Чужой

Письмо, переданное Говшут ханом через Тэчгок сердара, превратило душу Хамзы Мирзы Хишмета Довлета в осиное гнездо, которое оно к тому же и разворошило. Теперь уже не оставалось сомнения, что разбуженные злыдни вырвутся наружу, известно, и куда они полетят.

Как только туркменский посол отправился назад, Хамза Мирза изменил свои намерения, и охоту заменил на поход в гараяп. Были проверены и приведены в порядок пушки и ружья, стерта пыль с сурнаев и кернаев, кони и мулы напоены и запряжены.

По расчетам Хамзы Мирзы, войско, благополучно пройдя три фарсаха пути от Мерва до Гараяпа, самое большее за два часа уничтожит укрепление текинцев и к вечеру того же дня либо на следующее утро вернется обратно. Тем не менее генерал-снабженец по распоряжению Гара сертипа взял с собой в дорогу запас продовольствия на несколько дней.

Десятого сентября 1860 года тяжелое войско гаджаров начало поход на Гараяп. Для охраны оставшегося в Мерве имущества и продзапасов был оставлен генерал Ага Реза хан Ажданбаши. В его распоряжение было отданы полки Хояна и Дамгана. В помощь им были приданы наемные сербазы из Газвина.

Ага Реза хан Ажданбаши должен был не просто охранять крепость, оставленную большинством воинов, но и позаботиться об угощении для сербазов, которые, возможно, вернутся вечером или на рассвете следующего дня, а также заготовить корма для животных.

Пока последние части выходили из Мерва, передних уже не было видно. Серая пыль, поднятая с уже давно не видевшей влаги земли, мгновенно покрыла лица людей, животных, цвет деревьев изменился до неузнаваемости. Листья растущих у дороги тыкв сплющились под тяжестью свалившегося на них груза. И даже птицы были вынуждены попрятаться в гнезда.

Пугало не столько могущество огромной армии с двадцатью четырьмя желтыми пушками, страшнее была стена пыли, поднятая ими и видная издалека. Мервская земля уже давно, наверно, со времен Чингизхана, не видела такой опасности.

Группа знати человек в двести оторвалась от основного войска на значительное расстояние. Некоторые из них, несмотря на едущего впереди на белом коне Хамзу Мирзу, вели себя как шаловливые дети. Особенно бесновались они, проезжая через брошенные села, из которых, опасаясь иранцев, бежали в спешке, оставляя часть всоего имущества. Они протыкали штыками висящие на столбах бурдюки или забытые мешочки из-под кислого молока — сюзьмы, не спокойно не ехали. Словом, сербазы, без боя взявшие Мерв и надевшие на себя победную тогу, были на подъеме.

А как веселились сербазы, узнав, что в день вхождения в Мерв в Тегеране и на родине Хамзы Мирзы Хорасане были устроены пышные торжества. Им казалось, что празднование победы продолжается и по сей день. Они были в превосходном настроении, словно впереди им не предстояла стрельба и звон сабель, они даже попадавшихся на их пути кошек задевали.

Блоквил знал, что в мусульманских странах с особым почитанием относятся к очагу, казану, дастархану, и поэтому был немало удивлен, увидев, как один из сербазов стал целиться из ружья в перевернутый возле очага казан.

— А разве стрелять в казан не грех, сербаз? — спросил он.

Сербаз вопроса не услышал. “Но ведь мусульмане тащат за собой пушки, чтобы не только в казаны, а и в самих мусульман стрелять!” — сам себе ответил капрал и на том успокоился.

Гара сертип, следивший за движением войск, увидел Блоквила и остановил коня возле него. Сертип не видел его со вчерашнего дня, поэтому приветливо поздоровался с французом, спросил, как у него настроение. Весь вид его говорил о том, что у него великолепное настроение. Да и на коне он сидел как-то по-особому, лихо.

В селе Эгригузер не было ни единой живой души. И поэтому сертип, увидев собаку, развалившуюся возле коровника, привычного для нее места, спросил:

— Видишь вон ту собаку, господин?

— Вижу, генерал.

— Тогда у меня к тебе один вопрос.

— Задавайте, господин, постараюсь ответить, если знаю.

Гара сертип задал совершенно неожиданный для Блоквила вопрос:

— Кто преданнее родине — человек или собака?

“Что все это значит?” — подумал Блоквил, повторяя про себя услышанное.

— На первый взгляд он прост, но это очень сложный вопрос, господин генерал. Среди собак тоже бывают предатели, но среди людей их гораздо больше.

Гара сертип остался доволен тем, что заданный им прямо вопрос привел европейца в замешательство. А потому продолжил.

— Видишь, текинцы предали свою Родину, бросили насиженные места и удрали. А собака оказалась преданнее, она не бросилась вслед за ними, осталась сторожить свою землю. Какой удивительный случай!

Блоквил никак не мог понять скрытого смысла этого разговора. Но он и не стал задавать сертипу лишних вопросов, не стал возражать ему.

— Зверь он и есть зверь, господин. Захочет — уйдет, а нет, так и будет лежать на привычном ему месте.

Хоть его ответ и не устроил, сертип не стал набрасываться на француза. Он просто ошарашил его вопросом:

— Как ты думаешь, можно убить ее одним выстрелом, чтобы она даже не взвизгнула?

Подумав немного, Блоквил решил воспротивиться желанию сертипа.

— Я ситаю несправедливым стрелять в собаку, которая так предана своей родине.

Гара сертип со смеющимися серыми глазами хитро улыбнулся.

— У европейцев несколько иные понятия, чем у нас. А вернее, они более поверхностны. — Заметив вопросительный взгляд собеседника, генерал продолжил. — Партиотизм врага для тебя самая большая враждебность. Не забывай этой истины.

— Да собаки — они ведь всюду собаки.

— Нет, господин, в этом ты неправ. Собака врага для тебя тоже враг.

Блоквилу пришлось промолчать.

Гара сертип выхватил двуствольный французский пистолет.

Видя, что начатая ими пустая болтовня обретает зловещие очертания, француз решил заступиться за безвинную собаку:

— Зачем же в нее стрелять? Пусть животное живет столько, сколько Бог ему отпустил.

— А мне хочется стрелять в нее! — седовласый генерал в глазах француза превратился в капризного ребенка.

Блоквил сделал последнюю попытку спасти собаку.

— Но ведь она даже не исполнила своего собычьего долга, ни разу не залаяла на нас. И наших коней не спугнула.

Но все равно эти слова не растопили лед в сердце Гара сертипа.

— Она заслужила пулю хотя бы за то, что не выполнила свой собачий долг!

Блоквил понял, что дальнейшие уговоры ни к чему не приведут, и перестал препираться с упрямым сертипом.

Словно догадавшись о злом умысле подошедшего поближе всадника, собака встала, но и не подумала бежать, поняв, вероятно, что это ее не спасет.

Гара сертип взвел курок.

Блоквилу было безумно жаль собаку, и он опять не выдержал:

— Стоит ли тратить на собаку пулю, когда впереди нас ждет большой бой…

— Уничтожить вражью собаку тоже благо, господин! — довольным своим ответом, сертип приободрился. Раздался выстрел.

Нацеленная в голову собаки пуля попала в заднюю часть ее туловища. Задрав нос, обезумевшая от боли собака взвыла. Вместе с тем она жалобно смотрела на людей, словно пытаясь запомнить своего обидчика.

Когда Блоквил встретился взглядом с собакой, по телу его пробежали мурашки. Казалось, собачьи глаза говорили человеческим языком: “Вы, люди, деретесь между собой. А чем вам не угодила безвинная собака? Я ведь так вас испугалась, что лежала тихонько, даже не лаяла. За что вы меня пристрелили? Или это в характере людей — вымещать зло на невинных? Деритесь между собой, если хотите, но зачем же нас-то трогать? Когда же вы станете людьми, люди? Это вы натравливаете собак друг на друга. Когда поумнеете? Если бы вы могли испытать хотя бы каплю той боли, которая разрывает мое тело…” И вместе с тем полные боли и тоски глаза собаки молили людей о помощи. “Ах, ты, доверчивый зверь! Разве стал бы так пытать тебя человек, способный на сострадание!” Испугавшись взгляда собаки, прочитав в них надежду, Блоквил чуть было не крикнул: “Это не я стрелял в тебя! Это Гара сертип пристрелил тебя!” Но собака взвыла во второй раз, и это заставило Блоквила оставить свои мысли при себе.

Собрав последние силы, раненая собака набросилась на своего обидчика. Брыжжа кровью, она прыгнула на голову коня Гара сертипа. Конь отпрянул назад. Сертип вылетел из седла. Но он успел, не поднимаясь с места падения во второй раз выстрелить в собаку.

Собачий вой сразу же прекратился. Она соскользнула с головы коня, словно сорвалась с веревки, и распласталась на земле.

На последнем издыхании собака все же отомстила своему палачу. Гнедой конь Гара сертипа, обезумев от боли, начал кружить на месте. Оказывается, острые когти собаки вонзились в глаза лошади и вывели их из строя!

Человек сделал врагами два безвинных животных. Носясь вокруг с залитыми кровью глазами, конь чуть было не затоптал своего хозяина. Схватив головной убор и пистолет, Гара сертип едва успел увернуться от конских копыт, не оказаться искалеченным.

На звуки выстрелов подбежали несколько сербазов, но, увидев убитую собаку, успокоились. Один из них спрыгнул на землю и попытался поймать коня Гара сертипа. Конь с окровавленной мордой, как только прикоснулись к его узде, вырвался и пулей отскочил в сторону. Он вновь чуть было не растоптал своего хозяина.

Будучи виноватым во всем случившемся, сертип грозно посмотрел на сербаза и выругался. Потом испуганно посмотрел на мертвую собаку.

— У них и собаки, как они сами!

Блоквил не нашелся, что ответить.

Сертипу привели другого коня. Поехав рядом с Блоквилом, он продолжил прежний спор:

— Видел, господин?! Уж теперь-то ты согласишься со мной, что эту собаку нужно было пристрелить?..

Бастион туркмен находился на правом берегу реки. Чуть ближе была еще одна цитадель, явно построенная позже. Это была вытянутая в длину песчаная насыпь. На этой высоте были установлены две желтые трофейные пушки, захваченные у Мэдэмин хана во время Сарахсской битвы 1855 года. По сообщениям шпионов, сумевших проникнуть в крепость туркмен и текинцев, захваченные у гаджаров другие пушки должны быть установленными у входа другой, основной крепости. Гаджары пока никак не могут понять смысла поступков туркмен.

Однако Блоквил считает, что туркмены посчитали, что даже если первые пушки будут захвачены, то дальние, иранские, будут стоять в обороне.

Стоя на левом берегу Мургаба, Гара сертип рассматривал крепость туркмен. Его срочно позвали к Хамзе Мирзе. Он получил от главнокомандующего приказ и быстро вернулся назад.

Приказ Хамзы Мирзы заключался в том, чтобы изъять у туркмен две иранские пушки, захваченные у сербазов-дровосеков. Конечно, после окончания боя эти пушки можно было бы вернуть себе без труда. Но по мнению Хамзы Мирзы, эти пушки могут пострадать, когда по туркменской крепости будет открыт огонь. К тому же нельзя допустить, чтобы иранские пушки крепили боевой дух туркмен, находясь в их руках. А в-третьих, если пушки будут отобраны до начала схватки, вполне возможно, что туркмены сдадутся без боя.

И хотя главнокомандующий не станет отчитываться за те почти три сотни сербазов, уже нашедших вечный приют на туркменской земле, и за тех, что сложат головы в предстоящей битве, но за пушки ему придется держать ответ перед Насреддином шахом. И поэтому, прежде чем вступить в бой, надо составить группу из самых отважных смельчаков и позаботиться о том, чтобы перетащить пушки на этот берег реки.

Пока собирали храбрецов, мало что понимавших из происходящего на левом берегу реки, а также кто и как охраняет пушки, Гара сертип велел принести к нему флаг с изображением солнца и льва. Никто, кроме него, не знал, для чего он это сделал.

Вскоре была выстроена группа добровольцев, согласных жизнь свою отдать ради выполнения приказа хамзы Мирзы. В ней было около сорока сербазов. Блоквил, сомневающийся, что такая маленькая группа сможет противостоять многим тысячам туркмен, даже если они будут вооружены только чабанскими посохами, и вернуться назад в целости и сохранности, решил, что это просто тактический ход: добровольцы отправляются на смерть, чтобы поднять дух всей армии. Пока есть добровольцы, готовые идти на смерть ради слова, ради желания главнокомандующего, тяжелое войско на этой стороне реки ничего не должно бояться, выступать без страха и упрека. А победа всегда на стороне сильных духом.

Оказывается, Гара сертип велел принести флаг с изображением солнца и льва для поднятия духа добровольцев. Сербазы, вызвавшиеся исполнить высокий приказ, должны были поклониться знамени, чтобы зарядиться от него хищной силой льва и обжигающей энергией солнца.

Волонтеры и в самом деле были все, как на подбор, могучими людьми. Все, кроме одного, были высокого роста, косая сажень в плечах. Но один из них был будто для насмешки предназначенным — щупленький, невысокого роста, да еще с выпирающим брюшком. Пышные черные усы под горбатым носом, скорее всего, нужны были ему для придания солидности. Но даже усы не могли ничем помочь ему — слишком уж он был мелок. Конечно, маленький рост еще ни о чем не говорит, вовсе не обязательно, что только люди могучего телосложения бывают сильными и смелыми. Можно предположить, что этот нукер, в среднем лет на десять-двенадцать старше остальных, примкнул к рядам добровольцев ради славы. Потому что, если удача улыбнется им, и они благополучно вернутся назад, несомненно, заслуги их будут отмечены непременно. К прославленным героям везде относятся с особым почтением. И Иран не исключение.

Этот черноусый тщедушный гажар встал рядом с огромным предводителем группы, вторым в ряду. Поскольку с другой стороны от него стоял сербаз не меньших габаритов, он и вовсе потерялся между ними.

Поскольку они уже вступили на поле боя, Гара сертип выглядел энергичнее обычного, строевым шагом он подошел вплотную к предводителю, поставил перед собой знамя, чуть ли не касаясь им лица командира подразделения.

— Сербаз, отправляющийся выполнять высокий приказ высокочтимого Хамзы Мирзы Хишмета Довле, как тебя зовут?

— Меня зовут Хасан, высокочтимый сердар. — Сербазу вдруг показалось, что это слишком короткое имя для человека, поставленного командовать группой, и он добавил. — Хасан хан Махмут Мешхеди!

— Хасан хан Махмуд Мешхеди, как ты думаешь, для чего я держу это знамя перед твоим лицом?

— Уважаемый сертип! Вы держите его, чтобы напомнить мне, что я должен беречь честь великого знамени!

Не успело знамя переместиться к нему, как маленький пуздан затараторил:

— Высокочтимый сердар! Я Нусратул Алы Шехабил хан Хорасани. Никакая сила в мире не способна повергнуть великое знамя Ирана, оно будет поднимать дух самым смелым сербазам, которые ни за что и никогда не опорочат свой народ, оно придаст им силы, ведь это несравненное, священное знамя моего народа. Сербаз, вступивший в бой под таким знаменем, способен сокрушить несокрушимые бастионы, великие крепости…

“Если ты и работаешь так, как говоришь, от тебя многого можно ждать!” — подумал про себя Гара сертип, перенося знамя к третьему сербазу, а тем временем коротышка все продолжал говорить. И если бы предводитель не толкнул его в бок, он бы никогда не остановился.

Наблюдая за происходящим, Блоквил с трудом сдерживал смех.

Многократно подтвердив свою верность высокому иранскому флагу, волонтеры направились к реке, чтобы выполнить нелегкое поручение главнокомандующего. Блоквил смотрел, как старался поспеть за гулливерами маленький сербаз, семеня короткими ножками, и не знал, то ли улыбнуться, то ли печалиться.

Проводив сербазов, Гара сертип оставил свою военную выправку и сразу же сник.

Блоквил спросил у него:

— Туркмены, спрятав иранские пушки, собираются со своими пушками охотиться на вас, генерал?

Глядя на реку, сертип улыбнулся.

— Даже если мы подарим все двадцать четыре пушки, привезенные с собой сюда, им от этого толку не будет.

— Это почему же?

— Потому что туркмены не знают, как их заряжать.

Блоквил тоже смотрел на реку. Он сказал:

— То, как они повернули в нашу сторону дула двух пушек, не похоже, что они такие уж невежды. Если бы уж совсем не разбирались, не повернули бы они пушки в эту сторону.

Гара сертип громко расхохотался, так что все тело его затряслось.

— Они могут не знать, с какой стороны закладывается заряд, а вот откуда он вылетает, могут догадаться. Уж не совсем же они темные люди.

— Но если пушки не будут стрелять, зачем же так беспокоиться? Не лучше ли было бы не посылать на смерть своих отборных сербазов?

Гара сертип хитро посмотрел на француза.

— Господин, порой я не могу понять, чего в тебе больше: образованности или же безграмотности. Ведь не обязательно тащить пушки, есть же еще и политика. Это ведь поле боя.

Не прошло и двух часов после проводов, как один из сербазов, отправившихся за двумя пушками, ставшими добычей туркмен, вернулся назад. Это был тот маленький пуздан. За прошедшие два часа нукер изменился до неузнаваемости. Не станем преувеличивать, что у него поседели борода и усы, но он как-то резко состарился, усы обвисли, глаза потухли.

Но он вернулся не один. Вместо двух желтых пушек он привел с собой плененного им смуглого туркмена. Со связанными за спиной руками худощавый туркмен лет двадцати пяти — двадцати шести покорно следовал за гаджаром, поворачивая в ту сторону, куда он приказывал. Неизвестно, каким путем гаджар пленил его, но смуглый туркмен во всем повиновался воле гаджара.

Прослышав, что один из добровольцев вернулся обратно, Гара сертип, оставив все свои дела, занялся этим вопросом. Он даже не стал приказывать привести к нему вернувшегося, он не счел унизительным для себя самому отправиться на это место.

Первым делом сертип спросил:

— Где пушки?

Вместо ответа сербаз вдруг громко разрыдался. И это означало, что ушедшие сербазы уже не вернутся, что сам он еле-еле вырвался из цепких когтей смерти. Он плакал то ли от горя, что товарищи не вернутся, то ли от счастья, что ему так повезло. О желтых пушках он ничего не сказал. Но это было ясно и без слов, судя по тому, что все, кроме одного, сербазы попали в плен.

Гара сертип, видимо, и сам это понял, больше он о пушках не спрашивал. Свое внимание он переключил на плененного туркмена.

— Этого ты вместо пушки привел? — Сербаз кивнул головой. — Сам поймал?

— Как только перешли реку, мы все вместе поймали.

— Я косил траву для скота, тогда они и схватили меня, — рассказал туркмен, хотя его никто и не спрашивал. Похоже, ему хотелось поговорить.

Разглядывая туркмена вблизи, Блоквил думал: “Интересно, что из себя представляет человек, который может корм для скота заготавливать в то время, когда у него под носом вооруженный до зубов враг? Эта сторона перед самым боем отправляется на охоту, а та сторона во время боя косит траву. Ай, наверно, у каждой страны свой особенный мир!”

— Как тебя зовут? — спросил Гара сертип у пленного.

— Если простишь ложку крови, скажу.

Гара сертипу стало смешно. “Я должен прощать тебе кровь за то, что ты назовешь свое имя!”

— Говори!

— Зовут меня Егенгельды. Когда я родился, старший сын живущего в Теджене Атамурата егена Юсупдурды еген вместе с Тачджемал еген приехали к нам поговостить. Оказывается, они приезжали, чтобы угостить нас каком — сушеной дыней. Поэтому меня и назвали Егенгельды (еген — племянник, егенгельды — племянник приехал).

Гара сертип удивился, что пленный говорит скороговоркой, словно кто-то его подгоняет.

— А если бы в тот момент приехал не племянник, а дядя, тебя назвали бы Дайыгельды?

— Если простишь ложку крови, скажу. — Гара сертип кивнул головой, после чего Егенгельды продолжил. — Даже и не знаю, старина. Я за всю свою жизнь не встречал у туркмен имени Дайыгельды. И потом, старина, говорят же “Оседлаешь — будет конь, возьмешь — будет жена”, назовешь, и получится имя. Есть же у туркмен имена Эщек, Курре. Вот и дочь самого Говшут хана зовут Дузув. Когда мать рожала ее, она шла неправильно. Поэтому в насмешку и назвали ее Дузув — Правильно. В ауле нашего Атамурат егена из Теджена есть Туршек один, мой ровесник. Ты знаешь, что такое туршек, старина? Что-то похожее на завязь дыни. Можно еще назвать игрушечной дыней. Ай, в Теджене много дынь сажают, поэтому и туршеки там вырастают. Мне, например, понятно, почему детям дают имена Бяшим, Алты (пятый, шесть), но вот никак не доходит до меня, почему Отуз ага? Понятно ведь, что он не может быть тридцатым ребенком в доме…

“Верно говорят туркмены: дурака не бей и не ругай, дай выговориться! — сделал вывод Гара сертип. — Если слушать его, узнаешь вплоть до того, сколько дерьма у него внутри”. Но то, что пленный упомянул имя Говшут хана, заставило сертипа продолжить допрос.

— Как дела у Говшут хана?

— Простишь ложку крови, скажу.

Беспрестанное повторение одной и той же фрагы разозлило Гара сертипа. Но он счел, что “из тысячи слов дурака одно может сгодиться” и терпеливо кивнул головой:

— Прощаю, говори!

— Ай, старина, честно говоря, я никогда вблизи не видел человека по имени Говшут хан. Говорят, то ли вчера, то ли позавчеа к нему приехали гонцы от наших ахалских соплеменников…

— Что за гонцы? — насторожился сертип.

— Простишь ложку крови, скажу, — как попугай, повторил Егенгельды.

— Да простил же! — Гара сертип с трудом удержался от крика.

— Коли простил, скажу, старина. От наших ахалских соплеменников прибыли гонцы. Нет, я ошибся, это не от ахалских соплеменников прибыли гонцы, а вернулись гонцы, направленные туда Говшут ханом. Гонец он и есть гонец, старина. На коне едет. А дорога, сам знаешь, неблизкая…

Если не мешать Егенгельды, он может увести разговор совсем в другую сторону, и поэтому Гара сертип быстренько врнул его назад.

— И какое известие принес гонец?

— Гонец? — Егенгельды запнулся, но в этот раз уже не стал просить простить ему ложку его крови, ответил сразу же. — Гонца зовут Мухаммедаман. Мухамет — это Мухаммет, пророк, ну а аманом его назвали, чтобы он был цел и невредим. Вот такие вот у туркмен имена. Все время двойные…

— Его имя меня не интересует, брат, — Гара сертипу настолько надоел весь этот разговор, что он не знал, куда деться, зато успел побрататься с Егенгельды. — Что слышно о Нурберды хане?

— О нем никаких вестей нет. Знаю только, что Ялкап сердар со своей конницей в двести человек пересек реку…

— Кто такой Ялкап сердар?

— Это вождь баминских текинцев…

— Понятно, О чем еще говорят?

— Можно сказать, что больше ни о чем. Да, Непес шахир читает людям стихи.

Решив, что он узнал все, что его интересовало, Гара сертип приказал развязать руки парня.

— Что бы тебе сейчас хотелось, Егенгельды?

— Сейчас? — пленный помял натертые веревкой руки. — Если простишь мне ложку крови, скажу.

Брови сертипа сошлись на переносице.

— Простил!

— Хочу накормить свою скотину травой, которую накосил для нее.

— Война идет, а ты говоришь о скотине.

Егенгельды искренне возразил:

— Что ж я теперь должен голодом морить свою скотину из-за того, что один хан идиот с той стороны реки вознамерился воевать с другим ханом идиотом с этой стороны реки, старина? Пусть себе дерутся, если им так хочется! Пусть глаза друг другу выколят. Мне-то что!

— Ты почему и того, и этого хана называешь идиотами, Егенгельды? Только не проси простить тебе ложку крови!

— Ладно, не буду просить, но ты все же прости мне ложку моей крови. Если бы у хана с той стороны реки голова была на плечах, если бы у хана с этой стороны реки голова была на плечах, войны не было бы. Умные люди не воюют. Вот я не дурак, поэтому никогда не дерусь. И с вами не стану драться.

Послушав бестолковую речь этого недоумка, Гара сертип неожиданно для всех распорядился:

— Отпустите пленного, пусть идет! — Гара сертип ехидно улыбнулся. — У Егенгельды скотина голодная. Освободите его!

Получивший свободу Егенгельды даже не разволновался. Напротив, он внимательно посмотрел на сертипа и на полном серьезе спросил:

— А кто из вас теперь заплатит мне за серп?

— Какой еще серп? — воскликнул пузатый гаджар, вернувшийся с пленником. — Когда мы схватили тебя, у тебя в руках не было никакого серпа! Пусть Господь убережет от клеветы!

— Разве не вы отняли у меня серп, когда я рубил тростник? Зачем ты врешь? — прикрикнул на тщедушного гаджара Егенгельды, словно забыв, где он и в каком положении находится. — Думаешь, серпы на каждом шагу валяются? Человек, выхвативший у раба Божьего серп и бросивший его в реку, должен будет заплатить за него. Если не на этом свете, то на том свете все равно придется отдать, хан… Есть ад, есть преисподняя…

Наблюдая за пленным и слушая разговоры, Блоквил сделал вывод, что Егенгельды искусно притворяется.

Гара сертип, вымотанный вконец, в отчаянии махнул рукой, давая понять, что с него хватит.

— От лисы не нужны ни ее добыча, ни запах!.. Проводите поскорее!

Блоквил не понял смысла последних двух слов.

В любом случае Егенгельды повели в сторону реки.