Цивилизация классического Китая

На протяжении III в. до н. э. экономическое положение разных районов Китая, несмотря на то что их ресурсная база была весьма различной, начало выравниваться. Возможно, это было вызвано распространением железа. В целом каждый из регионов наконец преодолел то случайное отставание, которое отделяло его от более развитых соседей. Население увеличивалось, порождая трудную проблему четкого определения приграничных зон. Властям приходилось предвидеть существование населения и вне границ небольших сельских общин, и вне границ городов. Развитие цивилизации все больше и больше зависело от территории всей страны. В повседневной жизни экономический подъем объяснялся двумя факторами: тем, что новые вещи и идеи распространялись повсеместно, и тем, что люди видели, как меняется мир вокруг них.

Если говорить о верхушке социальной лестницы, то культы древних великих семей, от которых произошли правящие кланы, давно устарели, и культы гегемонов также находились в упадке. Начались изменения, которые казались необратимыми.

В народе эти перемены, напротив, казались более заметными и нарушающими естественный ход вещей. Торговцы становились все более влиятельными, причем их значение постоянно росло; даже внутри крестьянских общин началось социальное расслоение: мелкие земледельцы постоянно беднели, рядом с ними появлялись богатые землевладельцы. Мелкие земельные собственники не обладали железными орудиями труда и были вынуждены, влезая в долги, брать их взаймы у своих богатых соседей. В качестве оплаты они вынуждены были отдавать часть своего урожая, а постепенно и свою землю. Существовавшая до этого идея о том, что вся земля принадлежит государству, рухнула.

Впрочем, благодаря постоянной угрозе варварской опасности всегда сохранялось ощущение, что более чем очевидное процветание Великой равнины остается лишь игрой случая. Северные государства Цинь, Чжао и Янь с трудом сдерживали давление прототюркских племен сюнну, численность которых все время увеличивалась. Эти племена проживали на территории современной Монголии. Защищенные относительно низким, но хаотичным рельефом, сюнну совершали набеги на богатые китайские деревни, а затем исчезали, прячась в запутанной системе холмов. Именно тогда оседлое население осознало потребность в защите общей цивилизации, которой угрожал хищный безжалостный враг.

Природные бедствия неотступно преследовали Китай. Философы и ученые искали любые возможности, позволяющие предотвратить вред, который в этих условиях наносила стране раздробленность. В то время как война и торговля благоприятствовали развитию государств Древнего Китая, эти катаклизмы наносили ущерб всему континенту. Так родилась идея о том, что изолированное, полагающееся только на свои силы государство никогда не сможет изменить течение таких мощных рек, как Хуанхэ и Янцзы.

Именно в таком психологическом климате, когда постоянно ощущалась угроза цивилизации как таковой, царство Цинь, богатое металлом и зерном, могло стать вестником судьбы. Благодаря тонкой игре на союзах «по долготе» или «по широте», т. е. объединяя страны, располагающиеся на оси север — юг или запад — восток, а также используя свою военную мощь, это царство стало наследником «Мандата Неба», который не сохранили павшие династии древних правителей.

Его молодому правителю Ин Чжэну (259?—210 до н. э.) удалось воплотить в жизнь свою мечту — распространить власть принадлежащего ему царства на весь китайский континент. Недаром даже на далеком Западе именно название Цинь (европейский термин Chine или China) стало обозначать мир китайской цивилизации.

Цинь Шихуанди и приход к власти династии Хань

Создатель Китайской империи со временем превратился в легендарного персонажа, в существо, которое несет в себе одновременно и ростки будущего, и то, что могло погубить их. На протяжении веков правители не прекращали соотносить себя с образом Первого императора, находя в нем одновременно то лучшее и то худшее, что было в них самих.

Когда в 221 г. до н. э. молодой правитель царства Цинь принял имя Шихуанди, «первый император»; создав этот неологизм, он поднял важную проблему о философской сущности власти.

Стоит помнить о том, что Ин Чжэн по своему происхождению был всего лишь ваном царства Цинь. Следовательно, он носил титул, который другие считали наделенным большей законностью, чем титул главы государства, которым когда-то обладал правитель Чжоу. После того как династия Чжоу потеряла свое политическое и религиозное значение, число носителей этого титула умножилось, поскольку его начали принимать гегемоны. Теперь же объединение княжеств, которые были устроены по единой модели, и появление единого верховного правителя вновь вывело на первый план проблему поддержания главой государства космического порядка, представление о котором было утрачено. Основываясь на древний мифологии, согласно которой когда-то миром правили пять «высших правителей» (хуан) и три «государя» (ди), мудрецы составили из этих понятий новый титул — хуанди. Мы обычно переводим его как «император», однако его более точным эквивалентом, по нашему мнению, является титул «Цезарь Август» у римлян. В какой-то мере использование в обращении именно титула хуанди выражало вездесущность и могущество правителя, хозяина всего цивилизованного мира.

Именно с того времени ради заботы о сохранении мирового равновесия, а границы цивилизованного мира совпадали с границами pax sinica,[33] были точно определены имперские ритуалы и названия, которыми они обозначались. И те и другие были объявлены запретными, и тайна стала основным принципом управления, чтобы правитель, свободный от любого человеческого влияния, мог полностью отдать себя следованию Пути. Исполняя, как и правители древности, двойственные функции религиозного и светского лидера, правитель находился в одиночестве на верхушке социальной пирамиды, с которой его больше ничто не связывало. Так оригинально Китай воплотил свою идею о божественном праве на власть.

Лишенные своего изначального магического ореола и облаченные в одежды хранителей закона, образы правителей прошлого вновь вышли на первый план. Но если раньше, в период Чжоу, их авторитет использовался для обеспечения существования общин, которые они объединяли и ассимилировали, то теперь их использовали с другими целями: избавиться от конкурентов, запретить возможность существования нескольких государств.

Император, как и его современники, верил в то, что пять простых элементов — вода, дерево, земля, огонь и металл — в своем сочетании порождают все сущее. Вокруг этих концепций, таких же древних, как и сама китайская цивилизация, развилась целая философская система, создание которой приписывают философу из царства Ци — Цзоу Яню (320–270 до н. э.). Император воспользовался этой системой, он отождествил свою династию со знаком воды, поскольку контроль над системами ирригации был задачей всех правителей начиная с самых ранних периодов. В соответствии с традиционным представлением о космических связях между понятиями, со знаком воды также были связаны зима, черный цвет и число шесть. В связи с этим знамена и одежды императора стали черными, для обозначения огромной массы крестьян использовалось слово «черноголовые». Шесть стало сакральным числом, например важным символом было наличие шестого пальца на ноге. Число спиц в колесе и количество лошадей, запряженных в колесницу, тоже всегда было равно шести. Также нужно отметить, что символ воды соответствовал понятию инь, т. е. женского начала, которое, в свою очередь, ассоциировалось с темнотой и севером. Холодная строгость закона стала основным принципом управления страной.

Из значительных личностей этой переходной эпохи, без сомнения, следует отметить Ли Сы, который стал первым министром империи в 214 г., а умер в 208 г. до н. э. Ли Сы происходил из царства Чу, но так как он был преданным слугой Лю Бувэя, то внес огромный вклад в развитие победы своей новой родины Цинь. Именно он добился полной и обязательной отмены не только местных феодальных иерархий, но и упразднения всех привилегий, которые у них существовали. Он провел разоружение всех подданных империи, которые с этих пор находились под полным контролем центрального правительства. Впрочем, подобные меры, примененные к столь обширной территории, рисковали остаться лишь мертвыми буквами. Однако создается впечатление, что ему удалось добиться требуемого эффекта. Так Сыма Цянь сообщает, что, когда народ восстал, чтобы положить конец тирании династии Цинь, ему приходилось срубать и затачивать ветки деревьев для того, чтобы сделать себе оружие. Все древнее вооружение необходимо было отнести императору, который приказал переплавить его и отлить двенадцать антропоморфных статуй.

Отказавшись от кодексов былых времен, основывавшихся на местном обычном праве, судьи использовали единую систему законов, которая действовала в любом уголке империи. Поднебесная была разделена на 36 (шесть раз по шесть) провинций (цзюнь). Они, в свою очередь, делились на префектуры (сянь), округа (сян), кантоны (дин) и деревни (ли). Таким образом, на всю Поднебесную была распространена уже опробованная административная система, которую в царстве Цинь использовали с 350 г. до н. э. В действительности, правители Цинь заимствовали ее в царстве Чу, так как менее жесткая, по сравнению с Севером, структура семьи благоприятствовала относительно раннему формированию развитой административной системы.

Первый министр (сян-сян) и командующий войсками (тай-вэй) подчинялись лично императору, возглавляя соответственно гражданское управление и военное командование. Они командовали огромной массой чиновников, которые входили в иерархию, распространявшуюся на всю территорию империи. Наделенные двойным знаком — символом власти императора, которую они представляли, государственные служащие заботились о высокой производительности труда крестьян и ремесленников. Усердие чиновников, а особенно продуктивность труда, строго контролировалось: писцы императорской канцелярии получали право на отдых только после того, как исписывали около тридцати килограммов, в наших единицах измерения, деревянных или бамбуковых табличек, которые позднее изготовлялись из более удобных и легких материалов, например из шелка.

Такое стремление к производительности принесло свои плоды. Император служил в этом примером, привлекая на свою службу мудрецов и инженеров, которые приходили из самых разных регионов Китая. Например, знаменитый инженер-гидравлик Чжэн Гуо, родившийся в царстве Хань, участвовал в проведении важных работ в Шэньси.

Первое административное деление империи

Символом перемен, как материальных — в торговле, так и духовных — в философии, в свою очередь, стало введение единых стандартов. Правительство ввело единую систему мер и весов, создало общую денежную систему. В эпоху Борющихся Царств хождение имели живописные бронзовые деньги, причем формы их в разных царствах очень сильно разнились. Это могли быть ножи, лопаты и кругляшки, получившие название «нос муравья». Император запретил хождение этих денег, введя вместо них общие для всей Поднебесной монеты. Они были круглой, как Небо, формы, с квадратным, как Земля, отверстием посередине. Назывались эти монеты сапек, их форма осталась неизменной до сих пор. Самые простые монеты делались из железа, двойную стоимость имели монеты из бронзы. Для переноски деньги нанизывались на нить — знаменитые «связки».

Письменность, которой император отводил лишь утилитарное значение, также была приведена законами в единую систему и стандартизирована. Действительно, вплоть до этого времени каждое государство, используя общие идеограммы, очень сильно меняло их начертание в соответствии с частными эстетическими предпочтениями или с местными обычаями. Так, мы можем любоваться красотой «знаков-птиц» (няочжуань), которые часто находят на юге, на территории царств Чу и Юэ, и на севере, в царствах Цзинь и Янь. Речь идет о знаках, тонкие и стилизованные линии которых напоминали следы лапок и клювов, оставленных бегущей птицей. Однако с правления хуанди стало обязательным, чтобы все императорские указы и административные документы были написаны однообразно и понятно. Именно поэтому император в 219 г. до н. э. создал в Ланъе, в провинции Шаньдун, специальные стелы, надписи на которых были эталоном национальной письменности. В эту эпоху китайский язык, соответствующий нормам Первого императора, приобрел новую ценность как образец и посредник в общении между подданными всей империи, он впервые возвысился над местными диалектами.

Эти колоссальные усилия могли бы остаться напрасными, если бы не были улучшены коммуникации Поднебесной. Император начал строительство гигантской системы дорог, которые должны были пройти от столицы во все районы страны. Сегодня археологи открывают ее следы там, где она проходила. Большая имперская дорога востока пересекала морские регионы, дорога юга следовала вдоль течения Голубой реки, дорога севера доходила до пограничных областей империи, туда, где кочевали варвары. Дороги прочно покоились на земляных насыпях, по ним проезжали повозки высоких чиновников и торговцев, военные конвои, которые могли принадлежать и внутренним войскам, и направляться в очередной завоевательный поход. Дорожная сеть Первого императора неизбежно вызывает в памяти римские дороги, которые в эту же эпоху прокладывались по контролируемым территориям.

Нужно отметить, что установившийся мир, унификация системы мер и весов, все эти перемены, столь благоприятные для торговли, отнюдь не привели к созданию буржуазного класса торговцев. Легисты относились к торговцам с большой подозрительностью, обвиняя их в присвоении тех благ, которые должны принадлежать государству. С другой стороны, конфуцианцы тоже относились с презрением к людям, стремящимся к прибыли, но не обладающим мышлением труженика. Таким образом, торговцы подвергались резкой критике всеми философскими школами, возможно, именно потому, что они держали в своих руках все нити экономической жизни страны. Вплоть до XX в., несмотря на все свое богатство, этот слой оставался в самом низу социальной лестницы. Насмешки первого из императоров над торговцами так никогда и не были забыты.

Конфликты не меньшей степени важности существовали между интеллектуалами и правительством. Каждый из философов сохранил с предыдущих эпох привычку высказывать вслух свое мнение. Ли Сы плохо переносил критику, которую его реформы не замедлили вызвать. Его раздражение вылилось в драконовские меры, продиктованные яростью: «В прошлом Поднебесная пребывала в раздробленности и смутах, никто не мог ее объединить, и поэтому имелись разные чжухоу. Все на словах восхваляли старое, чтобы нанести ущерб современному, приукрашивали [прошлое] пустыми словесами, чтобы привести в беспорядок реальность. Люди нахваливали свои собственные идеи, чтобы тем самым отрицать установленное сверху. Ныне вы, Ваше величество, объединили Поднебесную, отделили белое от черного и установили одно почитаемое людьми учение. Однако частные школы, поддерживая друг друга, отрицают законы и установления; каждый раз, услышав об издании указа, тут же начинают обсуждать его, исходя из своих собственных идей. В душе они его отрицают и занимаются пересудами в переулках. Они делают себе имя, понося начальство, считают заслугой использование других учений. Собирая вокруг себя толпы людей, они сеют клевету. Если подобное не запретить, то наверху ослабнет положение правителя, а внизу будут образованы группировки.

Самое лучшее запретить это. Я предлагаю сжечь все книги, хранящиеся в императорских архивах, кроме „Записок о Цинь”. Я предлагаю изъять тексты „Ши цзина”, „Шу цзина”, книги ста школ и сжечь их без разбора. Надо казнить любого, кто осмелиться говорить о „Ши цзине” и „Шу цзине”, а их тела помещать на торговых площадях. Надо казнить любого вместе со всей семьей, кто будет критиковать настоящее, ссылаясь на прошлое. Надо наказывать таким же образом любого чиновника, который пренебрежет подобным случаем в своем ведомстве. Надо приказать подвергнуть клеймению и отправить на принудительные работы по постройке крепостных стен тех, кто в течение тридцати дней не сдаст всего этого. Не подлежат изъятию только книги по медицине, лекарства, по гаданию на черепашьем панцире и тысячелистнике, по земледелию и разведению деревьев. Тот же, кто пожелает учиться, пусть берет в наставники чиновников».[34]

Таким образом, образованные люди больше не могли возвыситься над другими сословиями, извлекая пользу из своих знаний. Так же, как были снесены стены древних княжеств, уничтожены феодальные привилегии и иерархия, переселены целые общины недовольных крестьян, должны были исчезнуть и образованные люди со всеми своими знаниями. В глазах императора, который в этом следовал легистам, не должно было быть никаких исключений из общего правила единообразия и покорности.

Очень трудно оценить a posteriori ту реальную цену, считая и людей, и уничтоженные богатства, которая была заплачена за подобное решение. Без сомнения, общая численность реальных потерь была намного меньшей, чем те данные, на которых позже настаивали в своих работах историки, сторонники конфуцианства. Однако этот выразительный вызов, который император бросил своим противникам, прежде всего стремясь к достижению психологического, а не материального эффекта, вызвал к нему ненависть и стойкое презрение последующих поколений, которые видели в нем скандальную и смешную карикатуру на образ идеального правителя. Впрочем, идея единства на всем протяжении истории Китая торжествовала над многочисленными центробежными тенденциями.

Идея единства основывалась на величественном восстановлении древних сельскохозяйственных культов: реставрация их значения влекла за собой оправдание всех авторитарных мер, которые, как мы считаем, были всего лишь плодом административной мудрости правительства. Первый император хорошо позаботился о том, чтобы жертвы приносились не только Небу и Земле, но и величественным горам, и могущественным рекам, а если обобщить, то всем божествам, которые почитались в прошлом. Горы и реки, у которых совершались ритуалы, выбирались очень внимательно. Правитель приказал построить сотню храмов, посвященных солнцу, луне, звездам, каждой из известных планет, божествам дорог и полей, владыке ветра, хозяину дождей, четырем морям, которые окружали мир. В каждом из этих храмов со строгой периодичностью проводились службы.

Значение космических культов в эту эпоху позволяет точно определить глубинные основы легизма. На первый взгляд, если обратить внимание на термин «закон» (фа) в названии и на строгость уголовных постановлений, легизм кажется юридической школой, однако, на самом деле, под видом исповедования принципа «недеяния» он базировался на уважении к древним пантеонам.

Герой и основатель новой эпохи Цинь Шихуанди стремился великолепием свиты и двора показать блеск своей славы. В Сяньяне, на северном берегу Вэйхэ, он построил пышную резиденцию, которая, отражаясь в реке, как будто удваивалась магией воды. Знать, придворные дамы, шуты и певички толпились в этих огромных дворцах. Правитель входил в свою резиденцию, используя собственную дорогу, построенную по его замыслу и окаймленную высокими земляными насыпями, чтобы никто не мог видеть, как идет Сын Неба.

Когда в 212 г. до н. э. строений, расположенных на северном берегу реки, стало мало для императорского двора, их начали строить и на южном берегу. Там, посреди парка Шаньлин-юань, раскинулись роскошные дворцы, точно повторяющие резиденции каждого из древних гегемонов. Самым красивым из них был императорский дворец А-фан, длина которого с востока на запад составляла 700 м, а ширина с севера на юг — около 120 м. В нем могли спокойно жить, не стесняя друг друга, 10 тыс. человек. Его крыши поднимались на головокружительную высоту. В гигантском зале первого этажа в торжественных случаях возвышалось знамя высотой около 18 м. Парк, который окружал галерею дворца, южной частью выходил к окрестным горам.

Последнее пристанище императора также было создано в соответствии с его амбициями и делами. Его громадная гробница и сегодня существует в Линтуне, в провинции Шэньси, к востоку от Сиани. Квадратный курган, сторона которого равна примерно 500 м, окружен двумя прямоугольными поясами укреплений. Длина одного из них достигает двух километров. Кроме тайных разграблений могил, которые когда-то имели место, здесь не проводились никакие раскопки, поэтому до последнего времени невозможно было определить точные параметры захоронения. Находка нескольких обожженных кусочков земли (терракота), которые совершенно точно были частью погребальной ограды, позволяет определить уровень развития мышления и ремесла этого общества, находящегося в процессе коренных перемен. Еще большую роль сыграли найденные в 1974 г. знаменитые терракотовые воины, в натуральную величину и с настоящим оружием. К ним нужно добавить найденные в 1981 г. две бронзовые колесницы, инкрустированные золотом и серебром (уменьшенные модели тех, которые использовал император). Все это позволило по-новому оценить роскошь могилы Первого императора. В свете этих чудесных находок записи Сыма Цяня, казавшиеся столь неправдоподобными, вдруг оказались истиной. Он сообщает, что внутри могилы, под землей, было скрыто целое государство, созданное по образу царства живых. Все это соответствовало погребальной традиции, существовавшей в Китае на протяжении тысячелетий. Здесь были даже солнце, луна и звезды, которые были просто нарисованы на вращающемся подобии небесного свода. На земле, покрытой бронзовыми плитками, реки и ручейки из ртути рисовали плетеные узоры, впадая во внутреннее море. Здесь постоянно горели лампы, заправленные специальным маслом. Растения, вырезанные из нефрита, золотые и серебряные животные, дворцы, чиновники, глиняные слуги дополняют эту удивительную копию, созданную в подземном мире. Ее, как и египетские пирамиды, удалось сохранить благодаря непрерывному ряду ловушек, автоматически бросавших камни и стрелы в тех, кто отваживался прийти сюда. На самом деле, опыт показывает, что расхитители гробниц использовали специальные уловки, рыли подкопы и колодцы, для того чтобы избежать этих опасностей.

Император не замедлил присоединиться к этому подземному фантастическому миру. В 210 г. до н. э. во время путешествия он тяжело заболел и умер. Любопытные события, последовавшие за его смертью, показали, что на протяжении десяти лет тайная власть была сосредоточена в руках нескольких людей. Ли Сы, с помощью могущественного евнуха Чжао Гао, попытался скрыть смерть императора. Этот альянс мог некоторое время осуществлять правление от его имени. Однако авантюра закончилась одной из грязных дворцовых драм, которые так часто пятнали историю императорского Китая.

Когда уловка была раскрыта, Чжао Гао удалось казнить Ли Сы вместе со всей его семьей. Молодой сын Цинь Шихуанди оказался всего лишь игрушкой в руках одной из дворцовых группировок, которая довела его до самоубийства. Чжао Гао также заплатил жизнью за свои интриги и преступления.

В стране снова начались войны и волнения. Народ все меньше терпел строгие законы режима, который ставил норму выше человека, а безопасность и обустройство огромной территории считал более важным, чем непосредственное существование ее обитателей: «Когда мир был, наконец, объединен под властью Цинь, Первый император начал вести внутри страны гигантские общественные работы, а на границах попытался отгородиться от варваров. Он собирал налоги, которые составляли больше половины дохода, и отправил охранять границы половину населения каждой из деревень. Несмотря на свое трудолюбие, крестьяне не могли вырастить достаточно зерна, чтобы прокормиться. Хотя крестьяне пряли и ткали, они не могли обеспечить себя одеждой. Император исчерпал ресурсы Поднебесной, чтобы обеспечить свое правительство, и часто им еще не хватало этого для исполнения своих желаний. Вся земля между морями пришла в опустошение, крестьяне были в таком гневе, что либо бежали, либо восставали».

Именно в это время появился Сян Юй (232–202 до н. э.), житель благородного царства Чу, образец военного героя, трагическая фигура которого на протяжении последующих веков приобрела символическое значение.

Образу Первого императора, которого так хулили и боялись, противостоят личности двух великих мятежников, Сян Юя и Лю Бана. История, при поддержке литературы, превратила их в два архетипа: мужественный, но непоследовательный солдат и бунтовщик с добрым сердцем, находящийся вне закона защитник бедных, настоящий хранитель «Мандата Неба», в то время когда носящий титул правителя предавался заблуждениям тирании или распутству.

Как сообщает легенда, Сян Юй, прекрасно разбирающийся во всех тонкостях стратегии, был очень крупного размера и таким сильным, что мог в одиночку поднять тяжелый бронзовый котел. Когда страны юга, находящиеся далеко от центральной власти, хранители самобытной культуры, которую они не теряли никогда, восстали против тирании императора, Сян Юй служил у их предводителя, своего дяди Сян Ляна. Он талантливо руководил восставшими, вплоть до самого уничтожения войск Цинь. В 207 г. до н. э. он разграбил столицу и осквернил могилу Первого императора. Эти надругательства принесли ему робкое обожание толпы, которая считала, что это указывает на него как на основателя новой династии. Друзья уговаривали его взять власть над огромными владениями Первого императора. Однако он отказался, считая, что «стать богатым и знаменитым, но не переделать себя, то же самое, что надеть вышитую одежду, чтобы идти ночью». Советчик дерзнул ответить: «Теперь я понимаю, почему люди говорят, что жители Чу — это всего лишь обезьяны, которые носят головные уборы». Это кончилось для советчика плохо, Сян Юй приказал сварить его живьем для того, чтобы отучить его и ему подобных от непозволительной дерзости.

Сян Юя начали все опасаться, и хотя он богато наградил своих товарищей по оружию, раздав земли и знатные титулы, все же, как и все великие завоеватели, он стал жертвой предательства. Его совершил Лю Бан, которого Сян Юй сделал князем Ханя. Лю Бану удалось настроить против своего лидера его вчерашних друзей. После нескольких героических сражений военная удача покинула Сян Юя. Будучи весьма незаурядной личностью, он перерезал себе горло на глазах у вражеского полководца, которому сказал перед смертью следующие слова: «Я знаю, что Хань назначил цену за мою голову в тысячу золотых монет и селения с десятью тысячами дворов. Я окажу вам эту милость».

Этой могущественной, но жестокой и тиранической личности героя Сыма Цянь противопоставляет его добродетельного победителя Лю Бана, — весьма сомнительная добродетель, основывающаяся на предательстве собственного благодетеля. Однако во все последующие века в Лю Бане (202–195 до н. э.) видели или желали видеть только человека, который восстановил империю и вернул Китаю его величие. После победы, которую больше никто не осмеливался оспаривать, Лю Бан стал основателем новой династии — Хань, названной так в честь того маленького государства, которое обеспечило его триумф. Церемония восшествия на престол была проведена в феврале 202 г. до н. э. в западной части провинции Шаньдун, к северу от реки Хань. Так, императором стал мятежник, когдато бывший хозяином трактира, о котором говорили, что в молодости он не чурался ни выпивки, ни женщин, и который, когда стал старостой деревни, принял сторону угнетенных, восстав против тирании династии Цинь.

Получив «Мандат Неба», он основал столицу на западе Китая, в Чанъяни, около современного города Сианьфу. Как и первый император, Лю Бан, без сомнения, опасался грозных замыслов сверхъестественных сил. Ему казалось, что жрецы, находящиеся на службе у государства, не обладают достаточным могуществом, для того чтобы укрепить положение династии. Сыма Цянь сообщает, что новый император созвал всех колдунов, всех женщин-шаманов, магические знания которых позволяли общаться с богами: «Шаманы из провинции Лян почитали Небо и Землю, Небесный Алтарь и Небесную Воду, Дом и Залы. Шаманы из провинции Цинь почитали Пять Императоров, Повелителя Востока, Хозяина Туч, Судью Судьбы, Алтарь Шаманов, Предков Шаманов и того, кто приносит огонь. Кроме того, они почитали Повелителя Алтаря, Защитника Шаманов, Заточенную Семью. Шаманы Цин почитали божеств Нижнего Мира, Предка Шаманов, Судью Судьбы и Дарующего Крупу. Другие шаманы, которые были специально приглашены для проведения обрядов, почитали Девять Небес…Все жертвоприношения совершались в предназначенные для них сезоны и месяцы».

Таким образом, каждый регион империи способствовал достижению равновесия мира. Это равновесие было тем более необходимо, когда на границах Поднебесной кочевники становились все более опасными.

Варвары: отторжение или ассимиляция

Безусловно, политика Первого императора, породившая множество потрясений, окончательно направила развитие Китая по новому пути. Однако Цинь Шихуанди не хватило времени для того, чтобы решить действительно важные проблемы, самой насущной из которых являлась проблема варваров.

Впрочем, он предпринял весьма зрелищные меры, приказав достроить и объединить отдельные участки крепостных стен, которые начали создавать в царствах Янь, Чжао и в самом царстве Цинь, чтобы отгородиться от степи и обеспечить собственную защиту. Именно так появилась знаменитая Великая Китайская стена (ваньли чанчэн), ломаная линия которой почти точно повторяла близлежащие горные цепи. Стена, которая длинной лентой тянулась по огромным пространствам с очень сложным рельефом, выступала, причем довольно эффективно, в роли своеобразной плотины. Но подобное решение не затрагивало корня проблемы варваров, защищая только от ее последствий. Польза, которую приносила эта стена, была оплачена страданиями. Представители низших сословий, насильно пригнанные работники и различные преступники были в массовом порядке отправлены к границам страны. Большинство их умерли во время строительства, некоторые были замурованы в стену. Их принесли в жертву, чтобы, согласно древним верованиям, передать стене их жизненную силу. На протяжении веков хранилась память о страданиях первых строителей и копилась усталость, вызванная тем, что стене требовался постоянный ремонт:

Работы по строительству стены, которые проводила власть, продвигались достаточно быстро. Уже в 214 г. н. э. Великая стена простиралась от Ляодуна, на востоке, до Линьтао в провинции Ганьсу, на западе, при этом она находилась несколько севернее, чем сегодня. Ее обслуживала сеть военных дорог, а регионы рядом со стеной населяли гарнизоны солдатземледельцев, поскольку население этих районов в ужасе бежало.

Примерно в эту эпоху сюнну, победив другие, менее сильные варварские племена, создали и возглавили конфедерацию, которая стала страшной угрозой для Китая. После нескольких лет существования и целой серии более или менее быстрых захватов соседних земледельческих сообществ, которые в итоге встали на их сторону, сюнну неожиданно показали себя весьма организованной и опасной силой. Глава этой конфедерации, шаньюй, вознесенный на вершины власти по единственному критерию — обладание качествами делового человека, возглавлял пирамиду из 24 военных или гражданских правителей, разделенных на две иерархии. Только представители трех кланов, из которых состояла аристократия сюнну, могли занимать эти высокие должности, со временем ставшие наследственными. Влияние соседнего Китая проявлялось в системе общественного устройства, которое соответствовало космогоническим принципам, характерным для Поднебесной. Резиденция шаньюя располагалась в северных регионах, а сам он сидел, повернувшись лицом к югу. Иерархию левой руки, относительно правителя, занимал восточный округ, состоящий из покоренных стран, иерархию правой руки — западный округ.

На рассвете щаньюй почитал солнце, а на закате — поклонялся луне. Сюнну очень внимательно следили за движением планет, от положения которых зависело принятие самых важных решений. В первый месяц года все высшие чиновники приезжали ко двору, чтобы там совершить жертвоприношения. В пятом месяце они собирались в Лунчэне, для того чтобы почтить предков, божеств, Небо и Землю. Осенью, когда лошади были откормлены, все население собиралось в лесу Дай, где проводился учет всех людей и животных. Когда правитель умирал, его министры и наложницы должны были последовать за ним. Их тела клали посреди могилы вместе с предметами из золота и серебра, мехами, одеждами, просто погребая их в отдельных ямах, поскольку у сюнну еще не было обычая ставить надгробные знаки.

Правосудие сюнну было быстрым и эффективным: ни один обвиняемый не ждал приговора больше десяти дней. Наказание, согласно правонарушению, выражалось либо в порке разной степени тяжести, либо в казни.

В этом обществе, основанном на материальном успехе, намного более важными были возрастные, а не социальные слои. Молодые и сильные люди брали себе лучшее из питания и одежды. Старым и слабым приходилось довольствоваться тем, что осталось. Однако сила, которая давала определенные преимущества, налагала и определенные обязательства: так сын должен был жить в том же жилище, что и отец, а после его смерти обязан был взять на свое содержание тещу и своячениц, после того как они вдовели.

Таким образом, очевидно, что сюнну были цивилизованными, однако, если они оказались очень восприимчивыми к блеску и роскоши китайских соседей, это не означает, что их культура не поддается восстановлению. Со своей стороны Китай не понимал этих странных людей, никогда не стремившихся к переходу на оседлый образ жизни, не знавших письменности: все понятия, на которых базировалось аграрное общество, например собственность, оказывались для сюнну пустым звуком. Одних приемов ведения военных действий, которыми пользовались сюнну, было достаточно, чтобы повергнуть китайцев в растерянность. Например, у сюнну бегство с поля боя считалось стратегическим уклонением, а не чем-то постыдным. Привыкшие к тяжелым сражениям на колесницах, к тому, что основная нагрузка в бою ложилась на плечи пехоты, к штурму укрепленных городов, китайцы слабо понимали тактику кочевников. У сюнну был обычай начинать атаку в период полной луны и отступать, когда она уменьшалась. Они уводили с собой пленных, которые становились рабами тех, кто их захватил. Страх перед этим неуловимым врагом был у китайцев постоянным: «Они прекрасно владеют искусством обманывать противника, заманивая его в западню. Как только они замечают врага, они набрасываются на него, как стая птиц, жадных до добычи. Однако, когда они сами разбиты и их преследуют, они рассеиваются и исчезают как туман».

Императору-воину У из династии Хань (141—87 до н. э.) принадлежит создание новой системы отношений между Китаем и варварами. Ему удалось раздвинуть границы известного китайцам мира. В начале его долгого правления китайские войска привели во дворец императора нескольких пленных сюнну, которые безудержно восхваляли могущество своего народа. Они рассказывали, как был побежден правитель юэчжи, индоскифского народа, жившего в Центральной Азии. Издеваясь над побежденным правителем, победители сделали из его черепа чашу. Они открыто высмеивали растерянное бегство несчастных проигравших, которые затем начали искать себе союзника, способного отомстить за них. Поиски их оказались тщетными, так как сюнну господствовали над всей степью, и среди кочевников никто не осмеливался восстать против них. Получив подобную информацию, император попытался установить контакт с юэ-чжи, чтобы этот народ, усилившись благодаря китайской поддержке, мог напасть на сюнну с тыла. Для этого нужно было отправить к ним посла, который был бы достаточно ловок, чтобы пересечь без помех территорию, контролируемую врагом. На эту роль был выбран молодой дворцовый чиновник Чжан Цянь, который отправился в путь в сопровождении охраны и раба-варвара. Однако этому посольству не удалось уехать далеко, кочевники захватили его и привезли его к шаньюю, который не позволил им продолжать свой путь.

Китайская экспансия в правление императора У из династии Хань (141—87 до н. э.)

Чжан Цянь остался пленником на десять лет. Впрочем, кочевники обращались с ним хорошо, сюнну даже подобрали ему жену, от которой у него родился сын. К концу десятого года своего плена Чжан Цянь воспользовался тем, что надзор за ним и его спутниками ослаб, и они с бежали, чтобы продолжить свой путь к далекой стране юэ-чжи. После двадцати — тридцати дней пути они прибыли к правителю Даюаня (Фергана), который принял их с почестями и предоставил Чжан Цяню проводников и переводчиков, которые провели его в Трансоксиан (Канцзюй), а затем в Бактрию (Дася). Наконец ему удалось найти юэ-чжи. Однако этот народ жил счастливо, в относительной безопасности. Так Чжан Цянь, достигнув своей цели, вынужден был отказаться от выполнения своей миссии. Юэ-чжи совершенно не прельстили ни мечты о реванше, ни предложения, которыми соблазнял их китайский посол.

По истечении года Чжан Цянь начал свое возвращение в Китай по южной дороге Наньшаня. Однако на обратном пути он снова попал в руки сюнну. Прошел еще год, и только внезапная смерть шаньюя и последовавшие за ней беспорядки позволили ему бежать вторично. Чжан Цяню удалось увезти с собой супругу-сюнну и раба, и после примерно двадцати лет отсутствия он вернулся в Китай, где его торжественно встретил сам император.

По возвращении Чжан Цянь составил описание своего удивительного путешествия через горы и высокие плато. Там, за землями варваров-кочевников, он нашел новые страны и процветающие культуры. Дипломат сообщил императору, что Фергана — это сельскохозяйственная страна, в которой выращивают рис и пшеницу, что она богата породистыми лошадьми, которые «потеют кровью». Там он пил вино, которое было выжато из плода, неизвестного в Китае, — из винограда. Население этой страны, численность которой составляла несколько сотен тысяч человек, жило в укрепленных городах. Трансоксиан, маленькая область, населенная кочевниками, по праву гордилась прекрасными лучниками. Бактрия, которая, напротив, была страной полей и поселков, располагалась к югу от Ферганы. Чжан Цянь также рассказывал об усунях, варварах с голубыми глазами и рыжей бородой, которые кочевали в районе реки Или. Они называли себя «спустившиеся с птицами» и разводили великолепных лошадей. Чжан Цяню удалось пригнать нескольких лошадей этой породы, причем император У был настолько ими восхищен, что назвал их «небесными лошадьми» (тяньма). Помимо всего прочего китайский дипломат открыл горные цепи Куньлуня, где берут свое начало две основные транспортные артерии Китая — Хуанхэ и Янцзыцзян.

Эти открытия очень сильно изменили представления китайцев о мире. Они узнали, что цивилизация может возрождаться, как это произошло с малыми народами Центральной Азии, которым были известны чудеса ближневосточного мира и которые одновременно восприняли и некоторые элементы греческой культуры, когда-то привнесенные сюда походами Александра Македонского. Кроме того, Китай мало-помалу открывал для себя новые богатства.

Это были ковры, драгоценные камни, позднее животные, например лошади благородных пород, ослы, распространенные на Западе, которых сюнну ввезли в Китай, и даже верблюды из Бактрии. Была заимствована техника верховой езды и система упряжи, а также использование подгрудного ремня для лошади. Также в Китае появились новые виды растений, такие как люцерна и клевер, которые использовали, чтобы кормить стада, новые виды фруктов — виноград и гранат, орехи. Чжан Цянь — дипломат, солдат, путешественник, именно он впервые вывел Китай к знаменитому Шелковому пути. Более точным было бы называть его «Путь лошадей», так как именно благодаря этой транспортной артерии, добывая драгоценных боевых скакунов, китайское правительство заполнило страну сюнну шелковыми и железными изделиями. В итоге это позволило сюнну лучше вооружиться, а значит, усилило их могущество.

Реформы в китайской армии

Увеличивающееся давление со стороны народов, которые населяли степь, граничащую с Китаем, вызвало глубокие изменения, касавшиеся и материального развития, и психологии. И хотя чувство превосходства Китая над всем остальным миром не могло измениться, все же родилась идея, согласно которой в некоторых случаях было возможным учиться у варваров. Китайские правители оказались поставлены перед неразрешимой проблемой: либо сохранить свою культуру и погибнуть, либо варваризироваться и победить. Дальнейшее сохранение внутреннего мира было невозможно без завершенной реформы по защите границ государства. В свою очередь, эта реформа предполагала создание армии принципиально нового типа, образцом которой выступала бы организация подразделений у варваров, вызывавшая у китайцев страх. На длинных горных дорогах Азии равнинные боевые колесницы теряли всю свою полезность. С другой стороны, пехота, набранная из крестьян, добиралась до них слишком изнуренной. Напротив, кавалерия, первое робкое использование которой приходится на начало эпохи Борющихся Царств, должна была составить мобильную основу армии.

Одновременно предполагалась и революция в вооружении: алебарды и пики, тяжелое вооружение, приспособленное для пешего боя, следовало заменить мечами и арбалетами. Изобретение этого вида стрелкового оружия начиная с V в. до н. э. оставалось гордостью китайцев, секрет его производства они стремились сохранить в тайне. В конце концов, речь шла об одном из самых смертоносных видов оружия того времени. Известно, например, что на Латеранском соборе в 1179 г. именно по этой причине арбалет был объявлен вне закона в христианском мире.

Строение новой китайской армии также требовало усовершенствования важнейшей экономической инфраструктуры. Нужно было не только разработать систему снабжения огромного количества людей — это не было новым для китайской армии, — было необходимо обеспечить фураж для множества лошадей. Эта задача была тем более сложной, что битвы чаще всего проходили в пустыне. Только император обладал достаточной властью, позволявшей создать обширные пастбища, необходимые для содержания верховых животных. В этом смысле можно сказать, что борьба против кочевников могла способствовать окончательному оформлению национального единства. Весьма разумно в качестве «земель лошадей» был избран северо-запад Китая, самые слабозаселенные и наиболее близкие к районам боевых действий земли страны.

В конце концов модернизация китайской армии повлекла за собой трансформацию социального порядка. Старые военные иерархии, — корни которых лежали еще в эпохе Борющихся Царств, и теоретики древней стратегии, применимой к классическим сражением между городами или небольшими государствами, больше не были нужны. Только личность, обладающая особым талантом, способная быстро адаптироваться к обстоятельствам — малознакомому врагу и неизвестной территории, — могла спасти государство.

История борьбы династии Хань против сюнну полностью подтвердила эти доводы. Каждый раз решение императора о продолжении или остановке военных кампаний зависело от таланта конкретных людей. Поэтому подлинные успехи долгой борьбы с варварами приходятся только на эпоху блестящих генералов Вэй Цина и Хо Цюйбина.

Военные кампании

Вэй Цин, брат императрицы, всю свою долгую жизнь ездил верхом по дорогам приграничных регионов. В 127 г. до н. э. в своем передвижении он углубился на север, по ту сторону от Ордоса, где находится большая излучина реки Хуанхэ. Этот отдаленный и малоизвестный регион весьма пренебрежительно называли «страной Запада», Сиюй. Ему удалось выбить оттуда сюнну, причем Вэй Цин сделал это настолько хорошо, что в 114 г. до н. э. даже стало возможным сформировать в этом регионе систему административного управления. Полководец использовал советы Чжан Цяня, которые тот составил во время своего долгого пленения, и они не раз спасали императорскую армию от голода и жажды.

Слава и талант Вэй Цина нашли свое продолжение в его племяннике Хо Цюйбине, который в 121 и 119 гг. до н. э. нанес сюнну два тяжелейших поражения. Императору казалось, что эти победы могут надолго обеспечить мир: «Слава о многочисленных военных подвигах [Хо Цюйбина] на наших границах, вдоль реки Хуанхэ, позволяет нам [императору] надеяться, что отныне [эти территории] будут избавлены от опасности и смогут наслаждаться долгим миром».

Можно восхищаться храбростью и упорством Хо Цюйбина, но прежде всего нужно подчеркнуть его прозорливость, благодаря которой он стал главным двигателем экспансионистской политики династии Хань. Он доказал пользу от использования того же оружия, что и враг — легкой мобильной кавалерии. Он подсказал императору, что необходима экспансия далеко в сердце западных земель для того, чтобы добраться до стран, способных поставлять хороших лошадей, обладание которыми могло, в свою очередь, обеспечить защиту империи.

В память о тех бесчисленных обязанностях, которые исполнял Хо Цюйбин, после его смерти в 117 г. до н. э. император приказал привести в столицу несколько отрядов сюнну. Каждый варвар, обладавший железным оружием, встал на краю дороги, по которой шла погребальная процессия, а степные всадники, вытянутые в гигантскую неподвижную цепь, сопровождали великого полководца к его могиле.

В 1914 г. Виктор Сегален нашел одну из скульптур, которая отмечала вход в курган этого национального героя. Благодаря этой находке, он напомнил современному миру о забытой мощи античной каменной скульптуры.

Доходы от военных экспедиций, тщательные записи которых можно найти в «Ши цзин» или в «Хань шу», не перестают удивлять. Трофеи военных кампаний, когда они заканчивались победой, состояли из огромных верениц бредущих рабов, лошадей, скота, энергия и труд которых использовался на благо Китая. В 124 г. до н. э. люди полководца Вэй Цина захватили более миллиона голов домашнего скота и около 15 тыс. сюнну. Еще примерно столько же обитателей степи было убито. В случае же неудачи китайские потери также могли быть катастрофическими. Например, в 99 г. до н. э. генерал Ли Гуанли потерял две трети своей армии, состоявшей из 30 тыс. всадников. Два других военачальника, Ли Лин и Су У, были при различных обстоятельствах захвачены сюнну вместе со всем своим окружением. От этих новостей император У пришел в ярость и приказал казнить всю семью Ли Лина, которого он обвинил в трусости, а значит, в предательстве. Су У, который, как говорят, пытался покончить с собой, когда его брали в плен, избежал императорского гнева. Он провел 19 лет в плену у варваров. Сюнну предложили свободу обоим пленникам: Су У немедленно уехал, тогда как его товарищ по несчастью, без сомнения, опасаясь репрессий, предпочел остаться у врага. Благодаря археологическим раскопкам были найдены остатки дворца, в котором жил плененный Ли Лин. Эта ссылка, из которой не было возврата, стала легендой и вдохновила на создание множества поучительных меланхолических поэм, посвященных безжалостной разлуке.

Даже если предположить, что эти цифры являются лишь преувеличением, все же нужно отметить, что этот период был периодом демографического подъема, выдержавший подобные кровопускания.

Изучение документов, относящихся к военным кампаниям императора У-ди, представителя династии Хань, позволяет определить, что вопреки устоявшимся представлениям, в эту эпоху в императорской армии служило очень мало варваров. Впрочем, несколько сюнну, находившихся на китайской службе, выполняли обязанности проводников: вот почему Хо Цюйбин никогда не терялся в землях сюнну, даже когда он отходил очень далеко от китайских границ. Можно отметить еще одного сюнну, ставшего военачальником в китайской армии: когдато побежденный своими соотечественниками, он стремился таким образом вернуть свое положение. Можно отметить еще двух китайских полководцев варварского происхождения, однако оба они выросли в Китае, в котором их семьи проживали уже на протяжении нескольких поколений. Коренное изменение ситуации произошло намного позднее, в IV в. н. э.

В целом можно поставить под сомнение способность Китая легко ассимилировать варваров, как это иногда подчеркивается — без уточнения обстоятельств, эпохи, местности. Китай привлекал варваров как очаг философской мысли и технического умения. Этот процесс характерен для всех крупных центров земледельческих цивилизаций, соседи которых находятся на более ранней стадии развития и для которых понятия постоянства и наследования традиций значат еще весьма мало. Например, в истории Римской империи можно найти весьма убедительные примеры подобного слияния культур.

Мы затрагиваем здесь очень важную проблему поглощения периферийных культур. В случае с Китаем существует обыкновение противопоставлять варварство, непроницаемость дикой культуры народов Севера и Северо-Запада — открытости и взаимному влиянию стран Юга. Это мнение заслуживает уточнения. Прежде всего, следует понять, что же все-таки называют «странами Юга». Взаимовлияние культур совершенно очевидно в южных регионах, вплоть до современного Кантона. Речь идет о древних царствах, которые очень сильно эволюционировали, — У, Юэ, Чу. С самого своего появления они относились к категории, которую по аналогии с западным миром можно было бы назвать sinicia.[35] Впрочем, эти царства сами привнесли важные элементы в развитие искусства и философской мысли этого региона.

Сам образ оседлой жизни, ведение сельского хозяйства, которое развивалось в южных регионах с древних времен благодаря благоприятному рельефу и климату, способствовали тому, что достижения одной культуры могли заимствоваться культурами соседними. Однако эти «страны Юга», вплоть до периода Хань, обладали меньшей самобытностью в искусстве, которое они создавали, так как его истоки лежали не только в самом Китае, но и во многих регионах Евразии.

Уже первый император стремился поставить эти территории под свой контроль. Южнее Голубой реки он бросил свои армии, состоявшие из 500 тыс. человек, против жителей царства Юэ, предков современных вьетнамцев. Война шла в узких ущельях Линаня, заросших густой чащей, и продолжалась около восьми лет, до тех пор пока Сын Неба не смог утвердить свою власть над этим регионом. Впоследствии император разделил его на три округа.

Более хитрый император У окончательно присоединил к империи эти земли, что в итоге привело к появлению в составе его государства культуры, которая очень сильно отличалась от той, что господствовала в остальной части страны. Ее корни напрямую уходили в эпоху Борющихся Царств. В 334 г. до н. э. правитель царства Чу отправил экспедиционный корпус в район озера Дяньчи. Это было вызвано недооценкой могущества царства Цинь, правителю которого удалось отрезать этот корпус от основных сил армии Чу, вынудив их остаться на завоеванных территориях. Окруженный командир корпуса основал там новое государство — царство Дянь и провозгласил себя его правителем. Это событие могло бы остаться незначительным эпизодом в истории эпохи Борющихся Царств, если бы не искусство этого оригинального и эфемерного государства, обнаруженного благодаря археологическим раскопкам в 1955–1960 гг. в провинции Юньнань и открытию могил Шичжайшаня. В искусстве этой труднодоступной горной страны нашло свое отражение удивительное слияние культур. Этот синтез благоприятно сказался на развитии творческого начала царства Дянь.

Некоторые детали, современные периоду Хань, позволяют лучше узнать жизнь коренных обитателей китайского ЮгоЗапада, а в более общем плане и всей Юго-Восточной Азии. Например, бронзовые сундуки, предназначенные для хранения раковин, которые исполняли в этом регионе роль денег, выполнены в форме барабанов, характерной для культур ЮгоВосточной Азии. Однако на этих сундуках, кроме простых линейных рисунков, свойственных предметам, созданным ремесленниками царства Дянь, на верхней крышке находились вылепленные круглые скульптуры, изображающие целый маленький мир, обитатели которого ткут, прядут, занимаются повседневными делами или кого-то чествуют, — часто это женщина, сидящая на троне, по всей видимости правительница.

Еще более удивительными были скульптуры животных, украшающие плиты ограды или верхушки знамен. Они обладают чертами, очень сходными с произведениями так далеко находящихся культур степи. Эти красивые бронзовые предметы, изготовленные грубо, но с фантазией, возрождают взгляд на мир, давно отвергнутый китайскими правилами правительственных и погребальных ритуалов: присущее охотникам внимательное, с симпатией отношение к животному миру, очарованность полетом птиц, возвышенный страх при виде борьбы между лесными хищниками, особое отношение к крупному скоту, занятого на полевых работах.

Население стран Юга настолько заинтересовало императора У, что он отправил к ним своего посла Тан Мэна. В 134 г. или в 133 г. до н. э. он отправился в страну Ба и Шу — современная провинция Сычуань. Богатство этих территорий и пышность церемоний правящих там дворов не была для него неожиданностью: правитель, как и Сын Неба, передвигался в колеснице под желтым балдахином, левый борт которой был украшен плюмажем из перьев.

Местные жители не проявили большого энтузиазма, у них еще сохранялась мучительная память о прошлом. В конце концов, Первый император уже отправлял сюда своих представителей, для которых нужно было открыть «дорогу шириной в пять ступней», т. е. около 1,5 м, тяжелым трудом прорубленную в скалах. Тан Мэна сопровождал огромный, из 10 тыс. человек, кортеж, нагруженный подарками для варварских вождей и провиантом, способным прокормить эту толпу, и этот большой обоз полностью не мог проехать по древней дороге. Жители этих земель, как и их предки, вынуждены были пробивать для него пути. Так изначально мирная по своим целям миссия превратилась для жителей территорий, которые она пересекала, в тяжелый труд. Результатом этого было быстрое ухудшение ситуации: «Тан Мэн… завербовал в административных резиденциях Ба и Шу около тысячи мелких чиновников и солдат. Там же в связи с этим было поднято еще около десяти тысяч человек, чтобы обеспечить их проезд по суше и воде. Тян Мэн использовал закон о военных реквизициях, чтобы наказать вождей племен. Население Ба и Шу было в большом страхе».

Китай периода Поздняя Хань

Положение дел намного ухудшилось благодаря пылкому вмешательству поэта Сыма Сянжу (179?—117 до н. э.), сына этого далекого края. Его знания и литературный талант возвысили его при дворе императора до уровня одной из важнейших личностей. Его защитная речь в пользу соотечественников только усугубила ситуацию. Чтобы доказать благородство своих намерений, в 109 г. до н. э. император У передал печать «правителя Дянь» лидеру маленького государства, существование которого он признал. Сохранив собственное звание единственного политического и религиозного лидера империи, в рамках огромного китайского союза он создал для себя другой титул, при этом подтвердив существование и законность местных культов правителя. Этот новый титул — хуанди был призван выделить императора из множества носителей титула ван.

Продвижение государства на юг привело к очень тяжелым культурным и экономическим последствиям. Между двумя частями империи, объединяя ее, циркулировало все большее количество вещей и технических приспособлений. В этих регионах, богатых речными системами, на первое место вышел водный путь сообщения, который предвосхитил в своем появлении будущий Великий канал. От верхнего течения Сянцзяна (Хунань) на севере до верхнего течения Гуйцзян (Гуанси) на юге постепенно сложился маршрут, который и сегодня соединяет бассейн Голубой реки и бассейн Жемчужной реки, Китай равнин и Китай ущелий, пересеченных оврагами холмов и запутанных, но судоходных речных потоков.

Вторжение императора У на северо-восток, за пределы установившихся границ, было более жестоким. В том же году, когда он даровал свою инвеституру[36] государству Дянь, император морем бросил свои войска на завоевание Кореи, которая была разделена тогда на четыре части. Это было завершением неторопливого продвижения Китая в этот регион, которое было начато еще в эпоху Борющихся Царств. Вторжение принесло свои плоды, поскольку западный берег Кореи оставался китайским вплоть до IV в. н. э., что весьма способствовало тому, что молодая и далекая Япония заимствовала немалое количество культурных достижений континента.

Все эти постоянно повторяющиеся войны,^ долгие путешествия, более или менее эффективные подтверждения собственного могущества обнаруживают одну постоянную величину: отношение китайской власти к другим, к варварам и менее цивилизованным народам, к иностранцам никогда не подчинялись какой-то строгой догме. Император использовал то крайне жестокие меры, то простые угрозы, то, наоборот, лесть и искушение. Впрочем, несмотря на это, всегда сохранялось неискоренимое чувство превосходства династии Хань и ее цивилизации.

Социальная иерархия и экономика

На территории собственно Китая благодаря устройству и стабилизации империи произошла глубокая трансформация связей, которые соединяли различные социальные группы.

Согласно общему мнению, после поздней Античности можно говорить о том, что в Китае сложилась определенная бинарность. Народу, который управлял, противопоставлялся народ, которым управляли. На самом деле, в подобных условиях это довольно неточное понятие, поскольку члены первой группы происходили из второй группы, в которую они могли и вернуться при неблагоприятных обстоятельствах, например уход на покой или разжалование. Вообще, положение любого человека на иерархической лестнице было относительным. Тем не менее среди правящей элиты бесспорно можно выделить несколько категорий: феодальных князей (цзюнь), хотя в I в. до н. э. они и потеряли власть над своими территориями, министров государства (цзюцин), высших правительственных сановников (дафу), ученых людей (ши), знания и гражданские добродетели которых затмевали достоинства военачальников, которых понятие ши обозначало в начале I тысячелетия до н. э.

Вся эта масса людей, управляющих государством, делилась на огромное количество ступеней. Она представляла собой настолько разнородное и неустойчивое сообщество, что философские школы прилагали большие усилия, для того чтобы хоть как-то объединить и классифицировать все эти чины и звания. В отличие от Конфуция, который выделял три управляемых сословия: крестьян, ремесленников и торговцев, — в этот период появились термины, обобщающие все подвластное чиновникам население: «многочисленный народ» (ли-мин) или «черноголовые», выражение, которое было придумано в эпоху правления Первого императора. Именно эти два самых распространенных понятия объединяли все социальные группы. В продолжение развития этой идеи появилось понятие жэнь-жень со значением «все люди» — народ становился группой индивидуальностей. Другие, реже используемые обозначения низших слоев населения выводили на первый план кланы — «сто имен» (бо син) или «бесчисленные дети одного предка» (юань юань).

Однако не стоит самообольщаться: главным фактором деления общества служила производительность различных категорий, так как именно равновесие между ними обусловливало выживание нации.

В древности все виды работ, которые выполняло население, были разделены на множество разных категорий. «Ритуалы Чжоу» («Чжоу-ли») — литературное произведение, содержащее факты и цитаты из более ранних сочинений, называет девять видов работников. Это земледельцы, садовники, лесничие и хранители гор, рек и болот, скотоводы, ремесленники, оптовые и розничные торговцы, ткачихи, ткущие из шелка или пеньки, сборщики листьев, корней и фруктов и, наконец, бродяги, не имеющие постоянных занятий и блуждающие в поисках работы, которой они лишились из-за смены сезона или из-за собственного нрава. Эта последняя категория могла состоять как из богатых, так и из бедняков. Сытые оригиналы или действительно обеспеченные люди, порвавшие с обществом, оказывались на одной дороге с изголодавшимися бродягами. К этим девяти группам добавляются две категории рабов: те, кто был наказан за какое-то преступление, и те, кто вынужден был продать себя из-за голода.

Одним из самых выдающихся событий в истории династии Хань было создание особого устава для ремесленников, работавших в государственных мастерских. В столице существовали три государственные фабрики, производство в которых было поставлено на службу исключительно императорской фамилии. Као гун-ши производила мебель; задачей Дун-юань-цзян было создание и обработка мин-ци — знаменитых погребальных статуэток, которые сравнивают с танагра; и наконец, Шан-фан выпускала предметы быта совершенно исключительного качества. К концу правления династии Шан-фан была разделена на три секции: первая производила зеркала, две другие — ткань. Впрочем, некоторые социальные группы, особенно имеющие отношение к религии, обладали, как и государство, своими собственными группами ремесленников.

Похожая ситуация имела место и в каждой из провинций. Шесть центров производства, один в провинции Хубэй, два в провинции Хэнань, два в провинции Шаньдун и один в провинции Аньхой, были ориентированы на снабжение армии. Две ткацкие фабрики существовали в Шаньдуне и Хэнань. В Сычуани были две мастерские, специализировавшиеся на работах с золотыми и серебряными предметами, и государство особо поддерживало это производство, высокое качество продукции которого составляло славу южных регионов страны.

Несмотря на некоторое процветание, о котором свидетельствует одновременно количество и качество товаров, производившихся в период Хань, перед власть имущими стояли очень большие проблемы, которые они пытались решить путем использования различных политических методов, как поочередно, так и одновременно.

На протяжении 30 лет, которые последовали за восшествием династии на престол, император самостоятельно восстановил те суровые принципы легистов, которые существовали в период Цинь: перемещение населения — чтобы избежать сговора или соперничества между кланами; жесткие сословные рамки — для крестьян; контроль — за доходами крупных торговцев, которые стремились монополизировать денежную систему и власть. Лозунгами этого периода были простота и умеренность. Но когда пришел мир, а варварская угроза была отражена (175–154 до н. э.), настало время всеобщей либерализации. Этот процесс начал развиваться с такой скоростью и силой, что одним из самых ярких его проявлений стал мятеж «семи стран» Юга, которым династия Хань предоставила определенную феодальную автономию, так как именно оттуда и происходили новые правители Китая.

Впрочем, эти мятежи были довольно быстро подавлены, и правление императора У стало апогеем развития этого общества, стремившегося к централизации, развитию торговли и производства, которое шло полным ходом.

Самой большой проблемой императора У в экономической сфере оказалось именно процветание, которое было столь большим, что благоприятствовало расцвету могущества частных промышленных компаний, выросших из добычи соли и железа. Добыча и обработка этого сырья требовали множества рабочих рук и хорошей координации выполнения различных операций. Торговая деятельность, которая сопровождала это производство, способствовала развитию денежной экономики.

Однако правительство заметило, что денежная экономика ведет к обогащению частных лиц, а не государства, вредит его престижу и может привести к банкротству. Император У сумел на время исправить эту ситуацию, проведя массовую национализацию крупных предприятий: по всей стране вместо 66 предприятий, которые поодиночке бесконтрольно добывали и продавали соль и железо, не принося никакой прибыли в казну, была введена государственная монополия на эти виды продукции. Проводила реформу администрация Кун Цзиня и Дунго Сяняня, они же добавили в список монополий производство и продажу алкоголя. С точки зрения легизма, которому сочувствовали власть имущие, эти принудительные меры были абсолютно оправданными. Но именно они, представленные различными налоговыми репрессиями, в долговременной перспективе и привели к медленной экономической деградации, которая, несмотря на временное процветание, три века спустя привела к падению династии Хань.

Первой причиной экономического спада послужило то, что замыслы императора не способствовали общему подъему морали. Как продажа должностей и титулов повлекла за собой уничтожение системы административных кадров, так и противопоставление столицы всему остальному государству, вместо того чтобы обеспечивать его могущество, привело к тому, что доходы, которые изымались у крупных торговцев и производителей, просто скапливались в сундуках. В конце концов, и экспансия в варварские страны стоила очень и очень дорого.

Тем не менее создание государственных монополий базировалось на прекрасных доводах о необходимости всеобщего экономического оздоровления. В первую очередь особую важность имела металлургия, игравшая огромную роль в материальной жизни нации, потому что именно эта сфера производства отвечала за выплавку монеты. С 120 по 81 г. до н. э. государство стремилось обложить налогами, сократить долю или даже конфисковать частные предприятия, работающие в этой отрасли. Результаты этих мер не замедлили себя ждать, и уже с 115 г. начинается прогрессирующее с каждым годом ослабление деятельности частных собственников. Три года спустя, в 112 г. до н. э., государство уже могло гордиться тем, что вся чеканка монеты была эффективно поставлена под его контроль.

Любопытно отметить, что в связи с этими обстоятельствами император У, выступавший как приверженец и восстановитель конфуцианства, глубоко оптимистичный и либеральный, на самом деле следовал политической линии династии Цин, а на государственной службе оказалось множество людей очевидно придерживающихся идей легизма. Это хороший пример того дуализма, который в различных пропорциях, часто не подлежащих точному измерению, всегда присутствовал в решениях китайских властителей.

Для борьбы со спекулянтами император по совету сановника Сан Хуняна поддержал создание отдельного управления, которое можно было бы назвать «отделом уравнения и стандартизации». На самом деле это был «Трактат о равновесии» («Пин чжунь»), а его главной идеей было увеличение натуральных налогов, скупка по низким ценам товаров, которые император мог перепродавать в другие регионы или возвращать на рынок, когда цена на товар была самой благоприятной для продавца. Официальной задачей, которая стояла перед этим государственным органом, была защита мелких производителей от лихоимства спекулянтов. На самом деле, и в этом случае государственная политика не была продиктована соображениями о чистом человеколюбии, и конфуцианцы не упустили случая сказать об этом.

Через несколько лет после смерти императора У, в 81 г. до н. э., при дворе состоялся важнейший «спор о соли и железе», который дошел до нас в письменном виде («Янь те лунь»). Эта была полемика легистов, которые руководили Большой государственной канцелярией, и группы конфуцианских ученых. Воспевая хвалу миру и добродетелям древнего китайского общества, эти ученые провозглашали: «Никогда материальная выгода не должна служить основным мотивом управления. [Это значит] управлять должна мораль, цель этого — изменение нравов народа. Но сегодня в провинциях монополии на соль, железо и алкоголь и система справедливой торговли установлены, чтобы соперничать с доходами народа, обесценивая значение сельского великодушия и воспитывая в народе скупость. Вот почему людей, которые занимаются [сельским хозяйством], имеющим первостепенное значение, становится все меньше, а людей, которые занимаются [торговлей], имеющей второстепенное значение, все больше…Шан Ян сделал жестокие кары и строгие законы основанием государства Цин, и оно рухнуло вместе со Вторым императором (Эршихуанди). Но удовольствовавшись строгостью законов, он создал систему взаимной ответственности и круговой поруки, объявил преступлением любую критику правительства и умножил количество телесных наказаний до таких масштабов, что народ был устрашен настолько, что не знал, куда деть свои руки и ноги. Недовольный обильными налогами и выплатами, он запретил народу использовать ресурсы рек и лесов и добыл огромные средства на заготовке запасов, не давая народу возможности привести даже самые малые возражения. Подобное почитание богатства и отсутствие внимания к тому, что правильно, такое неистовство власти и стремление к успеху действительно привели к расширению государства и приобретению новых территорий. Но это было подобно тому, как наливают еще воды людям, которые страдают от наводнения, и это только умножило несчастья».

Когда возражения и насмешки легистов были направлены против конфуцианцев, то эти последние часто добивались полной победы в спорах между ними.

Действительно, император У чаще внимательно прислушивался именно к конфуцианцам и старался изо всех сил исправить ситуацию в сельском хозяйстве, которая характеризовалась уменьшением количества рабочих рук в этой сфере деятельности. Крестьяне меняли свою профессию на более доходные, и, чтобы остановить этот процесс и вернуть в сельское хозяйство требуемые рабочие руки, император У ратифицировал целую серию реформ. Однако новое вмешательство конфуцианцев в процесс переустройства, который последовал за этими реформами, привело к обратной катастрофе. В 62 г. до н. э. крестьяне произвели слишком много продуктов и не смогли их продать. Именно после этого кризиса государство взяло под свой контроль все риски, связанные с урожаем, а также частично решало и проблему транспорта. Около Чанъяни, столицы, построенной во II в. до н. э., начали поощрять разведение зерновых, предназначенных для снабжения правительства. Кроме того, у границ были созданы зерновые хранилища (55–44 до н. э.). Их задачей было снабжение гарнизонов, которые охраняли империю. Это было возвращение к политике протекционизма легистов.

В конце концов эти значительные изменения коснулись даже самой концепции сельского хозяйства. Намного большее внимание стало уделяться сфере дополнительных занятий, таких как шелководство и ткачество. Итогом этих изменений стало объединение среди крестьян (нун) всех, для кого работа на земле была самым важным видом деятельности. И не случайно, что министр сельского хозяйства одновременно наблюдал за торговлей и финансовой системой государства.

Значение, которое придавалось земле, стало общим знаменателем для обширной категории населения, и, поскольку богатые присваивали себе больше, чем остальные, оно привело к тяжелым последствиям: рабство стало намного более распространенным явлением, чем в любой из периодов, предшествующих правлению династии Хань. Великий философ Дун Чжун-шу (179? — 104? до и. э.) так проанализировал механизм порабощения: «Древние установили, что дома и колодцы восьми семей должны находиться в одной общине [один колодец и девятьсот му земли]. Муж и жена обрабатывали сто му земли, передавая в качестве налога одну десятую часть, выращенного ими урожая [государству или его представителям]. Однако правители Цин не имели никакого закона и увеличили подати и налоги для своих собственных нужд, изматывая народ ради своих необузданных прихотей. Они упразднили систему цзин-тянь [колодезные поля], и людям было разрешено покупать и продавать землю. Богатые покупали столько земли, что их поля тянулись вдоль всех дорог с севера на юг и с запада на восток, а в это время бедные не имели земли даже для того, чтобы посадить туда палку. Более того, были организованы рынки рабов, на которые людей загоняли, как скот или лошадей. Правители Цин узурпировали право карать людей из общины и слуг, вплоть до применения смертной казни. Подлые люди, тираны, движимые одной жаждой наживы, они снимали с насиженного места людей, их жен и детей и продавали их, нарушая волю Неба, разрушая отношения между людьми, искажая принцип, гласящий, что человек есть самое благородное создание Земли и Неба».

Так как не существовало никакой системы государственного вмешательства, позволявшей уменьшить число крепостных у частных домов, как это было в древности, когда их численность, без сомнения, была меньшей, то борьба императора У против частных монополий как раз и выразилась в конфискации рабов, которых правительство, впрочем, заставляло работать на своих собственных предприятиях. Тот факт, что рабы в основном использовались на домашних работах, тогда как на сельских работах, как полагают, не хватало рабочих рук, провоцировал возмущенные выступления экономистов и благородных людей.

Таким образом, торговля землей создала огромное количество бедняков, с потерей своего надела выпавших из сословия крестьян, которые окончательно потеряли всякую надежду на улучшение условий существования и даже на сохранение чувства собственного достоинства. Проблема обезземеливания крестьян, приводившая к отчуждению работников от результатов собственного труда, очень напоминает ситуацию, которая сложилась в Китае в начале XX в.

Усугубляли ситуацию и военные кампании, которые подрывали государственную систему финансов. В 127 г. до н. э. нехватка денег в казне оказалась настолько большой, что у государства не хватало средств на то, чтобы платить своим работникам. Тогда правительство решило заменить их мужчинами и женщинами, которым оно обещало значительные льготы и привилегии при условии, что они согласятся стать рабами, что, естественно, исключало всякую оплату. Как и в случае с финансами, эти меры государства только усугубили ту проблему, с которой правительство боролось.

Сельскохозяйственная продукция в основном состояла из «пяти зерен» (у гу), которые можно объединить в три основные группы зерновых: пшеница, просо и бобовые. К ним необходимо добавить рис, по крайней мере для Южного Китая, кроме того, он был известен в районе современной провинции Ганьсу с древнейших времен. Эти «пять зерен» были основным стержнем всей экономики государства.

Известные или, по крайней мере, используемые документы слишком отрывочны, они не позволяют полностью понять тот механизм обращения зерна, который существовал в этот период. Нам известно о существовании системы зернохранилищ, которая действовала всегда, какими бы ни были цели и убеждения находящихся у власти людей.

В 200 г. до н. э. в Чанъяни было построен гигантский хлебный амбар (тай-цан), предназначенный для хранения запасов зерна на случай голода. Кроме того, его задачей было сохранение стабильности цен на зерно, в урожайные годы излишки скупались, а в неурожайные годы — напротив, выбрасывались на рынок. Это позволяло сохранить равновесие рынка. Зерновые склады строились и в провинциях. По примеру Янь Ши-гу (581–645) существовали и своего рода общественные хранилища (цан или линь), где помещалось уже упакованное зерно, предназначенное для оплаты чиновников префектур и правительства. Кроме того, эти запасы использовались для помощи в случае бедствий или'несчастных случаев, когда не было другого зерна. Были еще открытые хранилища (юй), где складывалось зерно, предназначенное к транспортировке к месту назначения водным путем.

Ситуация с землей, как, впрочем, и с людьми, на протяжении всего периода Хань оставалась неопределенной, оба этих вопроса неизбежно оказывались связаны между собой. Конфуцианцы время от времени сетовали на то, что произошел отход от системы колодезных полей (цзин тянь), повторяя, что во времена существования этой системы семьи жили на земле, которая, как и часть их доходов, принадлежала государству. Однако до 48 г. до н. э. ничего не менялось, но в этом году разрушительные наводнения опустошили страну. Начался голод, и конфуцианцы решили, что именно в этот момент нужно провести глубокие реформы, а не пытаться просто поддержать равновесие в обществе. Возможно, именно эти реформы спровоцировали, хотя определить точные причины и невозможно, смену нескольких периодов, то благоприятных, то очень тяжелых. Они чередовались вплоть до самого мятежа Ван Мана (родился в 33 до н. э., умер в 27 н. э.), который в 9 г. до н. э. попытался основать новую династию. Он едва не добился успеха без боя.

Политическая и социальная программа Ван Мана предполагала возврат к уже известной системе равных полей и упразднение частной собственности на земельные хозяйства. В то же время он восстановил все имперские монополии, которые когда-то установил император У и которые были подорваны после столетия экономического непостоянства. Казалось, что это восстание проходило согласно воле Неба и тому, что следование морали должно было, наконец, принести материальные выгоды.

Однако цены поднялись, а качество товара ухудшилось. Тяжелые налоги, которые должны были платить ремесленники, снижение государством жалованья Чиновников в трудные годы, выпуск новой монеты, несмотря на благие намерения, которыми были вызваны эти меры, — все это стало причиной глобального хаоса. Просвещенные люди, служившие чиновниками, которые когда-то поддерживали Ван Мана, потеряли к нему всякое доверие и покинули его. Дело дошло до путаницы в такой степени, что «любое движение рукой сразу нарушало несколько запретов… У богатых не было никакой возможности защититься, а бедные вообще не могли найти средств к существованию. Они восставали и становились ворами и бандитами, наводняя холмы и болота. И власти, неспособные схватить их, напротив, стремились скрыть их существование, делая это настолько хорошо, что их количество увеличивалось день ото дня. По всей стране свирепствовали голод и эпидемии, они уничтожили такое количество людей, что, когда Ван Ман был окончательно побежден, половина населения империи погибла».

В 17 г. н. э. банда «краснобровых» (цзи мэй), названная так из-за краски, которую они использовали, пересекла долину Шаньдуна. Банду возглавляла женщина, которую считали колдуньей и называли «матушка Лю». Разливы Желтой реки только усилили всеобщую нищету. Итогом стало всеобщее восстание жителей Центральной равнины. Страной овладел страх:

Ван Маи исчез сам, неспособный решить насущные проблемы. Начало правления Гуан У-ди (25–57) означало восстановление династии Хань — именно этого громко требовал народ. Все было восстановлено, как раньше, однако столицу перенесли в Лоян, подальше от варваров, у которых воинственные намерения Ван Мана вызывали глубокое недовольство, что делало их очень опасными. Для счастливчиков судьбы жизнь снова стала яркой и радостной:

Однако династия Хань, пользуясь своей властью, вновь исчерпала запасы Китая, и на протяжении 150 лет страна испытала множество превратностей судьбы. Общественный хаос внутри страны, скопление варваров на границах, концентрация всех богатств в руках небольшой группы населения, искусно эксплуатирующей всех остальных, — все это в конце концов вызвало крестьянские восстания и мятежи.

Очень драматичным был 184 г. н. э., именно тогда сложились сразу два центра вооруженных восстаний, чьи участники, вдохновленные и объединенные идеями даосизма, выступали против официальной власти Китая. На востоке Великой Китайской равнины повстанцы объединения «Великое равенство» («Тайпин») носили повязки желтого цвета: это цвет элемента «земля», который согласно циклическим представлениям должен был сменить элемент «огонь» — символ династии Хань. Таким образом, естественный цикл сохранялся и в историческом развитии страны: Вода — Цинь Шихуанди, Огонь — династия Хань, Земля — «Великое равенство».

Несмотря на раннюю смерть своего лидера Чжан Цзяо в 184 г., «желтые повязки», как они себя называли, оставались очень опасными. Одновременно с ними в Сычуани процветала революционная секта, называвшаяся «Пять мер риса». Обширные пространства Центрального Китая были опустошены:

Власти больше не существовало. Полководцы быстро поняли ту выгоду, которую они могли извлечь из этой ситуации. В 189 г. генерал Дун Чжо разграбил столицу. По сути, мир Хань исчез. Экономическая неразбериха, колебания правительства между поддержанием собственного авторитета и либеральностью, глубокий кризис в сельском хозяйстве, восстания крестьян на периферии, быстро создавших хорошую организацию и снабженных политической программой и системой управления, передача «Мандата Неба» посредством народного вмешательства, переустройство империи, воспринятое как восстановление несправедливо нарушенного древнего порядка, — вот краткая характеристика этого периода. На протяжении двух тысяч лет, от династии Хань до наших дней, история Китая больше, чем история любой другой страны, казалось, повторяла один и тот же цикл, в котором периоды величия сменялись драматическими периодами ослабления страны.

Жизнь Китая в первые века империи

Трансформация хрупкой экономической системы показывает, что на протяжении четырех веков правления династии Хань императоры могли сохранять равновесие между различными методами управления государством так, что ни один из них никогда не получал абсолютного превосходства. На протяжении многих лет даже казалось, что все тенденции развития философии — речь идет о легизме или конфуцианстве — отходят на второй план, когда воскресают существовавшие в самом раннем Китае космогонические верования. Их особый характер воспринимался с большим или меньшим оптимизмом, с большей или меньшей строгостью или даже вполне терпимо.

Единственным оригинальным новшеством, действительно появившимся в период Хань, была забота о создании строгой иерархии и делении на группы любого сообщества, поиск такой системы, которая не оставляла за своими границами ни одной точки зрения, ни одного элемента существования.

Именно с этой точки зрения можно объяснить политический успех конфуцианцев. Противостоя крайнему догматизму, они обладали определенного рода гибкостью, которая позволяла им заполнять эту пустоту. Либо потому, что отчуждение собственности, предпринятое легистами, не вызывало доверия, либо потому, что феодалы потеряли все свое влияние и лишились тех обязанностей, которые они когда-то исполняли согласно традиции, конфуцианцы по праву сохраняли за собой посты, по разным причинам не занятые другими. Далекие от того, чтобы быть строителями, они проникали в систему, позаимствованную легистами из древнего учения сюнь-цзы, корни которого, в свою очередь, лежали в доктрине учителя Куна: если посмотреть на это со стороны, кажется, что круг замкнулся, произошло объединение положительного и отрицательного.

Распространение влияния конфуцианства

Возвращение расположения к просвещенным людям, опозоренным Цинь Шихуанди, и благоволение, которым император У вознаградил конфуцианцев, помимо влияния на систему управления, привело к глубоким интеллектуальным и социальным последствиям.

По наущению Дун Чжун-шу, того, кто поднял скандал, связанный с рабством, император в 124 г. до н. э. учредил университет, целью которого была подготовка хороших администраторов за один год обучения. Это новшество имело блестящие результаты: к концу I в. до н. э. в нем учились около трех тысяч студентов, а в эпоху правления династии Поздняя Хань — в десять раз больше. На две тысячи лет система управления империей оказалась в руках людей, которые одновременно были воспитаны и для чистой науки, и для управления, причем последнее, теоретически, было тесно связано с первым. Личность конфуцианского философа, человека знания, «просвещенного мужа», обрела четкие очертания и определение, в то же время бесспорно поднялась над массой тех, кем управляла, над огромной массой людей, занятых сельским хозяйством или ремеслом. Сложилась иерархия, которая не вызывала никаких споров, потому что она была основана не на силе или родовитости человека, а на его талантах. Дун Чжуншу советовал, чтобы «знать, правители провинций и чиновники с жалованием в две тысячи мер [риса] выбирали достойных людей среди служащих и простого народа. Каждый отправлял в столицу двух человек в год, которым там предоставляли жилище и принимали на службу… В связи с этим все должны делать все возможное, чтобы найти достойных людей и чтобы образованные люди со всей империи могли бы получить официальные должности и оказаться в правительстве».

Невозможно было лучше выразить ни принцип равенства всех перед знанием, также нельзя было лучше определить основание для продвижения по социальной лестнице. Однако была одна немаловажная проблема: речь идет о выборе критериев, по которым должно было вестись продвижение по службе. Понадобилось еще несколько веков, для того чтобы разработать логичную систему испытаний и экзаменов, которые теоретически должны были отдавать первенство только по достоинствам. Более того, относительно внезапное появление постоянно возрастающей массы выпускников императорского университета поставило перед власть имущими очень тяжелую проблему использования этих специалистов. Подобный вопрос впервые в столь крайних формах возник именно в период правления династии Хань.

Тем не менее нельзя объяснить подобное возвышение конфуцианцев ни простым механизмом занятия властных должностей, ни даже тем, что в эти годы существовал определенный философский вакуум, который и был ими заполнен.

Из всех существовавших тогда теоретических школ самое большое влияние на императора У оказало учение одного человека. Речь идет о Дун Чжун-шу, авторе трактата «Обильная роса летописи «Чуньцю» («Чуньцю фанлу»), в котором он высказывал свою точку зрения, объединявшую сразу несколько уже существующих теорий, на связь политических механизмов с движением мира. Разработанная им модель опиралась на таинства и всемогущество главы государства, который воплощает Деяние, не компрометируя себя тем, что становится его исполнителем, так как особенностью лидера является умение делегировать свою власть: «Небо находится высоко, оно раздает свои благословения. Оно скрывает свое устройство, но далеко распространяет свой свет. Тот, кто становитвя главой над людьми, подражает пути Неба, скрываясь от мира, чтобы быть святым, и рассматривает все издалека, чтобы быть просвещенным. Он использует толпы людей, чтобы достичь успеха, но не вмешивается сам в ведение дел, чтобы его продолжали восхвалять…Он сидит на троне Недеяния, используя достоинства своих чиновников. Его ноги не двигаются, их ведут его министры. Его рот не произносит никаких слов, но его прислужники выражают его мнение. Его разум не постижим, но его министры делают то, что должно. Именно такой правитель идет путем Неба».

Правитель ведет народ к цели, так же как Небо даровало Путь, который питает Землю. Но только человек может привести мир к процветанию, так как он объединяет эти три элементы. Именно так пишется иероглиф ван (правитель) — вертикальная черта, символизирующая человека, пересекает три горизонтальные черты, символизирующие Небо, Путь и Землю.

Подобное обобщение вновь вывело на первый план и систематизировало принципы, принятые Цинь Шихуанди, а также очарование космосом, пронизывающее всю китайскую философию начиная с древних идеологов, сторонников государственного единства, вплоть до работ Цзоу Яня (около 350–270 до н. э.), труды которого с основания империи пользовались значительным уважением. Это обобщение основывалось на предположении, что существуют странные соответствия между числами и пятью элементами, слияние которых, соответствуя чередующимся и взаимодополняющим циклам инь и ян, находилось у истока всех тайн жизни.

Поиск этих тайн напоминал стремление раскрыть все секреты при помощи магии и астрологии. Значение, которое придавалось природным явлениям, стало настолько важным, что, например, внезапное появление на небе кометы могло привести к глубокой реформе всей системы управления. Дун Чжуншу в своем трактате так убедительно раскрыл механизм этого поведения, что подобный ход событий кажется разумным: «Создания Неба и Земли иногда сталкиваются с необычными изменениями, которые они называют чудесами. Наименее значительными из них являются зловещие предзнаменования. Эти предзнаменования всегда появляются раньше чудес, которые следуют за ними. Предзнаменования — это предостережение Неба, тогда как чудо — это угроза Неба. Сначала Небо посылает предостережения, а если люди их не понимают, тогда появляются чудеса, предназначенные Небом, чтобы напугать людей. Именно об этом написано в „Ши цзин”: „Мы трепещем перед страхом и ужасом Неба”. Происхождение этих предзнаменований и чудес — прямое следствие ошибок государства. Когда в государстве начинают проявляться первые следы этих ошибок, Небо посылает дурные предзнаменования и бедствия, чтобы предупредить людей и возвестить об этом. Если, несмотря на эти предзнаменования и предупреждения, люди еще не понимают, насколько они ошибаются, Небо посылает им чудеса, чтобы их напугать. Если и после того как начали случаться чудеса, люди еще не испугались, приходят стихийные бедствия и невзгоды. В связи с этим мы можем видеть, что воля Неба благосклонна к людям, поскольку оно никогда не устраивает для людей неожиданных ловушек и не предает их».

Исследования даосизма

Подобный тонкий подход к понятиям трансформировался в народном сознании в достаточно простые схемы. Даже если, ссылаясь на эзотерический словарь даоистов, говорить о том, что Путь (дао) порождает Жизнь, а Добродетель (дэ) ее поддерживает, то для большей части смертных все равно существовало только пугающее осознание того факта, что их судьба неизвестна. И люди находили утешение только в отчаянных поисках миража бессмертия. Именно эти поиски стали общим местом для всех философских школ, тем перекрестком, где сходились самые разные точки зрения на бытие человека, полагавшие, что человек может бесконечно продолжать свое материальное существование.

Правители сами подавали пример, требуя от алхимиков добывать для них лекарственные вещества, способные сохранить целостность их тела. Практически это превратилось в навязчивую идею, и западные завоевания императора У частично можно объяснить его желанием достичь чудесных регионов, описанных в древних мифах. Действительно, например, в некоторых из них есть описание Владычицы Запада (Си Ванму), которая жила посреди райского двора. Появилось даже обыкновение называть «небесным» все то, что пришло со стороны заката, например знаменитые лошади из Ферганы — сокровище, которое полностью изменило всю китайскую военную стратегию.

Между тем параллельно развивалось очень мощное спиритуалистическое течение. Оно постоянно нашептывало людям о несовместимости человеческих возможностей и бессмертия. Поэтому это направление рассматривало возможность обретения вечной жизни в другой форме. Например, даже такой могущественный человек, как император У, на протяжении жизни пытался стать сянъ, волшебным существом, способным подняться на Небо, в края легендарного Желтого императора.

Через некоторое время после смерти императора У в китайской литературе появился посвященный ему исторический роман, несколько веков остававшийся знаменитым, — «Неофициальное жизнеописание ханьского У-ди» («Хань У-ди нэй чжуань»). В этом романе императору, как и в жизни, не удается достигнуть своей цели. Мечта о бессмертии всегда отступает к воображаемым границам, лежащим в реальности вне времени и повседневности:

«Причина, по которой мир не верит в то, что бессмертия невозможно достигнуть исследованиями, и не допускает, что жизнь можно продлить, именно в том, что Цинь Шихуанди и Хань У-ди искали его, но не смогли достигнуть, а Ли Шаоцзюнь и Луань Да безрезультатно применяли свои методы… То, что поиски этих двух правителей и двух подданных были тщетными, было вызвано либо тем, что, начав с усердием, они со временем охладели к своей цели, либо тем, что они не встретили просвещенного учителя. Но как могло быть достаточно этого факта для того, чтобы утверждать, что в мире вообще нет бессмертных людей? Для того чтобы найти секрет Долголетия и использовать высшее Дао, самым важным является решимость, а отнюдь не богатство или знатность. Если человек не является таким, каким нужно, высокое положение или удачливость становятся всего лишь дополнительными помехами. Почему? Потому что аскеза бессмертия заключается в том, чтобы стремиться к душевному покою и безразличию рассудка и добиваться этого… Но как правитель может закрыть глаза и заткнуть уши, контролировать свои внутренние органы и вести счет своим вздохам, воздерживаться от пищи и оставаться чистым на протяжении долгого времени, поддерживать самостоятельно огонь под алхимическим котлом, рано вставать и поздно ложиться?…Правила достижения бессмертия — это потребность в спокойствии и недеянии, отказ от самого понятия о материальном теле, тогда как правитель звонит в огромные колокола и бьет в барабан Грома. Бум-бум! Бомбом! Это ужасает его душу и приводит к заблуждениям его сердце…»

В то же время глубокое чувство единства человеческих интересов добавляло сентиментальности этой неустанной погоне за бессмертием. Каждый надеялся, что ему удастся перейти в царство бессмертных со своей семьей, друзьями и материальными ценностями, чтобы и там пользоваться радостями того мира, где время уже не имеет никакого значения.

В распространении подобного милосердия социологи видят доказательство нового усиления семейных связей, ослаблению которых на время способствовало уничтожение порядков древнего феодального общества. Возможно, именно это позволило различить в этом явлении глубокую взаимную человеческую симпатию, уравновешивающую доверие к эпохе, когда науки и техника, как и в современные нам годы развития индустрии, казалось, вели человечество к бесконечному прогрессу.

Повседневная жизнь

Если подъем материальной культуры Китая периода первых правителей мог быть вызван заимствованиями достижений средиземноморского мира, то новая империя, в свою очередь, поднялась на такой высокий и качественно новый уровень техники, что практически в течение тысячи лет поток заимствований тек в противоположную сторону. Всем известно, какие восточные чудеса нашли крестоносцы у арабских посредников.

Изобретение водяной мельницы с горизонтальным колесом и широкое распространение подгрудного ремня для лошади облегчали выполнение тяжелых задач по обработке и транспортировке товаров. Новые предметы в первую очередь изменяли окружающую действительность. Началась обработка стекла, которое стало прекрасным заменителем нефрита. Совершенствование процесса ткачества привело к созданию более удобной одежды и убранства помещений. Начиная с эпохи Борющихся Царств хозяином новой техники стала провинция Сычуань. Императорские мастерские создавали самые разные и сложные рисунки, такие как облака, вытканные или даже нарисованные на полотне. Разнообразие возможностей было столь велико, что «Трактат о церемониальных одеждах» («Юй фу чжи») точно описывал костюмы, которые с тщательностью изготовлялись непохожими, чтобы чиновники могли носить их в соответствии с различными обязанностями. Производство парчи получило такое распространение, что римляне называли Китай не иначе как «страна шелка».

Изобретение бумаги, которое произошло в Китае именно в это время, привело к появлению дешевого и удобного средства передачи информации, необходимого для существования и развития централизованной администрации, существующей на столь огромной территории. Действительно, китайская цивилизация — это цивилизация письма, которая, несомненно, нашла идеальное средство для хранения накопленного знания, своих размышлений и живописи.

В период Хань любопытство мыслителей не знало границ, оно с успехом распространялось на изучение тех феноменов природы, причины которых обдумывали еще китайские философы. Так, например, астрономы с ранних времен отмечали наличие пятен на солнце. Начиная с 28 г. до н. э. они начали систематически отмечать их появление, тогда как различные инструменты, такие как армиллярная сфера, изобретенная в 124 г. н. э. Чжан Хэном,[38] позволяли лучше изучить движение небесных тел. Тот же Чжан Хэн стал знаменитым, создав в 132 г. н. э. первый в мире сейсмограф. Он состоял из большого глиняного кувшина, на стенках которого держалась система баланса. В равновесии ее поддерживали два шара одинакового веса. Колебания земли, качавшие это коромысло, приводили к падению одного из двух грузов в маленькие емкости в форме жабы с разинутой пастью, расположенных у ножек этого приспособления. Таким образом, Чжан Хэн мог обнаружить землетрясение, которое произошло в Ганьсу.[39]

Сцены повседневной жизни (начало III в.).

По рисункам, найденным в могиле Цзя-юй-гуана в Ганьсу

Чтобы лучше охарактеризовать представителей китайской науки, нужно, помимо изобретательского ума, не забывать о присущем им умении вести наблюдения. Еще в IV в. до н. э. китайские натуралисты заметили, что кристаллы снега имеют форму шестиконечной звезды. Изучение этих бесконечных правильных фигур в некоторой степени способствовало развитию геометрии.

Все это накопленное знание постепенно меняло устройство повседневной жизни: ремесленники, например, ставили ноги в градуированный желоб. Это позволяло им работать с намного большей точностью.

Благодаря появившимся в этот период произведениям искусства, эпоха Хань со временем стала восприниматься как эра роскоши и процветающей торговли. Настенная живопись, гравированные камни и литые кирпичи, которые использовались в украшении почти всех могил, напоминают о повседневной жизни тех лет. Взгляд на этот кишащий людьми мир вызывает очарование. Мощные линии, отсутствие глубины изображения, дерзкое использование многочисленных воздушных перспектив, тесное наслоение форм, напоминающее ассирийские барельефы, — все это, вне всякого сомнения, несет в себе какое-то символическое послание, а нам просто рассказывает о том, как протекали дни этой эпохи. Тысячи этих работ вдохновили первые простые, но полные таланта попытки создания китайской живописи.

Устройство домов богатых людей своими корнями уходит в период Чжоу: последовательно расположенные строения, колонны из лакированного красного дерева и перегородки из кирпичей, выбеленные известью, которые отделяют собственно двор дома от разведенных садов. Качественные постройки часто состоят, помимо нижнего этажа, еще из двух или трех этажей, которые между собой соединяются крутыми лестницами, иногда идущими по внешней стороне дома.

Построенный согласно принципам геомантии — китайского гадания по сухой пыли, дом обладал определенной ориентацией в пространстве: он был всегда обращен «благородной» стороной на запад, точнее на юго-запад, тогда как его северовосточная, «вульгарная» часть использовалась для хранения провизии. Последний этаж чаще всего представлял собой небольшой павильон или террасу, находившуюся под самой крышей, откуда открывался прекрасный вид на весь комплекс зданий и окружающих их садов.

Украшение домов состояло из картин или скульптур, которые могли служить опорой для крыши или искусно выполненными внутренними балками. На стенах между колоннами располагались драпировки из парчи, украшенные сложными геометрическими или растительными узорами, которые были терпеливо вытканы тамбурным швом. Их роль сравнима с той, какую в европейских зданиях выполняли гобелены.

Маленькие озерца обязательно украшали сады богатых владельцев. Между деревьями или даже на воде располагались беседки, что позволяло любоваться красотами природы независимо от капризов погоды. По воде плавали барки, которые управлялись при помощи весел, или даже крупные суда-драконы с рядами кормовых весел.

Пиршества представителей высшего общества давали им повод выставить напоказ всю доступную роскошь. Взор пирующих, восседавших на подушках или низких сиденьях, услаждался жонглерами, музыкантами, шутами и эквилибристами. Участники подобных застолий должны были сохранять осанку, которая, как и их одежда, всегда точно соответствовала тому рангу, который они занимали. Кухня располагалась на нижнем этаже, и на барельефах весьма остроумно изображен занятный вид поваров и поварят.

В обычае также было, чтобы мужчины пировали на втором этаже, который считался благородным, тогда как женщины угощались и развлекались на третьем этаже. Предварительно разрезанные кушанья выносили в многочисленных маленьких блюдах и лакированных чашках, которые стояли на подносах или низеньких столиках, подобных тем, которые до сих пор используют в Японии. Самые крупные пиры были строго регламентированы законом. Угощение непременно включало бульон, говядину, баранину, свинину, рыбу и дичь, в качестве гарнира подавались блюда из зерна, а запивали их алкогольными напитками, приготовленными из проса. Например, «Кодекс Хань» («Хань люй») выделял для таких празднеств специальные даты, запрещая в обычные дни встречаться больше чем трем людям одновременно.

У входа в дом, фасад которого был украшен вычурными фигурами, похожими на атлантов, которые держали крышу или балки верхнего этажа, сидела огромная собака, привязанная около двустворчатой двери. Сбоку от двери был подвешен барабан, цилиндр, на который с двух сторон была натянута кожа. Молодой человек, используя палочки, ударял по нему, чтобы объявить о прибытии экипажа. Обитатели дома спешили навстречу гостю, высоко сложив руки и согнувшись в поклоне. Встреча обычного посетителя была совсем другой. Такой гость вынужден был сам объявлять о своем приходе несколькими ударами дверного молотка, перед тем как войти во двор перед главным строением.

Таким образом, эти прекрасные резиденции были действительно феерическими строениями. Заведенные для развлечения птицы, павлины или журавли, свободно летали между зданиями, добавляя к общей картине цветастую красоту своего оперения. Но самым красивым в этих сооружениях были сложные скаты многочисленных крыш. Здание состояло из наложенных друг на друга элементов, одни из которых возвышались над другими, их поддерживали колонны, опорами которых служили выступы. Постепенно их начали заменять элегантными консолями.

Цивилизация классического Китая

Во дворце императора чаще, чем в любом другом здании, проводились величественные церемонии, призванные быть праздником для глаз. С подарками со всех концов света тянулись длинные процессии: легкие двуколки, запряженные одной или несколькими резвыми лошадьми, благородные всадники на лошадях из Бактрии,[40] повозки чиновников высокого ранга, которые тянули люди, пешие алебардщики, между которыми шли танцоры, жонглеры, канатоходцы. В этой же колонне вели необычных животных, например слонов или верблюдов. Шли колесницы с множеством музыкантов, играющих на духовых инструментах, раздавались звуки гонгов и колокольчиков. Музыка была важной частью ритуала и привилегией власти. Она никогда не теряла того значения, которое приобрела еще в древности.

Иногда после военных походов посреди общего веселья можно было видеть жестокие сцены: тела врагов, которые тащили на цепях, толпы бредущих пленников, которых подгоняли собаки и надсмотрщики.

В городе, как и в полях, жизнь была очень тяжела: земледелец пропахивал свою борозду, помощник доставал воду из колодцев с помощью системы противовесов, повара занимались своими печами или развешивали на свои крюки мясо и рыбу, пойманную в близлежащих прудах и речках, берега которых были густо заселены рябчиками.

Если судить по частоте подобных представлений, то охота, как и в прошлом, служила одним из способов развлечения зажиточных слоев Китая. Дичи было очень много, особенно в южной стране Чу или в болотах, которые окружали подножья холмов. Сыма Сянжу (179?—117 до н. э.) не перестает воспевать радость и пышность этих занятий.

Смерть

Когда приходила смерть, в подземном мире покойника должна была окружать та же роскошь, что и при жизни. На протяжении эпохи Борющихся Царств, гегемоны следовали обычаю самим строить собственные могилы еще при жизни. Эти могилы возводились из кирпича, покоившегося на деревянном фундаменте, почти по такому же плану, который в эпоху Хань был уже окончательно определен соответствующим ритуалом. «История поздней Хань» («Хоу Хань шу») описывает последовательность фаз строительства этих сооружений.

Погребальная комната — подземный дом из кирпичей, откуда в четырех направлениях отходили галереи, ведущие к выходу. По всей длине этих коридоров располагались запасы продовольствия. Сегодня эти находки дают очень точную информацию об образе жизни тех времен. Завершающий этап подготовки захоронения состоял в том, чтобы покрыть могилу круглым или квадратным курганом, насыпанным из смеси земли, песка, камней и растений. Толстая ограда, в которой были двери на все четыре стороны света, завершала эту сложную конструкцию. На верхушке этого кургана, как и перед каждым входом, находился алтарь или молельня, что позволяло проводить там необходимые церемонии.

«Дорогу душ» (шэнь дао), которая, согласно очень древней традиции, вела от одного из алтарей к главному входу в могилу, в правление династии Хань начали облицовывать плитами. Начиналась эта дорога с каменной двери, которая вела в трехэтажную башню. Вдоль всего пути стояли каменные скульптуры, изображающие людей и животных, неподвижно сопровождающих покойника в вечность. Здесь же располагалась стела, на которой были высечены положительные высказывания о личности и качествах усопшего. На другой стороне этой башни находилась вторая дверь, которая обозначала собственно границы погребения: когда речь шла об императорской гробнице, чиновники могли, согласно их рангу, быть похоронены как вне этой священной комнаты, так и внутри нее.

Великолепие этих могил и тщательность, с которой историки описывают их, позволяют нам понять одно из важных философских понятий Древнего Китая, которая и вдохновила создание подобных строений: смерть воспринималась не иначе как продолжение жизни в другой, отрицательной, форме.

Китайцы постоянно продолжали искать способ сохранения тела. В этом стремлении они напоминают египтян, которые, впрочем, нашли благодаря этому свой путь к монотеизму, так как понятие бессмертия со временем одухотворило их верования. Благодаря этой заботе о сохранении тела в результате недавних раскопок был обнаружен, без сомнения, самый яркий пример погребения, который можно было бы себе представить. Практически случайно в 1968 г. в уезде Маньчэн провинции Хубэй были найдены могилы одного из братьев императора У (141—87 до н. э.) и его супруги. Оба тела покоились в огромных подземных строениях, окруженные тысячами разных драгоценных предметов. Здесь были и курильницы для благовоний в форме гор, по которым бродят звери, символы блаженного Острова Бессмертных, рая даоистов. Еще в этих подземных гробницах были найдены лампы с двигающейся шторкой, которая позволяла регулировать уровень света. Лампы сосредоточенно держали в руках слуги из бронзы, покрытой золотом. Там же были найдены бронзовые вазы, инкрустированные золотом и серебром, в них лежали продукты, мерки, печати, принадлежности для каллиграфии и живописи. Одна из важнейших находок располагалась в глубине саркофага, находившегося в погребальной комнатке. Это было странное покрывало из нефрита, собранное примерно из двух тысяч кусочков, которые были соединены между собой золотыми нитями. Каждое покрывало грубо повторяло очертания тела покойного, облекая его в своеобразный панцирь, который, как полагали, должен был помешать разложению тела. На самом деле под этим саркофагом остался только прах и сломанные таблички, разбросанные по гробу из лакированного красного дерева, украшенного нефритом и бирюзой.

Впрочем, династийные историки упоминают о подобных защитных одеяниях, однако их остатки, которые можно было бы датировать эпохой Западная Хань, были в последней четверти XX в.

«После смерти императора его тело обычно помещают в нефритовые (юй-ся) доспехи (цай-цзя), скрепленные золотыми нитями». Дальше в тексте описываются такие же доспехи, но скрепленные серебряными или бронзовыми нитями, в зависимости от положения покойного в государственной иерархии.

На протяжении долгого времени китайцы приписывали нефриту свойства защищать тело от разложения. В результате широко было распространено его использование для закупорки отверстий на теле после того, как последнее дыхание жизни уже отлетело: рыбки закрывали глаза, цикада — рот. В подобном погребении можно было обнаружить целый бестиарий, характерный для Древнего Китая. В более поздний период на полотно, которое покрывало лицо умершего, нашивали таблички и покрывали их орнаментом. Все вместе это напоминало своеобразную посмертную маску. Археологам удалось восстановить одну из них, благодаря открытиям, сделанным в Чжунчжоулу, в знаменитом Лояне.

Систематические раскопки в конце XX в. наконец позволили определить существование несомненной связи между манерой изготовления кожаных доспехов для воинов и описанных нами нефритовых панцирей. Создание этих панцирей имело исключительно магическую цель, причем особое значение имели и их цвет морской волны, и очертания их грубых форм. Однако сегодня они поражают наше воображение, показывая пышность, чаяния и тщеславие минувшей эпохи, которую можно назвать первым китайским классическим периодом.