Cлужанка двух господ

Глава 2

В город пришла весна. И начались перемены.

Мне понравилось гулять по берегу моря и бросать камушки в воду. У меня и место любимое появилось: среди обломков старого волнореза. Эх, вспомнить детство. Подняться во весь рост, потянуться и запрыгать по мокрым камням. Оказывается, не я одна запрыгала, вдохновленная весенним солнышком. Однажды утром тетя, забыв о деловом костюме, влезла в старые спортивные штаны, взяла в руки тряпку и принялась стирать пыль с книжных полок.

— Привет, племяшка! — она остановилась на минуту. — Весенняя уборка, присоединяйся.

Тетино оживление тупым ножом резануло по сердцу.

— С какой это радости? — недовольно буркнула я. Суета слишком рано ворвалась в мою жизнь, взбаламутив только что осевшую тину.

— С такой, что, во-первых, у меня выходной, а во-вторых, Сергей Владимирович к нам завтра в гости придет. Не принимать же его в свинарнике.

— Давай лучше примем его в курятнике.

— Слушай, ты, курица! — кажется, тетя разозлилась. — Никто тебя не неволит, можешь валить в свою комнату и нянчить там свою тоску, а я буду убирать свой дом и принимать в нем своего мужчину, — и язык мне показала, — ага!

— Да ладно тебе, уж и поворчать нельзя. Помощь нужна?

— А как же, переодевайся и лезь на подоконник — будешь шторы снимать.

Шторы — это уже серьезно. Если дама пенсионного возраста стирает тюль и моет окна в начале апреля, то лучше спрятать все ехидные замечания в дальний карман, покориться судьбе и вычеркнуть день из жизни. За шторами последовала люстра, за люстрой — бесчисленные покрывала и салфеточки. А подушки на диване — кому мешала пыль, которую они заботливо собирали всю зиму? И никакого «Мистера Мускула», стекла нужно тереть старыми газетами, только тогда их блеск будет достоин Сергея Владимировича! Кстати, если вы думаете, что дело ограничилось гостиной и спальней, то ошибаетесь. Моя комната, комната для гостей, веранда — вот уж где стекол! — унитаз — белее, чем любимая жена арабского шейха. Ну а лестница в мезонин? А еще говорят, что только немцы тротуары перед домом стиральным порошком моют, просто они мою тетю не видели. На следующий день пытка продолжилась. Тетя поднялась в семь утра и любимую племянницу растолкала.

— Не могу же я Сергея Владимировича полуфабрикатами и консервантами кормить?

Полуфабрикатами кормить нельзя, а полчаса обсуждать возраст телки, из которой собираешься жарить отбивные? А заставлять меня нюхать рыбу и пробовать подсолнечное масло! Пытки, между прочим, запрещены законом! А чистить лук и давить чеснок? И после всех этих Геркулесовых подвигов натягивать вечернее платье, совать ноги в туфли и сновать — с улыбкой на лице и тарелками в руках — из кухни в гостиную и обратно. Позвольте, Сергей Владимирович, я вашим охранникам мяса добавлю! Кушайте, ребята, да получше охраняйте нашего дорогого Сергея Владимировича. А племянник ваш — просто наглец — шлепнул меня пониже спины, когда я несла блюдо с тортом. Еле сдержалась, чтобы не повесить этот торт ему на нос — милый мальчик, ничего не скажешь. Я ничего и не сказала, откинулась в кресле и посмотрела на тетю. Нарядная, веселая, словно не пахала два дня как каторжная, она радостно улыбалась тому, что тихонько — в самое ухо — шептал ей Сергей Владимирович, и была за тысячи километров от моего недовольного брюзжания, и больше сорока ей никак нельзя было дать.

Сергей Владимирович, несмотря на охрану и племянника, оказался довольно милым дядькой: чуть за шестьдесят, слегка полноват и заметно лыс, но, в общем и целом, очень даже ничего. Он ел все, что заботливая тетина рука подкладывала ему на тарелку, и не забывал нахваливать, отпустил пару веселых комплиментов в мой адрес, но так, чтобы польстить тете. Вроде того, что мы похожи на сестер и что если и я такая же замечательная хозяйка, то все холостяки города передерутся в борьбе за мою руку. Наконец он поднялся, вопросительно заглянул тете в глаза, — та чуть заметно покачала головой, — вздохнул и откланялся. Я проводила гостей до калитки, вернулась в дом и без сил опустилась на диван. И вспомнила старый анекдот про мудрого ребе, который посоветовал замученной детьми и хозяйством женщине купить козу, а потом кроликов, затем кур. А когда та стала жаловаться, что ее жизнь окончательно превратилась в ад, велел всю эту живность постепенно продавать. И несчастная испытала великое блаженство. Почти такое же, как я, когда наконец-то скинула туфли на высоких каблуках.

— Хорошо-то как, господи.

А когда человеку хорошо, ему и рядом хочется видеть только счастливые лица.

— Тетя, а почему Сергей Владимирович уехал? Я думала, он останется.

— А охрану куда девать?

Да, пожалуй, два дюжих молодца на диване в гостиной сразу превратят наш дом в крохотную хижину.

— Охрану он совсем недавно завел, а раньше часто здесь оставался, — тетя устроилась возле меня на диване и тоже откинулась на подушки, — теперь я у него ночую.

— Это когда же? — от удивления я даже встала. — Ты каждую ночь здесь ночуешь. Меня боишься одну дома оставлять? Ну, тетя, не ожидала от тебя.

— А чего ты ожидала? — рассердилась тетя. — Видела бы ты себя месяц назад — точь-в-точь Муму, перед тем как утонуть.

— Тетечка, миленькая! — я взяла тетю за руки. — Тетечка, прости, пожалуйста, не буду я ни топиться, ни травиться, я только не могу придумать, как дальше жить.

— А еще говоришь, что умная, — тетя погладила меня по голове, — ты живи и не думай как. Пусть идиоты, которые не живут, про это думают.

А тетя-то, оказывается, философ. Кто бы еще так хорошо меня утешил? Я уткнулась в теплое тетино плечо и сидела тихо-тихо, пока тетя гладила меня по голове и говорила какие-то ласковые и бесполезные слова:

— Не плачь, маленькая, все будет хорошо. Мы с Сережей скоро в Ниццу поедем и будем там жить-поживать. А ты к нам в гости приедешь. Ведь приедешь, правда? И мы вдвоем в Париж наведаемся, будем там гулять по разным Монмартрам и Эйфелевым башням, ведь будем?

Я кивала, не поднимая головы. Ну, конечно, мы будем гулять по Парижу. И по улице Же де Пом, и обязательно в музей зайдем, и посмотрим на Магритта. При мысли о Магритте у меня заболела левая сторона груди, и я пожелала тете спокойной ночи, и попросила больше обо мне не беспокоиться и не оставлять Сергея Владимировича одного, и еще сказала, что посуду я вымою сама, а тетя пусть поспит.

Тетя охотно воспользовалась моим предложением, хоть я о нем потом и пожалела: как увидела утром, сколько посуды нужно вымыть, так и пожалела. И малодушно юркнула обратно в постель, и долго — до полудня — уговаривала себя быть хорошей девочкой и выполнить обещание. Уговорила с трудом. И провозилась почти до сумерек. Перерывы несколько раз делала — укрепляла боевой дух чтением любовного романа. Но даже грязная посуда, оставшаяся после визита четырех мужиков, — величина конечная. Вытерев последнюю тарелку, я отправилась на берег. Чтобы камушки покидать, а может — песочный замок выстроить.

Тетин город с трех сторон окружен водой. Можно сказать иначе: город крутым рогом уперся в море. На конце рога расположен порт. Берег круто задирается вверх, и отец-основатель, положив мощную длань на эфес шпаги, зорко вглядывается в морские просторы — не спешат ли заморские супостаты поживиться за его счет. Но море спокойно, как выглаженная скатерть.

На левой стороне рога расположились роскошная набережная и городской пляж. Зато правая отдана на откуп местным рыбакам. Домики на склоне стоят друг у друга на плечах, лодки прибиты на якорь в десяти метрах от кромки воды. Во время нереста лов официально запрещен, но поплавки браконьерских сетей видны без бинокля. К тому же эта часть берега редко удостаивается внимания городских властей: среди камней валяются ржавые кастрюли, дырявая обувь, обломки мебели. Помои живописно развешаны вдоль склона. Но я любила здесь гулять. Берег пуст, разве что встретятся несколько сорванцов, сбежавших с урока. Вот и сегодня я увидела девочку. Она сидела среди камней на моем любимом месте. Я подошла поближе, приготовив фразу: «Уступи место старшим» — и остановилась. Я узнала эту девочку. Вчера, загрузив сумки продуктами, я побрела к остановке такси и села на лавочку в ожидании тети. Сидела я сонная, голодная, слегка озябшая, а потому — злая, но никого не трогала. Вдруг ко мне подошла девочка. Черненькая, чумазенькая, тоже озябшая — из обеих ноздрей торчали доброкачественные зеленые сопли — и вежливо попросила: «Тетенька, дай копеечку». Я тоже ответила вежливо: «А нет у меня копеечки» — и не соврала: монеты достоинством в одну копейку у меня действительно не было. Наверное, девочка привыкла к другим ответам, потому что захлопала ресницами и смущенно пробормотала:

— Ну, извини, не хотела тебя обидеть.

— А я и не обиделась, просто я — жадная.

От такого заявления девочка оторопела и ушла просить копеечки у других тетенек. Я скользнула взглядом по ее грязным кулачкам, по худенькой фигурке в засаленной курточке, усмехнулась и тотчас о ней забыла. Но сегодня узнала сразу: те же курточка и юбка, и тощие косички, и кулачки грязные, и сопли торчат. Небольшое уточнение — девочка была мертва.

Как известно, мы мыслим с помощью слов, а чтобы мыслить было удобнее — раскладываем окружающую нас реальность по ящичкам и на каждый такой ящичек прибиваем табличку с именем той реальности, которая в нем лежит. Но иногда содержимое двух разных ящичков одновременно оказывается на полу, и мы не можем различить — где одна реальность, где — другая. И чтобы не сойти с ума, начинаем одну реальность считать реальностью, а другую — иллюзией. Так было, когда мой муж вошел в ресторан. Его фигура, походка, откинутые со лба волосы и всегда отрешенный взгляд — это было реальностью, а зал, уставленный квадратными столами, ковровая дорожка, золотые вензеля на посуде — всего лишь иллюзией, хитро сделанной голографической картинкой. Но стоило чуть скосить глаза, и я видела зал дорогого ресторана, официантов, снующих между посетителями, салфетки на столах; только приведение откуда-то выплыло и направилось прямо к нам. Вот и сейчас — тихий весенний вечер, пустынный берег, наглые чайки, и труп девочки на камнях. Эти две реальности не могли существовать одновременно. Одна из них непременно должна была оказаться иллюзией. И лучше, чтобы этой иллюзией стал труп. Но сколько ни скашивала я глаза, труп не хотел расплываться белым облаком, напротив, все четче выступал на фоне тумана, в который вдруг обратились и небо, и море, и толстые чайки. Труп приближался ко мне, быстро, очень быстро. И я, спасаясь, кинулась к плотной стене тумана, нырнула внутрь и побежала, не останавливаясь. Я бежала, а туман обступал меня все плотнее, сгущался, темнел, и вскоре мокрая, липкая мгла окончательно меня поглотила. Любое движение стало бессмысленным — мгла тяжелела, давила на грудь. Но я бежала, и туман начал светлеть, сначала — чуть-чуть, а потом все заметнее, и словно огромная волна подхватила меня, беспомощно барахтающуюся в глубине, и сквозь толщу воды понесла наверх. И уже только тяжесть век отделяла меня от солнца. Я набралась смелости и открыла глаза.

Тяжело просыпаться после двух таблеток снотворного, особенно если запить их джином — тем самым, газированным сиропом, — но что делать: от водки меня тошнит, мартини в ларьке не оказалось, а запивать снотворное шампанским — дурной тон, согласитесь. В комнате невыносимо громко тикал будильник, за стеной, в кухонном кране, скрежетала вода, запах свежего кофе вызвал приступ тошноты, заставил меня выскочить из комнаты и нежно склониться над унитазом. Теперь холодной водой на лицо — ну и морда! — завернуться в махровый халат и, цокая зубами от холода и отвращения к себе, поплестись на кухню.

— Доброе утро, тетя. Налей чайку, пожалуйста.

Тетя метнулась к плите:

— Ты как?

За искренним интересом к состоянию моего здоровья я уловила не менее искреннее желание услышать, что все в порядке.

— В порядке, — ответила я и не ошиблась. Тетя вздохнула с облегчением, с каким ломовая лошадь ощущает уменьшение поклажи ровно наполовину. Интересно, что еще ее заботит, кроме здоровья дорогой племянницы?

— А ты почему такая перепуганная? — спросила я. — Неожиданный визит налогового инспектора?

— Оставь свои шуточки! — рассердилась тетя. — У Сергея Владимировича сердечный приступ, и внучка его опять с колес слетела. А все из-за этого убийства.

— Они что, такие впечатлительные и сердобольные?

— Тебе бы все хихикать. А когда тебя чуть в каталажку не упекли, кому я, по-твоему, кинулась звонить?

Теперь припоминаю: не в меру ретивый лейтенант цеплялся к каждому моему слову, требуя «рассказать все как было». А в ответ на мой ехидный вопрос «рассказать, как было или как не было?» пригрозил задержать меня в КПЗ до утра. Тогда я, потупив глазки, попросила разрешения позвонить домой — мол, сахарный диабет у меня и вообще критические дни. Лейтенант растерялся, а я вытащила мобильник и живенько набрала номер тетиного клуба.

— Тетечка, — начала я сладким голосом, но тут же сменила тон, — меня здесь один мокрогубый ферт за решетку упечь грозится, так ты поспешай, тащи жратву, выпивку, уколоться, ну и бельишко чистое.

Лейтенант побледнел, покраснел, затопал ногами, забрызгал слюной и велел отвести меня в камеру. Но я даже до двери кабинета не успела дойти, как раздался телефонный звонок. Лейтенант выслушал все, что ему сказали на другом конце провода, положил трубку и предложил служебную машину — отвезти меня домой. Я отказалась. Мне стали противны и моя выходка, и ернический тон, и унижение лейтенанта. Вызвала такси, купила в ларьке бутылку сладкого пойла, кое-как добрела до кровати и провалилась в липкую мокрую мглу.

— Ну, извини, — примирительно протянула я (совсем как давешняя девочка), — не хотела тебя обидеть. Я же не знала, что такой переполох поднимется, посидела бы в отделении…

— Еще чего не хватало, — возмутилась тетя, — Сережа сам виноват — не закрыл дверь в комнату, внучка и подслушала его разговор.

Оказывается, с того дня, как девушка обнаружила трупы отца и сестры, она была немного не в себе. Любое упоминание о смерти вызывало у нее истерический припадок. Из дома убрали все телевизоры, но уберечься от вторжения дурных новостей было невозможно.

— И то, представить, — журчала тетя, — заходит молодая девушка домой, а там — трупы.

Да уж, представить несложно. Только как же так — и отсутствие охраны, и открытые ворота ее не насторожили?

— Да ведь охраны-то у нас никто и не держал, только после смерти мэра Сережа стал с охраной ходить, — пояснила тетя.

Интересно, мафиози, фактически владеющий городом, заводит охрану после смерти мэра — это понятно. Непонятно, почему он не завел ее после убийства собственного сына. Очевидно, знал, кто убил, и, столь же очевидно, поквитался с убийцей, не беспокоя правоохранительные органы.

— Так я пойду? — прервала тетя мои размышления.

— Иди, конечно, а я полежу, почитаю. Если понадобится помощь, позвоню.

Тетя ушла, а я вернулась в кровать. Взяла книгу. Не читалось. Мысли вращались в голове, как ржавые шестеренки в старых часах, которые стояли, стояли и внезапно пошли. Снотворное сделало то, что не удалось ни тетиной груди, ни сладким пирожным, ни долгим прогулкам вдоль моря. Они загнали обиду, боль и разочарование в самую маленькую и темную комнатку и заперли там на ключ. В голове стало просторней, и появились мысли, для которых раньше просто не было места: «А что я буду делать, когда закончу лежать на диване?» И тотчас воображение запустило два фильма.

Фильм первый. Месть. Я близко схожусь с тетиным женихом. С моей помощью он проводит ряд успешных сделок, его богатство и влияние возрастают. Он выгоняет прощелыгу-племянника и делает меня своим главным советником. А потом удаляется на Лазурный берег и гуляет там по набережной: справа — тетя, слева — внучка. А я остаюсь управлять делами. И квитаюсь с Кариной. Я камня на камне не оставлю от ее благополучия. Я перекуплю господина Мирзоева. Я превращу в решето финансовый зонтик, который она раскинула над головой моего мужа. Я подарю мужу замок на Луаре, пусть спокойно пишет свои книги. Я положу его покаянную голову на свои колени, а для Карины… О! — я всегда успею придумать наказание.

Фильм второй. Прощение. Я понимаю, что жизнь, которую я вела до сих пор, пуста и бессмысленна. Я обретаю веру и удаляюсь в монастырь, где начинаю новую жизнь, полную труда и молитв. Слава о моих духовных подвигах приводит ко мне множество заблудших душ, ищущих Слова Божьего. И для каждой находится место в моем любящем и страдающем сердце. И мой муж, устав от суетности столичной жизни и унизительной роли Карининого жиголо, приезжает, чтобы припасть к источнику веры и омыться слезами раскаяния.

Уф! Дыхание кончилось, а то я бы продолжила. Решительно, нужно чем-нибудь заняться, а то от безделья можно с ума сойти. И в это время кто-то нажал на кнопку звонка на калитке.