Cлужанка двух господ

Глава 15

Утром я проснулась со смутным ощущением невыполненного обязательства. Я что-то должна была сделать сегодня, о чем напрочь забыла. Полистав календарь, я выяснила, что сегодня суббота. Суббота, суббота. Если бы не вчерашняя выходка, я только утром пришла бы с работы. Так, предположим, я пришла, сбросила одежду, налила ванну, завернулась в халат и поставила чайник на плиту. Выпила кофе. А теперь, куда я должна идти теперь? В кровать, лечь и уснуть. Я вернулась в комнату и легла в кровать. Протянула руку к книгам. Нет, не так, что-то я сделала не так. Начну сначала.

Вспомнила! Я должна была пойти в кукольный домик, на котором висит эта забавная вывеска «Начни жизнь сначала». Точно. Я должна была пойти на занятие по групповой психотерапии. И на это же занятие должна была прийти Светлана — врач из больницы. Я хотела выяснить, какие у нее проблемы и не связаны ли они с убийствами. Но я больше не работаю сыщиком. Это я Лехе так сказала. Но, положа руку на сердце, мне очень хочется продолжить расследование. Как говорила эта женщина-психотерапевт: «Все наши сегодняшние проблемы родом из детства». Наверное, проблемы маньяка тоже оттуда родом. А раз он убивает двенадцатилетних девочек, именно в этом возрасте случилось что-то, что наложило отпечаток на его судьбу. Что могло случиться с девочкой? Может быть, изнасилование? Но тогда она убивала бы мальчиков. Из-за чего еще убивают? Из-за денег. Ерунда. У двенадцатилетних девочек денег нет. Постой, постой. У первой они были, но если это серия, мотив должен быть общим для всех. Что еще? Напрягай мозги, чему тебя учили в институте. Еще меня учили, что убивают в борьбе за власть. Не годится. Хотя если понимать под властью власть над душами… Такая версия ведет к Виктору. А об этом ты думать не хочешь. Не так ли? Об этом я думать не хочу, но придется. А кстати, зачем я во сне убила Максима? А просто так, от скуки. Вот и еще один мотив. Если внутри у меня есть маньяк, который походя убил ребенка, то почему не предположить, что такой же маньяк живет в душах других? Причем тайно. И что делает человек, обнаруживший внутри себя убийцу? В ужасе бежит к исповеднику. А если болен исповедник? Я опасливо покосилась на потолок. И рассмеялась. Похоже, в пару к убийце у меня в душе еще и святоша завелся. Но вернемся на грешную землю. Есть еще мотивы для убийства? Да сколько угодно. Ревность, например. Я вспомнила свои мстительные планы относительно Карины, потом — Алино лицо. Правда, я никогда не хотела Карину убивать, но я-то нормальный человек. Выходит, убийца ненормальный. Конечно, ненормальный, раз он убийца. Но тогда в современном мире нормальные люди оказываются в меньшинстве.

Ох, лучше не забивать себе голову, а потихоньку собирать факты и раскладывать их по полочкам. Тогда в один прекрасный момент они сами сложатся в картину. И что я буду с этой картиной делать? Продам кому-нибудь. Например, племянничку. Ему зачем-то очень нужно было, чтобы я залезла в Лехин компьютер и увидела там список из четырех фамилий. Понятно, что не судьба девочек его волновала. Он ищет убийцу родственника. И делает это тайно. Почему? Я вытащила лист бумаги и составила новую табличку.

Сергей Владимирович Убиты его сын и внучка. По общему мнению, он нашел убийцу и покарал его. Не хочет нового расследования. Почему?

Племянник Андрей Убиты его родственники. Ведет тайное расследование. Цель — неизвестна.

Лейтенант Леха Ведет расследование по заданию племянника. По легенде — распутывает серию. Цель — деньги.

Виктор Лечил всех погибших. Сейчас лечит Алю. Если он — убийца, то почему Сергей Владимирович против расследования?

Аля Сумасшедшая. Пациентка Виктора. По моим наблюдениям — влюблена в него по уши.

Я Марионетка в руках племянника и Лехи. Зачем меня подключили к расследованию? Неизвестно.

И какой из этого следует вывод? А вывод — парадоксальный. Одеваться — и топать на групповое занятие. Если я смогу понять маньяка, то смогу ответить на все остальные вопросы. А понять смогу, если как можно больше узнаю о себе.

Я очень надеялась, что все собравшиеся субботним утром в уютной комнате для групповых занятий приведут своих маньяков с собой. Но похоже, они оставили их дома. Во всяком случае, держали закрытыми в сумочках и карманах. Впрочем, и я не спешила доставать своего. Напротив, стоя на пороге комнаты, одарила всех присутствующих широкой улыбкой и чуть не упала, получив ответный залп — одиннадцать широченных неискренних улыбок, под которыми так удобно прятать страх. Самое смешное, что комната, в которую я вошла, удивительно напоминала вчерашний приют наркоманов. Особенно подушки на полу вместо мебели. Не подумайте ничего плохого. Ковер был великолепен, обои — дорогие, на окнах — жалюзи вместо копоти. Но на лицах собравшихся ясно читалось ожидание чуда, которое уже на подходе. Я выбрала две подушки помягче и устроилась в уголке, прикрыв глаза. Говорить о погоде не хотелось. Светлана сидела у противоположной стены, обхватив ноги руками и уткнувшись подбородком в колени. Казалось, она старается занимать как можно меньше места. И она снова меня не узнала, несмотря на мою вчерашнюю выходку. Она когда-нибудь смотрит по сторонам? Впрочем, мне это только на руку. Вряд ли она разоткровенничается перед человеком из больницы.

Тут вошла Марина Юрьевна и открыла встречу. Сначала она представилась и попросила называть себя по имени. Потом повесила на стену плакатик с пятиконечной звездой. Так звезды рисуют дети, одним касанием, не отрывая карандаш от бумаги. Выяснилось, что эта звезда и есть человек. А лучи — это наши голова, руки, ноги и туловище — посередине. А кроме того, это наши ум, чувства, дух, социальные потребности и телесные ощущения. Кажется, ничего не забыла. А все наши проблемы от того, что мы или слишком много думаем, или слишком много говорим. Причем думаем или говорим не о том, что с нами в данный момент происходит, а о том, что когда-то произошло или, как нам кажется, должно произойти. Поэтому нам надо эти непродуктивные мысли отбросить и сосредоточиться на «здесь и сейчас» — это во-первых. А во-вторых, слушать сигнал, который нам подает наше собственное тело. В общении с другими желательно отрешиться от привычки мерить всех на свой аршин. И постараться не возлагать на соседа ответственность за собственные чувства. Сразу это будет сделать трудно, поэтому Марина нам поможет. Ах да, нам еще не рекомендовалось задавать вопрос «почему», а уж если припрет о чем-то спросить, употреблять слова «как» и «зачем».

Это я так коротко пишу, Марина говорила дольше. Я успела слегка вздремнуть во время ее лекции. Но даже вступительному слову приходит конец. Теперь мы должны были составить что-то вроде устава группы: правила поведения, права и обязанности, распорядок работы и прочая чепуха. Каждый из присутствующих называл свое имя, род занятий и высказывал пожелания. Все говорили о конфиденциальности. Меня это рассмешило. О какой конфиденциальности может идти речь в этом городишке? Вообще, по моему глубокому убеждению, между порядочными людьми конфиденциальность подразумевается сама собой, поэтому настойчивость, с которой присутствующие говорили о ней, наводила на размышления. По крайней мере, мой личный маньяк оживился и высунул любопытный нос из заднего кармана. Когда очередь дошла до меня, я предложила включить в устав мое право съедать чужой обед. В комнате повисла тишина. Решив, что шутка не получилась, я пояснила, что готовить не люблю, в магазины ходить — тоже, в холодильнике у меня всегда пусто, а кушать я, напротив, очень люблю, особенно за чужой счет. Поэтому придется им добровольно делиться со мной продуктами, иначе я буду брать их без спроса. Я закончила свою маленькую речь и обвела глазами комнату. Все молчали. Только девушка у окна, студентка факультета психологии, сказала, что она будет свои продукты прятать. Это было смешно. Но она говорила всерьез. Если эти люди так относятся к своим бутербродам, то что будет, когда речь зайдет о чем-то важном? Я замолчала, засунула поглубже маньяка и поклялась себе не высовываться. Наконец устав был одобрен, оформлен и укреплен на стене. Теперь каждый мог видеть свои права и чужие обязанности. И контролировать, чтобы они не нарушались нахалками вроде меня. На этом подготовительный этап был завершен, и мы могли приступать к работе.

Все напряглись, будто впереди нас ждало рытье котлована. Я с удивлением отметила, как подобрались мои плечи и руки, словно готовясь взять лопату. Но мы всего лишь встали в круг. Теперь каждый должен был шагнуть вперед и сделать движение, которое отражало бы его настроение. А остальные — это движение повторить. Начала Марина. Ее жест можно было расшифровать, как «я готова кое-что вам предложить». И понеслось. Ах, какая я хорошая девочка, не так ли? Странно такому солидному человеку, как я, играть в эти детские игры, но посмотрим. Это, конечно, забавно, но за что я плачу деньги? Мне так больно, а вы веселитесь. Я хочу всем понравиться… Когда очередь дошла до меня, я выступила вперед, выбросила руки ладонями вверх — берите все, не жалко! — широко улыбнулась и скрутила две фиги. Круг замер. Кто-то рассердился, кто-то растерялся, кто-то досадовал на необходимость повторить вызывающий жест, а кое-кто уже сложил пальцы соответствующим образом. Вдруг девушка слева, та самая, что собиралась прятать от меня бутерброды, закрыла лицо руками и горько заплакала. Почему? Я всего лишь хотела разрушить слишком серьезную атмосферу. Но Галя разрыдалась не на шутку, забилась в уголок, только худенькие плечи вздрагивали над подушкой. Круг распался. Кто-то кинулся утешать Галочку, кто-то — накинулся на меня. По мне, так лучше всего было бы оставить Галю в покое. Наверное, Марина тоже так думала. Она велела утешителям вернуться на свои места и протянула Гале бумажную салфетку. Та продолжала плакать, но, лишенная поддержки, остановилась, вытерла глаза, покосилась на группу. Но группа уже забыла о ней, охваченная праведным гневом.

— Она нарочно это сделала, чтобы позлить нас! — кричала Надя, врач-венеролог. Надо сказать, что от Нади несло, как от парфюмерной лавки: и духи, и дезодорант, и туалетное мыло, и мятная свежесть жевательной резинки. Вряд ли запах пота вызвал бы у меня такую же тошноту.

— Скажи это Вике, — посоветовала Марина.

Надя обернулась в мою сторону и несколько секунд внимательно меня рассматривала.

— Ну? — подтолкнула я Надю.

Но Надя ни слова не смогла вымолвить. Вынужденная в течение рабочего дня рассматривать последствия неразумного образа жизни, расположенные ниже талии, она не часто смотрела в человеческие лица. Чем-то она напомнила мне санитарок из психушки: те тоже никогда не смотрят детям в глаза. А зачем? Да и наклоняться тяжело.

— Я и в самом деле хотела вас немного позлить, — согласилась я с обвинением. — Так что твое раздражение, Надя, мне понятно. Но почему Галя заплакала?

— Если хочешь узнать, спроси об этом у Гали, — продолжала гнуть свою линию Марина.

— Галочка, — обратилась я к всхлипывающей девушке, — что такого ужасного в этом жесте? — я снова скрутила фигу и с интересом на нее посмотрела.

Галя тоже взглянула на мою руку и вздохнула:

— Ничего ужасного. Но когда мне было восемь, я показала фигу маме, а отец меня выпорол. Вдруг мне нужно повторить этот жест, — Галя беспомощно повертела кистью, — мне показалось, что папа стоит сзади с ремнем и ждет.

— Но ведь тебе уже не восемь, — удивилась я.

— Но я боюсь.

— А ты попробуй, — подключилась Марина, — честное слово, здесь нет ни ремня, ни папы. И мы ему ничего не скажем. Правда? — она заговорщицки посмотрела на нас. Пришлось взрослым тетям и дядям кивать головой в знак согласия. Бедная Галя еще секунд тридцать смотрела на свою ладонь. Наконец осторожно просунула большой палец между средним и указательным. Полюбовалась результатом и подняла на нас смеющиеся глаза.

— Получилось! — радостно воскликнула она, словно решила трудную задачу.

— И что ты сейчас чувствуешь? — спросила Марина.

— У меня словно гора с плеч упала, — удивленно ответила Галя, — кажется, взмахну руками и улечу.

— А взмахнешь?

Галя всплеснула руками, все еще смущаясь. Неловко встала. Я потянулась за ней, словно хотела подтолкнуть — лети. А Галя набрала побольше воздуха и взмахнула уже смелее. Засмеялась, закружилась по комнате. Запыхалась, села на место, повернулась ко мне:

— Спасибо, — и добавила: — Я дам тебе один бутерброд.

— Значит, я не умру от голода, — ответила я и покосилась на Светлану. Она не вылезла из своей скорлупы, так и сидела, обхватив колени руками, тихая мышка. Где же ее маньяк?

Но тут Марина объявила пятнадцатиминутный перерыв, и народ потянулся на кухню — пить чай. Галочка добросовестно оделила меня бутербродом. Но я покачала головой — есть не хотелось. Мне было неприятно смотреть на людей, которые только что, пусть нечаянно, сняли маски, а теперь спешили натянуть их вновь. Искреннее выражение чувств сменилось отполированной вежливостью. Над столом летали «пожалуйста», «спасибо», «будьте так любезны», «не могли бы вы». Люди словно извинялись, что пять минут назад были сами собой. Марина удалилась в комнату отдыха — подымить на свободе. А я вышла во двор. Давно ли я сама была такой же лицемеркой, уверенной, что окружающие в восторге от моего свежевыкрашенного фасада? И если бы не Карина, я бы не узнала, что у меня есть чувства. А если бы не нахальная студентка, испортившая купюру, я бы не узнала, что у меня есть совесть. Ну, а если бы не Лехин маньяк, как бы я познакомилась с убийцей внутри себя? Интересно, кто должен прийти и научить меня терпимости? Или кое-что придется сделать самой? Я улыбнулась и зашла в дом.

— Давай твой бутерброд, — обратилась я к Галочке, — свежий воздух прочистил мне мозги, и я проголодалась.

— Разве мозги влияют на аппетит? — недоумевала Надя.

— И на аппетит, и на оргазм, — ответила я, — это только на мозги повлиять трудно, особенно, — я постучала по голове, — если их нет.

Но присутствующие еще не привыкли к шуткам над собой. А ведь это единственный способ выжить. Но, так или иначе, чай был выпит, и все вернулись на подушки. Марина вновь обвела нас глазами и спросила:

— Ну, как вы себя сейчас чувствуете?

— Хорошо, — радостно воскликнула Галочка, — я вас всех люблю.

— И готова простить отца? — поднажала Марина.

— Отца? — Галочка задумалась, потом решительно тряхнула головой: — Я готова снова показать ему фигу, а потом рассказать, как боялась его много лет. Только он сейчас болеет, — Галочка загрустила.

— Хорошо, — согласилась Марина, посиди пока с этим чувством. Кто еще хочет что-нибудь сказать?

И тут молчавшая Светлана разжала руки и открыла рот. Чтобы заплакать.

— Светочка, — кинулась к ней Надя. Но Света только замахала руками — отстань. Марина привычным жестом пододвинула к ней пачку носовых платков — очень популярный в этой комнате предмет. «Это кто плачет? — спросил меня мой маньяк, снова высунувшись из кармана. — Та самая Светлана Дмитриевна, которая прописывает детям аминазин и врет, что не может их выписать из-за плохих анализов?» «Она самая, — с досадой ответила я, — помолчи». «Ну надо же, крокодилы, оказывается, тоже плачут», — повертел тот головой. Я быстренько засунула его в карман, чтобы не ляпнул лишнего, а сама раскрыла глаза и навострила уши — начинается самое интересное.

Когда Светлане было шесть лет, у нее умерла мама. Отец остался с двумя детьми на руках. Больше он не женился, поэтому хозяйство в доме вела и занималась воспитанием детей его мать, Светина бабушка. Старушка была строгая и требовательная. Хотя почему была? Она и сейчас жива, дай ей бог здоровья. И Светлана боится ее по-прежнему, как в детстве. Бабушка ремнем, конечно, не размахивала — читала нотации. Старший брат их вежливо выслушивал, целовал старушку и возвращался к своим проказам. Но Светлана долго переживала, чувствуя себя никуда не годной и к тому же — нелюбимой. Она мечтала о поддержке со стороны отца. А тот, замученный заботами о заработке, ничего не подозревал о чувствах дочери — накормлена, одета, учится отлично, чего еще надо. Маленькая Света проблем отца не понимала, но и Света взрослая ничего о них знать не хотела. Только взмахивала руками в беспомощной детской обиде и повторяла:

— Он никогда, никогда меня не защищал, а мне так нужна была его поддержка.

Марина подсунула ей круглую жесткую подушку:

— Это твой отец. Скажи ему о своих чувствах.

Светины глаза зажглись злым огнем.

— Ты никогда, никогда меня не любил. — Она со злобой ударила подушку. Ее руки, только что безвольно свисавшие вдоль туловища, сжались в кулаки и энергично опустились на безответный кусок меха, набитый ватой. И еще, и еще раз.

«Что она делает?» — полюбопытствовал мой маньяк. Он совсем не хотел сидеть взаперти. «Отца убивает», — ответила я. «За что?» — не унимался маньяк. «За то, что он не любил ее так, как ей хотелось», — ответила я. И вскочила. Я уже слышала такую историю: вдовец с двумя детьми. А дома у меня лежит книжечка о Фрейде, в которой тоже что-то такое написано. Дочь. Отец. Кто-то кого-то ненавидел. Или любил. Не помню. Нужно спешить домой. А эти пусть продолжают жевать свои сопли. Я тексты всегда понимала лучше, чем людей.

Я вышла в прихожую. Нашла свой плащ. За спиной возникла Марина.

— Что-то случилось? — заботливо спросила она. Я только махнула рукой — нужна мне ее забота!

— Надоело это сборище хнычущих невротиков, — раздраженно ответила я, разыскивая свои туфли в куче чужой обуви.

— Да, они невротики, — грустно сказала она, — и лелеют свой невроз. И будут лелеять его дальше. Это единственное, что спасает их от сумасшедшего дома.

Терпимость еще не стала чертой моего характера. Поэтому, застегивая перед зеркалом свой плащ, я бросила Марининому отражению:

— А другие невротики берут с них за это деньги.

— А вы знаете кого-нибудь, кто не был бы невротиком? — парировала она.

— Знаю, — развернувшись, ответила я, — она — психотик, — я думала об Але.

Марина посторонилась. Я выскочила из пряничного домика, оставляя позади призыв начать жизнь сначала. Идиотизм. Даже буддисты предполагают смерть перед новой жизнью. А здесь думают начать новую жизнь, скрутив фигу старой и выбив из подушки пыль.

Я прибежала домой и, минуя холодильник с ванной, кинулась к книгам на тумбочке. Четыре часа я, не отрываясь, читала пьесу Сартра о Фрейде. Потом с досадой швырнула зеленый томик в дальний угол. Полный бред. То ли Сартр идиот, то ли Фрейд, то ли я. А может, все трое. Нет, Сартр не идиот. Ему заказали сценарий, он написал. Фрейд тоже не идиот, если, копаясь в чужом дерьме, прожил безбедно аж восемьдесят два года. Да и теперь, чуть заговорят о душе, дедушку Фрейда зовут, не к ночи будь помянут. Идиотка — это я. Потому что влезла не в свое дело. Ну как же, нужно товарищу детских игр помочь. А зачем? Чтобы племянничек мог в свои игры играть. Тоже мне, защитник бедных и обездоленных. Ну прибил маньяк нескольких побродяжек, ну еще нескольких прибьет. Так им все равно дорога или на панель, или в тюрьму.

Я полезла в угол и достала книгу. Ну, чего я так разозлилась? Мечтала — открою, прочитаю, загадку разгадаю. Не вышло. Нужно думать. А думать я не умею. В самом деле, не кокетничая. Я недавно поняла, в чем разница между мужчинами и женщинами. Женщины, когда говорят, не думают. А мужчины, напротив, думают, только когда говорят. Поэтому мужчины так не любят говорить, а женщины — молчать.

Кроме женщин, очень не любит молчать телефон.