Чужой

Несмотря на то, что прошло много времени, Акмарал не сделала ни одной попытки заговорить с ним, даже знака не подала, хотя они и видеись по многу раз на дню, и это совершенно истончило нить надежды Блоквила. Пленный объяснял это чрезвычайной бдительностью Эемурата. Но даже если Эемурат наказал своей родственнице Акмарал близко не подходить к французу, человек, желающий помочь пленнику, обязательно нашел бы возможность перекинуться с ним парой слов.

Тем не менее Блоквил надеялся на каждый следующий после проведенного в пустых ожиданиях день, но и следующий день не приносил никаких новостей. Акмарал, занятая своими заботами, даже краем глаза не смотрела в сторону сарая, казалось, что она и не подозревает, как нуждается в ее помощи заточенный там человек.

Вот и сегодня с утра Эемурат оседлал своего гнедого коня и, любуясь его грацией, в хорошем настроении куда-то уехал. Акмарал как раз вышла во двор и поздоровалась с ним, но даже после его отъезда не подала пленному никакого знака. Хотя и видела, какими просящими глазами смотрел он на нее.

Когда Акмарал подошла к колодцу, у него появилась возможность окликнуть ее. Но Блоквил не посмел не только заговорить с ней, но даже поздороваться. Он не за себя боялся, он не хотел поставить женщину в неловкое положение, если бы кто-то вдруг услышал его приветствие.

После того, как, не воспользовавшись удобным моментом, Акмарал ушла в дом, Блоквил сделал окончательный вывод о судьбе своего послания Юсуп хану. Скорее всего, письмо не ушло к топазам. Мало того, вместо Юсуп хана из имения топазов с содержанием письма мог ознакомиться Эемурат из имения гонуров. По идее, туркменская женщина не должна идти против воли своего кровного родственника и помогать чужаку, которого видид впервые в жизни. Это во-первых. А во-вторых, если какими-то путями письмо попадет в руки Эемурата и раскроется, откуда и с чьей помощью оно появилось, разве родственники не посчитают поступок Акмарал предательством и не растерзают ее? По мнению Блоквила, Акмарал не такая дура, чтобы не думать о последствиях своих действий. Пусть даже она не боится за свою жизнь, но ей вряд ли захочется опозориться перед своей родней. Таким образом, скорее всего она не показывала письма к Юсуп хану Эемурату, но собственноручно от греха подальше уничтожила его. Потому-то женщина избегает взглядов пленника, ведь она не сдержала своего слова.

Блоквил не знал, какое из своих рассуждений считать правильным, но зато поверил, что письмо его не достигло адресата и уж теперь этому никогда не бывать. Теперь у него оставался единственный путь освобождения из плена. Побег. Здесь есть два пути, и оба они закрыты. Во-первых, у него ноги в кандалах. А во-вторых, как он в таком состоянии сможет оседлать коня. Да и где ему взять этого коня. Даже если появится возможность для бегства, осуществить его можно только под покровом ночи. Но бдительный Эемурат с наступлением сумерек заводит лошадь в землянку, наматывает на двери толстые цепи и вешает огромный замок.

Как бы то ни было, Блоквил не стал окончательно отказывается от своей единственной надежды на спасение. Пленный француз мысленно брал в руки узду красавца-коня Эемурата и мчался на нем на восток, добирался до Джейхуна и ехал по левобережью реки до самого Афганистана. Он очень хорошо знал, где находится Джейхун, где Афганистан, знал, как туда добираться. Потому что большую часть своей недолгой жизни он занимался изучением карты мира.

Мысль о побеге была мечтой француза на перспективу, хотя сам он думал, что она вполне осуществима в ближайшее время. Во всяком случае, ему хотелось верить в это. Потому что, когда надежда на помощь Акмарал растаяла окончательно, у него не осталось больше ни одной зацепки.

Блоквилу казалось, если найдет коня, он даже с кандалами на ногах сумеет осуществить свое намерение. “Чем сидеть и ждать бесславного конца в темнице, сдавшись без борьбы, уж лучше погибнуть при первом же шаге на пути к Родине”, - решил Блоквил.

Уехав с утра пораньше, Эемурат гонур вернулся домой поздно вечером. Мимолетного взгляда Блоквила хватило, чтобы заметить, что его хозяин, такой веселый утром, по возвращении был не в духе. “Может, уставший и расстроенный Агабек, загнав коня в землянку, забудет запереть ее на замок?”

В душе пленного вновь затеплился огонек надежды. Он решил сегодня же ночью проверить запоры конюшни. Как знать, вдруг судьба, забросившая его из рая в этот ад, смилостивится над ним?!

Дни Блоквил еще как-то заполнял, подсчитывая и разглядывая всех, кто приходил к дому Эемурата, а вот ночи были нескончаемыми. С заходом солнца на землю опускалась такая густая тьма, а вместе с нею приходила невыносимая тоска. Остаться одному в темном сарае, не имея возможности ни с кем перекинуться словом, скоротать длинные вечера, было мучительным и жестоким наказанием. Но самым страшным была неизвестность: сколько еще таких дней и ночей ему предстоить пережить, Блоквил и сам не знал. Эта неопределенность толкала француза на поиски мало-мальски надежного выхода. Сейчас он готов был на любое безумие, лишь бы изменить свое положение в ту или иную сторону, пусть даже худшую.

Его утомили, ему надоели приятные воспоминания, которым он предавался, коротая длинные темные ночи. В последнее время они стали давать обратную реакцию. Прошлое, уйдя в историю, не выдерживая сравнения с реальной действительностью, стало мучать пленного еще больше.

Глубокой ночью Блоквил взял в руки заготовленную еще днем тряпку. Она предназначалась для обмотки кандалов. Они не должны будить своим скрипом спящих в доме людей, когда Блоквил выйдет ночью из сарая якобы по нужде, а сам направится к конюшне. Блоквил уже не раз убеждался, что Эемурат выскакивает из дома при малейшем скрипе кандалов.

Старательно обмотав ветошью кандалы, Блоквил отыскал и зажал в ладони пару кусков лепешки, которые оставил несъеденными от дневной трапезы. Этим хлебом он собирался приманить коня Эемурата.

Ночь была настолько темной, что между неосвещенным сараем и улицей не было никакой разницы. Казалось, во всем мире не было никого живого, кроме Блоквила. А в эту ночь и собаки почему-то не лаяли. Молчали и ишаки, которых в Гонуре было больше всех.

Расценив окружающую тишину как добрый знак для себя, пленный тихонько вышел из сарая и завернул за него. Как ни крепился он, как ни считал, что теперь ему всё все равно, поскольку задуманное им мероприятие было связано с немалым риском, он волновался. И с каждым шагом, ведущим к конюшне, тревога его росла все больше. А что, если конюшня заперта на замок?.. Как поведет себя конь? Чуткий туркменский конь, учуяв чужака, набросится на него или же… Если пленный француз успеет запрыгнуть на быстроходного скакуна, никто не сможет помешать ему в дальнейшем. Даже если они почувствуют и поднимут всех на ноги, он ни за что во второй раз не дасстся им в руки. Гнедой красавец Эемурата под покровом ночи вмиг умчит его в недосягаемую даль. Пока его хозяева соберутся в погоню за ним, он уже будет отсчитывать версты на пути к желанной свободе.

Когда до конюшни оставалось три-четыре шага, пленный остановился для подстраховки, посмотрел по сторонам. Позади него, как и впереди, стояла непроглядная ночь. Из тьмы подул прохладный ветерок. Но охваченный тревогой и страхом Блоквил не почувствовал его.

Даже убедившись, что ему ничто не угрожает, француз не мог успокоиться, чем ближе он подходил к конюшне, тем сильнее билось сердце в его груди. Он заметил, как дрожат пальцы руки, протянутой к запору. И пока он не знал, заперта или нет дверь конюшни, Блоквил тысячу раз побывал в мире надежды и безнадежности, он взмок от напряжения. Он продумал каждое свое движение, вплоть до слов, которые скажет коню Эемурата, как только войдет в конюшню, вспомнил, что не раз слышал о том, что кони бывают умными, как люди. И если настоящий скакун и впрямь по-человечески умен, он должен помочь чужеземцу, не сердиться на него и не брыкаться. Потому что человек этот, хоть он и иностранец, сейчас очень несчастен и нуждается в помощи. Настоящие кони всегда приходят на помощь страждущим. Они много раз спасали людей от неминуемой смерти. А ведь положение француза сейчас мало чем отличается от смерти, он сам вообще считает, что находится на грани жизни и смерти. Должна лошадь Эемурата помочь ему.

Черный замок на двери конюшни дал короткий ответ на все мечты, безграничные надежды Блоквила. Холод, проникший в тело пленного через горячие пальцы, прикоснувшиеся к замку, достиг его сердца и остановился. И эта стужа заморозила и отбросила его горячие надежды. Неизвестно, когда этот лед теперь растает: через сколько дней, месяцев или даже лет.

Почуяв приближение незнакомца, лошадь всхрапнула. Этот храп прозвучал для пленного как команда “Возвращайся назад!”

Только теперь Блоквил стал ощущать холодный воздух, пронизывающий ветер, тяжесть кандалов на ногах. На обратном пути он и не думал соблюдать осторожность. Уже подходя к сараю, он увидел темную фигуру, стоявшую в дверях кибитки. Конечно же, это был Эемурат гонур. Агабек пленного ушел в дом, неслышно закрыв за собою дверь.

У текинцев, вынесших на своих плечах все тяготы войны и вернувшихся на постоянное место жительства, запасы продовольствия оказались весьма скудными. Надо было чем-то другим восполнять погубленный войной неубранный урожай пшеницы. А восполнять было нечем. Надо было хоть как-то кормить и пленных, не дать им умереть с голоду. Для семей, в которых содержались пленные, это было дополнительной нагрузкой, тяжким бременем. Таким образом, если заложники стремились поскорее вырваться из плена, их хозяева также спешили избавиться от них. Но и отпускать их на волю безо всякого выкупа никому не хотелось. Надо было вернуть хотя бы те затраты, которые были сделаны на них. Многие из пленников брали в руки лопаты и вилы, чтобы помочь своим хозяевам справиться с трудностями военного времени. Блоквилу и это было недоступно. Он был лишен даже черной работы, которая помогла бы ему отвлечься от горьких мыслей, быстрее провести время. Если не считать пары дней работы на делянке джугары, все остальное время он проводил в томительном бездельи. Ему, как другим пленным, не разрешали свободно передвигаться по аулу. Самым большим его жизненным пространством был клочок земли перед домом Эемурата, который он лицезрел с утра до наступления темноты.

Гордый француз, обманувшись в Акмарал, теперь никому не доверял, он теперь вообще ни с кем не желал общаться. Хотя у него не раз складывались обстоятельства, чтобы перекинуться с Акмарал парой слов, он не делал этого, поскольку сама женщина не давала для этого повода.

Однажды какой-то торговец пришел и к дому Эемурата. Когда пришел этот высокий человек с короткой седой бородкой и мешком за спиной, во дворе никого не было. Спекулянт посмотрел в сторону сарая, словно заранее знал, где сидит пленник, и стал громко выкрикивать:

— Шелковые ткани есть, сукно есть!

Заметив пристальный взгляд торговца, Блоквил расстроился еще больше. “Теперь всякие спекулянты будут рассматривать тебя, как диковинного зверя в клетке. Да лучше уж умереть! — разозлился француз, ненавидя себя. Потом все же решил защитить себя. — Конечно, будучи мужественным, умереть не трудно. Гораздо труднее иметь мужество жить. И ты старайся жить, Жорж. Если умрешь, лишился даже этой крохотной надежды”.

На голос купца из дома вышли Аннабиби с Акмарал. Из соседних домов подошли еще несколько женщин, и вокруг торговца сразу же возникло оживление. Вынутые из мешка отрезы тканей переходили из рук в руки, а затем вновь возвращались в мешок. Жадно разглядывая красивые отрезы, тем не менее никто из женщин ничего не купил. У них не было ни денег для покупки тканей, ни каких-то вещей на обмен. Они собрались здесь, чтобы просто полюбоваться на красоту.

Не сумев ничего продать и здесь, купец завязал мешок, однако не спешил уходить. Он что-то спросил у собравшихся. И хотя вопрос был обращен ко всем, ответила на него Акмарал. Она даже махнула рукой в сторону сарая.

Оставив мешок рядом с женщинами, купец направился к сараю.

Увидев приближающегося человека, Блоквил невольно улыбнулся. “Купец, не сумевший ничего продать женщинам, идет предлагать ткани заключенному в сарае!”

Торговец поздоровался с Блоквилом и протянул обе руки для пожатия. Он заговорил на фарси.

— Я пришел к вам по поручению агабека Юсуп хана. Он получил ваше письмо.

Выслушав сообщение, Блоквил машинально посмотрел на стоявшую срели женщин Акмарал. И хотя женщина не смотрела в его сторону, французу стало стыдно. “Человеку свойственно делать поспешные выводы, не дождавшись результатов!”

Как сказал купец, сердар авшаров Юсуп хан передал содержание письма Блоквила проходившему мимо из Бухары в Мешхед знакомому купцу, сообщив ему, кому и как следует доставить данное обращение.

Конечно, полученное Блоквилом известие не было решением его пленной судьбы. Но как бы то ни было, оно стало основанием для крохотной надежды. Это стало зацепкой для пленного, оказавшегося в безвыходном положении.

Доставивший сообщение купец оказался человеком словоохотливым. Попрощавшись с Блоквилом, он вернулся к своему мешку и разговорился с еще не успевшими разойтись по домам женщинами. В частности, он сообщил им, что является известным купцом, побывавшим в Бухаре, Хиве и даже Мешхеде, что о нем хорошо знают далеко окрест. Не забыл похвастать и тем, что является хорошим знакомым авшара Юсуп хана, словно его слушательницы могли знать всех иранских военачальников. Со ссылкой на Юсуп хана закончил свой разговор пленным Эемурата гонура, рассказав, кто он, и что скоро за него будет выплачен любой требуемый выкуп. Подчеркнул, что в Гонур он прибыл специально по просьбе Юсуп хана.

…После посещения знакомого купца Юсуп хана жизнь Блоквила, похоже, должна немного измениться. Вернувшись домой после полудня, Эемурат, выслушав известие о Юсуп хане, сразу же вместе с Акмарал пошел в сарай к пленному. Его главным образом интересовала сумма выкупа за Блоквила. Хотел он также сказать, когда этот выкуп будет прислан сюда.

Сказав, что сейчас он не сможет ответить на этот вопрос, Блоквил спросил:

— А вы какую цену за меня собираетесь назначить, Агабек?

Эемурат долго размышлял над этим вопросом и уже давно пришел к решению, поэтому ответил незамедлительно:

— Придется заплатить две тысячи туменов.

Когда Акмарал перевела его ответ на фарси, Блоквил с трудом удержался от смеха, и подсчитал, что в переводе на французские деньги эта сумма составляет окло девяносто тысяч франков. Ему хотелось спросить: “Вы хоть знаете, сколько наших денег надо заплатить за такое количество туменов?” Но мысль о том, что тем самым он только навредит себе, если пойдет против Эемурата, который уже начал смягчаться от предвкушения скорой платы, заставила его прикусить язык.

— Но это слишком непомерная плата, Агабек!

— Не такая уж она и большая, — уверенно заявил Эемурат, считая пленного ничего не понимающим недоумком. — Мы знаем, сколько стоят рабы, поэтому и назначили такую цену.

— Это не так, Агабек. За такие деньги можно трех рабов купить.

Зная, что француз прав, и тем не менее не желающий уступать Эемурат пошел на хитрость.

— Если не заплатят назначенную нами цену, как бы не продлился срок твоего пребывания здесь, мулла француз.

У Блоквила был готов ответ для своего хозяина. Но он решил не торопить события, а пока что воспользоваться удобным моментом, чтобы решить свои сиюминутные проблемы.

— О цене поговорим тогда, когда за мной приедут, Агабек. Но у меня к вам есть одна просьба. Сейчас, даже если вы освободите меня, и никуда не смогу уйти. Выбросьте из головы мысль о моем побеге и дайте мне немного свободы…

— Какая свобода нужна пленному человеку? — Эемурат гонур высокомерно посмотрел не на просителя, а на переводчика.

— Снимите с меня хотя бы кандалы. Позвольте хотя бы с окружающими общаться. Или поручите какое-нибудь дело, чтобы я имел занятие. Вы ведь мусульмане. В противном случае, я могу заболеть от тоски и умереть.

Последние слова произвели на Эемурата впечатление. Конечно, если его пленный умрет, он останется ни с чем. Понятно ведь, что никто не станет платить выкуп за умершего. Мало того, хозяина могут обвинить в смерти его пленника. Ладно, обвинить, а если кто-то захочет кровной мести, что тогда?

Видимо, поэтому Эемурат подумал немного над просьбой пленного и в конце концов согласно кивнул головой.

Похоже, Блоквил сглазил самого себя. В тот же день, когда под страхом неведомой смерти отвоевал себе у Агабека немного свободы, он заболел. Он предположил, что оба его глаза поразила глаукома. С каждым днем его мир все больше сужался, а черная пленка перед глазами становилась все плотнее. Он вынужден был забыть свои нынешние мучения и страдания в плену, он представил трудности, которые ожидали его впереди. Все его мысли были только о его глазах. Вернуться домой незрячим не означало получить свободу. И на что ему такая свобода, если после стольких лишений он не сможет увидеть улыбку своей матери, лица своих друзей, прекрасный Париж, знакомые глаза, если будет лишен возможности наслаждаться женской красотой!

Слово свобода Блоквил понимал как возможность вольно смотреть на мир, наслаждаться предназначенными для людей красотами мира. Что же ему теперь делать? По его разумению, у этого кочевого народа, не умеющего ничего, кроме как махать лопатой и косой, скакать на коне, навьючивать верблюдов и ишаков, вряд ли могут оказаться люди, что-то смыслящие в лечении такого нежного органа, как глаза. И хотя он не смог ничего сделать для своего освобождения, посчитал необходимым пойти на любые меры ради того, чтобы не ослепнуть.

До сих пор Блоквил, хоть и с трудом, но различал движения рук играющих во дворе ребятишек, теперь же его состояние ухудшилось. Сегодня он с трудом разглядел красивую плетеную из прутьев тамариска загородку у отверстия колодца, расположенного в нескольких шагах от него. Огромная восьмикрылая кибитка Эемурата сразу за колодцем казалась непонятным силуэтом. “Если сейчас я эту кибитку едва вижу, завтра для меня померкнет весь белый свет…”

Охватившая его тревога заставила Блоквила спешно выйти из сарая. Он направился к дому Эемурата.

Не заметив, как он одолел двадцать шагов между сараем и кибиткой, француз вспомнил поведение туркменских стариков — остановившись на пороге кибитки, он тихонько покашлял.

В доме возникли голоса. Однако никто на улицу не вышел. И тогда Блоквил впервые за все месяцы своего пребывания в Гонуре открыл дверь дома своего Агабека.

— Эссаламалейкум, Агабек!

От неожиданности Эемурат чуть не выронил из рук пиалу с чаем.

— Валейкум эссалам, французский мулла! — он шутливо спросил у раннего гостя. — Что, плохой сон приснился? Пусть он не сбудется! — он вдруг повернулся к сидевшей в посудном углу жене и сказал. — Неспроста он пришел в такую рань, Аннабиби. Приведи Акмарал!

После ухода Аннабиби за Акмарал Эемурат гонур пригласил Блоквила сесть.

Осторожно переставляя ноги, пленный с трудом одолел расстояние в два-три шага от двери до очага и опустился на корточки у края золы. Он сделал это очень неловко, было видно, что для него это непривычная поза. Пленный протянул руки к раскаленным углям, приятное тепло разлилось по телу.

Заметив, что француз выглядит очень плохо, Эемурат испытал чувство жалости к нему.

— На, выпей пиалу чая!

— Нет, Агабек. Не хочу.

Эемурат решил подбодрить его:

— Я смотрю, ты скоро заговоришь на нашем языке! — и приветливо улыбнулся. — Туркмены перед едой всегда пьют чай.

— Я болен, Агабек.

— Болен, говоришь?

Блоквил паказал пальцем на глаза.

— Глаза болят, Агабек. Глаза.

— Здравствуй, дэдэ Эемурат! — в комнату вошла Акмарал.

— Саламэлик! — вперед хозяина дома ответил Блоквил.

Эемурат весело рассмеялся.

— Ты не “саламэлик”, она “саламэлик”! и он знаком показал вначале на пленного, а потом на Акмарал.

Блоквил понял, повторил “она саламэлик” и обнажил зубы, хотя ему и не хотелось улыбаться.

— Акмарал, он пришел с какой-то проблемой, вроде бы у него глаза болят…

Как только Акмарал вопросительно посмотрела на него, Блоквил затараторил без остановки. Он говорил с таким жаром, что хозяин дома раскрыл рот от удивления.

— Что-то он уж очень серьезно вещал. Что он говорит?

— Говорит, что его глаза поражены глаукомой, черная пленка застила их, Эемурат дэдэ.

Словно не веря сказанному, Эемурат покачал головой.

— Как он может знать, что у него глаукома? Он, что знахарь?.. И что я могу поделать, даже если у него такая болезнь случилась?

Блоквил, не дожидаясь перевода Акмарал воскликнул:

— Табип! Табип нужен!

Эемурат понял его слова и без переводчика.

— Раз у него черная пленка на глазах, боюсь, чтои табип ему не поможет. Вон у Ягшимурата бурказа тоже была глаукома, так он в какие только двери ни стучался, каким только лекарям не показывался. Так и смирился со своей болезнью. Раз у этого глаукома, знать, и ему такая судьба выпала. Что я могу поделать…

Акмарал перевела родственнику ответ пленного:

— Он говорит, надо пустить кровь. Говорит, что восточные табипы должны уметь это делать искусно.

Эемурат опять покачал головой.

— Надо же, иностранец, а чего только не знает. Спрашивается, откуда ты знаешь, что надо пускать кровь!.. Выпустив кровь… А что, если, поправляя бровь, мы выколем глаз? А если он ослепнет, как я потом буду отвечать за него? Как мне за кровь его ответ держать? За такими могут ведь и на пушках приехать. Кто будет отвечать? Конечно, я. Или же Мамед кака.

Ответ Эемурата разозлил пленного, это было видно по его лицу еще до того, как он открыл рот.

— Персы говорят: овца думает о жизни, мясник — о сале…

— Это и туркмены говорят, но я-то что могу поделать? — Эемурат дал понять, что ему тоже не понравилось замечание пленного. — Ты скажи ему, Акмарал, что он не овца, а Эемурат гонур не мясник.

Глядя на Эемурата, Блоквил что-то со злостью сказал.

— Чем он так возмущается? — нетерпеливо спросил Эемурат.

— Он говорит, если вы не найдете табипа и не пустите мою кровь, я сам себе перережу вены. Тогда уже и табип не поможет, поздно будет, говорит. Говорит, он лучше умрет, чем ослепнет.

— Вот видишь? А что я говорил! — Эемурат надолго погрузился в свои мысли. — Как бы мы в погоне за наживой беду не накликали на свою голову, Акмарал!

— Похоже, — неопределенно ответила Акмарал, боясь и на сторону пленного встать, и Эемурату не желая возражать. — Даже и не знаю, что сказать, Эемурат дэдэ. Но не всегда же человек умирает от кровопускания. Может, сделать, как он просит, чтобы потом не винил нас в своей слепоте.

Слова Акмарал вызвали решительность Эемурата.

— Если после кровопускания с ним что-то случится, не станет он нас обвинять в этом? Спроси его.

Блоквил ответил решительно:

— Я готов заранее дать вам расписку, что не стану делать этого.

— В таком случае хорошо, — Эемурат кивнул. — В ауле Гожук живет знахарка Бибиджемал табип. Поеду и привезу ее. Думаю, что к полудню вернусь…

Хотя война закончилась давно, с наступлением зимы вопрос о возвращении на постоянное место жительства был отложен до весны, и поэтому многие гонурлы не вернулись в свои дома. Двери кибиток и коровников без их обитателей заросли паутиной. Заброшенные дома, словно высохшие деревья, навевали на и без того невеселый аул еще большую тоску. И поэтому, появление в ауле хоть купца с мешком за спиной, хоть нищего с котомкой, для жителей Гонура, и особенно для ребятни, становилось настоящим праздником. На короткое время у них появлялась забава. Детишки помладше не стеснялись ходить вместе с нищим по домам и выпрашивать подаяние. Стоило купцу или нищему появиться в одном конце улицы, как на другом ее конце уже все об этом знали.

Так случилось и на этот раз. Эемурат еще не успел вернуться из Годжука, а в Гонуре все уже говорили о том, что пленного француза везут лекаря. И поэтому многие стали с интересом поглядывать в сторону дома Эемурата.

Несмотря на разгар зимы, с утра распогодилось, а к обеду и вовсе стало тепло. Хозяева дома постеснялись принимать всеми уважаемого табипа в сарае, и поэтому расстелили подстилки прямо во дворе. На них знахарка и должна была осмотреть больного.

Блоквил записал в свою тетрадь все выученные до сего времени туркменские слова и сравнивал их смысл с похожими словами фарси, французского и арабского языков. Он не встретил ни одного слова, смысл которого совпадал бы как в туркменском, так и во французском языках. Зато много общесмысловых слов было в туркменском и фарси, арабском языках. В своей тетрадке Блоквил записал туркменские слова “чаршак”(вилы) и “аташгир”(кочерга) и отметил, что по-персидски эти слова толкуются как “четырехрогий” и “хватать огонь”. Обилие употребляемых в обоих языках слов, а также хорошая память и упорство Блоквила помогали ему в понимании туркменской речи, хотя сам он и не мог говорить на этом языке. Ему было понятно, когда приходившие к дому Эемурата люди, словно сговорившись, спрашивали друг у друга “Ну что, табип не приезал?” или “Вы везете табипа для пленного?”. Получив ответ “Табип еще не приехал”, люди расходились.

Однако мужик с непропорционально маленьким для его огромного туловища и толстокожего лица, сплющенным, словно клякса, носиком, даже услышав, что табипа еще нет, не торопился уходить. Он воровато озирался по сторонам. Но больше всего его внимание привлекал сарай, в котором находился Блоквил.

После того как Блоквил прошел и сел на расстеленную на солнышке кошму, этот человек тайком заглянул внутрь сарая, потом посмотрел на уходящую на юг дорожку. Стараясь не показывать виду, он тем не менее и пленного внимательно разглядел.

Хотя француз и не видел отчетливо всех действий незнакомца, ему не понравилось поведение того в чужом дворе. Видно, он пришел сюда с какими-то недобрыми намерениями, решил Блоквил…

… Табип, приехавшая верхом на коне из местечка, именуемого Сад Годжука, оказалась немолодой, но все еще красивой женщиной в ичигах. Рука у нее оказалась легкой. Блоквил даже не почувствовал, когда она острием ланцета проткнула его кожу. Все опасения француза, что местный лекарь может усугубить его положение, оказались напрасными. Бибиджемал табип обработала место предстоящего укола какой-то пахучей жидкостью с запахами трав, этой же жидкостью она протерла и скальпель, завернутый в чистую белую тряпочку. Короче, она приняла все меры предосторожности, чтобы не занести инфекцию в кровь больного. У пленного была взята кровь, а место укола тщательно обработано и забинтовано.

Перед уходом знахарка сообщила, что кровопускание не принесет ожидаемой пользы глазам больного, тем самым огорчив не только самого француза, но и его хозяев. Поэтому она велела через два дня либо больного везти в аул Годжук, либо приехать туда за ней.

На прощание Блоквил сказал Бибиджемал табипу:

— У меня нет ничего, кроме моего спасибо, чтобы отблагодарить вас. Пусть сам Господь окажет вам милость, апа!

Акмарал не успела перевести его слова, потому что Бибиджемал при словае “апа” улыбнулась.

— Мне большей благодарности и не надо, раб Божий. Пусть Аллах и тебя, и нас бережет!

…На следующее утро Блоквилу показалось, что его глаза видят чуть лучше прежнего. Он обрадовался этому, словно вышел из плена. Однако радость его была недолгой. Хоть солнце и сияло, к полудню небо стало заволакиваться облаками, начало темнеть. На самом деле небо было ясным, солнце светило по-прежнему, и сумерки не сгущались. Просто зрение пленного опять ухудшилось.

Блоквил вышел из своего укрытия. От этого светлее ему не стало. Теперь он понял, что плохо видит.

Блоквил заметил, как улучшилось к нему отношение хозяев, и особенно Эемурата после посещения торговца, прибывшего от имени Юсуп хана. А после того, как он заболел, они и вовсе стали относиться к нему с большим вниманием. Женщины и дети смотрели на него с сочувствием и при любой возможности старались сказать ему ласковое слово, подбодрить. И Эемурат снял с лица маску вечно недовольного человека, стал мягче. Поэтому с трудом разглядев возившуюся во дворе Аннабиби, Блоквил без смущения спросил:

— Апа, где Ахмарал?

В другое время, если бы пленный был здоров, Аннабиби побоялась бы гнева мужа и не стала бы отвечать ему, а тут сразу же направилась к дому Акмарал и крикнула:

— Аю, милая, выходи! Тебя твой брат зовет!

Вместе с Акмарал на улицу вышел и Эемурат, который сегодня никуда не поехал.

Блоквил попросил у Агабека прощения за то, что надоедает ему своими просьбами. Подчеркнув, что он не стал бы так настаивать, если бы его болезнь задела какой-то другой орган, а не глаза, стал умолять его скорее привезти знахарку.

— Если Агабеку трудно везти табипа сюда, пусть он отвезет меня к ней. Я даже согласен бежать за конем. Зрение падает, если мы потянем время, потом можем опоздать.

Конечно, Эемурату гонуру вовсе не хотелось и сегодня седлать коня и ехать в Сад Годжука. От Гонура до Годжука надо проехать расстояние в два фарсаха, а потом ехать назад, после чего отвозить знахарку домой. Однако чувство сострадания взяло верх над характером Эемурата. Не говоря ни слова, он молча направился к конюшне.

Поблагодарив Акмарал, Блоквил пошел к своему сараю.