Цивилизация классического Китая

Добро тому врать, кто за морем бывал! Подозрительность и недоверие, которыми встречают прославленных путешественников — от Пифея Фокийца до Марко Поло из Венеции, — часто ожидают и востоковедов. Всегда бывает очень трудно допустить, что ваша цивилизация не уникальна, и в любом случае — что ее первенство, если оно существует, не вечно. Только с недавних пор в большинстве культур начинают ставиться под сомнение когда-то появившиеся идеи о собственном превосходстве. Это происходит как на Западе с его европоцентризмом, так и в Китае с его синоцентризмом.

Однако в случае с историей Китая опасен не только постоянно возрождающийся европоцентризм, но и другие возможные ошибки. Обширные территории страны, продолжительность ее истории делают невозможным для любого из нас описать, без пристрастия и недостатков, развитие Китая, эволюцию дел и поступков тех, кто составляет четверть человечества.

Мы не можем нарушить здесь традиции наших коллег и предшественников, которые любое введение в китайскую историю начинают с предостережения: будь то снисходительное уведомление о невежестве и пробелах, свойственных нашим школьным программам, или жестокое разоблачение искаженных точек зрения и ошибочной информации. Между тем, совершенно не желая выбирать путь проповедника или памфлетиста, мы просто исправим ложные мнения или влияние излишней чувствительности, которые искажают здоровое понимание идей и событий, так часто толкующихся по воле мало подготовленного воображения, вдохновленного экзотикой.

Кончено, мы хорошо знаем, что выбор той или иной информации, являющийся обязательным для любого краткого изложения, как, впрочем, и для любого исследования, делает субъективным любое стремление к объективности. Кое-кто, шутя, даже предположил, что можно написать десять историй Китая, разных, но тем не менее все-таки точных. Итак, заранее соглашаясь с разнообразной критикой, мы предлагаем наше видение вещей и рамки, которыми мы полагаем ограничиться в наших исследованиях.

Мы стремимся создать определенное представление о древней китайской цивилизации и ее развитии вплоть до монгольского завоевания. Чтобы сделать это, мы считаем необходимым сосредоточить свое внимание на трех исторических отрезках, соответствующих трем аспектам, трем высшим точкам развития единого целого: Хань (206 до н. э. — 220 н. э.), Тан (618–907) и Сун (960—1279). Классический Китай, который состоял из этих трех фрагментов, создававшихся на протяжении увлекательных периодов политического и интеллектуального подъема, содержавших многообразие и особенности самых разных характеров, объединялся в эти ключевые моменты в восхождении к единому целому.

Это деление, тяготеющее скорее к общим, нежели тематическим описаниям, также является только средством смягчить те проблемы, которые ставит периодизация истории Китая. Она, если следовать принятым взглядам на значимость политических, экономических или философских факторов, не может быть вписана в единую схему. Самый простой вариант — описание событий в хронологическом порядке, где рубежами становятся даты падения династий, при условии, что для каждой линии развития сохраняются ее самые важные элементы и этапы развития, — остается единственной возможностью, позволяющей в небольшом обобщении разумно сочетать причины и следствия. В Китае более чем в других странах заметно, что каждая сфера жизни общества развивается в зависимости от других сфер, смешиваясь с ними, поэтому возможность выделить какую-то из них весьма спорна. Вот почему, несмотря на все свои недостатки, старое деление истории на династические циклы сохраняет своих сторонников. Более глубокая причина сохранения этого подхода в том, что смена династий никогда не становилась результатом только внутренних раздоров правящего дома, но всегда являлась следствием общенациональной катастрофы, выход из которой предполагал как раз смену династии.

Чтобы наше исследование не оказалось оторванным от человека, мы старались не забывать о буднях повседневности. Ведь каким бы честолюбивым ни было историческое исследование, и самые длинные линии общественного развития оно всегда вычерчивает на примере событий или даже исторических анекдотов. При этом тот объем материала, который используется в таких исследованиях, все равно не позволяет с достаточной степенью надежности говорить о развитии общества в целом. Конечно, мало-помалу отдельные черты начинают проявляться, но их число еще слишком ограниченно, чтобы начинать изучение структур. Эти важные аргументы не могут пробиться через мелкую сетку универсальной истории, корни которой еще слишком глубоко уходят исключительно в историю Европы.

Сегодня мы вынуждены осознавать наличие обратной ситуации: изучение некоторых глобальных проблем обогащается китайскими данными. Существуют также и феномены аккультурации, в которых значительную роль сыграли уроки китайской цивилизации. Однако влияние китайской цивилизации могло быть разным, «китаизация» никогда не шла по единому образцу. «Варвары» могли быть интегрированы китайским двором, перенять его обычаи, но в целом кочевники ожесточенно сопротивлялись китайскому влиянию. Значительная часть кочевников предпочли индийское влияние или восприняли одну из ближневосточных культур. Напротив, более устойчивые государства, как, например, Корея или Аннам (Северный и Центральный Вьетнам), могли иногда восставать, но никогда не отказывались от культуры завоевателя, старательно пытаясь ее усвоить. Япония, которая вообще никогда не была захвачена Китаем, самостоятельно выбрала его в качестве модели. Даже если не принимать во внимание масштабы этого феномена, простой вывод о том, что Китаю присущи особые свойства аккультурации, более эффективные, чем те, о которых свидетельствует история других великих цивилизаций, будет неуместным.

Роль, которую играла китайская бюрократия, также может быть вкладом в мировую историю. Китайское чиновничество существенно отличается от других привычных для нас сословий, если учесть характерное для Китая социальное деление общества. В этой стране бюрократия занимает господствующую позицию. Произошедшая благодаря отбору по системе экзаменов из весьма обширной категории населения, она часто противостояла родовой аристократии, но ее никогда не тревожили конфликты с местным духовенством, военными кланами и группами торговцев. Это привело к тому, что Вольтер и Лейбниц в XVIII в. поспешно заключили, забывая о преступлениях мандаринов, что Китай — государство философов.

Урбанизация — еще один общий феномен — в Китае происходила благодаря административной децентрализации, которая влекла за собой постоянный контроль над рынками или пересадочными станциями. Более того, аграрный характер городов — поскольку поля, в отсутствии столь необходимого скота, нуждались в удобрении человеческими испражнениями — приводил к тому, что крестьяне жили рядом с собственниками, держащимися в стороне от высоких политических сфер. В связи с этим торговцы не могли создавать бурги (города), которые бы стремились к увеличению привилегий и льгот.

Ремесленники — которые способствовали славе китайской цивилизации, благодаря качеству своей продукции, будь то бронза, нефрит, фарфор, лак или шелк, и своей изобретательности, создавшей тачку, корабельный руль, бумагу, типографию, сейсмограф и компас, — всегда оставались на периферии. Малейший прогресс, такой как водяные мельницы, мог в итоге привести к нарушению равновесия рабочих мест, что отражалось на большом количестве работников, и казался очень опасным. Эта проблема оставалась постоянной для экономической политики Китая.

Наконец, изолированность китайской цивилизации, ее эндогенный характер не снимают вопроса о том, под чьим влиянием находилась ее культура. Китай, безусловно, грешил китаецентризмом, но в более ранние эпохи он пускал в ход свои культурные контакты, одновременно становясь своеобразным перекрестком. Древний Китай знал римлян, парфян и Сасанидов. Императорский двор поддерживал связи с индийцами, иранскими арабами и Византией. Конечно, это проникновение не навязывалось, как в других частях света, под давлением, вызванным соседством. Оно осуществлялось дозированными вливаниями, и заимствования никогда не были достаточно объемными, чтобы оказать серьезное влияние культур этих далеких стран на Китай. Следствием этого стало осознание, что все могло бы китаизироваться. Это осознание породило чувство собственного превосходства, выраженного в концепции Срединной империи, к которому следует добавить и ощущение собственной необычности. Как часто одно расхождение с Западом разнообразит всю последовательность событий, которые в то же время сходны в универсальном развитии истории.

Как только общества проходят стадию примитивной экономики, как только начинается увеличение количества произведенных всем населением продуктов, правители ищут возможность присвоить результаты этого экономического роста, используя налоговую систему для реализации своих широкомасштабных замыслов. Производители же со своей стороны пытаются сохранить большую часть результатов своего труда для того, чтобы распространить свое собственное влияние. Сбор налогов и попытки отказаться от их уплаты — вот две стороны появления прибавочного продукта. Однако и в этом общем для всех процессе можно выделить особенность китайской цивилизации. Суть этого отличия в том, что подобный антагонизм очень быстро завязывался на одной категории населения — чиновничестве. Чиновники часто происходили из того же слоя крупных или мелких собственников, в результате чего они из-за уловок собственных семей всегда оказывались одновременно и судьями, и союзниками собственников. Чиновничество, которое благодаря своим связям объединяло в себе противоположные интересы, никогда не упускало возможности поживиться частью налоговых сборов или обложить дополнительным налогом податное и барщинное население, находившееся в их власти. Однако каждый раз, когда частные интересы слишком отягощали груз эксплуатации, экономическое положение начинало резко ухудшаться, население, задавленное повинностями, восставало, какой-нибудь честолюбивый человек захватывал власть, используя надежды толпы. И снова начинал царствовать порядок, иногда довольно долго. Положение бедноты смягчалось, мир восстанавливал как плохое, так и хорошее, и снова начинался период процветания. Потом старый механизм снова начинал работать: истощившая свои силы центральная власть снова противопоставляла себя собственникам, которые поднимали голову. Власть увеличивала давление на население и вновь влекла страну к разорению. Конечно, нельзя говорить, что этот цикл и его конкретные события раз за разом повторялись, так как он каждый раз был ускорен или замедлен конкретным правителем и представителями его окружения. Более того, иногда он подвергался и внешним влияниям, которыми могли быть нападения варваров на границы государства или природные бедствия.

Решение этих проблем связано с идеей, что актеры этих циклических драм играли роль человека во вселенной. Сознание того, что у каждого из нас есть своя роль в жизни, становится в Китае доминирующим, настолько сильным, что каждый индивид должен был следовать существующему порядку. Наиболее древние ритуалы, связанные с сельским хозяйством, подчеркивают чередование сезонов и те связи, которые существуют между человеком и природой. Но тогда как в некоторых религиях сельскохозяйственных обществ Древнего Востока человек следовал порядку смены сезонов, зависящему от космического миропорядка, в Китае очень рано именно Космос стал следовать ритму человеческой жизни. Человек своей работой и своими поступками способствовал пробуждению или усыплению природы. Природные явления и поведение человека объединялись в соответствии с общим резонансом и многочисленными их совпадениями.

Общая тенденция мировосприятия предоставляла человеку привилегированное положение, помещая его в центр мира: отсюда вытекает изначальный антропоцентризм, присущий и людям, и философским школам. Он повлек за собой и общее отсутствие интереса к службе обществу, и, что реже, бешеный эгоизм, который отвергал любое внешнее вмешательство. Таким образом, и элита и массы испытывали на себе все колебания философов и религий, которые, следуя за мистическими, рационалистическими или диалектическими подходами, объясняли им, что все есть в каждом, что следовать за своими склонностями — это естественный закон; или что общее и есть единое, что все в мире равнозначно; или даже, что единство всего мира требует участия каждого в движении Неба и Земли. Эта солидарность человека и природы передавалась через существование целого ряда космических соответствий, которые усиливали потребность общества в здоровом распределении обязанностей и необходимости иерархии. Организация пространства и времени выводила на первый план кадастр и календарь. Организация общества — исследование связей между членами общества, между моралью и управлением.

Принципы, которые объединяли эти действия, подчинялись также осознанию, что все способствует упрочнению движения Вселенной, что ничто не должно нарушить существующей гармонии. Такие понятия, как «относительность», «отрицание», получили преимущество перед понятиями «абсолют» и «антагонизм» и, безусловно, смягчали их смысл. На самом деле, такие понятия, как «абсолют», «бесконечность», никогда не существовали в наших абстрактных терминах, они всегда имели отношение к чему-то существующему. Тем не менее, кроме понятия «ничто», всегда существовали и другие понятия, которые относились к миру, расположенному вне человеческого восприятия. Касательно этого «ничто» мы можем сказать, что оно было ограничено тем, что это понятие непостижимо, а значит, не абсолютно. Если идти еще дальше, эта непостижимость, по определению, оправдывает то, что мы не можем размышлять о ней. Вот почему смерть человека минует наше воображение и делает напрасной заботу о конце света. То же решение проблемы «абсолюта» можно отметить в политических речах и назидательных текстах. Моделью в них становятся афоризмы или постулаты. Строгость аристотелевского силлогизма подменяет изменчивость сорита[1] — серии подобий, которые могут привести к единому целому любое из предшествующих понятий. Эта тяга к конкретным данным не тождественна страху перед совершенно абстрактными понятиями, и в менее отвлеченных ситуациях предпочтение будет отдано абстрактному решению. Существуют даже религиозные практики, которые вызовут у китайцев реакцию, очень похожую на ту, которую они вызвали бы у европейцев, если не сказать такую же. Любовь и одиночество, богатство и нищета, рождение и смерть вызывают одинаковые радости и горе. Одни и те же драмы человеческой жизни играются со сходными разочарованиями и надеждами, опасениями и молитвами. Суеверия или верования влекут за собой на протяжении веков создание множества священных пантеонов, местные или чужие божества которых являются в городах и деревнях.

В то же время интерпретация этого поведения осложняется коллективными процессами, связанными с рационализацией. Сельскохозяйственные обряды, например, являются не частью какой-то устоявшейся религии, а частью всей совокупности культов, в которых примитивные божества довольно долго не принимают обличил антропоморфных существ. Напротив, они очень быстро смешиваются с интеллектуальными понятиями, такими как Небо, Порядок или Путь. Если философские построения или религиозные верования объединяются антропоцентрической концепцией Вселенной, этот антропоцентризм имеет своей целью не развитие возможностей отдельной личности, а всего вида в целом. Прагматизм, который в этом проявляется, в свою очередь предназначен для такого же понятия личности.

Таким образом, мифологические сюжеты, обработанные очень поздно, почти не повествуют о сверхъестественных персонажах. Эти рассказы уделяют намного меньшее внимание первым героям, чем их деяниям. Они выводят на первый план достойных личностей, которые создали мир из хаоса, затем его упорядочили, сделали плодородным и пригодным для жизни: Юй — усмиритель вод, Яо и Шунь — изобретатели сельского хозяйства, скотоводства, ткачества, организаторы работ. Этот появившийся очень рано акцент на деяние, а не на человеке уже сообщает очень многое о характере личности в Китае. Ее трудно выделить из коллектива, так как именно принадлежностью к коллективу личность и характеризуется. Причем речь идет не только о самоидентификации в конкретной семье, которую личность ставит выше собственных интересов, но и об обществе в целом, в котором индивидуум занимает место согласно своим функциям, жертвуя уже собственными родственными связями. Тот же феномен характерен и для социальной иерархии. Она ставит на первое место отношения между правителем и подданным, потом между отцом и сыном, от старшего к младшему, и только потом отношения мужа и жены и отношения между друзьями. Семья первенствует над отношениями дружбы, но уступает Государству.

Примеры, которые мы выбрали, иллюстрируют некоторые особенности Древнего Китая, однако они препятствуют изучению развития китайской мысли. Поэтому мы часто будем возвращаться к этим понятиям космического и жизненного ритма, законов природы, соответствия, относительности и отрицания. Ведь и в религиозном и в идеологическом плане китайцы с древнейших времен и до наших дней никогда не ощущали разрыва со своим прошлым.

Смысл большинства понятий, общих для всех народов, в китайской цивилизации кажется нам несколько иным, потому что иными являются приоритеты. Если этого достаточно для того, чтобы отказаться от границ нашего европоцентризма в пользу лучшего понимания Китая, нам остается только преодолеть несколько особенностей китайской цивилизации для того, чтобы приступить к нашему исследованию, и прежде всего, что может показаться удивительным, — ее язык.

Язык и письменность

Первая характерная черта, которая поражает воображение европейцев, когда они начинают интересоваться Китаем, это оригинальность китайской письменности. Именно письменность, больше, чем сам язык, играет значительную роль в развитии китайского единства, выступая как объединяющий фактор внутри страны и как изолирующий — во внешней политике. Она позволяет китайскому обществу избегать варварских начал и, благодаря каллиграфии, достигать вершин культуры. И все же путешественники обнаружили это достаточно поздно. Гийом де Рубрук (около 1220 — после 1293), посетив монголов, описал китайскую письменность в нескольких строчках. Марко Поло о ней даже не упомянул. Нужно было дождаться XVI в., когда появилось нескольких упоминаний о письменности, например д’Акостой в 1593 г. Два века спустя Лейбниц в поисках универсального языка заинтересовался этими знаками, могущими передать особенности языка, не используя устной речи. При чтении эти знаки понятны, но произносятся по-разному, в зависимости от конкретного языка, как арабские или римские цифры. Они обозначают предметы или понятия и называются пиктографическими или идеографическими знаками, или пиктограммами или идеограммами. Созданные на основе конкретных рисунков — солнце, луна, деревья — с простыми или сложными элементами, эти знаки обрели фонетические коннотации (дополнительные значения): с рисунком, имеющим определенный смысл, появился другой, обозначающий звук. Эти сочетания, становившиеся со временем все более и более Многочисленными, позволяют говорить, как это делает Марсель Коэн,[2] об «идеофонографической письменности», или, если следовать Эмилю Бенвенисту,[3] подчеркивающему форму этих «элементов-опор», о письменности «морфематической». Вкратце можно сказать, что каждый моносиллабический знак обозначает одно слово и что он неизменен. Это означает, что грамматические категории слова (род, число, грамматическая форма) никак не меняют его написание. Только позиция слова в произношении фразы определяют его грамматические функции.

Очень трудно измерить ту разницу, которая могла изначально существовать между устной и письменной речью, между языком и письменностью. Но вскоре свойства знаков привели к тому, что из письменной речи, все более отличающейся от разговорной, родился литературный язык, который нашел свое выражение в обрядах и поэзии, управлении и политике. Бытовая речь не стала использовать меньше знаков для записи, но она оставалась прежде всего устной речью, использовавшейся для повседневных разговоров. В литературу она вошла только в период правления династии Юань (1280–1368). Разговорный язык, или, точнее, бытовые языки китайского пространства, никогда не способствовали объединению территории. Тем не менее у Китая существовал передатчик информации, наилучший из тех, которыми может располагать цивилизация, — власть графического письма. Именно оно позволило китайской мысли завоевать все умы, которых оно касалось. На протяжении нескольких тысяч лет существует древний, по сравнению с молодыми англо- и франкоговорящими мирами, мир китайской письменности, который обязан своим единством и постоянством в первую очередь особому информационному проводнику.

Пространство, охваченное китайской письменностью, с глубокой древности играло преобладающую, центральную роль. Так для китайцев классического периода цивилизацией всеобщей и универсальной была та, которая основывалась на знаке вэнь — сущности познания, источнике истории и архивов, наблюдений за небом и календарем, числовых, иерархических и бюрократических связей, философии и литературы, обрядов и семейных культов, — совокупности такого количества понятий, которые вызывали зависть у правителей соседних государств.

Все, что добавлялось к вэнь, было в сознании китайцев всего лишь экзотическими элементами, иногда соблазнительными, иногда полезными, но всегда отдельными и эпизодическими. Проникновение в Китай культурных ценностей, пришедших из Сибири, Индии, Ирана или Турции, — это факт. Это проникновение осуществлялось, несмотря на отдаленность источника пустынями Центральной Азии или Гималаями. Но их распространение тем не менее зависело от размеров китайской территории и ее географических особенностей.

География

Китай такой, каким мы его знаем сегодня, состоит из объединения двух больших частей: собственно Китая и китайской периферии.

Наиболее древнее объединение — это сам Китай, природные границы которого были достигнуты собственной цивилизации в начале I тысячелетия н. э. Этими границами на востоке и юге были моря, окаймляющие Тихий океан, на западе барьером стал тибетский массив, на севере — пустыни и степи монгольских и маньчжурских земель. Этот «внутренний» Китай стал колыбелью и территорией формирования классической китайской цивилизации. Это именно его мы имеем в виду каждый раз, когда мы говорим о Китае.

Вторая часть территорий, присоединенная позже, — это китайская периферия, или «внешний» Китай. Она включает в себя Тибет, китайский Туркестан, внутреннюю Монголию и Маньчжурию. До XVIII в. эти регионы ни разу не были надолго подчинены императорской власти. Населенные горскими племенами и кочевниками, которые были пастухами и скотоводами, отсталыми и неграмотными, эти регионы были местом многочисленных столкновений, в результате которых эти племена часто обращались в бегство, но никогда не были уничтожены полностью. Эти территории представляли собой зоны, находящиеся под давлением «варваров», отсюда приходили несчастья, завоевания, грабительские набеги. Именно сюда на протяжении тысячелетий направлялись все усилия китайской дипломатии и армии для того, чтобы неустанно отодвигать от «внутреннего» Китая границу этих постоянных столкновений. Забота о мире всегда оставалась первостепенной, именно она играет важнейшую роль на протяжении всей истории Китая. К военным удачам и поражениям следует добавить и постоянные природные бедствия. Вместе эти факторы играли определяющую роль в изменении экономической, политической и социальной ситуации в Китае.

Как и в других регионах, в Китае географические условия определяли течение жизни: горы и реки, климат и почва — вот постоянные слагаемые, от которых зависели и растительный мир, и население.

Геологическая структура и тектоническая система Китая сформировались вместе с азиатским континентом. В ранние эпохи это была совокупность разрозненных территорий, омываемых морями или проливами: каждый из островов становился дамбой. Именно из-за этих естественных преград различные горообразующие процессы — от вторичного до четвертичного, от каледонской до альпийской складчатости — либо отклонились в сторону, либо были просто остановлены. На протяжении нескольких эр сдвиги или обрушения горных пород могли привести к возвращению раннее существовавших морских пространств или даже вызвать появление новых, однако этого не произошло. Напротив, во время третичного периода постоянно продолжающийся подъем всего континента создал компактное пространство суши, по форме напоминающее обрезанную пирамиду. Ее вершину называют настоящей «крышей мира», это высокое плато Центральной Азии и Тибета. Растянувшийся на восточном склоне этого строения, Китай из-за этого выглядит как гигантское крыльцо, ступени которого последовательно спускаются от высоких азиатских горных массивов к впадинам Тихого океана.

Первая ступенька Китая располагается примерно на высоте 3000 м над уровнем моря, некоторые ее возвышенности достигают 4000 м, а высота плоскогорий снижается до 2000 м над уровнем моря. Начинаясь у Сычуаньских Альп, которые окаймляют с востока Тибетское нагорье, она тянется вдоль горных цепей Иньшаня до самых гор Юньнани. Вторая ступенька расположена в среднем на высоте от 1000 до 2000 м над уровнем моря, на ней находятся Шаньси, плато Ордос, западная часть провинции Шэньси, восточный край и центр Сычуани и Гуйчжоуское нагорье. В середине этой ступени — гигантская впадина Красного бассейна, расположенного всего на 1000 м над уровнем моря. Она является плодородным центром Сычуани.

Если представить себе диагональ, соединяющую Пекин с островами Хайнань, то эти две ступени составят западную горную часть Китая, которая благодаря удачному расположению постоянно играет роль защитного бастиона. На севере степные плоскогорья представляют собой откос, который становится для варваров трамплином их непрекращающихся набегов. Неплодородные земли Шэньси были для китайцев убежищем позади тех территорий, через которые проходили частые нападения. В то же время горы Шаньси скрывали в себе добывающие и металлообрабатывающие центры, что делало их обитателей центральными фигурами Китая в период железного века. На юге бассейн Сычуани очень рано стал территорией, на которой правительства, потерпевшие поражение и изгнанные с севера, продолжали оказывать сопротивление своим победителям. Юньнань и Гуйчжоу, находящиеся выше над уровнем моря, оставались территориями, местное население которых всегда стремйлось входить в состав Китая, впрочем, эти земли оставались хранителями тысяч местных традиций.

Расположенные ниже 1000 м над уровнем моря, последние ступени составляют восточную, самую низкую часть Китая. Наклон в этой части страны становится менее равномерным. На юге, постепенно переходя в холмы, он совсем пропадает только у края гор провинций Фуцзянь и Чжэцзян, на севере же исчезает почти сразу у западного края Шаньси, уступая место аллювиальной зоне — Великой равнине Северного Китая.[4] Насколько рельеф западной, горной части представляет собой гармоничное сочетание ступеней крыльца, появившихся в процессе формирования континента, и складок, появившихся в процессе горообразования, настолько рельеф восточной части разнообразнее. Структура Северного Китая сформировалась как результат сочетания нескольких боковых толчков либо со стороны Памира, либо — Тихого океана с инертностью естественных дамб Ордоса, самого Северного Китая и Центрального Китая, который простирается от Хуанхэ до юга Янцзы. Горные складки здесь ориентированы с запада на восток или с севера на юг, в зависимости от того, становятся ли естественные дамбы для них помехой или позволяют себя проломить. Результатом сочетания территорий, подвергшихся сдвигам, и зон, в большей или меньшей степени им сопротивлявшихся, стало формирование особого рельефа. Этот рельеф создает, особенно на юге, огромную координатную сетку, о которой можно сказать, что она способствует регионализму и созданию независимых обществ. В некоторые моменты исторического развития это было очевидным, но при этом нужно помнить, что низины и огромные долины создавали систему коммуникаций, которая позволяла китайцам в долгосрочной перспективе преодолевать этот эффект дробления.

На карте рек мы также можем увидеть многочисленные судоходные пути, хоть им и приходилось преодолевать препятствия, вызванные горными преградами. Стоит отметить, что если крупные реки, Хуанхэ и Янцзыцзян, текли с запада на восток, к Тихому океану, то их многочисленные притоки соединяли север и юг.

Структура почвы и рельеф не играли в Восточном Китае той исторической роли, которая четко прослеживается в горной части Китая. Однако неровности почвы создавали определенную климатическую ситуацию, способствуя тому, что эти природные зоны были благоприятны для человека.

Климат в Китае не соответствует тем широтам, на которых расположена территория. Он по всем показателям континентальный, со всеми его ветрами и дождями. Его определяют, прежде всего, соседство крупного водного и материкового пространства, постоянные колебания давления, вызванные близостью и Сибири и Тихого океана. Перепады давления, то высокого, то низкого, также зависят от сезона. На севере в январе ветры дуют с холодных земель и приносят мороз из Северной Азии, особенно на Великую Китайскую равнину. И хотя Пекин стоит на широте Неаполя, это период холодного сухого климата. В июле, напротив, дуют ветры с моря, они приносят с собой жару и влагу. На юге эффект континентального климата несколько смягчается, климат этих регионов намного ближе к тропическому.

Между этими двумя крайностями правит умеренный климат, климат в северной части страны более холодный, в южной — более жаркий. Наиболее характерным для китайского климата является его непрерывность, как подчеркивает Пьер Гуру, «переход от умеренного климата к тропическому происходит благодаря малозаметным изменениям». Это в большей степени характерно для восточной зоны, тогда как в западной части горная цепь Цинлинь четко отделяет суровый климат Сианя и менее ветреный, более мягкий и намного более влажный климат Ханчжуна.

Страна муссонов, Китай получает благодаря дождям достаточно влаги для того, чтобы заниматься сельским хозяйством, не создавая ирригационных систем. Однако нерегулярность осадков часто уменьшает ту пользу, которую они приносят. Она влечет за собой наводнения и засуху — два несчастья, которые на протяжении всей истории очень тяжело сказывались на жизни китайцев.

Существует еще одно огромное различие, вызванное рельефом и климатом, между Северным и Южным Китаем. Для территории к северу от гор Цинлинь и реки Хуайхэ, которые разделяют два Китая, характерны известняковая почва, слабые дожди, интенсивное испарение: известняковые элементы и соли остаются в почве, что вызывает высочайшую плодородность. На юге от этой границы, напротив, дожди очень часты: в почве очень много щелока, из-за чего она теряет свои минеральные элементы, становясь менее плодородной.

Формирование растительного покрова, если основываться на первостепенных данных, позволяет выделить в Китае три естественных региона.

Тропическая зона, зажатая между южными берегами и горной цепью Наньлин, включает в себя морские части провинций Юньнань, Гуаньси, Гуандун и Фуцзянь. Это страна обильных дождей, богатой растительности, где цветут деревья и растут тропические фрукты. В почве здесь много щелока, она имеет красноватый оттенок, вызванный наличием оксидов железа и алюминия. Это характерно для латеритных почв.

Вторая зона простирается почти по всей территории Китая, к югу от гор Цинлинь и реки Хуайхэ. Это умеренно теплый регион, покрытый смешанными лесами, в которых вечнозеленые деревья соседствуют с теми, которые теряют свою листву: сосны, кедры, бамбук, тутовые деревья (шелковица).

Третья зона, умеренно холодная, охватывает весь Северный Китай. Осадки здесь слабые и нерегулярные, а амплитуда колебания температуры очень высокая. Растительность представлена в первую очередь лиственными деревьями: вязы, тополя, акации, ивы, дубы, а также фруктовые деревья. Это основной регион китайского земледелия, благодаря весьма плодородной почве в первую очередь.

Эти три естественные, относительно однородные зоны располагаются вокруг трех огромных речных бассейнов.

Великая равнина Северного Китая располагается вокруг нижней части бассейна реки Хуанхэ, продолжаясь в бассейне реки Вэйхэ. Эти реки несут течением тяжелый ил, обе они омывают желтые лёссовые почвы. Лёсс покрывает толстым слоем весь регион, площадь которого превосходит площадь Франции. Содержащий в себе поташ, магний и фосфат, состоящий из алюминия, оксида железа, извести и прежде всего кремнезема, лёсс возникает благодаря вызванной дождями и ветрами эрозии кристаллических скал плоскогорий Северной Азии. Вертикально прорезанный реками, этот район в высоких частях пересекают обрывистые проломы горных пород, а на равнинах здесь огромное количество воды. Именно на этих землях зародились китайские культуры эпохи неолита, именно Центральная равнина — Чжун-юань — была колыбелью китайской цивилизации. Из этого ядра, расположенного в современной провинции Хэнань, и вышла первая китайская цивилизация. Физическая однородность окружающей территории легко способствовала ее величине и историческому единству, несмотря на лесистый островок Шаньдуна, который был охотничьей территорией. Это была зона смешанного хозяйства, объединяющего земледелие и скотоводство, а также очаг восстаний и бунтов, начиная с восстания «краснобровых», в самом начале нашей эры, до восстания, которое свергло династию Тан в конце IX — начале X вв.

Однако если богатство Северного Китая и обеспечивает великая река, то она же и является источником его самых крупных бедствий.

Мощному течению реки, спускающемуся с неровных склонов тибетских гор примерно на две сотни километров, требуется еще примерно полторы тысячи километров, чтобы успокоиться в своем огромном русле, пересечь впечатляющих размеров ущелья и стать наконец-то полностью судоходным на протяжении последних 900 км, спускаясь по склону всего на тридцать сантиметров за километр. На протяжении всей этой прямолинейной дороги груз ее ила постоянно возвышает ее русло и малейшие половодья изменяют его, часто меняя направление течения реки. Иногда она бежит на юг провинции Шаньдун, иногда на север, и тогда необозримые наводнения, которые из-за непостоянства дождей очень трудно предсказать, влекут за собой так часто повторяющиеся катастрофы.

Судьбой этой исходной территории китайской цивилизации на протяжении веков была борьба на два фронта: против племен варваров, угрожающих с севера, которых нужно было отбивать или непрерывно уменьшать их численность, чтобы выжить, и против ненастья и природных бедствий, которые были такими же непредвиденными.

Развитие Южного Китая зависело от сходных факторов: аллогенных племен, которые нужно было победить, а затем колонизировать и ассимилировать, чтобы выжить; гигантского речного бассейна Янцзыцзян как фактора объединения — больше водного пути, чем источника плодородия. Такая же бурная, как и Желтая река, она берет свое начало в озере Кукунор, примерно в 200 км от своего соседа. Примерно на протяжении половины своей длины Голубая река преодолевает ущелье за ущельем, вплоть до Чунцина в Сычуани. После этого на протяжении почти 2400 км она объединяет благодаря линии склона все соседние реки между горными массивами Цинлинь на севере и Наньлин на юге. Именно это лесистое пространство — землю, на которой выращивают преимущественно рис и которая занимает намного более значительную площадь, чем Великая равнина Северного Китая, — китайские земледельцы постепенно распахали и захватили. Этот захват начался с завоевания государства Чу в Хубэе в III в. до н. э. и шел вплоть до III в. н. э., когда было присоединено располагавшееся на восточном берегу государство Миньюэ.

Первоначальная территория Китая, его северная часть, подвергалась многочисленным нападениям и частым распадам. Этому способствовало противостояние между высоко расположенными землями Шаньдуня на востоке и аллювиальными плоскими территориями на западе.

На юге, напротив, единство климата, растительности и особенно речной системы никогда не благоприятствовало долгому сепаратизму: самый продолжительный эпизод в истории Китая, тот который называют эпохой Пяти династий (X в. н. э.), длился всего около пятидесяти лет.

Привилегированное положение региона, находившегося далеко от варваров, препятствия, которые создавал рельеф на дороге у войск противника, и в первую очередь его естественные богатства часто делали Южный Китай последним бастионом, который занимал императорский двор, когда победившие варвары изгоняли его из Северного Китая. Так было в XII в., когда произошло нападение чжурчженей; история повторилась в XIII в. во время завоевания Китая монголами.

Тропическая зона, находящаяся к югу от гор Наньлинь, простирается вокруг бассейна реки Сицзян. Ее экзотические продукты и ее удачное приморское расположение около моря благоприятствуют торговле и созданию признанных центров международной торговли. Эти территории служили убежищем многочисленных местных племен, которые бежали сюда от китайского продвижения. Они сохраняли большое число самых разнообразных местных диалектов, на которых говорили еще в периоды могущества древних государств Юэ, Миньюэ или Наньюэ.

Доисторический период

Географические условия этого континента создают множество разных регионов, каждый из которых очень мал, если сравнивать его с территорией, которую населяет большая европейская нация. На основании демографических данных некоторые даже утверждают, что Китай никогда не представлял собой монолитного объединения.

Остатки деятельности доисторического человека, которые находят археологи, могут быть крайне разнообразными. Два фактора — случайность находок и алхимия времени, которое сохраняет или изменяет материю, очень часто оставляют только самые простые исторические вешки и весьма неполные свидетельства. Но современные открытия подтверждают, что территория проживания древнего человека была намного более обширной и густозаселенной, чем относительная редкость остатков позволяла до сих пор предполагать.

На протяжении сорока лет наиболее древними останками первобытного человека считались те, которые были обнаружены в 1921 г. в пещере Чжоукоудянь, недалеко от Пекина. Раскопки, которые там проводились с участием таких ученых, как Й.-Г. Андерсон, Д. Блэк, Пэй Вэньчжун, Э. Лисан и П. Тейяр де Шарден, привели к тому, что были найдены несколько зубов и осколков черепа. В 1927 г. канадский археолог Дэвидсон Блэк высказал предположение, что они принадлежали предку китайского человека, которого он назвал sinanthropuspekinensis, «пекинский синантроп», или «пекинский человек». С 1929 по 1937 г. под руководством шведского археолога Йохана-Гуннара Андерсона были найдены части еще примерно сорока тел.

Месторасположение этих останков примерно на глубине 1,5 м, казалось, указывало на существование человекоподобных, которые жили здесь сотни тысяч лет назад. Их внутреннее строение было очень сходно со строением питекантропа яванского, однако «пекинский человек» отличался объемом головного мозга, который колебался между 850 и 1200 см³. Для сравнения — современный объем головного мозга в среднем составляет 1350 см³.

Как свидетельствует исследование геологических слоев, с конца среднего плейстоцена до конца раннего палеолита, т. е. от 500 до 200 тысяч лет назад, образ жизни «пекинского человека» почти не отличался от образа жизни его европейского современника, представителя ашельской культуры.[5] Тем не менее разнообразные кремневые и кварцевые орудия, которые лежали рядом с костями, позволяют сделать вывод о некоторых значительных различиях: ручные орудия, такие как скребки или резаки, очень похожи на орудия из гальки, которые были найдены в Юго-Восточной Азии. Таким образом, можно выделить общность типа, характерную для всего восточного края Евразии, как для континента, так и для азиатской гирлянды островов Тихого океана.

Люди из Чжоукоудянь, примитивные охотники, питались мясом оленей, баранов, лошадей, даже себе подобных, как можно предположить по тем следам, которые обнаруживают на некоторых человеческих костях. Вооружение состояло из простых деревянных дротиков, которые были снабжены насадками из рогов, обработанными на огне. Уникальность группы из Чжоукоудянь долго удивляла научный мир. В итоге благодаря более поздним открытиям было установлено, что сходные типы людей проживали и в других местах, например в Шаньси, строя себе жилища из ила или в береговых утесах Желтой реки.

То, что в Чжоукоудянь был найден человек, похожий по типу на ашельского человека, привело к созданию многочисленных гипотез о миграционных процессах. Связано это было с тем, что на тот период не было найдено никакого подобия первого звена в цепи эволюции, т. е. более раннего типа, который можно было бы сопоставить с уже известными находками в Европе и на островах Юго-Восточной Азии. Более поздние открытия опровергли эти гипотезы, так как были найдены не только предки синантропа, но и их обезьяноподобные предшественники. Появление человека в Китае было вызвано теми же причинами, что и появление всего человечества: об этом свидетельствуют найденные зубы человекоподобных обезьян, обнаруженные в 1957 г. в Цайюани, в провинции Юньнань, которые датируются периодом раннего плейстоцена, т. е. около 15 млн лет назад. Помимо этого, следует отметить открытие, сделанное в Люцзян (Гуанси), где были найдены гигантские челюсти, датирующиеся примерно одним миллионом лет.

Они были больше похожи на челюсти обезьяноподобных, чем на челюсти собственно обезьян, и получили название «челюсти гигантопитека». Наконец, останки предшественника пекинского человека, sinanthropus lantianensis, были найдены в 1963 г. недалеко от Сиани, в провинции Шэньси. Объем его головного мозга не превышал 780 см³. Орудия труда, кварцевые острия и скребки, найденные в тех же слоях, позволяют сблизить эти находки с тем материалом, который был обнаружен в 1960 г., в Кэхэ, в южной части провинции Шаньси.

Поздние научные труды, исследовавшие происхождение гоминид, пользовались результатами многочисленных раскопок, которые проводились и в Европе, и в Азии, и в Африке. Вероятно, гигантопитек — одна из самых поздних форм обезьяны, — который обитал на территории Китая примерно миллион лет назад, существовал на территории Инда и Пакистана в еще более раннюю эпоху, примерно 5 млн лет назад. По сравнению с другими обезьянами, например с рамапитеком, который существовал от 15 до 20 млн лет назад, гигантопитек был слишком поздней формой обезьяны, чтобы быть предком человека. Вероятнее всего, эта ветвь эволюции угасла, не оставив после себя следующих ступеней, и рамапитек на сегодня остается, вероятно, самым возможным предком человека. Если допустить, что этот вид обезьян обитал неподалеку от Южного Китая, то очень вероятно, что на территории Китая могут быть найдены останки рамапитека. Исследования этого вопроса еще не закончены, и поэтому гипотеза о том, что гоминиды появились на территории Китая, не может быть опровергнута. Согласно этой гипотезе, независимо от путей развития миграции и эволюции, предки синантропа пришли в Китай с Индокитайского полуострова.

Самый вероятный сценарий дальнейшего развития событий выглядит так: первобытное население Китая вошло в бассейн Желтой реки, который был достаточно протяженным, там оно постепенно продолжало эволюционировать, затем на протяжении нескольких исторических периодов, от палеолита до неолита, медленно монголизировалось под влиянием природных условий Южного Китая. Именно на этих жарких и благоприятных для любых форм жизни территориях впервые были найдены люди, совершенно точно обладавшие специфическими чертами монголоидной расы. Таким образом, сегодня, помимо предшественников синантропа, на территории Китая найдены и останки его потомков. Останки людей неандертальского типа эпохи Мустье[6] (ранний и средний палеолит), т. е. примерно от 200 до 100 тыс. лет до н. э., были найдены в Северном Китае, в Ордосе, в Южном Китае, в Ма-па, в провинции Гуандун и в центральной части страны в Чанъяни, в провинции Хубэй. Homo sapiens периода раннего палеолита был найден на территории Китая в 1923 г., в верхнем гроте пещеры Чжоукоудянь, однако уже через 20 лет новые находки доказали, что он не был единственным представителем этого вида. В 1951 г. в Сычуани был найден «цзыянский» человек, в 1954 г. в Шаньси — «динцуньский» человек, в 1956 г. в Гуанси — человек Лайбинь и, наконец, в 1958 г. в той же провинции был найден «люцзянский» человек. Таким образом, благодаря дюжине показательных находок за четверть века была восстановлена последовательность развития человека в Китае. Люди — потомки тех, кто жил в период неолита, умели прекрасно использовать богатства долины Желтой реки.

Но и на современном этапе научного знания в прошлом Китая еще существует множество белых пятен, которые скрывают целые поколения и исторические периоды. Несмотря на завораживающие открытия, такие, как те, о которых мы только что упомянули, механизм некоторых глобальных изменений все еще остается тайной. Так, например, увеличение численности людей, которое происходит в период неолита. Этот феномен подтверждает более четырехсот найденных мест обитания человека, датируемых этим периодом. Однако этот процесс не связан с переходом от собирательства к земледелию, от присваивающего хозяйства к производящему. Неолитические поселения у Желтой реки и в долинах, расположенных вдоль ее притока Вэйхэ, возникли совершенно внезапно. Между датировкой появления этих поселений и датировкой последних мест обитания человека каменного века существует значительный разрыв во времени.

Китай, как и другие страны, в эпоху неолита был ареной множества потрясений. Здесь рождаются и развиваются земледельческие культуры, например, поселение Хо-мо-ту свидетельствует, что уже за пять тысяч лет до н. э. рис был основным источником питания людей, живших в дельте реки Янцзы. Население Китая переходит на оседлый образ жизни; люди, объединяясь, создают крупные населенные пункты. При изготовке орудий труда начинает применяться шлифовка камня; был изобретен обжиг глины, который привел к созданию керамики. Начинают формироваться экономические и социальные связи; появляются первые религиозные концепции.

Первые поселения китайского неолита располагались на Великой Китайской равнине. Ее аллювиальная почва, которую орошают воды Желтой реки и ее основного притока Вэйхэ, сравнима с плодородными землями Древнего Египта. На протяжении тысячелетий Вэйхэ подмывала и смещала свои илистые берега. Результатом этого стало формирование ряда участков реки, закрытых высокими естественными стенами, самый крупный из которых называется бассейн Сианя. Эта низина Вэйхэ в какой-то степени представляет собой крупный оазис, окаймленный мрачными пустошами плоскогорий Шэньси и Ганьсу на западе и плоскогорьем Ордоса на севере. Сегодня эта низина остается и малопригодной для распространения промышленности, и относительно богатой. Изучение археологических слоев и доисторических орудий труда позволяет предположить, что почва низины была когда-то намного менее жесткой и, без сомнения, острия орудий первых земледельцев могли вспахивать землю без особого труда. Более того, на этих землях, покрытых чахлой растительностью, вероятно, не было непроходимых лесных зон, которые могли стать препятствием для развития поселений.

Конечно, сегодня мы с трудом можем представить себе изначальную степень плодородия этих земель, ставших малопомалу неблагоприятными для земледелия. Причинами этого были воздействие ветра, увеличение уровня засушливости и неосмотрительность самого человека, который, не заботясь об экологии, уничтожал без разбора любую естественную растительность, заменяя ее собственными сельскохозяйственными культурами. Но в доисторическую эпоху, без сомнения, пейзажи очень отличались от тех, какие могут видеть современные путешественники. Неудивительно, что эта маленькая аллювиальная долина стала одной из колыбелей китайской цивилизации. Именно там, на краю горной цепи Цинлиня, где покоились останки самого древнего китайского человека, в 1953–1957 гг. был найден и раскопан самый крупный китайский неолитический ансамбль, из тех, что известны на сегодняшний день, — Баньпо около Сианя (в провинции Шэньси). Эта находка позволила составить довольно полную картину жизни первого из развитых земледельческих обществ, которые затем получили в Китае широкое распространение, — культуры Яншао (V–III вв. до н. э.), названной так в честь местности, где была в 1923 г. найдена первая стоянка недалеко от слияния рек вдоль Хуанхэ.

Жилища людей представляли собой полуземлянки, крышей которых были положенные сверху листья растений. Это были достаточно крупные хижины, круглые или четырехугольные, диаметр или сторона которых равнялись примерно пяти метрам. Они могли быть и более крупными, как, например, строения шириной в 14 м и длиной в 22 м — общие дома, в которых, без сомнения, обитали большие семьи. Всю эту группу домов окружал широкий ров, глубина которого составляла примерно 5–6 м. Эта преграда, внутри которой оказывалось пространство 100 X 200 м, служила не только защитой от возможных врагов, но и способствовала орошению соседних земель. По ту сторону рва, вне поселения, находились прямоугольные могилы, которые делились на две разные зоны: в одной хоронили мужчин, в другой — женщин. Это расположение наводит на мысль о существовании некоторых определенных погребальных обычаев. Что касается детей, то их хоронили в земле под самим домом или рядом с ним, помещая в глиняные кувшины. Обычай, смысл которого оставлять умерших детей под крышей дома, встречается также на рубеже эпохи Дзёмон и эпохи Яёй (III в. до н. э. — III в. н. э.) в неолитических захоронениях соседней Японии. Если судить по одной из прямоугольных могил, в которой был найден первый в Китае детский деревянный гробик, то можно предположить, что смерть детей становилась поводом для более серьезной подготовки захоронения.

Рабочие инструменты, орудия труда из шлифованного камня: топоры, резцы, тесла, серповидные ножи — свидетельствуют об усердной работе земледельцев. Причем земледелие стало уже более важной частью хозяйства, чем охота и рыболовство. Действительно, останки лошадей, собак, оленей, свиней и баранов подтверждают использование животных в домашнем хозяйстве, а также употребление людьми мясной пищи. В то же время число и размеры специально подготовленных грушевидных ям — настоящих подземных хлебных амбаров — указывают на огромное значение зерновых культур, особенно проса, которое земледельцы прятали в эти огромные склады. Наконец, найденные ткани, корзины и глиняная посуда прекрасно отражают то разнообразие материалов и предметов, которыми располагали жители Баньпо. Среди всех найденных предметов особо следует отметить глиняную посуду. По качеству материала и по уровню рисунка ее нельзя назвать просто повседневной утварью, это уже искусство.

Исследователи долго недоумевали, где находится источник этих произведений искусства — в Европе, Иране или на Дальнем Востоке? Хронологические данные, которые позволяли выдвигать эти гипотезы, были пересмотрены благодаря появлению научных методов датировки. Полученный результат пока не может считаться окончательным, он только позволяет воссоздать достаточно туманную картину развития гончарного искусства, которая включает в себя все пространство Евразии, от берегов Днепра до берегов Хуанхэ. Причем сложность этой картины будет увеличиваться, когда будут обнаружены более древние неолитические центры на западных границах Китая. Сегодня еще плохо изучены возможные связи, которые могли быть созданы между двумя более или менее родственными культурами. На протяжении долгого времени поиск сходства между этими разными культурами основывался на изучении геометрических мотивов орнамента. Впрочем, после открытий, сделанных в Баньпо и в найденном несколько позже поселении в провинции Ганьсу, к геометрическим узорам добавились зооморфные и антропоморфные орнаменты. В целом, рассмотрев эту картину комплексно, мы утверждаем, что существовало единое китайское ментальное пространство, для которого можно выделить основные узоры орнамента, совпадающие с теми, которые были найдены в других частях света. Основные общие черты китайского орнамента проявляются в расположении и сочетании его элементов, которые благодаря тонкой игре симметрии и согласованности порождают оригинальную гармонию узора. Из всего этого вырисовывается картина развития китайской графической живописи, которая проделала длинный путь через тысячелетия, колеблясь между реализмом и геометрической стилизацией.

Керамика Яншао представляет собой первую фазу этого колебания. В период IV–III тысячелетия до н. э. происходит трансформация реалистичных рисунков в графические символы. Самый древний из найденных сегодня центров этого периода находится в современной провинции Шэньси, если быть более точным — в бассейне нижней части реки Вэйхэ. Оттуда культура Яншао распространила свое влияние в двух основных направлениях, где она обогатилась местными особенностями: на запад, до провинции Ганьсу, и на восток, где она достигает дельты реки Янцзы.

На месте центрального поселения Баньпо были найдены вазы, чаши, сосуды в форме амфор с ручками, украшенные двумя типами орнамента. Первый — высеченный — создавался оттисками ногтя и покрывал часть сосуда. Второй — рисованный — представлял собой более древний вариант орнамента, который — просто стилизованный или символический — переносился на бронзовые сосуды. Именно этот тип орнамента стал одним из основных узоров, отличающих китайское искусство в целом. Некоторые изображения человека или животных постепенно превратились в простые графические символы, источник которых был забыт: рыбы стали клетчатой сеткой, птицы или жабы превратились в завихрения. Эти рисунки можно обнаружить также и на первых бронзовых сосудах, на которых они стали практически неузнаваемыми. Без сомнения, эти рисунки наделялись магическим значением.

Западные поселения этой культуры располагались почти до провинции Ганьсу, это доказывают осколки красивых кувшинов культуры Баньшань, на которых чаще всего изображались круги или спирали. Степень абстракции этих узоров была очень высокой, впрочем, недавние находки позволили определить ее источник — весьма трогательные рисунки. Эти находки — богатый урожай глиняных сосудов — позволили проследить весь путь от изображений-первоисточников к стилизованному орнаменту. Как и в Баньпо, — правда, речь идет о более позднем периоде, — гончарных мастерских здесь было достаточно много, причем можно говорить о том, что среди ремесленников уже существовала специализация. Их мастерские располагались вокруг поселения. Например, в одном из поселений около Лянчжу так объединились двенадцать гончаров. Они использовали одну ступку, чтобы наносить красящие вещества, этот сосуд состоял из множества отделений, в каждом из которых находился свой цвет. Спирали, зигзаги, клетки, волнистые черточки разной толщины и разных оттенков вместе составляли прекрасное украшение сосудов. Более редкими и, видимо, более архаичными являются сосуды, на которых изображены животные, стилизованные под элементы фигурных композиций.

На востоке культура крашеной керамики встречается вплоть до дельты реки Янцзы. Самые недавние находки — это осколки керамики, обнаруженные в провинции Аньхой или в провинции Цзянсу. Они являются последним шагом в эволюции рисунка, который с этого времени оставался неизменным до начала I тысячелетия до н. э. Основные элементы этого орнамента — ромбы, кресты и звезды. Наконец, самый поздний вариант раскрашенной керамики, рисунок которой состоял из ступеней и квадратной сетки, был найден в Северо-Восточном Китае, в Жэхэ или в Маньчжурии.

На протяжении веков другие ремесленники культуры Яншао, как и гончары, способствовали техническому прогрессу. По мере того как ускорялся процесс перехода людей на оседлый образ жизни, улучшались и средства их защиты. К концу III тысячелетия до н. э. стены из утрамбованной земли окружали те поселения, которые были предназначены для постоянного проживания. В погребальных обрядах появились новые элементы, как, например, диски (пи) и нефритовые ножи, похороненные вместе с мертвыми. Прорицатели разрабатывали новые методы гадания, в которых применялйсь прокаленные кости или палочки тысячелистника, использовались графические знаки, предшествующие письменности. Все это свидетельствовало о том, что, несмотря на внешнюю относительную стабильность, начинали происходить социальные изменения, предвестники великих перемен. Эти изменения становятся очевидными на рубеже III–II тысячелетия до н. э., когда возникает новый вид керамики, тонкостенной и лощеной.

Первые примеры этого утонченного искусства были найдены в 1930 г. в Чэнцзыяй, в провинции Шаньдун. Они получили название «черная керамика Луншаня». В техническом плане методика ее создания является продолжением тех успехов, которых достигла керамика культуры Яншао. В самом сердце этой археологической культуры, в долине реки Вэйхэ, в культурных слоях, находящихся сразу над слоем культуры Яншао, часто находят образцы этой керамики. На смену ранней теории, предполагавшей, что культуры Яншао и Луншаня имеют разную географическую локализацию, пришла новая теория. Согласно этой теории, на всем пространстве Северного Китая распространение культуры провинции Шаньдун, явно превосходящей предшествующую, привело к тому, что господство долины реки Вэйхэ сменилось господством нижнего течения реки Хуанхэ. Неизвестно, чем это было вызвано, смещением экономического центра или политическим подъемом, но этот феномен сохранял свое значение на протяжении тысячелетия. В итоге именно этот регион стал центром китайской цивилизации.

Русло нижнего течения Желтой реки и в ту эпоху, и сегодня остается практически неизменным. Хуанхэ впадает в Бохайский залив, недалеко от Шаньхайгуаня. От разрозненной цепи горных вершин, которые загораживают горизонт современного Пекина, до пологого рельефа низин Янцзы распростерлась огромная аллювиальная равнина желтого цвета, по которой текущие здесь реки несут чистый лёсс. Насколько хватает глаз, всюду земля смешивается с водами рек, порождая зеленую, плодородную, но очень зыбкую почву. Именно здесь разыгрывается бесконечное сражение китайской цивилизации: битва поля и опустошительной воды, земледельца против илистой, не имеющей пологих берегов реки, которая часто меняет свое русло и очень трудна для судоходства. Сердце этой громадной центральной равнины располагается на берегах Хуанхэ, до того как она сворачивает к северу. Именно здесь находится историческая житница Китая, она вытянута вдоль реки, заканчиваясь у подножия гор Шаньдуна. Это пространство всегда щедро отдавало все имеющиеся богатства своим захватчикам, и с распространением новой техники и образа жизни именно здесь завершился неолит. Признаком этого становится появление технических новинок, вызванных потребностью в надежной посуде. Среди новшеств следует отметить изощренные ручки сосудов, сосуды на ножках, специальные сосуды для воды и сыпучих тел. Сырье гончаров, замазка, достигает вершин качества, в руках мастеров она принимает сложные формы. Самым ярким примером этого являются знаменитые сосуды-триподы с полыми ножками в виде вымени, дин или гуй, которые были украшены орнаментом из насечек или сработаны с более или менее заметным рельефом. Недавние раскопки обнаружили сосуды из уже известной нам черной керамики, в оформлении стенок которых были использованы серые, красные или белые кусочки, сверкающие ярким блеском, придающим особое очарование черному цвету. Становится заметным прогресс в изготовлении орудий труда, асимметричные формы которых вызваны соображениями функциональности, и в постройке жилищ: дома из хорошо утрамбованной земли составляют целые поселения, окруженные крепкими земляными стенами (хан-ту).

Последний этап китайского неолита, переход к бронзовому веку, был представлен серой керамикой, которая была впервые найдена в Сяотуне, в провинции Хэнань. Она датируется примерно 2000 г. до н. э. и очень сходна с керамикой Луншаня. Основные ее отличия — в использовании замазки серого цвета, технике плющения, которая позволяла сделать стенки тоньше, и применении специальных инструментов для нанесения орнамента. Примеры подобной культуры были также найдены в 1973 г. на стоянках Эрлитоу, в провинции Шаньси, и Эрлиган — в Чжэнчжоу. Этот период является предшественником появления металлургии.

Таким образом, развитие сельского хозяйства, приносящего обильные урожаи, успешная охота и рыболовство, появление сельских ремесленников, характерных для оседлых обществ, способствовали открытию и освоению металла в середине II тысячелетия до н. э., на рассвете нашей истории. Перед тем как перейти к этому периоду, необходимо сделать обзор основных исторических источников и определиться с основными хронологическими рамками.

Китайские источники и первая историография

Если наши общие знания о китайской истории значительно меньше, чем об истории Европы, то, напротив, изобилие китайских исторических источников неизмеримо богаче и, без сомнения, играет для изучения Китая более важную роль. Однако богатство китайской историографии, которая восходит к далекому прошлому, остается практически неиспользованным.

Как отмечает Этьен Балаш, китайская историография может показаться стереотипной, поскольку ее составление очень рано приняло официальный характер, стало оплачиваемым и зависимым, использовало традиционное искусство цитирования и преклонялось перед письменным словом. Основным фактором, отличающим китайскую историографическую традицию от европейского аналога, было существование специальной службы историографов. Они должны были фиксировать все дела и поступки императора, все законы правительства, отмечать события общественной жизни, собирать и сохранять все донесения и документы, наконец, в их функции входила организация архивов. Самый главный упрек, который можно высказать этой службе, это не их пренебрежение объективностью, а «необходимость мыслить об истории в династических понятиях». Эти узы историка были сформулированы в XI в. великим китайским историком Сыма Гуаном (1019–1086). Об их существовании сожалел в начале XIV в. Ма Дуаньлинь (1250–1325), именно он первым противопоставил простому описанию взлетов и падений превосходство академической истории, которая единственная позволяет установить непрерывность событий.

Эти историки начала II тысячелетия н. э. были последователями своего учителя и наставника, историографа и астролога императорского двора, Сыма Цяня (145?—90? до н. э.). Его «Исторические записки» («Ши цзи»), которые было бы точнее перевести как «Книга придворного историографа», были частично переведены Эдуардом Шаванном в 1895 г. и стали открытием для европейских исторических исследований. Произведение Сыма Цяня состояло из пяти частей, посвященных соответственно императорским хроникам, хронологическим таблицам, трактатам на различные темы, благородным домам и, наконец, биографиям. Сыма Цянь выходит за пределы существующих хронологических и аналитических рамок, унаследованных от предшественников. Он смотрит на исторический материал намного шире, используя новые методы, обращаясь к самым разным темам, касающимся политики и человека. Его подход к истории позже станет моделью для последующих поколений историков, и уровень его произведения настолько высок, что невозможно не привести цитату из него.

Сам Сыма Цянь так излагал основные принципы и цели своего громадного труда: «Я, как тенетами, весь мир Китая обнял со всеми старинными сказаньями, подверг сужденью, набросал историю всех дел, связал с началами концы, вникая в суть вещей и дел, которые то завершались, то разрушались, то процветали, то упадали, и вверх веков считал от Сюань Юаня, и вниз дошел до нынешнего года. Составил десять я таблиц, двенадцать основных анналов; трактатов, обозрений — восемь, наследственных родов-фамилий — тридцать, отдельных монографий — семьдесят, а итого сто тридцать глав. И у меня желанье есть: на этом протяженье исследовать все то, что среди неба и земли, проникнуть в сущность перемен, имевших место как сейчас, так и в дни древности далекой. Дать речь отдельного совсем авторитета…»[7]

В целом 300 глав, 526 500 слов — вот состав книги великого историка. «Исторические записки» написаны одним из трех классических стилей китайской литературы и создают живую картину тех событий, которые автор воскрешает в памяти. Вместо того чтобы использовать косвенную речь, Сыма Цянь предпочитает включать в свое произведение оригинальные документы, императорские указы, воспоминания, декреты, которые были ему доступны как чиновнику и архивариусу императорского двора.

Функции главного придворного историографа отличались от задач простого рассказчика или хрониста, подобного Григорию Турскому или Жофруа де Виллардуэну.[8] Скорее они совпадали с задачами историка в современном смысле этого слова. Его произведение было плодом долгой работы, включавшей исследование, выборку и критику документов.

Если впоследствии такая работа уже входила в функции придворных историографов, то от Сыма Цяня подобный подход требовал большой смелости. Из простого астролога, каким он был изначально, Сыма Цянь стал судьей прошлого и проводником в будущее. Тот факт, что он претендовал всего лишь на продолжение труда собственного отца, Сыма Таня, был всего лишь вымышленным извинением, для того чтобы под предлогом сыновней любви избежать критики и обвинений в оскорблении величества.

Отвага, которую он проявлял на протяжении всей своей жизни, имела печальные последствия. Для того чтобы наказать Сыма Цяня за то, что он выступил в защиту генерала Ли Лина, сдавшегося в плен варварам хунну (сюнну), император У приговорил его к кастрации. Вместо того чтобы избежать подобного бесчестия и окончить жизнь самоубийством, Сыма Цянь предпочел покориться воле императора, чтобы иметь возможность, невзирая ни на что, завершить свое произведение. Он сознавал, что передает потомству новый взгляд на жизнь, и не ошибся, последующие поколения писателей не устают высказывать ему благодарность. Даже посреди раздоров и кровавых беспорядков, которые ввергли династию в полный хаос, Сыма Цянь остался незаменимым примером историка.

Его «Исторические записки» состоят из хроник (цзи), биографий (лечжуань), таблиц (бяо) и трактатов (uty). Оригинальность «Ши цзи», первой из двадцати четырех официальных историй, которые создавались до династии Мин, основывается именно на научных трудах, которые впоследствии получили название чжи — описание, трактат или просто история. Последовательность трактатов определяется степенью их важности: первыми идут труды о ритуалах и музыке. Эти ритуалы объединяют все правила протокола и поведения (обычаи и костюмы, религия и чиновничья иерархия). В эту часть входят трактат о жертвоприношении (цзяо сы), о церемониях двора (ли и), об ограничении расходов, знаках отличия и придворном костюме (ю фу и чэ фу). На втором месте стоят научные труды, посвященные земледелию: календарь (лэй ли) и астрономия (тянь вэнь), которые использовались и в последующие эпохи. Дальше шли исследования и заметки о чрезвычайных явлениях (у син), таких как наводнения, засуха, знаки и предзнаменования. В период династии Сун будут созданы разделы, посвященные животным, планетам, лингвистике, в том числе ономастике, картографии, археологии. Значительная часть его трактатов содержит и рассуждения относительно реальных причин этих событий. Они служили проводником правительственного опыта, становились памяткой для идеального бюрократа. Также в «Ши цзи» есть главы, которые посвящены иерархии чиновников и функциям каждого из них (бай гуань чжи гуань), их набору и продвижению по службе (сюанъ цзинь), географии (ди ли), гидрографическим системам (хэ ци), экономике (ши хо), юридическим учреждениям (син фа). Наконец, его трактаты содержали библиографический список (и вэнь или цзин цзи). Используя разные варианты порядка разделов, учитывая особенности тех эпох, в которые они создавались, двадцать четыре официальные истории полностью соблюдали структуру «Исторических записок», хотя в семи из них, посвященных второстепенным династиям, отсутствуют трактаты.

Ценность трудов Сыма Цяня становится еще значительнее, если учесть, кому были адресованы эти работы. Для бюрократии они были необходимым vade mecum.[9] Также они имеют неоспоримую ценность для историка. Хотя сведения часто кажутся неполными, научные знания представлены довольно слабо, технические детали редки и лаконичны, а интересные цитаты часто урезаны, все же трактаты Сыма Цяня остаются важнейшим источником информации о государственных учреждениях, и часто именно здесь можно познакомиться с текстами, оригиналы которых до нас не дошли.

Официальная китайская история в форме систематизированных громоздких трактатов произошла от древних хроник, которые писали на бамбуке (IX в. до н. э.). В них отмечались случившиеся события; чтобы сохранить их в памяти, год за годом создавался обширный список достижений правительства. Работа архивариуса мало-помалу доставалась переписчикам и жрецам, хранителям памятных событий каждого правления, они же создавали генеалогические древа, которые обеспечивали законность правительства, поскольку в глазах населения его легитимность оправдывалась продолжительностью нахождения рода у власти.

Самые древние хроники этого типа известны под названием «Весна и осени», которые содержат записи об успехах и неудачах царства Лу (722–481 до н. э.). Эти хроники являются частью более древнего свода, который дошел до нас, однако выяснить причины создания этого текста довольно трудно. Хроники «Весна и осени» принадлежат к единой литературной письменной и устной традиции, создание единого свода приписывают Конфуцию (551–479 до н. э.). Философ и мыслитель, приверженец принципа идеального правительства, на протяжении всей своей жизни и учительства он собирал различные тексты, сформировавшие в итоге так называемое «Пятикнижие» («У цзин»). В него вошли «Книга перемен» («И цзин»), «Канон истории» («Шу цзин»), «Канон песен» («Ши цзин»), «Записки о ритуале» («Ли цзи») и упомянутые хроники «Весна и осени» («Чуньцю»). «Вёсна и осени» — это хроники родины Конфуция, так ее воспринимали в других царствах, что подтверждают археологические исследования. Самый древний текст этого источника известен нам по «Погодным записям на бамбуковых дощечках» («Чу-шу-цзи-нянь»), которые дошли до нас в поздней редакции. Также более поздней эпохой датируются и комментарии к «Хроникам царства Лу». Самые знаменитые из них — это «Цзо Чжуань», «Коменнтарии Цзо», названные так по имени автора. «Вёсна и осени» вместе с «Цзо Чжуань» создают красочную картину, включающую в себя когда-то существовавших людей и их обычаи. В этот период чувство общественной морали претерпело значительные изменения, мораль была формализована историей, приверженностью к обрядам первых династий. Вот почему личность Конфуция, возможно без особых на то оснований, тесно связывают с редакцией первых исторических текстов.

Тем не менее следует признать, что не стоит связывать развитие историографии в Китае исключительно с конфуцианской щколой. Понятие истории уже с IV в. до н. э. витало в воздухе. Примеры из прошлого использовали для поддержки своих идей те или иные философские школы, часто совершенно разные. Так софисты пытались определить, как эволюция реальности проявлялась в развитии лексики.

Китайское общество, создав свою первую модель классического общества, искало в прошедших веках образ собственной идентичности. Следствием этого стало рождение морализаторского тона его истории, а историки прилагали усилия, чтобы выявить в прошлом цепочки причинно-следственных связей. Подчинить факты заранее заданному, авторитарному, схематичному порядку было большим искушением, и многие авторы ему поддались. Моралистические рассуждения отдельно от простого описания событий, часто помещенные в эпилоге в заботах об объективности, не должны никого вводить в заблуждение. Части текста были выбраны или опущены так, чтобы изначально вести к единственно возможной формулировке вывода, об этом пишет Анри Марру: «История неотделима от историка. Она всегда отмечена и даже смоделирована теми усилиями, которые он прилагает. История не может не отражать богатство и границы его культуры, качество его мышления. Для начала история появляется как ответ на вопрос, заданный документами и в целом даже самим историком, который может найти только то, что он ищет. Историк допускает достижение только той цели, которую он перед собой поставил».

Однако устройство империи коренным образом изменило цели, которые стояли перед историками: они не должны были больше описывать народ, их задачей стала регистрация деятельности огромной административной машины. Авторы, писавшие о прошлом, должны были демонстрировать критическое мышление по тем правилам, которые официально действовали на протяжении всей истории китайской историографии. Одной из целей было обязательное внушение правящему императору мысли о том, что он не должен повторять ошибки своих предшественников. Такая задача придавала историку моральную силу судьи. Например, в эпоху Поздней Хань тяжелая обязанность по созданию истории прошедших веков возлагалась на старых астрологов. Также эт*у задачу доверяли тем, кто имел литературный талант. Так, в царстве Восточная Хань задачу составить историю их предшественников — царства Западная Хань — получили Бань Гу и его дети, которые тоже были одаренными писателями. В их очень живом произведении «Хань шу» можно найти проблемы, которые странным образом оказываются для нас близкими: трудности, вызванные изменениями в практике земледелия, нехватка рабочих рук, замораживание цен, манипуляции правительства с чеканкой монеты. Долгая работа над составлением истории Западной Хань длилась до 177 г. н. э. Эта летопись известна под названием «Записки о [Ранней] Хань» («Хань цзи»), из нее до нас дошли только отдельные фрагменты.

Несмотря на беспокойные времена, которые последовали в конце периода Хань и в период Борющихся Царств, территориальные разделы официальной истории продолжали создаваться. Из десяти династий, которые существовали в начале I тысячелетия н. э., а точнее со II до VI в. н. э., при пяти дворах были созданы официальные династийные истории. Остальные пять, как и летопись, касающаяся конца VI в., были написаны уже историками VII в., поскольку первые императоры династии Тан (618–907) были заинтересованы в составлении этих текстов и в создании специального департамента историографии. Именно с периода династии Тан официальные истории предыдущей династии стали составляться ее преемниками. Так, летописи, охватывающие период с VII до XVII в., были составлены авторами, жившими в IX–XVIII вв.

Тем не менее каким бы богатством материала не обладали династийные истории, они составляют только часть всего колоссального массива китайских источников. Прежде всего нужно назвать материалы и документы, которые позволяют создавать учебники и из которых до нас дошли только отрывки или копии. Речь идет об императорских архивах, в которых можно обнаружить самые разные формы источников. Первыми необходимо упомянуть произведения типа «Записей о деятельности и отдыхе императоров» («Ци цзюй чжу») — обзор повседневной жизни императора, которую записывали секретари-историки. Это произведение, дополненное «Записями о делах правления» («Ши чжэн цзи»), стало источником для составления «Ежедневной хроники» («Жи ли»),которая, в свою очередь, вызвала редакцию «Правдивых записей» («Ши лу»). По этим двум последним источникам, в которых под видом хроник содержались биографии и сборники правил (хуэйяо или хуэйдянь), иногда составляли национальную историю (го ши). За исключением сборников правил все эти тексты составляли важнейшую часть императорских архивов, существовали только в одном или двух экземплярах и считались секретными. Такое количество документации часто позволяло новой династии очень быстро составить официальную историю своих предшественников. Так, например, в период династии Юань (1280–1368) китайскому историку монгольского происхождения Тото (Токто) оказалось достаточно двух с половиной лет, чтобы написать не только историю предшествующей династии Сун, но и двух некитайских династий Ляо и Цзинь.

Наконец, слава династийных историй не должна нас заставить забыть о существовании значительного числа компилятивных историй, первая из которых была создана в VII в. Лю Чжицзи (661–721). Его «Общие положения истории» («Ши тун») представляют собой первое произведение, в котором присутствует историческая критика. Самым ярким источником этого направления является появившееся три с половиной века спустя «Зерцало всеобщее, управлению помогающее» («Цзы чжи тун-цзянь») историка Сыма Гуана, который по своему значению не уступает жившему двенадцать веков назад родоначальнику истории Сыма Цяню.

Наряду с этими историческими текстами, многие другие произведения содержат в себе еще более важную информацию, если это вообще возможно. Речь идет об энциклопедиях (лэй шу), которые были сборниками знаний и литературной лексики, политическими учебниками и коллекциями текстов. Предшественниками энциклопедий были списки-классификаторы, например «Эр-я», который был составлен во II в. до н. э. и получил широкое распространение в. связи с необходимостью подготовки к экзаменам на должность чиновника. Эти труды больше всего напоминают антологии текстов, сгруппированных по темам, поэтому европейский термин «энциклопедия» не всегда является подходящим. Самые древние произведения, вероятно, были написаны исключительно для того, чтобы их использовал правитель, как, например, составленная вначале III в. энциклопедия «Зерцало императора» («Хуан Лу»). Самым интересным для нас является созданная одновременно с приходом к власти династии Тан энциклопедия «Отрывки из книг Северной беседки» («Бэйтан шучао»), которая состоит из нескольких разделов, посвященных не только политике, экономике, государственному устройству, военному делу, но и продуктам питания, одежде, кораблям и транспорту. Некоторые произведения этого типа могли быть посвящены самым важным проблемам той эпохи, в которую они были созданы. Так обстоит дело с «Государственными учреждениями» («Шен дянь»), написанными около 740 г. сыном великого историка Ли Чжицзи — Ли Чжи. Именно основываясь на этих трудах, Ду Ю (735–812) написал в 801 г. первую обобщающую историю государственных учреждений «Тун дянь» — образец этого жанра.

Таким оставался вплоть до XX в. список основных источников по истории Китая: летописи, хроники, классические авторы, династийные или национальные истории, различные сборники, энциклопедии, критические работы.

Именно с этими источниками всегда работали и работают китайские и зарубежные историки. Первыми синологами были португальские, итальянские, испанские, французские, а позднее и английские миссионеры. Они с терпением и мужеством разбирали множество текстов, которые иногда переводили in extenso,[10] но чаще все же составляли их краткое изложение. Привлекательность текстов классических авторов привела к созданию огромного числа трактатов по конфуцианству, которые священники должны были знать, чтобы облегчить свою миссионерскую деятельность. Несмотря на достаточно высокое качество этих работ, первый комментированный перевод «Исторических записок» Сыма Цяня, сделанный Эдуардом Шаванном, появляется только в начале XX в. Рождается то, что следует назвать критической синологией, которая основывается не только на самих текстах, но и на комментариях к ним, как древних, так и современных. Впоследствии европейские и японские синологи сделали огромный вклад в мировое китаеведение, причем французская синология всегда играла главную роль. Стоит только назвать Поля Пеллио, поборника филологической точности в изучении истории Китая, Анри Масперо, который использовал все возможности исторического метода, изучая китайское прошлое, или Марселя Гране, который даже восстановил, пользуясь социологией Дюркгейма, жизнь Древнего Китая.

К этим работам необходимо добавить фундаментальные труды Этьена Балаша, Поля Демьевиля и Робера де Ротура, великих синологов середины века. Без этих исследований, например, произведение Рене Груссе, который использовал их, не взволновало бы так широкую публику.

Следует также отметить значимость новых данных, которые появились благодаря найденным в 1928 г. гадательным костям. Хотя возможности этих странных источников остаются еще практически неиспользованными, недавние исследования, вызванные этими находками, проливают столько нового на историю Древнего Китая, что нам приходится менять свою точку зрения, а значит, и все те принципы, базируясь на которых мы объясняли историю Китая.

Для того чтобы всегда представлять общую картину, в которую будут вписываться экономические или культурные феномены, описываемые в следующих главах, нам кажется необходимым в конце нашего введения кратко напомнить основные этапы китайской истории.

Исторические ориентиры

Китайская история ведет свое начало с бронзового века — в этот период к власти приходит первая известная нам китайская династия Шан, которая после своего падения получила название Инь. Для того чтобы избежать возможных неясностей, независимо от дат, мы будем пользоваться словом Шан-Инь.

Приход к власти правителей Шан-Инь датируется примерно 1700 г. до н. э. В период наибольшего расцвета их столица находилась в Аньяне, который впервые был раскопан в 1928 г. Город, поражающий своими размерами и своими зданиями, располагался в нижнем течении Хуанхэ. Те районы отличались красотой лощеных керамических изделий, достижение такого результата требовало умения обжигать глину при высокой температуре, что свидетельствует о высокой технике гончарного Искусства. Это огромное общество известно нам сегодня только в кривом зеркале собственной смерти. Могилы той эпохи, и прежде всего монументальные погребения правителей, раскопанные после 1934 г., подтверждают существование единого народа.

Современные исследования позволяют предполагать, что мы имеем дело с обществом, полностью подчиненным религиозной и светской власти могущественного правителя. На протяжении всей жизни в своих дворцах и после смерти в своей могиле он собрал самые значимые из накопленных им богатств — людей и вещей — подвластной ему территории. Правитель был очень внимателен к воле Неба, к природе в целом, к предкам и не принимал ни одного решения — даже о больших охотах, которые он особенно любил, — без совета с «иньским оракулом». Именно из этой гадательной практики, которая вызвала необходимость передавать и сохранять магические формулы и обычаи, приносящие удачу, и родилась письменность. Простые модификации более или менее реалистичных изображений или обычных черточек — эти примитивные пиктограммы быстро, особенно когда приходилось выражать ими абстрактное понятие, превратились в условные обозначения, своего рода стенографию.

Около 1100 г. до н. э. династия Шан-Инь, которая за четыре века могущества растеряла большую часть своей боеспособности, была свергнута молодым кланом, укрепившимся в верховьях Желтой реки, — Чжоу.

Традиция называет того, кто занял престол последнего представителя Шан-Инь, «воинственный царь» — У-ван. Он начал «революцию» (кэмин), гордо сообщают тексты. Этот термин, используемый и в наше время с чувством, которое вызывает в памяти надежды и трудности «восемьдесят девятого года»,[11] не должно никого вводить в заблуждение. Все основатели династий, как и правитель У династии Чжоу, торжественно используют его, чтобы обозначить, что они вновь поднимают и возжигают мерцающий факел власти, как в экономическом и социальном, так и в духовном смысле. Вот уже три тысячи лет китайские режимы причисляют себя к «революции».

Политика Чжоу состояла в том, чтобы распределить между всеми членами победившего рода управляемые территории (фэн цзянъ). Это название чаще всего переводят как «лен»,[12] так как, по сути, эти земли представляли собой домены, данные правителем своим подданным. Между тем в случае с Чжоу эти «феодальные» связи были в высшей степени обусловлены клановыми кровными узами.

Данные археологии позволяют сделать вывод, что в период Чжоу сельское хозяйство развивалось и становилось более специализированным. Результатом этого, в свою очередь, стал демографический рост, относительное обособление некоторых регионов, в зависимости от того, какой основной продукт там производился, и, как следствие, появление между центрами зачатков торговых связей. Последствием этих факторов стало то, что три века спустя власть династии Чжоу оказалась подорвана автономией регионов, а их правители с каждым поколением теряли преданность своих подданных. Их столица Хао, расположенная на северо-западе государства, — местность, откуда вышел правящий дом, — была достаточно отдаленной, однако находилось под постоянной угрозой со стороны кочевников. В 771 г. до н. э. местные князья восстали и бросили орды варваров на штурм столицы, которую и разграбили. Правители должны были покинуть долину Вэйхэ и переместиться на восток, на Центральную равнину, где когда-то процветала цивилизация Шан-Инь. С того времени ослабление их власти оказалось необратимым.

С 770 до 473 г. до н. э. протекло три неспокойных века. В истории они остались с тем же названием, что и хроника, окончательную редакцию которой традиционно приписывают Конфуцию: эпоха «Весна и осени».

Далекие потомки древних героев и предков клана Чжоу захватили власть в сферах, касающихся религии, что в эти времена подразумевало и обретение всех остальных сфер власти. Правитель Чжоу постепенно превратился в существо, которому поклонялись, но не подчинялись. Он превратился в посредника, в объект культа, количество жрецов которого умножалось. Многочисленность религий неизбежно вела и к политической раздробленности. Самые могущественные правители «ленов» — принятый термин «княжество» — подготавливали лестью или угрозами союзы со своими более слабыми соседями. Традиционная история, которая любит простые ситуации, сообщает, что существовало пять «гегемонов», которые пользовались всеобщим уважением.

Тем не менее это равновесие между центробежными и центростремительными силами было очень ненадежным. Через пятьдесят лет после смерти Конфуция использование оружия уже казалось намного более эффективным, чем речи, советы и сделки мудрецов и дипломатов.

В 403 г. до н. э. три небольших государства родились из осколков древнего княжества, называвшегося Цзинь: Хань располагалось между Желтой и Голубой реками, Вэй и Чжао находились на севере от Хуанхэ. Это стало предвестником окончательного дробления, процесс постоянного объединения и распада государств продлился вплоть до образования империи в 221 г. до н. э. Этот период историки называют периодом Борющихся Царств.

Так, например, стало независимым княжество Ци, превратившись в сильное государство, располагавшееся на большей части современной провинции Шаньдун. Маленькие княжества также объявляли о своей независимости, при этом каждое стремилось расширить свое могущество за счет соседей. Однако эти опасные военные игры мало-помалу разрушали маленькие княжества, благоприятствуя процессу образования относительно крупных царств, силы которых были примерно равны, несмотря на постоянные попытки одних захватить другие.

Традиционная история и народная память, воспитанные на старых концепциях, общих для всех цивилизаций, и привязанные к «благоприятным» цифрам, сохранили воспоминания о семи государствах, которыми управляли семь выдающихся правителей, «семь героев периода Борющихся Царств». Четыре из этих государств располагались на севере от Желтой реки: царство Янь находилось к северу от Чжилийского залива (Бохайвань); Чжао, Вэй и Цинь располагались друг за другом с севера на юго-запад. Ци занимало территорию современного Шаньдуня, а Хань — между Хуанхэ и Янцзыцзян, воспроизводя цивилизации Центрального Китая. И наконец, Чу, находившееся на южных берегах Голубой реки, обладало и еще долго хранило признаки особой культуры, свободной от квазихолониального мира плодородных, жарких и влажных земель.

В этот период чжоуский культ правителя, очень тесно связанный со средним течением бассейна Хуанхэ, навсегда теряет то, что осталось от его эмоционального и духовного содержания. Каждый гегемон считал себя единственным, кто способен действенно осуществлять связь между Небом и Землей в своем государстве.

Несмотря на жестокость соперничества между царствами и внутренние раздоры, несмотря на раздробленность страны, каждый осознавал свою принадлежность к единой великой цивилизации. Именно эта цивилизация создала обжиг керамики и металлургию, именно она богата тем могуществом, которое дает письменное слово, она вскормлена тем зерном, которое терпеливо выращивают каждый год, каждый повторяющийся аграрный цикл. Неувядаемый цветок, «Срединное государство» (Чжун-го), окруженное бродячими хищными варварами, — вот как осознавала себя эта цивилизация.

Несмотря на то что обе эти эпохи — «Весна и осени» и Борющиеся Царства — были неспокойными, а подчас даже опустошительными, они стали свидетелями небывалого взлета китайской цивилизации. Этот расцвет продолжался многие века на протяжении нескольких классических эпох и длится до сих пор.

В материальном плане появление в V в. до н. э. железа привело к смене орудий труда, а следовательно, к значительным изменениям в земледелии и ремеслах. Впрочем, именно эти следствия, вероятно, характерны для всех регионов, где происходит переход к железу. В Китае же обработка железа отличалась большой оригинальностью. Руду пускали на переплавку, как это делали с бронзой и ее легкими сплавами, — этот процесс китайцы освоили за тысячу лет до начала использования железа. Процесс переплавки был таким же, как, например, у хеттов за полторы тысячи лет до нашей эры. После этого расплавленный металл тек в формы из жаростойкой почвы. Это давало значительные преимущества, поскольку позволяло создать практически серийное производство разнообразных орудий труда, которые достаточно было заточить, чтобы начать использовать. Отрицательным следствием использования готовых форм было то, что изготовленные поточным способом предметы не обладали изяществом, металл не был обработан, а на лезвия было невозможно наварить тонкие пластинки из кованого металла — искусство, которым в Китае давно владели. Этот процесс был окончательно освоен намного позже, только благодаря иранскому влиянию.

В то же самое время, когда началась добыча железа, из древней первобытной религии выкристаллизовались первые элементы философской системы. Первым из этих китайских «философов» был знаменитый Конфуций (551–479 до н. э.), на протяжении своей долгой жизни обошедший всю страну в поисках князя, который захотел бы понять его мудрость и извлечь из нее пользу. Он был первым, кто утверждал, что способность к суждению необходима и ценна, что из всего множества религиозных обрядов и верований, доставшихся в наследство от древности, нужно выбрать подлинные, пригодные, полезные. По его мнению, только это позволяло стяжать добродетель и удостоиться звания человека (жэнь). Во многих аспектах Конфуций выступал как психотерапевт, лечащий умы своих современников, обезумевших в процессе перехода от единства к многообразию — культов, материалов, правительств.

Однако для того, чтобы это новое объединяющее учение распространилось, понадобилось около трех веков: кипящая и плодородная эпоха, когда каждый разум, каждая общность, пробуя играть свою роль в объединении государства, поочередно несли свой маленький камень на строительство общего здания.

Примерно через двести лет после Конфуция родился Мэн-цзи (372–289 до н. э.). Но времена уже изменились, мудрость начала говорить прагматичным языком: если князь создает правительство сообразно добродетели человечности (жэнь), то он может господствовать над всей Поднебесной (Тянься). Мэн-цзи был оптимистом и основывал свое учение на положительных качествах человеческой природы.

Учение еще одного конфуцианского философа, Сюнь-цзи (315–236 до н. э.), не совпадало с концепцией Мэн-цзи. Между тем учение Сюнь-цзи, так же выросшее из конфуцианской философии, смотрело на добродетель человечности достаточно пессимистически, не видя иной возможности управления государством в соответствии с идеалом, кроме принуждения. Так, Сюнь-цзи стал отцом учения, получившего название «легизм», которое ошибочно противопоставляют конфуцианству. Легизм можно определить как радикальное и пессимистическое направление конфуцианства. Окончательно обобщенная знаменитым Хан-фэеем (280–233 до н. э.), главным советником правителя маленького государства Цзинь, эта радикальная форма политической философии позволила управлять первой Китайской империей, созданной в 221 г. до н. э.

Эта линия развития философской мысли, за исключением легистов, позднее получила название «школа просвещенных», так как тексты, созданные мыслителями этого направления или, по крайней мере, приписанные им, представляют собой первые литературные и философские тексты Китая. Именно эти тексты создали основу для китайского образования.

Существовали и другие направления философской мысли, искавшие решения труднейших проблем управления обществом, так же достаточно глубокие и древние, но менее систематизированные. Еще одна теория, которую приписывали Сюнь-цзы, посвящалась военному делу. Этот китайский мыслитель составил первый трактат по китайскому военному искусству, сочинение, впрочем, не было признано просвещенными умами.

Помимо конфуцианской философской системы широкое распространение получило в Китае учение даосизма, прославленное сначала легендарной фигурой Лао-цзы (VI–V вв. до н. э.), предполагаемого автора таинственного трактата «Дао дэ цзин», а затем реальным мыслителем Чжуан-цзы (369–286 до н. э.). Даосизм представлял собой набор очень древних верований, в том числе и связанных с земледелием: они восхваляли гармонию человеческого бытия с космическим ритмом, которая своим чередующимся и дополняющим друг друга сочетанием положительного и отрицательного, женского и мужского, темного и светлого (инь и ян) вечно порождает жизнь. Для того чтобы лучше рассказать о даосизме, без сомнения, стоит обратиться не к учению этой школы, а к даосскому мышлению, которое никогда не прекращает жить в сердце каждого китайца — от смиренного труженика до величественного императора. Даосское мышление находится в стороне от эзотерических культов, многочисленных суеверий, магических и медицинских практик, которые советовали, как быстро достичь бессмертия, и еще дальше — от храмов, жречества и пантеонов, созданных, чтобы состязаться с буддизмом. В контекете существующего политического устройства общества этот тип мышления означал независимость, уважение к жизни, энергию собственного бытия и, в какой-то мере, постоянный протест.

Нестабильное политическое равновесие посреди интеллектуального, воинственного и общественного волнения не могло длиться бесконечно. Пришел день, когда одна из участвующих в этой схватке личностей затмила другие: это был правитель маленького северо-западного царства Цинь, суровой, но богатой металлоносными месторождениями земли. Население царства Цинь было приучено к боям из-за своего соседства с варварами, против которых приходилось постоянно содержать мощную армию. Наконец, это государство управлялось в соответствии с эффективными принципами легизма. В 221 г. до н. э. правитель царства Цинь распространил свое господство на весь Китай. Он создал империю.

Вместе со сменой политического и экономического режимов сменился и официальный культ. На место правителя, религиозные функции которого исчезли с течением времени, пришел император (хуанди), обладающий абсолютной властью. Он являлся стержнем государства, который обеспечивал связь Неба и Земли. Когда правитель государства Цинь принял титул Цинь Шихуанди («Первый император Цинь»), Китай приобрел статус империи, который, несмотря на периоды раздробленности, все же оставался у него как минимум до 1912 г.

Все, что напоминало о власти и независимости древних гегемонов, было уничтожено. Выступавшая против объединения, знать исчезла, лишенная своих привилегий. Двадцать тысяч ее представителей были казнены или высланы, их богатства конфискованы, их дворцы разобраны и перенесены в Сяньян, столицу империи. Все, что относилось к материальным и моральным сторонам жизни всей империи, было подчинено строгой регламентации и кодификации: уголовные законы, единая система мер и весов, дороги, транспорт, письменность и, прежде всего, мышление. Философы, следовавшие примеру Конфуция и странствующих учителей прошлого, на древний манер продолжали обсуждать и критиковать предпринятые реформы, чем вызвали у Цинь Шихуана только гнев. В 213 г. до н. э. их книги были торжественно сожжены. Некоторые просвещенные люди заплатили за свою смелость жизнью: в хрониках сохранилась запись о том, что 460 мыслителей были зарыты в землю живыми.

Действия Первого императора не ограничивались только приказами и реформами. Он провел большую часть жизни в седле, ведя войну на всех землях империи, с севера до юга, и особенно на северных границах, где основную угрозу представляли многочисленные варвары. В качестве оборонительной меры он приказал соединить и укрепить все пограничные защитные стены, которые местная знать построила за свой счет, чтобы сломить удар страшной кавалерии кочевников. Именно так в конце III в. до н. э. был создан первый план Великой Китайской стены, которая отныне отмечала границы цивилизованного мира — от верхнего течения Хуанхэ на западе до Желтого моря (Бохай) на востоке.

С начала периода, который называют эпохой Борющихся Царств, грозные варвары сюнну укрепили свое могущество. Китайцы презирали этих кочевых пастухов, которые, пренебрегая железом, использовали оружие из бронзы, унаследованное от народов, населявших территорию современной южной России, жили в войлочных, из шерсти баранов, которых они пасли, жилищах и пили перебродившее молоко кобылиц — сегодня это обычное питье монголов. Тем не менее эти народы обладали большими богатствами, превосходными породистыми лошадьми и замечательной военной тактикой, например стрельбой из лука с коня, которая наносила китайцам значительный урон. К тому же нельзя сказать, что сюнну оказались совершенно неприступными для китайского влияния. Основание империи совершенно точно имело для Китая гибельные последствия, в том смысле, что оно заставило кочевников создать свой союз, объединиться по примеру могущественных оседлых народов.

Император, осознавая опасность, одно время успокаивал варваров, отправляя в дар им прекрасные произведения китайских ремесленников, в первую очередь, конечно, шелк, который восхищал варварских вождей. Но это был не самый лучший выход, и Цинь Шихуанди не мог подарками смягчить внешнюю опасность, которая угрожала молодой империи.

Жесткие и суровые действия правителя, связанные с относительной неудачей перед лицом кочевой опасности, вызвали бурную ответную реакцию, и — несмотря на попытки «второго императора» (Эршихуанди), правившего в 209–208 гг. до н. э., обратиться к народу, — империя Цинь практически не пережила своего создателя.

В кандидатах на роль наследника не было недостатка. Борьба закончилась тем, что их число сократилось до двух человек: Сян Юя и Лю Бана, которые позднее стали легендарными фигурами. Между ними вспыхнула борьба, разделившая Китай на две части — южную, которая поддерживала Сян Юя, и северную, включавшую в себя междуречье Хуанхэ и Янцзы, подчиненную Лю Бану.

Лю Бан вышел из борьбы победителем. В 206 г. до н. э., через четыре года после смерти Цинь Шихуанди, недолговечная империя Цинь распалась, просуществовав всего около 20 лет. Лю Бан, основатель династии Хань, также стал создателем империи, которая, несмотря на значительные потрясения, просуществовала около 400 лет. Он создал первую династию китайских императоров, авторитет которой был настолько велик, что все подданные империи стали именоваться ханьцами, причем это название сохранилось до сих пор. Лю Бан получил посмертное имя «Великого предка» — Гаоцзу. Отныне это имя в Китае стали получать все основатели династий, а значит, и династийного культа предков. Основной заботой нового императора оставалась борьба против сюнну, но прошло еще 50 лет, прежде чем была создана относительно эффективная и последовательная политика в решении проблем варварских набегов.

На протяжении 60 лет между приходом к власти династии Хань и восшествием на престол императора У (141—87 до н. э.) постепенно создавалась система централизованного государства. Законы, установленные когда-то Цйнь Шихуанди, больше никогда не вводились, однако новые правители гибко использовали их, приспосабливая к населению, связям, обстоятельствам. По повелению императоров Вэнь-ди (179–157 до н. э.) и У-ди (141—87 до н. э.) было возвращено уважение к древним текстам, копии которых были восстановлены. Под влиянием Дун Чжун-шу (умер около 104 до н. э.) У-ди ввел первые звания «ученых обширных знаний» (бо-ши) в 135 г. до н. э. и создал императорский университет в 124 г. до н. э. Примерно в 100 г. до н. э. был составлен первый китайский словарь (Шо вэнь), включавший в себя примерно 9000 статей. В это же время Сыма Цянь (умер в 90 до н. э.?) создавал китайскую историографию.

Положительный эффект политики успокоения проявился в увеличении внутренних доходов, что позволило пересмотреть отношения Китайского государства с его соседями. Это было важно сделать именно в тот период, поскольку сюнну, создавшие мощный союз, были опасны для всего Северо-Восточного Китая.

У-ди не питал никаких иллюзий относительно того, что мирные договоры, заключенные с варварами, просуществуют долго, поэтому он проводил последовательную военную политику. Одной из его смелых идей было ударить в тыл сюнну.

Для того чтобы ее осуществить, он отправил посла Чжан Цяня на поиск союзников в Азии. Эта миссия в военном плане потерпела неудачу, так как в степи никто не осмелился противостоять могущественному союзу сюнну.

Однако с полным основанием можно сказать, что история Чжан Цяня, который на десять лет оказался в плену у сюнну, стала легендой. О своих путешествиях и долгом пребывании в Центральной Азии он оставил несметное количество рассказов, которые значительно расширили горизонты китайского знания. Пользуясь его указаниями, армии императора У-ди дошли до бассейна реки Тарим. Во II–I вв. до н. э. посланцы и торговцы Римской империи продвигались все дальше вглубь Востока, чтобы найти там шелк, который был им известен по торговле с варварами. Именно так мало-помалу из множества дорог начал складываться знаменитый Шелковый путь, в поисках чудес объединивший Запад и Дальний Восток.

Полностью занятые войной и внешней политикой, императоры Хань, в частности У-ди, слишком многого требовали от народа: уплаты налогов, выполнения общественных работ. Были созданы прибыльные, но непопулярные монополии на соль, железо, алкоголь, рис. Под давлением общественного мнения эти налоги то упразднялись, то вдруг снова начинали взиматься со всей строгостью. К концу первого века правления этого непостоянного режима экономика империи рухнула и стала неуправляемой.

В 9 г. н. э. в ходе дворцового переворота власть захватил регент малолетнего императора Ван Ман, который считал, что именно ему предназначено взять в свои руки судьбу империи, находившейся на грани катастрофы. Правители Хань потеряли способность правильно и с пользой для народа осуществлять связь между Небом, Человеком и Землей. Они потеряли «Мандат Неба».

Между тем Ван Ман был еще более неумелым правителем, чем императоры династии Хань. Терроризируя одновременно чиновников, народ и варваров, он вызвал неудовольствие. Голос народа громко требовал возвращения так легко потерянных древних правителей. В это требование, однако, каждый вкладывал надежду о восстановлении государства. Увеличивалось количество восстаний. В 18 г. восставшие Шаньдуна, которые называли себя «краснобровыми», имея в виду свою боевую раскраску, вовлекли в мятеж деревни. Режим Ван Мана пал, просуществовав всего около 10 лет, хотя его создатель верил, что он основывает новую династию.

Тем не менее страна не успокоилась, пока в 25 г. н. э. на престол не взошел император Гуан У (25–57 н. э.), который восстановил династию Хань. Как и правители династии Чжоу, он перенес столицу на восток, в Лоян, в бассейн реки Хуанхэ, где она была защищена от набегов кочевников. Впрочем, эти вторжения прекратились в правление императора Мин-ди (57–75 н. э.) благодаря военным кампаниям в Ордос полководца Бань Чао, брата знаменитого историка Бань Гу.

Однако этот подъем не был долгим. В окружение правителя входили семьи императорских жен и евнухи, которые благодаря близким отношениям с господином строили и разрушали карьеры чиновников, создавая во дворце нездоровый климат интриг. Все это порождало порочащие двор и страну слухи. Регентство императрицы Лю привело к новым политическим волнениям. В то же время административный хаос и стихийные бедствия сделали жизнь народа невыносимой. Гигантское крестьянское восстание, получившее название восстания «желтых повязок», вспыхнуло в 184 г. Оно быстро охватило практически весь Китай.

Казалось, одновременно рухнул весь мир: народ не выполнял указы правительства, отрезанного от своей социальной базы, знать была совершенно неспособна ни бороться против варваров, ни эффективно решать сельскохозяйственные проблемы. В первую очередь знать заботилась о собственном богатстве и личных привилегиях. В 220 г. Хань пала.

Империя распалась на три крупных государства, которые, в свою очередь, полностью зависели от собственных правителей. Царство Вэй располагалось на землях вдоль Желтой реки, царство У занимало среднее и нижнее течение Янцзыцзян и весь юг Китая, и, наконец, территория царства Шу, горной страны, включала в себя земли Сычуани — убежища последнего потомка великого Лю Бана, основателя династии Хань. Каждое из этих царств просуществовало около 60 лет, вплоть до нового объединения империи под властью новой династии, которая получила название Цзинь.

Период китайской истории с 220 по 280 г. получил название Троецарствие. Это эпоха постоянных войн, которая привела к появлениям множества эпических стихотворений и романов «плаща и шпаги». В этих произведениях в образах главных героев, находящихся на первом плане, мы видим три Китая, три разных типа экономики, противостоящих друг другу: огромная илистая равнина Севера; многочисленные озера, холмы и пышная растительность Юга; головокружительные горы, окружающие и охраняющие островки плодородной земли Запада.

Лишенная привилегий, потерявших силу, ханьская знать исчезла. Множество крестьянских общин, бежавших от голода и войны, в приказном порядке оказались превращены в поселения военного типа. Но, хотя постоянные сражения становились причиной разрушений и резни по всей территории империи, удовлетворение потребностей армии одновременно стало причиной важнейших материальных улучшений, как, например, создание превосходных дорожных сетей и мостов через реки, для того чтобы обеспечить снабжение войск во время военных кампаний.

Несмотря на произошедший в эту весьма беспокойную эпоху расцвет лирики и мысли, главной темой которых стали самые разные идеи объединения страны, несмотря на все усилия династии Цзинь создать единое государство, этот период закончился окончательным распадом страны в результате варварского нашествия, которое не удалось сдержать.

Шесть китайских династий к югу от Голубой реки и шестнадцать государств с династиями варварского происхождения на севере разделили Китай между собой. Большинство зажиточных семей Севера переселились в южные государства, которые стали, как это в китайской истории случалось неоднократно, хранителями национальных традиций.

На севере вплоть до IV в. сменяли друг друга варварские династии, поскольку приходящие с севера новые племена, постоянным источником которых была степь, свергали пришедших раньше. Было бы неправильным оставить без внимания то, что негативный аспект феномена варваризации Северного Китая, который отмечают многие авторы, имел и обратную сторону, выражавшуюся в китаизации варваров.

В самом деле, именно правители варварских династий, оказавшиеся между двумя разными моделями общества, способствовали широкому распространению буддизма. Впервые буддизм проник в Китай в I в. н. э., в период правления династии Хань, однако эта религия не вызвала у китайцев большого интереса. Напротив, для людей, пришедших из других мест, восхищавшихся Китаем, стремившихся перенять основные элементы его культуры, практически не понимая их, махаяна, более легкая форма буддизма, представляла собой прекрасную возможность начать знакомство с философией. В то же время это давало варварским правителям надежду на возможное объединение с находящимся в их власти местным населением, которое было столь же мало знакомо с буддизмом, как и они сами.

В этот период произошел один из самых-значительных расцветов китайской мысли и искусства, связанный с правлением так называемой династии Северная Вэй (386–534). Некоторые, впрочем, не считают эти достижения китайскими изза варварского происхождения самой династии Северная Вэй. Впрочем, если рассматривать вещи под таким углом, то нам следовало бы отказаться от нашего христианского искусства. Нельзя сказать, что буддизм исказил китайскую цивилизацию и ее достижения, напротив, он позволил ей стать более универсальной.

После варварских нашествий Китай оказался раздробленным на множество государств. Этот период историки следующих веков обозначили простым термином «династии Севера и Юга», показав, что Китай, не теряя культурного единства, тем не менее представлял собой конгломерат множества недолговечных государств.

Административное единство империи было восстановлено благодаря двум правителям — отцу Вэнь-ди (590–604) и его сыну и убийце Ян-ди (604–618), которые стали основателями династии Суй. Примерно за сорок лет им удалось прочно объединить Северный и Южный Китай, от Хуанхэ до Янцзы.

История приписывает именно им создание знаменитого Великого канала, Который, соединяя две крупнейшие в Китае речные системы, создал прочнейшие экономические основания для восстановления политического единства. Однако жестокость правящего режима и тяжелейшие налоги, собираемые с населения, быстро привели к возмущениям. Эти восстания, искусно использованные авантюристом из Шаньси Ли Шиминем, привели к падению в 618 г. жестокой династий Суй. Власть оказалась в руках у династии, получившей название Тан.

На протяжении трех веков продолжался расцвет Китая, сравнимый с тем, который когда-то происходил в период династии Хань. Кроме того, это была эпоха самых больших завоеваний на Западе, остановленных только в 751 г, битвой с мусульманами на реке Талас. Все историки, которые так или иначе обращаются к этой блистательной эпохе, обычно выделяют три фазы развития Китая.

Первая фаза — восстановление административных и экономических механизмов управления, предназначенных на всей территории Китая обеспечивать восстановление правосудия, учености и торговых связей, благодаря системе экзаменов государственных чиновников. Этот период практически совпадает с правлением основателя династии Ли Шиминя (626–649), который сам начал управлять завоеванной им территорией, после того как устранил отца и убил братьев.

Второй период совпадает с началом правления Сюаньцзуна (712–756) — утонченного императора, большого любителя искусства и красивых женщин. Без сомнения, это была самая радостная, самая роскошная, самая беспечная эпоха. Каждый жил в относительном материальном достатке, в моральном и духовном покое, благодаря усилившемуся влиянию буддизма, вдали от опасных варваров, которые, казалось, практически исчезли.

Пробуждение было жестоким. Восстание Ань Лушаня — фаворита императора — отправило двор на дороги изгнания. За мятежником, который был тюркского происхождения, следовали его братья-варвары. Китай, несмотря на восстановление императорской власти в 756 г., снова познал страх, пожары, голод. С этого момента история династии превратилась в историю долгого упадка, отмеченного постоянными потрясениями, как, например, запрещение буддизма и других чужеземных религий в 845 г., потому что монастыри захватывали земли и людей, таким образом подрывая управление государственными финансами.

Торговля с иностранными государствами, развивавшаяся по сухопутным и морским путям, любовь к экзотике, открытость идеям, пришедшим извне, — все это погибло. Города, появившиеся благодаря торговым связям, медленно умирали. Сохраняли свое значение только города — административные центры, главная задача которых была в управлении и соблюдении интересов общества, основы которого уже были расшатаны. Начиная с 780 г. изменилась система налогообложения. Отныне налогом облагались собственность и производство, что привело, несмотря на все усилия правосудия, к увеличению налогового бремени, возложенного на мелких хозяев. Императорское солнце больше не казалось достаточно ярким, чтобы освещать всю империю.

С 907–960 гг., на пятьдесят лет, Китай вновь раскололся на «Пять династий» Севера и «Десять царств» Юга. От Желтого моря на востоке до китайского Запада, к югу от Великой Китайской стены, империя трепетала перед киданьской угрозой (907—1125). Кидани стали основателями династии Ляо. Варварская проблема снова стала кошмаром китайской действительности. Казалось, время повернуло вспять, к далеким эпохам, предшествовавшим расцвету династии Тан.

Однако в 960 г. полководец китайского происхождения Чжао Куанинь, находившийся на службе у одной из местных династий, называвшейся Чжоу, добился нового, довольно непрочного объединения империи. Он стал отцом нового классического периода, на наш взгляд, самого трогательного.

Чжао Куанинь, получивший после смерти имя Тай-цзу (960–976), стал основателем новой династии — Сун. Ему наследовал его брат Тай-цзун (976–997), которому хватило двадцати лет, чтобы восстановить империю. По правде говоря, политически объединить удалось только то, что оказалось в зоне досягаемости этого великого завоевателя. Настоящая заслуга этих двух правителей была в осознании того, что в первую очередь для объединения Китаю необходимо прочное интеллектуальное единство. Для достижения этой цели они мобилизовали всех хоть сколько-нибудь грамотных людей. Кроме того, первые императоры династии Сун провели своего рода моральное перевооружение, чтобы избежать покушений на свою власть.

Была восстановлена система проведения экзаменов для отбора государственных чиновников, существовавшая при династии Тан. Таким образом, императоры династии Сун создали механизм, позволявший привлекать к управлению государством людей, обладающих большими знаниями, поскольку экзамены были достаточно трудными. Эта система была позднее перенята династией Мин (1368–1662), а затем и династией Цин (1644–1912), которым, впрочем, не хватило мудрости для того, чтобы одновременно способствовать возрождению философии. В итоге Китай оказался политически и технически ослабленным, но зато социально стабильным — именно таким его помнят наши деды. Новшеством стало то, что в эпоху Сун система экзаменов, ценность которой подтвердилась, стала своего рода «демократическими» гарантиями китайского правительства. Была объявлена война придворным кликам, интригам евнухов и императорской родни. Понятия «знать», «наследственная аристократия» теоретически окончательно потеряли всякое значение. Без сомнения, никогда империя не была так близка к модели, которой восхищался Вольтер.

Между тем для правителей династии Сун, как и для их предшественников, существовала постоянная угроза со стороны усиливающихся варваров, находившихся в опасной близости от границ империи. Династии Сун так и не удалось уничтожить государство Ляо. Впрочем, от этого желания правители Китая достаточно быстро отказались, и, несмотря на небольшие стычки, между ними был установлен относительный мир, продолжавшийся около ста лет. В 1004 г. по договору, заключенному в Шаньюани, императоры династии Сун согласились считать правителей династии Ляо своими «старшими братьями» и посылать им каждый год дань серебром и шелком. Кроме того, император должен был соблюдать осторожность в отношениях с Кореей, где появилось новое сильное государство Коре, которое могло представлять угрозу для империи. В Центральной Азии продолжало опасно усиливаться государство Ляо, которое к тому же оказывало поддержку появившейся в Тибете новой династии Западная Ся (1038–1227). Несмотря на влияние, оказываемое на варваров ханьской культурой, письменность которой в эту эпоху была использована для создания алфавита киданей, тангутов и чжурчжэней, варварские тиски медленно сжимались. Надеясь избавиться от этих тисков, император Шэнь-цзун (1067–1085) поддержал реформы Ван Аныпи (1021–1086). Однако против этих реформ жестко выступили многие влиятельные лица, например государственный чиновник и великий историк Сыма Гуан (1019–1086). Доводы против этих реформ он привел в своем историческом произведении, которое написал после вынужденной отставки. Даже сегодня сторонники и противники этих «демократических» реформ не прекращают споры. Тем не менее этот опыт был крайне ограничен по времени, поскольку в 1076 г. Ван Аныпи пришлось покинуть правительство.

Вскоре в Маньчжурии было основано государство чжурчжэней, которое получило название Цзинь (1126–1233). Чжурчжэни начали вести военные действия против государства Ляо, напав на него с фланга. Император Хуэй-цзун (1101— 1125) воспользовался этим, казалось бы, благоприятным моментом, для того чтобы начать военную кампанию против неудобных соседей. Оказавшись между двух огней, государство Ляо пало в 1125 г., однако, без сомнения, со стороны империи Сун это было очень большим военным просчетом. Войска победителя, непосредственного соседа китайцев — государства Цзинь, больше не встречали перед собой серьезных препятствий.

В 1126–1127 гг. они захватили Кайфэн, столицу империи Сун. Император и весь его двор бежали, конец династии казался неизбежным. Однако молодой брат императора, получивший позднее имя Гао-цзуна, возглавил «правительство в изгнании» в Линьани (современная провинция Ханчжоу). Началась эпоха, получившая в истории название Южная Сун (1127–1279). Предыдущий период политического единства, закончившийся с падением Кайфэна, благодаря географическому расположению своей столицы, получил название Северная Сун (960— 1127).

Страна вновь вернулась к давно знакомому делению: Китай Хуанхэ и Китай Янцзыцзян, объединенные зоной общих интересов, располагавшейся между руслами двух рек.

Как и всегда в таких случаях, «гонимый» Китай питал надежды на завоевание обратно тех территорий, которые были потеряны в период общего упадка. Постепенно установился modus vivendi[13] чему благоприятствовали крупные земельные собственники Юга, которые не ждали ничего хорошего от тяжелой войны за «освобождение» Севера. В 1141 г. между государствами Цзинь и Южная Сун был заключен договор, по которому южане должны были платить ежегодную дань своим северным соседям. Такое равновесие существовало примерно столетие, вплоть до того момента, когда оба противника пали под ударами монголов.

Однако до этого варварского нашествия, которое замедлило развитие всех местных культур с Востока до Запада, от Китая до России, Китай династии Сун, и в частности династии Южная Сун, достиг апогея утонченности, основы которой были заложены еще в периоды Тан и Пяти династий.

Города Ханьчжоу, Сучжоу и Янчжоу стали не только важнейшими торговыми центрами, но и колыбелью новой культуры — культуры процветающих торговцев и богатых беженцев, живущих в колониях. Здесь зародились новые формы театра, а изобретение книгопечатания, которое использовало гравированные пластины, увеличило возможности распространения текстов. Как и в Европе, после распространения изобретения Гуттенберга, первыми в массовом порядке начали печатать древние философские тексты, комментируя их в свете новых знаний. Таким, например, было произведение Чжу Си (1130–1200), отца неоконфуцианства, которое вплоть до XX в. господствовало в китайской философской мысли. В это же время художники стремились в своих картинах выразить абсолютную красоту и свой восторг в той форме, которая была им знакома. Так появились знаменитые пейзажи акварелью.

Таким образом, на протяжении тех эпох, которые европейцы называют поздней Античностью и Средневековьем, в Китае прошли три великих классических периода, которые, несмотря на все бури и иноземные нашествия, и сотворили из этой цивилизации то, чем она является сегодня. В этом смысле и европейское вторжение всего лишь одно в череде множества таких же вторжений.

Первый классический период, Хань (206 до н. э. — 220 н. э.), был посвящен созданию единой империи. В этот же период окончательно оформились основные идеологии Китая — конфуцианство и «легизм», которые добились сохранения единства китайского государства на протяжении трех веков. По многим признакам империя Хань напоминает своего римского собрата.

Второй период, на который приходятся правления династии Суй (581–618) и Тан (618–907), характеризуется ярко выраженной урбанизацией, прочным единством Северного и Южного Китая, значительным подъемом буддизма, который стал основным источником самого долгого открытия Китая для достижений чужеземной науки, знаний и обычаев.

С третьего классического периода, Сун, который включает в себя правление династий Северная Сун (960—1127) и Южная Сун (1127–1279), собственно говоря, начинается «новое время». Происходит «революция» книгопечатания, и государство сразу же оказывается перед проблемой распространения знания. В это же время мощное интеллектуальное течение по возвращению к идеалам древности позволяло людям осознать свое место в истории, а философ Чжу Си создал на этой основе синкретическое философское учение, получившее название неоконфуцианства. С этой точки зрения можно сказать, что классический период Сун представляет собой совокупность первых двух классических периодов, объединившую административную систему Хань и философские размышления Тан. Одновременно научный и технический прогресс, ускорившийся благодаря активному росту городов и относительной легкости передачи информации, создал успешный баланс материального и духовного развития.

Если подсчитать все время, которое ушло на то, чтобы из множества течений китайской философии выкристаллизовался оригинальный философский синтез, то периоды, когда государство оказывалось раздробленным, покажутся весьма короткими. На полторы тысячи рассмотренных нами лет китайской истории приходится всего 470 лет раздробленности, т. е. не более трети. Таковы данные официальной истории.

Однако это соотношение меняется и даже становится обратным, если за критерий целостности взять общую площадь территории, действительно контролируемой этническими китайцами. Так, держава жуань-жуаней V в. и тюркские государства VI в. трижды захватывали северную часть страны. Так же поступали в X в. кидани (Ляо), а в XII в. — чжурчжэни, пока монголы не овладели всей империей. Единственное настоящее национальное объединение произошло в период правления династии Тан. В итоге присутствие варваров — этой вечной угрозы, которой были степные пастухи-кочевники для сельскохозяйственных общин северной равнины, — оставалось постоянным на протяжении всей китайской истории. Несмотря на некоторые периоды относительного спокойствия, не было ни одного века, когда Китай не попытался бы, войной или дипломатией, найти решение этой тяжелой проблемы, которая характерна для более развитых цивилизаций, окруженных соседями иной этнической принадлежности и культурного уровня.

Для нас, сторонников идеи «единства», эти постоянные варварские нашествия и неоднократно порождаемые ими волны регионализма очень часто видятся только через призму их пагубных последствий. В какой-то мере обычным положением дел для Китая было наличие сразу нескольких государств, которые, продолжая осознавать свою принадлежность к единому культурному сообществу, позволяли развиваться собственным, дополняющим друг друга весьма сходным культурам. С этой точки зрения каждый распад Китая соответствует элементу дыхания или периоду вынашивания плода, на протяжении которого вся страна делает выдох, находя и комбинируя элементы нового объединения.

Централизация, происходящая одновременно с созданием империи, теоретически является для государства удачным вариантом. Например, римляне создали империю, которая отличалась огромными размерами, в ее границах было создано средиземноморское объединение. Однако в государствах такого типа могли сохраняться только самые общие идеи, которые, впрочем, при удобном случае доходили до абсурда. Таким образом, подобные великие классические периоды порождали огромную мозаику идей, в которой выживали только отдельные, уважаемые всеми принципы, часто насаждавшиеся в обязательном порядке.

Впрочем, никаких глубинных изменений не происходило. На протяжении веков наследовавшие друг другу китайские правительства напрасно бросались из стороны в сторону в поисках самоидентификации. В практическом плане это выразилось в двух проблемах (таких же неразрешимых, как, например, сохранение равновесия в отношениях между различными регионами или дипломатические контакты с варварами) — содержание мощной армии и распределение земли внутри империи.

Армия всегда была бездонной воронкой, поглощавшей государственные финансы, так как она должна была всегда быть лучше оснащена и обучена, чем армии тех, кто угрожал империи. Династия Хань вторглась в Центральную Азию, чтобы найти хороших лошадей, годных для верховой езды, потому что только кавалерия могла эффективно воевать против варваров. Династия Тан дошла до реки Тарим для того, чтобы защитить свой западный фланг и обеспечить спокойствие на торговых путях, которые соединяли ее с остальным миром. Зато династия Сун никогда не была настолько сильной в военном отношении, чтобы сохранять пастбища китайского Запада, пригодные для разведения лошадей. Эта династия пыталась компенсировать слабость своей армии, привлекая под свои знамена огромные массы людей и развивая наступательную технику, используя, например, взрывчатые вещества. Однако империя все равно оставалась в пределах досягаемости любых ударов со стороны варваров.

Проблемы общей культуры и распределения земли также оставались постоянными источниками трудностей. Можно подробно рассказать, как эти проблемы развивались на протяжении многих веков, но мы остановимся только на некоторых общих моментах.

Тот факт, что некоторые китайские неолитические культуры развивались в бассейнах рек или на равнинах, а также то, что две основные реки Китая, которые, засоряясь собственным илом, текут по весьма пологим склонам к морю, заставляют забыть о том, что поверхность, которую занимают горы, все же составляет больше половины территории страны. Китай разрезан горными цепями, которые скрещиваются, создавая подобие гигантского шахматного поля. При этом вплоть до XX в. только седьмая часть общей территории могла быть доступна для хозяйственной деятельности человека.

Эта природная особенность объясняет два важнейших феномена китайской цивилизации: любовь просвещенных людей к горам, которые представали во всей величественной красоте — большая часть западных художников оказалась к этому совершенно не способна, — и ненависть к ним простонародья, поскольку каждая скала, каждое дерево оказывались препятствием для выращивания продовольственных культур. Эта относительная нехватка земли привела к развитию террасного земледелия, которое могло быть даже ирригационным. Особенно оно было распространено на Юге, что позволяло увеличить площадь пахотных земель. К тому же нехватка земель приводила к нарушениям в питании. Хотя пища и была приготовлена весьма искусно, но, за исключением стола богачей, всегда была бедна кальцием и витаминами. Маленькие размеры полей, практика собирать налоги зерновыми приводили к тому, что крестьяне оставляли мало места для выращивания овощей и фруктов.

Аграрный вопрос приводит к появлению вопроса о «перенаселенности» Китая, который невозможно решить, не зная некоторых нюансов. На самом деле эта проблема появляется потому, что в Китае использовались самые древние формы ведения хозяйства, требующие огромного количества рабочих рук. Речь идет о посадках риса, об оборудовании каналов и плотин, необходимых для создания ирригационных систем, о получении шелковой нити из маленьких коконов, а позднее на Юге — о сборе и просушке чайных листьев. Даже на уровне крестьянского производства все эти работы требовали множества непрерывно повторяющихся движений, а значит, тысяч рабочих рук.

Очевидно, что общество, которое одевалось и питалось благодаря сельскому хозяйству, тесно связанному со сложными методиками заливного рисоводства, было еще больше, чем другие, если это возможно, беззащитно перед голодом. Как только отработанный механизм начинал давать сбои, целые деревни вымирали от голода.

При таком типе экономики скотоводство не играло практически никакой роли. В среднем хозяйстве имелось всего лишь нескольких быков, которые были нужны, чтобы тянуть плуг, нескольких баранов, с которых стригли шерсть, свиней или домашнюю птицу, которых разводили на кухонных отбросах.

Необходимость большого количества рабочих рук и их наличие, отсутствие домашних животных объясняет простейший уровень механизации крупных работ в сельском хозяйстве. Конечно, в Китае не было недостатка в бесчисленных изобретениях по подводу к полям воды и подъему тяжелых грузов, однако до недавнего времени работу этих машин все равно выполнял человек — незаменимый элемент производства.

В конце концов для китайских земледельцев и увеличение и уменьшение населения не давали повода для радости. Когда численность населения возрастала, а это, согласно древним принципам, означало, что у власти хорошее правительство, тогда начинался голод, так как обрабатываемые территории были неспособны всех прокормить. Если же, напротив, количество людей уменьшалось, сельское хозяйство и производство испытывали нехватку рабочих рук, что, в свою очередь, приводило к нищете. В этих двух случаях количество собранных налогов и уровень эффективности общественных работ опасно снижались, делая еще более тяжелым для государства содержание армии, — круг замыкался. Кроме того, необходимо было постоянно бороться с захватом земель крупными земельными собственниками, которым были дарованы льготы или даже освобождение от уплаты налогов. Все это заканчивалось тем, что основная тяжесть налогового бремени ложилась на плечи самого бедного населения, которое ни из страха, ни по доброй воле не могло дать больше, чем имело. В итоге, как ни парадоксально это звучит, китайское государство всегда было очень бедным.

Действительно, иногда, глядя на Китай, мы не видим ничего, кроме блеска этой цивилизации: хрупкая архитектура построенных из дерева или самана зданий исчезла под воздействием людей или природных сил. В лучшем случае остались только основания каменных колонн и участки утрамбованной земли, которые служили для домов террасой. С большим терпением, во многом прибегая к помощи воображения, археологам удалось восстановить орнамент. Им пришлось обратиться к текстам, к тем свидетельствам, которые сохранились в могилах и материалах, использовавшихся при погребении, к живописи, к традициям, которые сохранились и стали известными благодаря Японии. Китайская жизнь, существовавшая до монгольского нашествия и восшествия на престол династии Юань (1280–1368), исчезла. От нее остались только искры — произведения искусства, скромно украшенные будничным орнаментом, или созерцательное настроение, которое мы чувствуем в картинах художников.

Именно этот скрытый мир, этот забытый человеческий род, который, правда, подчас можно обнаружить даже в современном Китае, мы любим и попытаемся воссоздать на страницах нашей книги, став проводниками в глубь времен. У нас даже не возникало вопроса, могут ли страницы одной книги охватить историю целой страны. Впрочем, каждый знает, что Китай, как и все великие цивилизации, совершал завоевания, терпел поражения, создавал произведения искусства и литературы самых разных жанров, которые по прихоти времени повторялись и видоизменялись. Чтобы не потеряться в этом гигантском клубке, мы предпочли затронуть, эпоха за эпохой, те элементы китайской цивилизации, которые развивались действительно особым образом. Сверх того, мы обратимся к темам, которые все же можно надеяться раскрыть, пользуясь относительно удовлетворительным состоянием источников, архивов, потерявших большую часть своих богатств, а также уже проведенными и опубликованными исследованиями. Вместе с тем слишком широкий и беглый обзор всех тем рискует быть иллюзией знания. Пробелы в наших знаниях по китайской истории еще слишком велики, чтобы стало возможным создание единой логичной ее картины. Мы попытались избежать схематичной истории. Более важной для нас была возможность создать образ человека цивилизации, которая так много дала остальному миру.

Перед тем как начать наш долгий обзор нескольких социальных, художественных, философских или просто бытовых феноменов китайской цивилизации, необходимо вспомнить основные космогонические понятия, которые использовались в Китае с самых древних времен, потому что китайские земледельцы, глядя на звезды, представляли себе совсем другие образы, нежели библейские пастухи.

Для китайца земля была квадратной, а небо — круглым. Вот картина мира земледельца, пропалывающего свое поле. На краях мира находятся четыре колонны, которые держат небесный свод. Каждое стихийное бедствие, наводнение, засуха или землетрясение, является предвестником обрушения мира, поскольку вызвано тем, что колонны начинают шататься. Из всех живых существ самым частым символом мира была черепаха с ее плоским животом, куцыми лапами и круглым панцирем. Поэтому образ черепахи, которая также является символом долголетия, часто присутствует в китайской живописи.

Между двумя элементами, твердым и эфемерным, которые представляют собой Земля и Небо, находится Человек — необходимый стержень для создания прочного единства мира. Для того чтобы лучше исполнить роль связующего звена, Человек должен приложить все усилия: постичь биение окружающего мира, разгадать мистические соответствия между вещами, существами, властью. Вот почему в историческую эпоху правители всегда располагались спиной к северу, откуда дули гибельные ветра, а лицом к югу, где солнце достигало зенита. Справа, на западе, и слева, на востоке, симметрично располагались соответственно двор и слуги. Наконец, нужно отметить, что китайцы всегда насчитывали пять основных точек пространства: четыре направления розы ветров и центр.

Действительно, все народы на ранних стадиях своего развития помещали именно себя в центр известного им мира. Однако в Китае относительная изолированность равнины Желтой реки в тот момент, когда у власти находилась династия Шан-Инь (1500–1200 до н. э.), и совокупность китайских религиозных концепций придала этому «эгоцентричному» понятию особые размеры. Одновременно этот эгоцентризм сопровождался высокой степенью терпимости, впрочем, иногда весьма снисходительной, по отношению к тому, кто был другим и пытался проникнуть в существующее сообщество и ассимилироваться в нем. Заложенное в христианстве миссионерство побуждает нас, европейцев, селиться на самых окраинах мира: ни одно движение в Китае не знало подобной скорости распространения. Дошло до того, что нашим миссионерам удалось обратить в христианство последнего отпрыска династии Мин, чем они заслужили благосклонность великого Канси (1662–1722). В самом же Китае горизонтальных связей с другими народами не существовало: иноземцы всегда были либо вассалами, приносящими дань, либо, как это было в эпоху Сун, «старшими братьями», которым китайцы сами делали подношения. С древности известны имена немногих великих мыслителей, понимавших необходимость вырваться из тесных рамок провинциализма. Без сомнения, жаль, что их почти никто не услышал: «Предположим, что когда-то образованные иноземцы были высланы, им не разрешили служить государству, их не пустили в страну, их просто изгнали. Каков был бы результат для страны? Она сегодня не обладала бы тем богатством и теми преимуществами, которые у нее есть, она не имела бы той известности, которые ей дают ее сила и величина. <…>

Горы не отвергают землю, которая увеличивает их: благодаря ей они так высоки. Крупные реки и моря не пренебрегают ручейками, которые в них впадают: благодаря им они так глубоки. Правитель не отвергает людей, которые пришли к нему: благодаря им его добродетель становится очевидной. Так же как земля не имеет разных сторон, нет стран, которые были бы чужими народу. Все четыре сезона равно хороши, духи распространяют повсюду свое благотворное влияние. Вот почему, следуя этому учению, правители древности не знали себе равных».

Так писал Ли Сы, великий министр Цинь Шихуанди.