное пренебрежение, будто это были не родственники его жены, а просто лишняя пара ртов, которые теперь придется кормить. В последующие несколько недель он не сделал ровным счетом ничего, чтобы сгладить это неприятное впечатление. Несмотря на то что — по меркам Пайн-Блаффа, — они с теткой считались довольно обеспеченными, а их скромное ранчо было просто дворцом по сравнению с однокомнатной лачугой, где ютилась семья Рэя, дядя был таким же грубым и неотесанным, как и его спившийся папаша, о котором им приходилось, скрывая отвращение, слушать его бесконечные рассказы. Для окружающих дядя Рэй играл роль «своего парня», надежного во всех отношениях: хороший муж, каждое утро уходивший в костюме и галстуке на работу в страховую компанию фермерской взаимопомощи, где он был главным оценщиком; добрый сосед, лужайка которого всегда была аккуратно подстрижена; верный товарищ, который всегда охотно улыбнется, пожмет руку или угостит холодным пивом. Но дома он превращался в сквернословящего тирана; когда Рэй не орал на свою жену, он лающим голосом беззастенчиво раздавал команды Розали и Абигейл, как будто они жили здесь с единственной целью — удовлетворять все его прихоти. В то же время он не упускал возможности напомнить им про их долг перед ним. Он взял их в дом, хотя на его месте никто другой этого не сделал бы, говорил Рэй. Где бы они были сейчас, если бы не его великодушие?

Тетя Филлис, слабая, давно выдохшаяся женщина, была слишком запугана, чтобы противиться мужу. В каком-то смысле она даже испытала своеобразное облегчение, потому что после приезда своей сестры с дочкой уже не была тем единственным человеком, кому приходилось терпеть ругань и оскорбления Рэя. Редкая передышка для бедных женщин наступала тогда, когда дядя Рэй уезжал в командировки на всю ночь, чтобы оценить убытки от какого-либо несчастного случая в соседнем округе, что ему приходилось делать по работе.

В первый раз, когда он попросил Абигейл сопровождать его в этой поездке, она сделала все возможное, чтобы отвертеться. Но дядя Рэй настаивал, что она нужна ему, чтобы подменять его за рулем, — к тому времени у Абигейл уже появились водительские права, — так что у нее не оставалось другого выбора, как согласиться. Если тетя Филлис и раскусила уловку мужа, она все равно была слишком забита, чтобы возражать ему. А мать Абигейл тогда уже слегла, и каждая капелька ее энергии была направлена просто на то, чтобы пережить очередной день. Оглядываясь назад, Абигейл понимала, что дядя Рэй прекрасно выбрал подходящий момент.

Она должна была догадаться о его намерениях после того, как он снял в мотеле один двухместный номер вместо двух одноместных. Но она была очень наивна, и весь ее сексуальный опыт ограничивался тем единственным свиданием с Воном, которое, казалось, происходило когда-то в прошлой жизни. Поэтому она просто не обратила внимания на зловещее предзнаменование.

В первой их поездке дядя Рэй не стал предпринимать никаких попыток. Он выждал до следующего случая, заставив ее поехать с ним в другой город. В этот раз она уже почти спала, когда, лежа в темноте, почувствовала, что он медленно укладывается на кровать рядом с ней. Даже теперь, по прошествии более двадцати лет, Абигейл начинало трясти при этом воспоминании: костлявые колени дяди Рэя толкают ее под одеялом, тощая рука обнимает за талию, а она лежит, ошеломленная и впавшая в оцепенение, и не может даже пошевелиться. Рэй не обладал крепким телосложением, голова его казалась слишком большой для тела, а в легких при дыхании раздавался громкий хрип, потому что с мальчишеских лет он выкуривал по две пачки сигарет в день. Весил он не намного больше, чем сама Абигейл, но был жилистым и сильным, как старый бойцовый петух. Если бы ей вздумалось бороться с ним, вопрос о победителе не стоял бы.

В ту ночь так ничего и не произошло. Он дал ей время свыкнуться с этой мыслью, словно это было совершенно естественно, когда взрослый мужчина укладывается в постель к своей шестнадцатилетней племяннице. Он не предпринимал никаких новых шагов вплоть до следующей ночи. Весь день они провели, обходя разрушения, вызванные наводнением в окрестностях речки Талл, которое оставило многих фермеров, застрахованных в страховой компании фермерской взаимопомощи, либо без крыши над головой, либо с залитыми водой хозяйственными постройками. Когда пришло время отправляться спать, Абигейл, которая всю прошлую ночь не сомкнула глаз, от усталости буквально валилась с ног. Она уже крепко спала, как вдруг почувствовала, что дядя Рэй вновь укладывается рядом и трется о ее спину, совершая медленные волнообразные движения.

Она закричала и попыталась оттолкнуть его. Но он только крепче обнял ее.

— Знаешь, что бывает с маленькими неблагодарными сучками, которые кусают руку, которая кормит их? — прошипел Рэй. — Твоя больная мамочка окажется выброшенной на улицу, на мороз, и это произойдет по твоей вине, крошка.

Он делал с ней все, что хотел. А она ради матери была готова выдержать что угодно. Даже это.

Никому на свете Абигейл не рассказывала об этих ночах, проведенных в мотеле с ее дядей Рэем. Даже психотерапевту, к которому обратилась вскоре после переезда в Нью-Йорк; даже мужу. Умом она понимала, что ей не в чем себя винить. Для этого достаточно было только посмотреть фильм «Сирота». Она стала жертвой — все было просто и очевидно. Но, тем не менее, Абигейл до сих пор не могла отделаться от какого-то чувства вины, от мысли, что она могла бы что-то сделать и воспрепятствовать этому, будь у нее немного больше ума, или смелости, или… благочестия. Время от времени под действием каких-то отголосков прошлого Абигейл охватывало застарелое чувство стыда, которое вынуждало ее бороться с дремавшим внутри нее зверем. И она боялась, что однажды этот зверь может проснуться.

Но сегодня у нее было много других, более животрепещущих, проблем. Например, Лайла. А еще пожар, разрушивший ее фабрику в Лас-Крусес.

Мысли Абигейл вернулись к бедной девятнадцатилетней девушке, которая погибла в огне. Она была всего на несколько лет старше Фебы! Представив себе свою дочь, охваченную языками пламени, Абигейл содрогнулась. Кроме этой девушки, никто больше во время пожара не погиб и даже серьезно не пострадал, так что в этом смысле им еще повезло. Хотя Абигейл прекрасно понимала, что для близких девушки, сгоревшей в огне, этот факт был слабым утешением. К тому же недавно она узнала от своего мексиканского посредника, что есть все основания полагать, что это несчастье можно было предотвратить. Перес запоздало сообщил ей, что он предпринял определенные меры для того, чтобы люди оставались на своих рабочих местах на всем протяжении смены. Он подчеркнул, что взял на себя смелость применить эти меры только после того, как она дала распоряжение об увеличении производства. Когда Абигейл спросила его, могли ли эти меры стать причиной задержки с эвакуацией рабочих после начала пожара, он неохотно согласился, что, вероятно, все так и было.

— Почему же вы мне раньше об этом не сказали? — возмущенно спросила она.

— Не хотел беспокоить вас. Это показалось мне пустяками, — ответил он.

— Ничего себе пустяки! Девушка погибла.

— Да. Бедняжка, не повезло ей, — сокрушенно пробормотал он.

— Кто еще знает об этом?

— Только рабочие, но они будут держать язык за зубами. Они слишком боятся потерять работу. — Тем не менее, судя по голосу, сеньор Перес сильно нервничал. — С другой стороны, мать этой девушки… — Он замолк, так и не закончив фразу.

— Вы думаете, она поднимет скандал?

— Кто знает, можно ли воспринимать всерьез бред убитой горем женщины, — ответил он.

— Как вы считаете, поможет ли делу, если я поговорю с ней сама?

— Нет, нет! — энергично возразил сеньор Перес. — Позвольте мне все уладить самому, сеньора. Я знаю эту женщину. Я сумею с ней договориться. Иначе вам просто придется брать на веру все ее обвинения.

И Абигейл, вопреки своему убеждению, поручила уладить неприятности Пересу. Не было смысла вмешиваться во все это, чтобы в итоге получить еще большие неприятности. А в данный момент ей нужно было сконцентрироваться на домашнем фронте. Компания приняла на себя удар, и теперь предстояла серьезная проверка понесенных убытков. В первую очередь Абигейл решила отложить запланированный запуск новой линии белья для спальни и ванной. Функционеры «Тэг» были далеко не в восторге от этого. Марти Баумгартен даже заявил, что они рассматривают вопрос о том, чтобы расторгнуть сделку.

В результате ее команда в «Голдман Сакс»[41] постановила отсрочить подачу в комиссию по ценным бумагам заявки о преобразовании «Абигейл Армстронг Инкорпорейтед» в публичную акционерную компанию, пока не утихнет вся эта шумиха. Им не нужно было объяснять ей, что может произойти с ценами на акции, если потенциальные акционеры пронюхают о какой-либо незаконной деятельности даже со стороны посредника, действовавшего от ее имени. Особенно если эта деятельность привела к гибели человека. Оттого что все это имело место в стране третьего мира, выглядеть она будет только еще хуже: Абигейл предстанет в глазах общественности эдаким бессердечным эксплуататором бедных и обездоленных. Все международные организации по защите прав человека тут же набросятся на нее, а для прессы наступят просто золотые деньки.

И никто во всем мире больше не вспомнит о бедной погибшей девушке.

Абигейл занималась приготовлением ужина, когда вернулись Кент с Фебой. У дочери блестели глаза, на щеках горел румянец, и она казалась более оживленной, чем все последнее время. Похоже, свежий воздух и физические нагрузки пошли ей на пользу. Кент тоже выглядел очень бодрым — румяный и загорелый, темные с проседью волосы взъерошены ветром. На секунду она пожалела, что не была на лодке вместе с ними. Но ей столько нужно было сделать, да потом еще и Лайла…

— Я готовлю пасту, — объявила Абигейл. — Нужен доброволец, чтобы накрыть на стол.

— Я не голодна, — быстро сказала Феба, нагибаясь к Брюстеру, который тут же по-собачьи поцеловал ее.

— Мы перекусили гамбургерами в клубе, — несколько застенчиво объяснил Кент. — Мы не знали, что ты будешь готовить ужин.

— Что ты хочешь этим сказать? По воскресеньям мы всегда ужинаем вместе! — В голосе Абигейл слышалось явное раздражение.

— Я знаю, но мы подумали, что поскольку Вероники нет… — Он сбросил свою дорогую куртку «аляска» с капюшоном и повесил ее на спинку стула. — Так или иначе, это еще не конец света, верно? Это может подождать и до завтрашнего вечера. — Он заглянул в кастрюлю с кипевшими на плите макаронами.

— Завтра будет уже не то. — Абигейл сама не знала, имеет ли она в виду эти спагетти с соусом маринара или упущенную возможность поужинать всей семьей. — Могли бы позвонить, по крайней мере. И я бы не стала морочиться со всем этим, если бы знала, что вы поедите в клубе.

— Прости. Это было мое добросовестное заблуждение. — Кент обнял ее за плечи и поцеловал холодными губами в лоб. Он него пахло мокрой шерстяной одеждой и морским воздухом. — К тому же ты сама сказала, что у тебя сегодня встреча. Мы и подумали, что ты будешь занята. Как все прошло?

— Что именно?

— Встреча. — Он с удивлением посмотрел на нее.

— А, это. Ну да. Я собиралась рассказать об этом за столом. Я сегодня взяла на работу новую домоправительницу. — Она произнесла это небрежным тоном, стараясь сгладить произведенный эффект.

— Что ты сделала? — Феба вскрикнула так громко, что Брюстер даже присел, как будто он был виноват в этом.

Кент хмуро взглянул на Абигейл.

— Мы ведь вроде договорились, что будем принимать это решение все вместе.

— Она очень милая, — продолжала Абигейл тем же спокойным тоном, словно и не слышала их. — На самом деле это человек, с которым я знакома уже очень и очень давно. — Чем меньше они узнают об истинной природе их взаимоотношений с Лайлой, тем будет лучше.

— Кто же это? — поинтересовался Кент.

— Лайла ДеВрис.

— Это жена того парня, который покончил с собой? — Феба вскочила на ноги и уставилась на мать, не веря своим ушам.

Кент выглядел таким же ошарашенным.

— Абби, ну, я не уверен, что это такая уж хорошая…

Абигейл не дала ему закончить.

— Ты же сам предложил, чтобы я связалась с ней. — Ему необязательно было знать, что это Лайла позвонила ей. — Ну вот, я так и сделала. А она случайно сказала, что ей сейчас нужна работа. Я и предложила.

— Что-то подсказывает мне, что это не совсем та работа, которую она имела в виду, — осторожно произнес Кент, заглянув ей в глаза.

Абигейл пожала плечами.

— Работа как работа.

— А ты не могла найти ей что-нибудь у себя в офисе? — не унимался Кент.

— Возможно, но я серьезно не думала над этим. Ей нужна работа, а нам нужна домоправительница. Следующий шаг казался вполне естественным. Честно говоря, я думала, что вы будете довольны. — Абигейл отвернулась, чтобы Кент не видел виноватого выражения на ее лице, и вылила содержимое кипящей кастрюли в мусородробилку под раковиной. Соус маринара может подождать и до завтра, а вот паста — нет. — К тому же я не уверена, согласится ли она на мое предложение. Она обещала позвонить мне завтра.

Кент тяжело опустился на стул, на спинке которого висела его куртка. Так происходило всегда, когда они ссорились. Чем больше Кент злился, тем тише и рассудительнее он становился. Качества, хорошие для доктора, но не слишком хорошие для мужа.

— Допустим, она согласится на эту работу, — медленно начал он своим тягучим голосом, как будто Абигейл была его пациенткой, а не женой. — Ты не задумывалась над тем, что произойдет, если об этом узнают репортеры?

— Да, мама. Тебе не кажется, что у нас тут и так все достаточно непросто? — поддержала отца Феба. — И потом, не исключено, что эта особа, возможно, такая же, как тот жулик, за которого она вышла замуж и который украл деньги вкладчиков…

По правде говоря, Абигейл вообще не думала о возможных последствиях того, что Лайла будет у них работать, и вот теперь колесики в ее голове начали энергично крутиться. Может, попытаться обернуть эту ситуацию в свою пользу? А если с помощью рекламных рычагов представить все так, чтобы она в итоге выглядела защитником попранных? Но ведь тогда в качестве попранных будет выступать переживающая тяжелые времена светская львица с Парк-авеню, а не обездоленная мексиканка?

Она подняла глаза и увидела, что Кент и Феба оба смотрят на нее с одинаковым укором. Уже не в первый раз Абигейл посещало тревожное ощущение, что ее муж и дочь каким-то образом объединяются против нее в тайном сговоре. Как будто во время ее частых отлучек они создали прочный союз, из которого ее в большей или меньшей степени исключили. Во-первых, Кент был единственным человеком, кому удалось заставить Фебу съесть целый гамбургер. И даже если речь шла лишь о половинке гамбургера, это все равно было намного больше, чем их дочка в последнее время съедала за один присест в присутствии Абигейл. Даже в детстве, будучи совсем маленькой, Феба звала именно папу, когда у нее была «вава» или ей долго не удавалось уснуть. А вечерний ритуал Кента и Фебы по пятницам, куда входили пицца и поход в кино, выдержал даже штормы переходного возраста дочери. Абигейл приходила домой слишком поздно, чтобы успеть присоединиться к ним, но когда ей все-таки это удавалось, у нее складывалось устойчивое впечатление (хотя никто ничего никогда не говорил), что они не очень рады тому, что она «разбивает» их маленькую компанию.

— Я займусь этим в свое время, — заявила Абигейл, чувствуя, как на нее наваливается тяжелая усталость, как будто она полночи просматривала оригинал-макеты или вычитывала корректурные оттиски. — А сейчас, я думаю, вы оба могли бы просто поддержать меня. Я сделала только то, что посчитала лучшим выходом из сложившейся ситуации.

— Ты могла бы посоветоваться с нами. Мы хотели сказать только это. — Кент вздохнул. Казалось, он утомился оттого, что они снова возвращаются к старому. А то, что она делает, имеет все меньше и меньше значения, кроме тех моментов, которые касаются его и Фебы непосредственно.

Поняв это, Абигейл внезапно испугалась. А вдруг он решил оставить ее? Но затем она отбросила этот страх как необоснованный и сказала:

— Ладно, уже слишком поздно. Пусть она сначала согласится работать у нас, тогда и вернемся к этому вопросу.

Наступила напряженная тишина. «Ничего хорошего из этого не получится», — шептал в голове знакомый голос. Голос Розали. Но ради кого она все это затеяла, как не ради своей мамы?

Неожиданно Абигейл вспомнила о Воне. От него уже целую вечность не было никаких вестей. Она только знала, что он путешествует по всему миру в качестве внештатного оператора, «свободного художника». Когда она пробила его имя через Гугл, система выдала целый ряд шоу и документальных проектов для кабельных каналов, которые его финансировали. Именно в этот непростой момент она поняла, что ей было бы интересно узнать, как Вон отнесся бы ко всему этому. Заподозрил бы он, что она руководствовалась не такими уж светлыми мотивами, предлагая работу домоправительницы его сестре? А если так, стал бы он презирать ее за это? Было странно, что для нее, не видевшей этого человека более двадцати лет, оказалось достаточно одной мысли о нем, чтобы начать лучше относиться к своему решению, тогда как совместные усилия мужа и дочери ни к чему не привели.