Цивилизация Древней Греции

Глава восьмая МЫСЛИТЕЛИ И ПОЭТЫ

На сегодняшний день нам известно около двух тысяч имен древнегреческих писателей. Даже если учесть значительный временной промежуток, отделяющий эпоху Гомера от триумфа христианской веры, это число, тем не менее, значительно и отлично иллюстрирует необычайную плодовитость древнегреческой литературы. Эта литература в большинстве своем исчезла под натиском трех тяжелых ударов, которым подверглось античное наследие: пожар в Александрийской библиотеке, замена кодексов, написанных на пергаменте на свитки папируса и, наконец, кризис Византийской империи в период иконоборчества, то есть в VII и VIII веках н. э. То, что уцелело волею случая или благодаря осознанному выбору ученых и учителей, представляет собой массу самых разнообразных произведений, пострадавших от небрежного хранения и дошедших до нас зачастую лишь в виде фрагментов, в которых западная литература по сей день находит источник для вдохновения. Величайшие из писателей и мыслителей жили в архаическую и классическую эпохи, несравнимые в своем богатстве. В этой главе мы, разумеется, не претендуем на описание истории этой литературы, пусть даже сокращенной и сведенной к нескольким произведениям, не говоря уже о том, что для искусства это совершенно неприемлемо. Мы лишь хотим кратко рассказать о великом подвиге цивилизации: о рождении основных литературных жанров, созданию которых мы обязаны грекам.

Эта литература, начиная с ее самых первых дошедших до нас памятников, является письменной. Мы убедились в этом, когда изучали творчество Гомера: сегодня можно предположить, что «Илиада» и «Одиссея» никогда бы не появились на свет, даже в том приблизительном, дошедшем до нас виде, если бы не алфавитная письменность, которая единственная была способна сохранить сложную и стройную композицию. Стоит согласиться, что поэт записывал свое произведение на пергаменте из кожи быка или козы, которую греки называли diphtheres, и впоследствии, как повествует Геродот (V, 58), это название закрепилось за свитком папируса. По-видимому, только к середине VII века, то есть спустя почти столетие после создания «Илиады», когда первый саисский фараон Псамметик открыл путь через Дельту для развития эллинской торговли, в греческом мире повсеместно стали использовать папирус. Отныне греки были вынуждены читать сочинения своих писателей на «свитках» папируса. Длинная лента папируса, сделанная из соединенных между собой двух слоев волокон этого растения: в первом слое волокна шли горизонтально (это была лицевая сторона), во втором — вертикально (оборотная сторона), — эта лента наворачивалась на два деревянных стержня, закрепленных по обе ее стороны. Текст писался заглавными буквами, без пробелов и знаков препинания между словами и располагался параллельными колонками поперек всего свитка. Каждый свиток (или tomos по-гречески) мог содержать около шестидесяти колонок текста, примерно по тридцать строк в каждой. Чтобы его прочитать, ленту сначала разворачивали на одну колонку, затем, чтобы перейти к следующей, текст с первой наворачивали на рукоятку, которую держали в левой руке, и разворачивали вторую колонку из намотанного на правую рукоятку свитка. Этот способ чтения свитков папируса (латинское слово, которое обычно используют для их обозначения, — volumen) был заменен в римскую эпоху новой системой кодекса с расположением текста на обеих сторонах страниц и объединением их в тетради, которые потом образовывали книги.

Письмо на папирусе, заимствованное из Египта, было, без сомнения, великим прогрессом по сравнению с использованием diphtheres в раннюю эпоху архаики. Но чтение со свитков имело, тем не менее, несколько недостатков: каждый такой свиток был довольно громоздким, что препятствовало созданию больших библиотек. С другой стороны, любые манипуляции со свитками были крайне сложны, особенно если требовалось найти какую-либо цитату: прежде чем ее найти, необходимо было развернуть всю часть свитка, которая ей предшествовала. Делать пометки тоже было неудобно, поскольку при чтении volumen держали обеими руками. Эти практические наблюдения и объясняют частично причину того, почему в Древней Греции так много внимания уделяли развитию памяти и почему писатели так охотно читали свои произведения по памяти, не глядя в текст. В то время не было стремления к точному воспроизведению написанного, так важному в наши дни, поэтому различные вариации, не искажающие общего смысла текста, легко допускались.

С другой стороны, нужно учитывать, что под чтением у греков обычно подразумевалась декламация. Это объясняет тот факт, что большинство литературных произведений были созданы, чтобы быть услышанными: они предназначались скорее для псалмического пения, для хорового исполнения, для чтения во время драматического преставления или публичного выступления перед группой людей, а не для получения удовольствия от уединенного вдумчивого чтения. Большинство характерных признаков греческой литературы именно этим и объясняются: огромное значение, придаваемое поэзии, а позже красноречию; преимущественно дидактическая форма прозаических сочинений, делавшая их похожими на доклады или лекции; стремление обозначить смысловые переходы вербально — для чего в современных языках используются знаки препинания; и наконец, оригинальное изобретение греческого гения — жанр диалога, имевший огромный успех у публики. Обладая необычайно богатым языком как в плане словарного запаса, так и в плане синтаксиса, имея в своем распоряжении ресурсы многочисленных диалектов, позволявшие играть литературными приемами и стилями, опираясь на традицию, которая поддерживала их, но не сковывала, — писатели и мыслители того времени создали и разработали основные литературные жанры, в то же время достаточно вольно используя любые литературные направления, куда только могла устремиться логическая мысль. И этой же самой мысли они дали впервые четко сформулированные принципы и форму. Будучи убежденными, что мысль может быть сформулирована и постигнута только вербально, они принимаются совершенствовать свое великолепное владение словом, пока оно не становится в ввдсшей степени изысканным и тонким выразительным средством. Эпическая поэзия, лирическая поэзия, драматическое, историческое, географическое, философское, ораторское искусства — таковы в почти хронологическом порядке созданные греками литературные области, где они совершенствовали свое мастерство. В следующих главах мы проведем обзорное рассмотрение каждой из перечисленных областей.

Мы уже говорили о том, что гомеровский эпос появился в истории неожиданно — в уже сложившейся форме, и оба шедевра Гомера предстали в качестве моделей для подражания, приблизиться к которым соперникам по перу так и не удалось. Настолько совершенная форма предполагает, что создание «Илиады» и «Одиссеи» было подготовлено многочисленными ранними поэтическими трудами, которые были полностью утеряны. Гнев Ахиллеса был всего лишь одиним из эпизодов Троянской войны, а возвращение Одиссея рассказывало о приключениях только одного героя после взятия Трои. Благодаря певцам, или аэдам, вроде Демодока при дворе Алкиноя, короля феаков из «Одиссеи», постепенно складывалась многовековая эпическая традиция, главным образом устная. Был ли Гомер первым, кто сумел переработать этот богатый материал, заключив его в эпическое произведение с четкой композицией благодаря алфавитному письму? Мы не имеем достаточных доказательств в поддержку этого утверждения, но полное отсутствие каких-либо указаний на существование более древнего эпоса, тем не менее, делает эту гипотезу достаточно правдоподобной. Зато подражателей была масса. Если их произведения, считавшиеся, несомненно справедливо, слабее поэм Гомера, и не дошли до нас, то мы, по крайней мере, знаем названия многих из них, а также нескольких авторов и краткое содержание изложенных сюжетов.

Вокруг «Илиады» формировались поэмы троянского цикла: они повествовали об эпизодах, предшествовавших гневу Ахиллеса. В частично дошедшей до нас «Хрестоматии», или «кратком изложении», составленном неким Проклом во II или V веке н. э.

(точная дата до сих пор не определена), мы находим достаточно точные указания на этот счет: «Кипрские сказы» повествуют о событиях, предшествоваших «Илиаде», — от свадьбы Пелея и Фетиды и суда Париса до похищения Елены и первых эпизодов осады Трои. «Этиопида», написанная приблизительно в конце VII века Арктином из Милета, развивала действие с того места, на котором заканчивалась «Илиада»: в ней мы встречаем короля эфиопов Мемнона, сына Авроры и Тифона, брата Приама, который спешит спасти своего дядю; он погибает от руки Ахиллеса, который убивает также королеву амазонок Пентесилею, еще одну союзницу троянцев. Сам Ахиллес погибает от стрелы лучника Париса, которому помогает Апполон. Еще одна поэма Арктина, «Разрушение Илиона», рассказывает о захвате города. Поэт Лесхий, в свою очередь, написал «Малую Илиаду», которая должна была дополнить гомеровское произведение. В ней поэт по-своему трактовал те же темы, которые мы находим в эпопеях Арктина. Одновременно с созданием «Одиссеи» Хагий из Трезены сочиняет эпопею «Возвращения» (Nostoi), в которой описывается история возвращения из Трои, но не Одиссея, а других ахейских мужей. Что же касается Одиссея, его трагическая судьба стала сюжетом «Телегонии», которая приписывается Евгамону, жившему около 570–560 годов при дворе кипрских царей Батта II и Аркесилая И: после своего возвращения из Итаки Одиссей сразу же отправляется в поход в горы Эпира, а затем, вернувшись на свой остров, получает смертельную рану от руки Телегона, своего сына от волшебницы Кирки, который искал отца, но, не зная, что это он, убил его копьем.

Помимо троянского цикла существует также фиванский цикл, посвященный легенде об Эдипе и его потомках. Авторство «Предания об Эдипе» приписывается Кинефону из Лакедемона. Затем следует «Фиваида», автором которой иногда считают самого Гомера. В ней рассказывается о неудачном походе семи вождей против Фив и братоубийственной борьбе Этиокла и Полиника. Третья поэма, «Эпигоны», была посвящена победному походу сыновей семи вождей против Фив десять лет спустя. Писандр из Камира воспевал «Подвиги Геракла». Креофил с Самоса написал «Взятие Ойхалии», повествующее еще об одном приключении Геракла: как мы узнаем из остроумной эпиграммы Каллимаха, авторство этой поэмы иногда приписывалось Гомеру, другом и современником которого был Каллимах. Предания Коринфа были воспеты в «Коринфских повестях» Евмела, а Навпакта — в «Навпактских повестях» Каркина. Еще в начале V века Паниасид из Галикарнаса, дядя Геродота, написал поэму «Подвиги Геракла», состоявшую из четырнадцати песен, которая, по имеющимся сведениям, пользовалась популярностью.

У Гесиода, как и Гомера, также были подражатели. «Теогония» заканчивается обещанием воспеть смертных, которые, сочетавшись любовными узами с богами, дали жизнь прославленным родам. Ряд поэм, авторство которых в античную эпоху приписывалось Гесиоду — что вызывает большие сомнения у современных исследователей, — воспевают эти великие любовные союзы: поэмы были собраны в «Каталоге женщин» (Ehees — название, составленное из двух греческих слов, которыми всегда начиналась каждая из поэм). Многие из последователей, начиная с Пиндара, черпали свое вдохновение из этого богатейшего источника легенд.

Гомер, Гесиод и их соперники по перу своим творчеством установили правила эпического жанра и создали язык, использование которого отныне стало нормой для произведений данного стиля. Разумеется, эпопея, в первоначальном понимании этого термина, после творений вышеназванных авторов не могла уже дать греческой литературе великих шедевров: ни «Древние персы» конца V века Хорилия с Самоса, ни «Фиваида» Антимаха из Колофона первой половины IV века не смогли стяжать себе славы. Однако «Гимны», названные гомерическими, особенно те, которые воспевают Аполлона, Гермеса или Деметру, представляют собой великолепные образцы религиозной эпической поэзии, которые вдохновили александрийских поэтов. А Вергилий передал западной литературе гомеровскую концепцию эпопеи.

Литература архаического периода известна не столько подражаниями гомеровским поэмам, сколько расцветом лирической, или мелической, поэзии, в двух формах, которые античные авторы признавали за этим литературным жанром: хоровой и монодической (или сольной). Эти поэтические сочинения, которые, к несчастью, дошли до нас только небольшими фрагментами, пользовались в те времена большой популярностью. Они отвечали той страстной любви к музыке, которой всегда отличались греки. Музыка для них была обязательной частью фундаментального образования. Песнопения обычно сопровождались игрой на лире — семиструнном музыкальном инструменте, имевшем резонансный корпус, который первоначально делался из черепашьего панциря: ее изобретение приписывали Гермесу, как о том следует из «Гомеровского гимна» в честь этого бога. Различные модификации и усовершенствования этого инструмента позволили достичь более объемного звука: так, кифара — это лира в деревянном корпусе большего размера, чем панцирь черепахи. Использовали также флейту (авлос), но не современную поперечную флейту, а на продольной, типа флажолета, обычно двуствольной, стволы которой соединялись в мундштуке. Пение и музыка оставались неразрывным единством: поэтические размеры, которые мы до сих пор изучаем благодаря данным древних специалистов в области метрики, например Гефестиону (конец I — начало II века н. э.), приобретали свое истинное значение только в приложении к сопровождавшей их музыке, на сегодняшний день, увы, утраченной.

Лирическая поэзия была очень разнообразна. Вместо того чтобы пользоваться своим особым языком, как это делала эпопея, она допускала употребление любых диалектов — в зависимости от происхождения поэта и специфики публики, к которой он обращался. Ее темы отвечали самым разным интересам: литургические гимны номы, священные песни пеаны или дифирамбы, марши для религиозных процессий, хоровые песни для танцев, военные элегии, победные песни (или эпинисии) в честь победителей на Олимпийских играх, песни о любви, погребальные песнопения, застольные песни, гражданские призывы — любые человеческие чувства находили свое выражение в греческом лирическом жанре. Конечно, как и следовало ожидать, большинство этих чувств имело отношение к самому городу и его богам. Но человеческие страсти, будь то ненависть или любовь, наиболее близкие человеку, также вдохновляли поэтов на творчество: в какой-то мере греки наделили лирический жанр свойствами интимной поэзии, что в настоящее время считается его неотъемлемой частью.

Творчество большинства авторов этого жанра дошло до нас в виде ничтожных фрагментов. В VII веке Терпандр, уроженец Лесбоса, более известный как музыкант, нежели как поэт, прославился своей виртуозной игрой на семиструнной лире и сочинением номов. Лидиец Алкман из Сард создавал величественные и изящные гимны для исполнения на праздниках в Спарте, где очень ценилось хоровое пение, а Тиртей ободрял спартанских воинов своими военными элегиями. Иониец Мимнерм из Колофона, искусный флейтист, уже воспевал любовь и радости жизни с эпикурейским акцентом. Архилох с Пароса, прославившийся своими сочинениями, участвовал в сражениях греческих поселенцев Фасоса с их противниками — греками и варварами: в своих элегиях и других лирических стихах с поразительно утонченной метрикой он предавался свободному выражению своих жестоких страстей. По словам Платона, Сократ ставил этого поэта наравне с Гесиодом, если не с самим Гомером. Несмотря на то, что до нас дошли только жалкие фрагменты, живой стиль его стихов до сих пор поражает.

Чуть позже, на стыке VII и VI веков, лесбиец Арион из Метимны неоднократно посещал двор коринфского тирана Периандра. Арион больше известен по легенде о том, как он был спасен дельфином после кораблекрушения, но именно он изменил и обогатил жанр дифирамба, связанный с культом бога Диониса. Еще во времена правления Солона, афинского законодателя, создавались элегии, воспитывавшие глубокое гражданское сознание соотечественников. Его соотечественник Стесихор из Химеры (Сицилия) развивал в гимнах сюжеты мифов, прокладывая, таким образом, путь лирике Пиндара. Отозвавшись плохо о Елене в одном из своих стихотворений, он внезапно ослеп, и зрение вернулось к нему, только когда он признал свою ошибку и написал новое стихотворение, или палинодию: в нем он опровергал все свои предыдущие нелестные высказывания в адрес прославленной героини. Наконец, к этому же поколению принадлежат и два лирика с острова Лесбос — Алкей и Сапфо, произведения которых дошли до нас в гораздо большем объеме. В то время как первый добавлял в свои любовные и застольные песни политические ноты, ругая, например, в одной из песен тирана Питтака из Митилены, Сапфо в своих пылких стихах говорит лишь о страсти, которую возбуждают в ней ее юные подруги, и эти описания до сих пор сохраняют живость ее чувств.

Позднее, в VI веке, популярность завоевывают иониец Гиппонакс из Эфеса, мастер язвительных ямбов, и уроженец запада Ивик из Регия (Великая Греция), ученик Стесихора, обогативший хоровую лирику своего учителя личными переживаниями. Ивик сотрудничал с Поликратом, самосским тираном, который также привлек к своему двору ионийца Анакреона из Теоса, позднее благосклонно принятого Писистратидами. Эротические стихотворения Анакреона остаются образцом изящной лирики. В дорической стране Мегара поэт Феогнид, под именем которого появилось около 1400 элегических стихотворений, авторство которых зачастую сомнительно, в едких стихах выразил жалобы аристократа, озлобленного политической борьбой. Напротив, Симонид Кеосский, снискавший расположение Писистратидов, царских дворов Фессалии и тиранов Сицилии и Великой Греции, еще до Пиндара придал триумфальной оде завершенную форму и в то же время прославился как мастер эпиграмм — небольших стихотворений для погребальных и мемориальных памятников. Он считается автором многочисленных эпиграмм на сюжеты грекоперсидских войн.

Из всех перечисленных нами поэтов, единственный, о ком мы можем судить, основываясь на фактах, — Пиндар, поэт первой половины V века. Несмотря на то, что большая часть его произведений была утрачена, дошедшие до нас четыре книги эпиникиев свидетельствуют о его исключительном таланте. Великий лирик пишет о победах атлетов на Олимпийских играх, слава которых, как мы знаем, была для греков очень значимой, и приводит подходящие к случаю мифы, которым придает большую религиозную и моральную ценность. Никогда еще поэтическая речь не была столь содержательной и меткой, как в творчестве Пиндара. Несмотря на некоторую затемненность, идущую скорее от сгущенности мысли, чем от выбора слов и синтаксиса, Пиндар остался в веках со своими блестящими и простыми изречениями, такими, как, например: «Человек — это сон тени» или патетическое заклинание, обращенное к самому себе: «Не стремись, душа моя, к жизни бессмертной, но извлекай всю пользу из возможного!»

После таких вершин лирическому жанру сложно было достичь большего. Вакхилид из Кеоса, которого мы знаем по нескольким одам, без сомнения, во много уступал своему современнику Пиндару. В конце V века Тимофей из Милета, автор дошедшей до нас поэмы «Персы», записанной на папирусе, по-новому представил жанр нома, когда-то прославленный Терпандром, в то время как Филоксен из Киферы творил в жанре дифирамба. В творчестве обоих поэтов прослеживается сильное влияние античного театра, бывшего в то время единственной формой действительно живой поэзии. Знаменитых авторов IV века вспоминается еще меньше: Антимах из Колофона, автор эпопеи «Фиваида», использовал элегический метр, чтобы воспеть в своем длинном стихотворении «Лида» истории о несчастной любви. Он считается первым из числа поэтов-эрудитов, проложившим путь к эллинистической литературе, которая питала к нему противоречивые чувства: Каллимах резко критиковал его творчество, тогда как другие его ценили. К сожалению, все произведения Антимаха утеряны. Эринна, родосская поэтесса, умершая в юном возрасте, заставила звучать по-новому лирику Сапфо в своей поэме «Прялка», написанной гекзаметром, которая сохранилась в виде фрагментов на папирусе и которую если не по форме, то по стилю можно отнести к лирической поэзии.

Нам потребовалось это долгое и сухое перечисление, чтобы передать ощущение невероятного богатства греческой лирики в архаическую и классическую эпохи. Как и в эпосе, древнегреческий гений выработал законы этого жанра в самых различных его формах. Без сомнения, последующая литература александрийской эпохи, как и поэзия Рима, внесут свой вклад в развитие жанра интимной лирики. Но обогащая и расширяя границы своего вдохновения, она останется верной самому главному — поэтическим формам, которые дали ей первые греческие поэты.

* * *

Хронологически трагедия и комедия появились значительно позже других поэтических жанров. Мы знаем, что родились они в Афинах при Писистрате: трагедия — из жанра дифирамба, комедия — из фаллических песен в честь бога Диониса, с которым впоследствии были связаны все драматические представления. Теперь мы понимаем, почему самые выдающиеся трагические поэты были жителями Афин.

Самый первый великий автор жанра трагедии — Фриних, произведения которого высоко ценились в конце V века, но до настоящего времени, к сожалению, не дошли. В своем творчестве он использовал лишь диалог актера с хором: его пьесы были похожи скорее на ораторию, чем на настоящую драму. Его заслуга была в том, что он впервые обратился за творческим вдохновением к современной ему истории: «Взятие Милета» повествует о поражении восстания в Ионии в 494 году, а его «Финикиянки», написанные в 476–475 годах, рассказывают о последствиях саламинской битвы. Четыре года спустя о ней вспоминал Эсхил в своей трагедии «Персы». Фриних, однако, большинство своих сюжетов заимствовал из эпических легенд: его преемники хотя и последовали этому примеру, никогда не чувствовали себя связанными мифологической традицией, которая уже не выступала в качестве догмы.

Для нас всю греческую трагедию представляют три великих аттических поэта V века: Эсхил, самый старший из них, писавший в первой половине века, Еврипид, самый юный, творивший во второй половине века, и Софокл, проживший девяносто лет, то есть почти век после начала греко-персидских войн. В его произведениях, дошедших до нас в небольшом количестве, благодаря выбору древнегреческих грамматиков, мы наблюдаем постепенное развитие концепции трагедийного жанра. Роль хора, прежде очень значимая, постепенно снижается; то же происходит с лирическими элементами, занимавшими изначально существенное место. Диалог развивается и становится более характерным. Эсхил вводит в драму второго актера, а затем по примеру Софокла, своего младшего коллеги, и третьего. Поскольку каждый из этих актеров благодаря костюмам и маскам мог играть разных персонажей, ресурсы сцены расширялись, а действие, первоначально довольно скудное, становилось существеннее. У Еврипида хору отводится роль тихого свидетеля, который вступает в трагедийное действие только в важные моменты, занимая территорию орхестры и внимание зрителей во время антрактов — если говорить современным языком. Зато драматическое действие, неожиданная развязка, развитие чувств героев, ораторские дуэли между протагонистами — вот что поглощает поэта и публику. Автор рассказывает нам историю, взывает к нашему сопереживанию, заставляет испытать чувство страха или жалости, — отныне он ведет себя как настоящий трагический поэт: греческие писатели и здесь определили законы жанра, которые затем унаследовала европейская литература.

Однако современная трагедия восприняла от греческой гораздо больше, чем литературную технику, — она унаследовала то, что всегда сосавляло ее достоинство и величие: тему мучительной проблемы Судьбы. У Эсхила, как и у Софокла и Еврипида, на театральной сцене разыгрывается судьба человека, подвластная лишь внеземным силам. Эсхил, вдохновленный религиозной верой, поддерживаемой традиционными источниками, показывает смертных, которые испытывают на себе негодование и месть ревнивых богов, карающих любое излишество, любое нарушение ритуального закона: однако развитое чувство справедливости, которым в Афинах обладает Ареопаг, позволяет в эпилоге «Орестеи» смягчить жестокость этих приговоров. Софокл предлагает нам повествование о жертвах жестокой судьбы, непредвиденные повороты которой нарушают человеческие намерения и планы: это полнейшее бессилие и рождает мучительный пафос «Царя Эдипа». Но высокое понимание морального долга в «Антигоне» возвышает в наших глазах этих отмеченных печатью неотвратимой судьбы героев, когда они жертвуют своей жизнью ради идеала. Еврипид, самый сложный среди всех троих, охотно пускается в разглагольствования и совершенно спокойно позволяет богам иногда вмешиваться в действие: количество драматических перипетий и неожиданных поворотов от этого не уменьшается, что вызывает наше сострадание к несчастьям персонажей, подвергающихся всевозможным ударам Судьбы. Многие из этих трагедий заканчиваются одним и тем же знаменательным куплетом:

Находясь во власти превосходящих их сил судьбы, бедные человеческие существа страдают от бесконечных несчастий, ответственность за которые порой несут они сами, но величие их души помогает им иногда преодолеть эти беды. Эта тема не перестает вызывать наше восхищение и симпатию.

Более далека от современной концепции классическая греческая комедия. В конце VI века сицилиец Эпихарм писал комедии на дорийском диалекте, которые нам практически неизвестны, но которые античные авторы, в первую очередь Платон, высоко ценили за точность описанных в них наблюдений и значимость переполнявших их изречений. Именно на дорийской земле, в расположенном недалеко от Афин городе Мегаре, существовала устоявшаяся традиция представлять комические сцены, очевидно довольно непристойные. Фривольные аттические песни и шутки, обязательно сопровождавшие дионисийские процессии, способствовали рождению так называемой древнегреческой комедии, которая вскоре заняла свое место радом с трагедией в официальных состязаниях, проходивших во время дионисий. Мы можем насчитать около сорока авторов «древней» аттической комедии, что прекрасным образом демонстрирует популярность атого типично афинского литературного жанра в течение всего V века. Кратин, начавший писать с 455 года, Евполид и Аристофан, творившие в течение последней четверти века, являются самыми выдающимися представителями этого жанра. Пьесы Аристофана дошли до нас целиком, позволяя нам довольно отчетливо представить, что ценила афинская публика.

«Древняя» аттическая комедия — это всегда некая игра обстоятельств и борьба с ними, ее мало заботит правдоподобие, единственная цель, которую она преследует, — рассмешить своими шутовскими репризами и бесконечными аллюзиями на реальность. Сюжет обычно представляет собой фантастическую или смешную затею, которую предпринимает главный герой в присутствии хора красочно наряженных персонажей — людей, животных или персонифицированных абстракций. Несколько эпизодов демонстрируют, как главный герой добивается своего, несмотря на мешающие ему препятствия. После интермедии, в которой хор обращается к публике с речью, не имеющей никакого отношения к интриге и необходимой лишь для сообщения зрителям о чувствах автора относительно того или иного вопроса современности, новая серия скетчей раскрывает обстоятельства сложившейся ситуации вплоть до финальной процессии, когда хор покидает сцену, восхваляя Диониса. Следуя этой схеме, поэтам предоставлялась абсолютная свобода развлекать публику какими угодно средствами: от каламбура до изысканной литературной пародии, от непристойных шуток до самой утонченной поэзии, от грубого личного оскорбления до комедии положений и характеров — все допускалось, все ценилось. Невероятное разнообразие тональностей юмора у Аристофана, легкость, с которой он переходит от грубого к деликатному, поражают современного читателя. Но если слишком вольные шутки нас шокируют, а политические намеки, смысл которых нам не понятен, озадачивают, мы все так же очаровываемся вдохновением, которое по прошествии стольких веков не потеряло своей свежести, поэтической силой и великолепным чувством сельской природы. Ни одно из произведений не дает нам ощущения настолько реального общения с афинским народом эпохи Сократа, Алкивиада и Фукидида, ощущения одновременного повествования о жизни автора и о его времени.

Последние пьесы Аристофана, написанные в начале IV века, значительно отличаются от его первых произведений: в пьесах «Женщины в народном собрании» и «Плутос» поэт обращается уже к новой форме комедийного жанра — к так называемой «средней» аттической комедии. Роль хора в ней ограничена, фантазия автора более умеренна. Сатира над персонажами уступает место социальной сатире, личные выпады — описанию человеческих типажей, шутовские приемы — пародированию мифов. Последователи Аристофана, такие как Антифан или Алексис из Фурий, были не менее плодотворны и написали около сотни пьес, но до нас практически ничего не дошло, и греческая комедия, как и трагедия, не произведет шедевров в IV веке — вплоть до появления Менандра, который принадлежит уже эллинистической эпохе.

Не стоит удивляться тому, что первые прозаики появились в греческой литературе значительно позже первых поэтов. Это довольно распространенный феномен, и сами античные авторы понимали всю ситуацию: Плутарх удачно демонстрирует это в знаменитом фрагменте своего диалога «О том, что пифия более не прорицает стихами». Использование обычной прозы, лишенной украшений поэтического стиля и той опоры, которую стихотворная форма предоставляет нашей памяти, знаменует собой значительный прогресс в практике рационалистической мысли и отражает исконную потребность в изыскании и воспроизведении реальных событий. По-гречески это изыскание называлось «historia»: оно повествовало в первую очередь о событиях человеческой жизни и об обстановке, в которой они разворачивались. Отсюда и произошло слово «история», которая первоначально была неразрывно связана с географией.

Греки считали Гомера первым историком и фактически не проводили различий между историей и эпосом. Первыми работами, в которых проявляется интерес исторического характера, были эпические поэмы, такие как «Основание Колофона», сочиненная в VI века философом Ксенофаном. Традиция была продолжена в следующем веке поэтом Паниасидом, дядей Геродота, о котором мы уже рассказывали. Свои «Ионики» он посвятил давней истории создания первых городов Ионии, основателями которых были Кодр и Нелей. Живая любознательность ионийцев увлекалась также фантастическими историями о путешествиях в неизведанные края на северное побережье Черного моря, о чем повествует поэма «Аримаспия», авторство которой приписывается полулегендарному персонажу Аристию из Проконесса, жившему якобы в середине VII века.

Гекатей Милетский, игравший важную политическую роль в конце VI века и во время мятежа в Ионии, порвал с этой традицией, создав на ионийском диалекте прозаические «Генеалогии», или сборник легенд, которые он интерпретировал в свете наивного рационализма, а главное — описание всей обитаемой земли, названное «Periegese» и оказавшее большое влияние на Геродота. Изучая дошедшие до нас фрагменты, мы видим, что он проявлял большой интерес к этнографии и уже имел критический взгляд. «Я повествую здесь о том, — писал он, — что считаю правдой: поскольку считаю, что рассказы греков слишком разноречивы и, по моему мнению, довольно смешны». Он усовершенствовал использование географических карт, ранее изобретенных Анаксимандром. В V веке у него был ряд подражателей, таких как Акусилай из Аргоса, Харон из Лампсака, Гелланик из Митилены и афинянин Ферекид, но никто из них не добился славы Геродота Галикарнасского, первого прозаика, труды которого сохранились полностью и которого Цицерон по праву называл «отцом истории».

С Геродотом этот литературный жанр действительно сформировался как таковой. Речь идет об описании изысканий историка, стремящегося сберечь от забвения великие деяния человечества. Такой труд призван и развлекать читателя, и поучать его, но это лишь подразумеваемые цели, главный закон — объективность повествования. В случае разногласий между источником и очевидной неправдоподобностью традиции автор использует критический подход и делает свой выбор самостоятельно, в зависимости от критериев, которые кажутся ему подходящими. Разумеется, выбираемые им критерии мы не всегда воспримем сегодня как удачные, но самое главное то, что они построены на принципах рационального подхода. Сознательно выбирать правду, отделять причину от следствия, описывать нравы разных наций, отмечать черты выдающихся личностей, воссоздавать живописные и характерные сцены, записывать важные факты, достойные того, чтобы их запомнили, подводить к нужным рассуждениям, при случае возбуждать интерес читателя, упоминанием о необычном или удивительном факте, — вот чем руководствовался Геродот и в чем он блестящим образом преуспел благодаря огромному количеству накопленной им информации в результате разнообразного чтения и собственных кропотливых исследований, благодаря искренней симпатии, которую он испытывал к многочисленным народам и людям, не отдавая предпочтений каким-то особым расам и цивилизациям, благодаря его живому уму, не доверявшему небылицам, но почитавшему законы морали и богов. Греческий и варварские миры оживают в его «Историях», обучая и развлекая нас силой неподражаемого искусства, то пространного, то немногословного, где рассказчик, увелченный собственным интересом и фантазией, пускается порой в очень долгие отступления, описывая понравившиеся ему детали, затем непринужденно возвращается к главной теме, взывая к читательскому пониманию. Кроме того, этот первый образец греческой прозы необычайно ярок, как если бы действительно «галикарнасский соловей», выражаясь языком одного византийского ученого, сумел «украсить свой стиль всеми цветами ионийского наречия».

Геродот был современником Перикла, с которым он познакомился в Афинах. Афинянин Фукидид принадлежит следующему поколению — поколению, пережившему Пелопонесскую войну. Он участвовал в ней, был стратегом в Фасосе и под стенами Амфиполя, который захватил Брасид, — после этого поражения Фукидида отстранили от дел, и он должен был смириться с положением простого зрителя. Он пристально следил за всеми перипетиями конфликта и стал его добросовестным повествователем. Его труд во многом отличается от произведений Геродота, но это касается скорее не авторского замысла и выбранной для этого формы, а темперамента самого автора и направления его мысли. Повествуя, как и «отец истории», о главном военном столкновении двух народов, Фукидид не позволяет себе никаких вольностей. В его рассказах почти нет ни отступлений, ни анекдотов. Он следует строго хронологическому повествованию, привязывая его ко времени года за неимением официального гражданского календаря. Мы видим постоянную напряженность мысль, желание понять события, осветить их логические и причинные связи, соотнести их с личностями, обществами, природой и экономикой. Он не допускает небрежности и неточности в изложении фактов, на которые он смотрит холодным взглядом тактика и стратега, не стремясь их приукрасить или сдобрить шуткой. Иногда его довольно сухое повествование приобретает патетический тон, что, впрочем, случается редко, например, когда он пишет о чуме в Афинах или о пленении афинян после разгрома на Сицилии. В помощь этому светлому уму приходит проработанный и тонкий стиль, ускользающий от симметрии, не чуждый анаколуфа, способный выразить многое малым количеством слов: этот первый памятник аттической прозы, особенно в части рассуждений, показывает, каким прекрасным интеллектуальным инструментом отныне становится афинский диалект.

Продолжая рассказ о событиях с 411 года, то есть с последнего описанного Фукидидом момента, и доводя повествование до 362 года и до битвы при Мантинее, афинянин Ксенофонт, один из учеников Сократа, в сочинении «Греческая история» выступает продолжателем дела Фукидида. Однако ни в этой, весьма, впрочем, ценной, работе, ни в «Анабасисе», где рассказывается об экспедиции десяти тысяч греков, в которой он лично принял участие, ни в историческом романе о воспитании персидского царя Кира, известном как «Киропедия», этот блестящий и разносторонний автор не выдерживает сравнения со своими предшественниками. Без сомнения, он изыскан, точен, интересен в своем изложении и хорошо осведомлен. Но ему не хватает интеллектуальной проработанности: он не ищет подлинных причин того или иного события, его психологические описания носят общий характер, он склонен идеализировать персонажей, которые ему нравятся, — в общем, истории, которую он нам предлагает, недостает плотности и глубины повествования: но это еще больше подчеркивает, насколько ценились заложенные Геродотом и Фукидидом принципы, поскольку даже при своем посредственном таланте Ксенофонт, честно старавшийся им следовать, бесспорно, заслуживает называться историком.

Помимо этих трех великих имен в греческой историографии V и IV веков, из кратких упоминаний и ряда более или менее длинных цитат мы знаем о существовании достаточно большого числа авторов и произведений. Ктесий из Книда в начале IV века работал над «Историей персов», написание которой завершил Динон из Колофона. Феопомп из Хиоса, родившися около 377 года, был автором сочинения о Геродоте и истории Филиппа II Македонского. До нас также дошел папирус с фрагментами сочинения неизвестного автора — так называемая «Греческая история» из Оксиринха, написанная в первой половине IV века: в ней повествуется о событиях 396–395 годов. Эфор из Кимы, написавший большинство своих произведений после 350 года, первым пришел к мысли о всемирной истории, которая объединила бы в себе результаты разных исследований: три века спустя Диодор Сицилийский осуществил эту идею в своей «Исторической библиотеке». И наконец, ряд других, менее известных историков, трудившихся под общим названием аттидографов, посвятили свои сочинения истории Аттики по раннему примеру Гелланика.

Появление и развитие истории представляет собой лишь один, но действительно важный аспект, свидетельствующий о зарождении рационалистической мысли и научной рефлексии, чему мы в первую очередь обязаны грекам архаической и классической эпох. Одновременно с трудами, изучающими человеческие общества и их эволюцию, в Ионии начиная с VI века появляются научные исследования и философия. Именами Фалеса Милетского и Пифагора Самосского (сосланного позднее в греческую колонию Кротон) в начале и во второй половине VI века отмечены первые математические и астрономические расчеты, связанные у Пифагора с его мистицизмом, влияние которого было долгим и глубоким. Другие милетские ученые, такие как современник Фалеса Анаксимандр и его ученик Анаксимен, также размышляли о природе и об истинной ее сути. В конце века Ксенофан из Колофона разработал в стихотворной форме теологию о едином безличном боге, пересматривающую антропоморфический политеизм. Парменид из Элеи, обучавший в родном городе своего ученика Зенона, и Эмпедокл из Агригента тоже использовали — и гораздо удачней, чем Ксенофан, — поэтическую форму для изложения своих онтологических концепций. Их современник Гераклит Эфесский, писавший прозой, заявлял, что все есть вечный конфликт, движение и становление. Нас не перестают удивлять сила мысли и оригинальность этих первых мыслителей, которых мы знаем только по сохранившимся фрагментам.

В V веке Анаксагор из Клазомен, друг жившего в Афинах Перикла, предположил, что главный принцип мира — космический ум, управляющий примитивным хаосом. Кроме того, с позиции критического рационализма он развенчал многие распространенные предрассудки, такие как божественная природа небесных тел, и даже несколько так называемых «пророчеств»: его свободолюбивый анализ стоил ему обвинения в кощунстве и изгнания из Афин. Демокрит из Абдеры, младший современник Анаксагора, ввел понятие атома, с помощью которого он находил объяснение всему, в том числе и существованию богов. Гиппократ с острова Кос из семьи врачей, практиковавших культ Асклепия, применял в своем искусстве принципы рационального наблюдения: своими трудами он положил начало клинической медицине и сформулировал професиональный врачебный кодекс в знаменитой клятве, которая и по сей день остается золотым правилом. В то же время Афины, рискуя быть обвиненными в святотатстве, с энтузиазмом встречали учение софистов, прибывших в город давать бесплатные уроки красноречия и диалектики. В диалогах Платона мы восхищаемся виртуозностью Горгия из Леонтини и Протагора из Абдеры, умело манипулировавших противоречивыми идеями.

От космогонических умозрительных построений до рационального скептицизма — таков вкратце путь, который проделала греческая философская мысль с момента возникновения до 430 года, когда учение Сократа начинает приносить свои плоды. Влияние, которое этот моралист оказывал словом и собственным примером, было настолько определяющим, что сегодня всех предшествовавших ему философов называют досократиками. «Человек, — говорил Протагор, — есть мера всех вещей». В соответствии со своей интерпретацией знаменитого дельфийского изречения Сократ ставил в центр своих интересов изучение человеческой души и предлагал каждому изучить сначала самого себя. Психологическое наблюдение и нравственный анализ — вот неизменные темы его дискуссий. Основываясь на простых примерах, взятых из повседневной жизни, его ум, искушенный в искусстве софистики, постепенно сумел обратить эти знания в науку о правде и добродетели. «Сократ первым, — как пишет Цицерон в «Тускуланских беседах» (V, 10), — спустил философию с небес, привел ее в наши города, и даже в наши дома, и обязал ее заниматься практической моралью, проблемами добра и зла». Впрочем, мы знаем, почему эти выдающиеся заслуги гражданина и мыслителя не уберегли его от смертного приговора. Тем не менее это он пробудил и дал направление развитию философского гения Платона.

Если Сократ ничего не написал, то его ученик Платон был исключительно плодовит. Знаменателен тот факт, что все его труды пережили гибель памятников античной письменности. И эта не просто счастливая случайность, а исключительная благосклонность судьбы объясняется широко распространенным мнением, что труды Платона, наравне с поэмами Гомера, представляют собой вершину древнегреческой культуры. Современные ученые классифицируют его многочисленные диалоги, не считая апокрифов, в хронологическом порядке в соответствии со стилистическими критериями, иногда довольно спорными. Но в целом эта классификация соответствует реальности и позволяет проследить от «Лахета» до «Законов», как на протяжении долгой жизни Платона, полной неожиданных поворотов, происходило духовное становление философа. Первые его диалоги целиком принадлежат сократовскому методу и, вероятно, дают верное представление об этом учении. Позже раскрывается личность самого Платона, и он вкладывает свои собственные рассуждения в уста учителя, который остается главным собеседником в его диалогах.

Он обращается не только к нравственным, по преимуществу, проблемам — что есть мужество, благочестие, добродетель и справедливость, рассматривая их через язык и поведение простого человека, но и к более обширным и амбициозным изысканиям: он стремится понять систему вселенной (здесь Платон прибегает к онтологическим умозаключениям философов-досокра-тиков) через теорию идей, постичь природу бессмертия души и ее взаимоотношений с телом и, наконец, сформулировать законы построения идеального государства, поскольку метафизика и психология у Платона неизменно сводятся к политике, которая должна на практике подтвердить истинность мысли.

Эти постоянные рассуждения представляют неисчерпаемое богатство. Опыт, который автор извлекал из чтения, путешествий, встреч с общественными деятелями, учеными, писателями и другими философами, объясняет разнообразие трактуемых им проблем и описанных им персонажей, которых он выводит на сцену, чтобы они сильно и убедительно изложили друг другу различные взгляды. Форма диалога благоприятствовала плюрализму мнений, но не мешала Платону делать собственные заключения. А его необыкновенно гибкий стиль, которому были свойственны как ирония, так и абстракция, как поэтизация природы или мифов, так и имитирование софистских или ораторских речей, позволял наполнить жизнью все, что создавал его гений. Язык Платона остается непревзойденным примером аттической прозы: без сомнения, он был первым, кто столько утонченным словом служил человеческой мысли.

Влияние Платона распространялось как благодаря его трудам, так и через лекции, которые он начал читать в 387 году в гимнасии, посвященном герою Академу, чуть северо-западнее ворот Дипилона, возле Афин: отсюда и название «Академия», которое получила эта школа. Следует помнить, что другие ученики Сократа выбрали для себя иные направления: так, афинянин Антисфен, автор многочисленных несохранившихся диалогов и трактатов, основал школу киников, название которой произошло от Киносарга — гимнасия в афинском квартале, где он преподавал, тогда как Аристипп из Кирены, теоретик удовольствия, стоял у истоков эпикурейства. Что касается учеников самого Платона, их всех затмила колоссальная фигура Аристотеля, законодателя западной философии. Но хотя этот философ и был современником Демосфена, его нельзя отделить от команды, которая работала под его началом и коллективное произведение которой, выполненное под руководством учителя, принадлежит эллинистическому миру.

Если платоновские идеи заканчивались политикой, как, впрочем, и у Аристотеля, это означало только то, что для истинного грека все сводилось к государству. Поскольку на сограждан можно воздействовать только силой слова, не удивительно, что греки первыми заложили основы красноречия, систематизировав риторику. Среди литературных жанров, именно этот наиболее тесно связан с развитием политической и правовой демократии, он развивался одновременно с ней и появился последним в истории классической письменности. Разумеется, к концу VI века, судя по свидетельствам Геродота, среди азиатских ионийцев появляются искусные ораторы, такие, например, как Аристагор из Милета. Позже политическая борьба в Афинах времен Фемистокла и Перикла дала прекрасный шанс тем, кто стремился научиться красноречию. Если речи, которые Фукидид, заимствовал у Перикла, не являются, строго говоря, подлинными, то, по крайней мере, историк заявляет (1,22), что в отношении общего смысла он «придерживался как можно ближе того, что действительно было сказано»: благородный дух и строгая логика, которые восхищают нас сегодня, принадлежат, таким образом, оратору, а не историку. Но это красноречие было еще скорее спонтанным, чем сознательным: Перикл не мог поучиться у софистов, поскольку те появились в Афинах уже на закате его жизни.

Родившаяся на Сицилии в начале V века софистика представляла собой науку об умозаключениях, ориентированную на чисто утилитарные цели: она быстро становится практикой определенного образа мыслей, подкрепленного всеми языковыми ресурсами, обладающими силой убеждения. Мы уже говорили о том, какую роль она сыграла в философии. Еще важнее оказалось ее влияние на риторику. Последователи Горгия, Протагора, Продика первыми строго и четко сформулировали требования, предъявляемые к речи и стилю. В Афинах они нашли великолепную аудиторию, которая сумела извлечь пользу из их уроков: софист Антифон, бывший при этом политическим лидером, погибшим от рук сограждан в 411 году после поражения Совета четырехсот, оставил нам учебные образцы придуманных речей и несколько судебных защитительных слов. Метек Лисий, разоренный налоговыми посягательствами Тридцати тиранов, зарабатывал на жизнь составлением для сторон уже готовых защитительных речей, которые оставалось лишь зачитать в суде: те, которые дошли до нас, представляют собой блестящий образец безупречности языка, ловкости аргументации и совершенства простоты.

Ритор Исократ, умерший в 338 году в возрасте почти ста лет, больше всех других ораторов размышлял над своим искусством. Он имел тихий голос и слабое здоровье, что не давало ему возможности ораторствовать самому, поэтому он, как и Лисий, составлял защитительные речи для других, но большую часть своего времени посвятил преподаванию риторики, где ему замечательно удалось донести до юных афинян влияние платоновской Академии. В своих торжественных речах, которые он публиковал, но не произносил, как, например, «Панегирик», (названный так, потому что был посвящен панегирии, собравшей греков по случаю Олимпийских игр 380 года), Исократ блестяще использует общие места, украшая их очарованием гармоничной и уравновешенной речи: его похвальное слово родному городу Афинам в «Панегирике» имело такой успех, что само название этой речи приобрело впоследствии значение «хвалебная речь», в котором оно нам сегодня известно. Кроме того, Исократ отличался оригинальностью своей политической мысли. Понимая, что Греция истощалась во внутренних войнах, он полагал, что она должна положить конец всем разногласиям, чтобы под единым командованием предпринять завоевание персидской Азии. Когда он понял, что Афины не в состоянии сыграть здесь решающую роль, как он о том мечтал, Исократ обратил свои надежды к Филиппу Македонскому: и действительно, в пророческом видении он разглядел будущее великое предназначение Александра.

Трудно представить себе две большие противоположности, чем Исократ и Демосфен. Один был кабинетным человеком, другой — активным деятелем. Один на досуге оттачивал свои изысканные пассажи, другой отдавался пламенному красноречию. Один полагал, что царь Македонии спасет древнегреческую культуру от упадка, другой с непримиримым энтузиазмом противостоял политике Филиппа. Но оба, каждый по-своему, восхищались величием своей общей родины. История в конечном счете подтвердила правоту учителя, а не политика: и тем не менее, говорят, что Исократ умер от душевного потрясения, узнав новость о Херонее, в то время как Демосфен, сохранивший твердость перед лицом поражения, удостоился высочайшей чести произнести хвалебную речь в честь погибших в сражении воинов. Мрачный, но гордый глашатай афинской независимости нашел в этой битве прекраснейшие моменты, на которые только могут вдохновить человека любовь к родине и стремление к общему благу: и нет позора в том, что он оказался на поле побежденных. Хотя его пылкие речи бичевали трусость, слабость, любовь к развлечениям и слепую легкомысленность сограждан, он оставил в наследство будущим нациям пример хвалебных речей, над которыми они не раз задумаются.

После этого прямого и порой гневного красноречивого выступления, явившегося образцом совершенного искусства, речи других современных ему политических ораторов, какими бы ни были их заслуги, казались бледными: Эсхин, главный соперник Демосфена, Гиперид и Ликург, о которых мы знаем по нескольким их произведениям, выступали как умелые, красноречивые, пылкие и даже страстные ораторы, но никто из них не способен тронуть нас сильнее, чем это делает Демосфен. На нем мы и завершим краткий обзор греческой литературы того времени, когда ее величие было неразрывно связано с независимостью полиса: и в момент, когда эта независимость стала ослабевать, этот человек, сражаясь за нее, подарил ей последнюю возможность ярко вспыхнуть.