CoverUP

Глава восемнадцатая. Ида становится Адой

«Эни, бэни, рики, таки,

Буль, буль, буль, кораки, шмаки.

Эус, бэус, дэус — батц!»

Олег играл с маленьким Тимошей на разложенном прямо на невероятно зеленой траве покрывале. Тимоша, ещё не определившийся, как ему лучше передвигаться — на двух ногах или на четвереньках — терпеливо штурмовал отцовскую ногу. Он молча сопел, подползая к сидящему Олегу под обнадеживающее «эни, бэни», хватаясь руками за отцовские колени, приподнимался на еще не совсем уверенных, раскоряченных, как у пьяного матроса, ногах, и как только уже почти был на самой вершине, тут и случался громкий «батц». Олег, смеясь, мягко опрокидывал сына на мягкий плед и «эни, бэни» начинались сначала.

Аида, перебирающая походную утварь в процессе подготовки к обеду, смеялась над их возней. Тем не менее, выговаривала Олегу, в некотором беспокойстве:

— Он же маленький ещё совсем, Олежка, что ты делаешь, здоровая ты дубина? Прекрати издеваться над ребенком!

Олег, в очередной раз вызвавший разочарованное сопение малыша, откликнулся сурово:

— Я учу его стойкости, терпению и умению достигать цели. Несмотря на неудачи и во что бы то ни стало.

Аида, восхитившись про себя дальновидностью мужа, вслух произнесла:

— На самом деле, ты самоутверждаешься за счет младенца. Нашел с кем соревноваться в плане достижения цели. Эх, ты, голова садовая!

— Он мне потом спасибо ещё скажет, — Олег все-таки был невероятно доволен собой и своими методами воспитания. Это он откуда-то узнал о своеобразном клубе продвинутых свежеиспеченных родителей. Ещё до рождения Тимошки будущий отец с восторгом рассказывал брыкающемуся Аидиному животу о том, как славно они все вместе будут путешествовать с палаткой и рюкзаками за плечами по всяческим невероятно красивым местам. В компании людей, которые разделяют жизненные ценности Олега.

Аида не была в таком уж бешеном восторге от этой идеи, большая часть хлопот от такого «отдыха» с ещё совсем маленьким сынишкой ложилась все-таки на неё. Но Олежка был так увлечен этой идеей, у него просто глаза горели, когда он планировал эту поездку. Созванивался с участниками «младенческой экспедиции», что-то распределял, координировал, устроил из их квартиры просто Верховную ставку главнокомандующего. И, незаметно для всех, в конце концов, так и стал этим Главнокомандующим.

Аида понимала, что в лаборатории она совершенно задавила молодого мужа своим талантом и перспективностью. Честно говоря, ей дифирамбы начали петь ещё и в университете, когда они со Олежкой были студентами. Но по-настоящему её талант практического химика расцвел пышным цветом в лаборатории. Они вместе занимались одним из самых перспективных направлений: модификацией активных веществ. Группа, в которую они влились после университета, работала над созданием модифицированных антибиотиков и противораковых препаратов. Суть исследований заключалась в замещении атома водорода на атом фтора, вследствие чего ферменты биосистемы не знают, что с ним делать, и антибиотик начинал работать по-другому.

Очень скоро Олегу стало понятно, что жена всегда идет на шаг впереди него. И суть в том, что Аида была более талантливой. Про таких говорят «поцелованная Богом». Он сник, когда понял, что при всем старании он не успевает за ней. И начал ревновать. То ли Аиду к науке, то ли науку к Аиде. Иметь талантливую успешную жену — очень сложное испытание для любого мужчины. Только рождение Тимошки на время примирило Олега с ролью второго плана. И тут уж он с головой погрузился в воспитание сына, чувствуя себя главным хотя бы на этом участке, определенном ему судьбой. Честно говоря, отпуск по уходу за ребенком тоже взял он. Молодую маму все равно днем и ночью дергали из лаборатории, и все вопросы были очень, просто жизненно важными, так что, не успев даже погрузиться в традиционную послеродовую депрессию, Аида уже продолжала свои научные разработки. И времени на депрессию у неё так и не случилось. Эти несколько дней на природе они выбили у жизни в целом, и у начальства в частности, с большим трудом. За несостоявшуюся депрессию было даже как-то немного обидно. У всех, судя по разговорам знакомых женщин и мнениям психологов, она имела место быть, а Аида словно оказалась обделенной очередной женской «радостью».

— Эни, бэни, — замурлыкала она, протирая большую металлическую чашку относительно сухим полотенцем (по утрам выпадала роса, безжалостно окутывая влажным покоем все вокруг палаток), и словно очнувшись, сплюнула:

— Черт! Вот же навязчивая считалочка.

Где-то в соседней палатке раздался детский плач. Судя по прорезающимся басовым ноткам, это был Валя. Аида посмотрела на наручные часы, охватившие тонким золотым браслетиком её запястье, и улыбнулась: скоро время обеда. Соседский малыш настолько любил покушать, что по нему часы сверять можно было. Ровно за пятнадцать минут до определенного времени кормления раздавался его взволнованный бас.

«На всякий случай, — подумала Аида, — чтобы не забыли».

— Ты чего улыбаешься? — муж, несмотря на видимую занятость, все-таки ловил каждое её движение.

— Да Валя, вон…. Время обеда.

— Точно. — Олежка тоже засмеялся. — Повар растет.

Они все так сдружились и перезнакомились за эти несколько дней веселого существования бок о бок друг с другом, что считали всю компанию своими родственниками. И изучили привычки чужих детей, словно своих собственных.

Изящная даже в младенчестве, задумчивая Ева. Она приехала с бабушкой, и вся компания знала, что родители её собирались в этот поход, естественно, сами, но заболел её братишка-погодок, и им пришлось остаться со старшим ребенком. Брата звали Адамом, и все взрослые участники лагеря постоянно подшучивали над библейскими именами карапузов. Бабушка Ева, видимо от сырости ночей, проведенных в палатке, совсем разболелась, схватило поясницу, которую она не могла ни согнуть, ни разогнуть, и вся компания дружно взяла маленькую Еву под свою опеку.

Особенно переживали за бабушку и внучку родители Даника — веселая семейная пара, никогда не расстававшаяся с гитарами. Это они были инициаторами вечерних песен у костра, от которых у Аиды наутро болела голова и в глазах рябило от недосыпа. Светлана, мама Даника, взяла Еву в свою палатку, и у них теперь стало тесно, но ещё веселее. Аиде, несмотря на суету, которую постоянно устраивали Светлана и Алексей, очень нравилась эта жизнерадостная пара. «Наверное, Даник тоже вырастет таким — балагуром и затейником», — думала Аида, наблюдая за Светланой, весело воркующей над двумя малышами — своим и чужой девочкой.

Еще одна семейная пара — по-татарски широкоскулая и черноглазая, очень похожие друг на друга, словно брат и сестра, родители Рината, — была наоборот, серьезная и научно-сосредоточенная на воспитании сына. Они все делали основательно, отдаваясь целеустремленно и без остатка любому занятию. Будь то смена памперса или мытье посуды после ужина, любое действо имело под собой серьезную основу и часто предварительно подвергалось дебатам. Рассуждений обычно в этом тандеме было гораздо больше, чем собственно дела.

С маленькой Маргаритой приехал только папа. Маму в городе задержали какие-то важные дела, но они ждали её со дня на день. Аида восхищалась ловкостью, с которой Стас управлялся с годовалой девочкой. И вообще, он ей очень нравился. Стас как-то залихватски и незаметно включался в любую работу. С одинаковым ровным настроением рубил дрова, менял Рите измазанные травой штанишки, готовил обязательную вечернюю кашу с мясом на костре и мыл посуду.

Оказывался мгновенно в любой части лагеря там, где была необходима его помощь, и вносил ощущение спокойствия и надежности в их небольшой, но спевшийся коллектив. Кажется, он и был главным инициатором поездки, к которой примкнули постепенно все осмелившееся и желающие.

И, как подумалось вдруг Аиде, Олег даже начинал ревновать её к Стасу, словно догадываясь на подсознательном уровне о восхищении, которое жена испытывает к этому симпатичному, надежному парню. Правда, вида не показывал, но включился в незримое мужское соревнование: «У кого дальше, больше, лучше».

Аида бросила незаметный тихий взгляд в сторону яркой палатки, где жили Стас с малышкой. К палатке был привязан сноп разноцветных воздушных шаров. От этого палатка казалась ещё более особенной. Аида посетовала про себя, что не умеет вот так создавать праздник в будни немудреными средствами. Не дано ей это. И Олег вот тоже…. Со своим вечным «эни, бэни». А дальше никуда не идет. Так всю жизнь они и «пробэнькают».

— Эй, эй, эй, — услышала она за спиной голос мужа, и обернулась. Елки-палки, оказывается, она уже столько времени уставилась совершенно непозволительным образом на чужую палатку, и выпустила из внимания Олега и Тимошу. Вот черт!

Судя по всему, муж тоже заметил её незримый уход в не очень веселые мысли, и был этим фактом очень даже взволнован, потому что упустил из виду сына, который стремительно и сосредоточенно убегал вдаль, пересекая границу положенного ему покрывала. Молодой отец вскочил на ноги, устремляясь за невероятно быстро удаляющимся на четвереньках малышом. Впрочем, иногда Тимка пробовал встать на ненадежные, гнущиеся ножки, но быстро понимал, что так его стремительный полет сильно проигрывает, и снова опускался на четвереньки.

Словно ниоткуда, с Ритой, умиротворенно сопящей в сумке «кенгуру» за спиной, появился Стас. Перехватил беглеца, засмеялся:

— Не зевать, родители! В этом возрасте они могут быть очень быстрыми. Впрочем, и во всех последующих летах тоже. И все норовят сбежать от родителей.

Недовольный Олег выхватил из рук Стаса сына, буркнул что-то, и скрылся с Тимкой в своей палатке.

Стас недоуменным взглядом проводил его.

— Спасибо, — сконфуженно произнесла Аида. Ей было неловко за надутого мужа.

— Он почему-то сердится на меня? — Стас был явно озадачен.

— Не обращай внимания, — все ещё виновато сказала Аида. — У него просто плохое настроение. И может…

Она немного кокетливо, насколько позволяли обстоятельства, посмотрела на парня:

— Обычное мужское стремление быть во всем первым.

— Чем же я ему помешал? — Стас нисколько не кокетничал, и Аиде стало неловко в десять раз больше за то, что она пыталась пусть и робко, но флиртовать с ним.

— Ты исправил ситуацию. Не дал ему справиться с ней самому.

— Просто я был ближе, — Стасу было непонятно, за что он оправдывается.

— В том-то и дело. Ты всегда ближе. И всегда решаешь проблему. Ты. А не он. — Пояснила Аида.

Стас пожал плечами и, пробормотав что-то о скором обеде, вместе с рюкзачком-Ритой отправился посмотреть, что там с костром и вскипела ли над ним вода в чугунке.

На шум, стеная и охая, из палатки выползла бабушка Евы.

— Мальчика потеряли? — она держалась за поясницу, а тени под глазами и неестественная на природе бледность говорили о том, что ей очень нехорошо.

— Он у нас очень быстрый, — с материнской гордостью произнесла Аида. — А вы как?

— Ох, — страдальчески поморщилась женщина, — и угораздило же меня. Только проблемы всем вам лишние создаю.

— Вы, главное, не волнуйтесь, и выздоравливайте скорее, — пожелала Аида, — а то обидно. Приехать в горы, на такое замечательное озеро, и проболеть все время.

Бабушка Евы кивнула в знак согласия:

— Постараюсь. А Ева где? Её у меня ещё с вечера забрали. Я обезболивающих таблеток напилась, и проспала все это время.

— В палатке Даника, — Аида махнула рукой в нужном направлении. — Они там тоже обедать собираются. И Еву покормят. Не волнуйтесь. У Светланы все под контролем. Отдыхайте, а к вечеру, я надеюсь, вы придете в себя, и ещё песни с нами будете петь под гитару.

Вечером песен не получилось. Сразу после обеда небо резко затянули тучи, а к вечеру заморосило нудным, затяжным дождем. Детей попрятали по палаткам, натянув над этими временными жилищами дополнительные брезенты и укрепив основания дополнительными колышками. Взрослые как большие блестящие привидения выползали в плащ-палатках и прозрачных дождевиках только по необходимости, как-то неуклюже двигались в белесой пелене мороси и быстро стремились обратно.

— Обещали на всю неделю солнце, — не теряя оптимизма, говорил Стас, — но и на старуху бывает проруха. Приглашаю всех в нашу палатку на вечер сказок. Спешите, потому что поместятся не все. А только те, кто придет первыми. Да, и ещё: не забудьте подготовить свою сказку. Обязательно сочиненную только что.

Аида в очередной раз умилилась, как умел Стас даже из противного дождливого дня сделать нечто особенное. Она даже попыталась добросовестно сочинить сказку, но дальше фразы «Жил-был ежик» у неё дело не пошло. Просто она совершенно не имела понятия, зачем этот ежик вообще жил, что он делал и где был.

— На базаре водку пил, — поддразнил её совершенно не смешно Олег, когда она сунулась к нему с этим вопросом. Он категорически отказался участвовать в этой дурацкой затее. Может, именно потому, что, по мнению Аиды, затея была просто великолепная. Совершенно нелепая и пока невидимая глазу трещина в их отношениях, ползла все глубже и шире, вот-вот норовя перейти черту, за которой уже исправить что-либо будет уже непросто. Пока они балансировали на мягких подколках, шутках, в которых скрывалась доля правды, и внимательных, но пока ещё не выразительных взглядах.

Очередной такой взгляд, как только Аида заикнулась о том, что Стас придумал сказочный конкурс, Олег метнул в неё. Однако при всем своем скепсисе к действу одну её в палатку к Стасу не отпустил. Вернее, сначала сказал, что пусть идет одна, а потом все-таки отправился следом. Вломился с уже сонно посапывающим Тимошкой наперевес в тесное пространство, поворочался, расталкивая присутствующих, втиснулся между Аидой и Стасом, которые совершенно случайно оказались рядом.

А вечер сказок был между тем в самом разгаре. Несколько свечей, горевших тихим светом, придавали особенную атмосферу этому небольшому острову уютного волшебства, затерянному в дождливой обреченности окружающего палатку мира. Кто-то принес бутылку легкого красного вина, и они передавали её по кругу, делали по глоточку, грелись, чувствуя, как разливается красное тепло по уже немного продрогшим организмам. Дети уже спали, тихо посапывая, завернутые в пледы у взрослых на руках. Дыхание людей согревало маленькое помещение, и тепло было от того, что все сидят так плотно друг к другу. А ещё в воздухе прямо клубилось ощущение тайны и нетерпения: все ждали историю, которую приготовил Стас. Он торжественно откашлялся, явно дурачась, и прищурил хитро глаза.

— В некотором царстве, в некотором государстве, жил был ….

Парень сделал томительную и многозначительную паузу, покачав немного Риту, свернувшуюся комочком у него на руках, словно специально испытывая терпение слушателей.

— Страх, — неожиданно продолжил он, — и захотел страх как-то жениться.

— Это как? — рассмеялся нервно Олег, но на него шикнули, и он обиженно замолк.

— Это так, что стало ему неуютно одному, — как ни в чем не бывало продолжил Стас. — Объявил он, что намерен искать себе спутницу жизни.

— У него что руки, ноги, голова были, у страха? — засмеялся Алексей. — Или это был человек с такой фамилией?

Стас опять же не обиделся и не поддался на провокацию:

— Ни первое, ни второе. Это был просто древний, первобытный страх, живший себе одиноко до поры до времени где-то в головах и в сердцах людей. Он был, между прочим, для людей верным другом, оберегающим их от гибели, только они этого не замечали, и как-то не очень любили его. Старались держаться от него как можно дальше, и считали очень позорным. Несмотря на то, что страх всегда предупреждал людей об опасности, он так и оставался бесконечно одиноким. И ни у кого никогда не возникло даже мысли поблагодарить его за спасение. Например, предупредит он человека, что в подпол идти поздно вечером не стоит, человек заглянет в подпол, испугается, что лестница ветхая, и не полезет. А будь по-другому, навернулся бы и шею сломал. И благодарит он страх за жизнь свою спасенную? Вовсе нет. Ругает, на чем свет стоит: «Вот не почувствовал бы я страха, ел бы сейчас огурчики маринованные из подпола». Вот так и жил наш бедолага-страх, пока жениться не решил. Потому как жена мужа, хоть позорного, хоть гонимого, а любить обязана.

— Это кто ж такую обязанность придумал? — строго спросила Светлана.

— Жизнь и придумала, — выкрутился тут же Стас. — У неё, у жизни, придумок много.

Женщины в палатке зашевелились, зашептались, словно тихо протестовали против обязанности любить в любом случае. По стенам палатки заметались потревоженные движением тени от пламени свеч. Они плясали на брезенте огромными неведомыми существами, которые вышли к палатке послушать людские байки. А затем опять сжимались в маленькие беззащитные комочки, словно просили прощения за недавнее буйство.

— Слушайте дальше, — голос у Стаса становился все напевнее, он, чем дальше, тем больше вживался в роль сказочника.

— Стал страх присматриваться к потенциальным спутницам жизни. И так, и этак в уме комбинировал себя в пару. Очень ему нравилась пламенная Любовь, но понимал он, что никак они не уживутся вместе. А вот с Изменой, наоборот, могло бы что-нибудь получиться, только она ему абсолютно не нравилась. Та же история и с Обреченностью. Гордыня на него давно глаз положила, Жадность неоднократно заигрывала, даже Власть флиртовать пыталась. Только его как-то все больше тянуло к девушкам нежным, которые его стороной обходили. Невинность, Искренность, Милосердие. Которые его знать не желали. Ходил вот так страх по свету, ходил, невесту искал, пока однажды в глухом ущелье не увидел прекрасную незнакомку. Она сидела на краю обрыва и как-то очень пронзительно смотрела вдаль. Страх подошел, сел рядом. Незнакомка не отодвинулась, не убежала от него. Просто продолжала сидеть и смотреть вдаль, словно не замечая, что вокруг происходит. Страх побежал на красивую поляну, нарвал букет полевых цветов, самых красивых, какие только увидел, положил этот душистый сноп на колени незнакомке. Она улыбнулась чуть заметно, не повернув головы.

— Ты… Ты не считаешь меня отвратительным? — спросил её, волнуясь, Страх.

— Я надеюсь, что это не так, — сказала незнакомка. Голос у неё был прекрасен. Словно сладкие грезы о будущей жизни, в которой нет места невзгодам и боли. Он был наполнен душистым медом и терпким вином. Пьянил и нежил одновременно.

Страх понял, что в одну секунду только от её голоса влюбился окончательно и бесповоротно. Кем бы она ни была, он завоюет эту чудесную чаровницу.

— Ты смогла бы полюбить меня? — спросил он, весь сжавшись внутри от ожидания отказа.

— Нет ничего невозможного, — так же обнадеживающе сказала его возлюбленная.

И тут Страха осенило:

— Я … Кажется, я знаю, кто ты, — вскричал он. — Ты — Надежда.

Она опустила ресницы в знак согласия. Так Страх встретил Надежду. И был счастлив. С Надеждой может быть счастлив, кто угодно. Она никогда не говорила «Нет», и жизнь Страха перестала быть одинокой. Иногда она, конечно, обманывала, но все как-то по мелочам, а к этой мелкой изворотливости, честно говоря, тяготеют все жены. Так что, можно сказать, Надежда была идеальной спутницей. Все было в их сосуществовании безоблачным я ярким, когда вдруг стал замечать Страх, что стала его возлюбленная таять с лица не по дням, а по часам.

— Что с тобой, любимая? — спросил он, проснувшись однажды ночью от её надрывного кашля.

— Не беспокойся, — еле слышно сказала она и подавилась новым приступом. — Просто простыла.

Опять заснул Страх, но с этой поры все слабее становилась его спутница. И уже бывали дни, когда она совсем не могла подняться с постели. Лежала, тихо свернувшись клубочком, и все тоньше и прозрачнее становился этот клубок.

— Что с тобой? — все спрашивал и спрашивал её Страх.

— Не волнуйся, — неизменно отвечала она ему. — Просто устала.

И наступил тот момент, когда Страх понял, что это он пьет жизненные соки из любимой. Чем лучше себя чувствовал он, чем счастливее становился, тем меньше оставалось Надежды. Однажды он решился. Подошел к ней, все так же лежащей без сил на кровати, взял за руку, с безбрежной тоской в глазах посмотрел на неё.

— Я отпускаю тебя, — сказал Страх. — Как бы я ни любил тебя, мне придется это сделать. Иначе ты погибнешь.

— Нет, — подняла на него большие ясные глаза Надежда. И впервые сказала она это «Нет». А Страх с печалью увидел, как под любимыми глазами пролегли глубокие темные тени, а лицо осунулось и постарело. — Мы сможем. Мы все сможем вместе.

Только покачал Страх головой, потому что он все уже знал наперед. И впервые он сам боялся. И ушел он навсегда от Надежды. Он понял…

— Страх понял, что он убивает сначала Надежду, а затем сам себя. — Закончил торжественно Стас и обвел вопросительным взглядом притихшую публику.

— А что с Надеждой? — спросил кто-то из глубины палатки тихо.

— Живет и здравствует. Она всегда приходит туда, откуда уходит Страх.

Ночью, когда Аида и Олег остались наедине (если не считать крепко уснувшего Тимофея), между ними разразилась первая ссора. Тихая, полушепотом, но все-таки ссора.

— Он нес какую-то чушь, — категорично заявил Олег, едва они вползли в палатку и застегнули полог.

— Если ты про Стаса, то он сочинил очень трогательную сказку.

— Он нес какую-то чушь, — упрямо повторил муж, и добавил:

— А вы все смотрели ему в рот и боялись дышать. Это было смешно.

— Чего ты завелся? — попыталась успокоить его Аида.

— А ты…. Ты смотришь на него так, — Олегу не терпелось высказать накопившуюся обиду. Вечер сказок был последней каплей, которая прорвала эту хлипкую стену молчания. — Неприлично смотришь.

— Что ты имеешь в виду? — Аида ещё пыталась сделать вид, что не понимает, о чем речь. Конечно, говорить было не о чем, ничего не произошло и навряд ли произойдет, но почему же ей тогда так неловко и виновато? Что она сделала такого ужасного? — На кого я как-то по-особенному смотрю?

— Ты знаешь, — не оставил ей лазеек для того, чтобы избежать этого разговора, Олег. — О сказочнике вашем. О Стасе. Он явно нравится тебе. Как мужчина.

Аида подумала про себя, что эта минута ревности ей сразу же до чертиков надоела, и решительно произнесла:

— Прекрати придираться к нему. Стас замечательный человек, и смотрю я на него только как на замечательного человека. Ничего более.

— Ну, и целуйся тогда со своим Стасом, раз он такой замечательный, — как-то совсем по-детски пробормотал Олег, и Аида поняла, что никогда и ни за что он не позволит ей сделать это.

Они ещё поворочались обиженно, каждый о своем, вслушиваясь в шум ливня, который становился все сильнее и настойчивее, и заснули. А утром их разбудил неожиданный и очень неприятный сюрприз.

— Сбор, общий сбор, — раздавался с поляны голос Стаса, и он звучал как-то непривычно тревожно, настолько, что все тут же и выскочили из палаток.

— Нужно собираться ребята, — сказал Стас, прислушиваясь к странному отдаленному треску в тишине. Треск шел с соседнего склона, чуть сбоку, но уже явно нарастал, приближаясь. — И собираться срочно. Сматываемся немедленно. Мне это все очень не нравится.

Все кинулись к палаткам, скользя на мокрой траве, и ругаясь на разъезжающуюся под ногами хлябь. Кидали в сумки и рюкзаки свои и детские вещи, снимали посуду с костровища, выдергивали колья, на которых крепились временные пристанища. Все это происходило как-то очень рвано и быстро, словно в старом немом кино, где пленка прыгает и рвется. Серый, нависший угрозой день придавал ещё большее ощущение того, что кино — это, действительно, черно-белое. Аида неожиданно и жутко словно впала в какой-то транс, она просто стояла и смотрела это странное кино, не двигаясь с места.

— Да помоги ты мне, — крикнул зло на неё Олег, и сунул в руки Тимошку, который мешал ему упаковывать вещи и остатки еды. Аида все понимала, но почему-то не могла пошевелиться даже тогда, когда мальчик как-то вывернулся и скатился с её рук на землю.

Они бы все равно не успели собрать все, как положено, даже если бы Стас доверился своим предчувствиям и скомандовал сборы на час раньше. Потому что….

— Е…, твою мать! — крикнул кто-то (кажется, это был Алексей) в нарастающем, странном, пока ещё далеком гуле.

И вдруг, словно в замедленных кадрах из какого-то ужасного фильма, на глазах у Аиды часть отдаленного от их палаточного лагеря склона с изумрудной свежей травой покрылась сначала серповидными трещинами, словно раздвинувшими возникшие на их пути деревья, разорвав напополам некоторые, особо стойкие экземпляры. Затем от склона отделилась толстая, и ошибочно казавшаяся сначала неповоротливой огромная масса, и начала двигаться вниз. Скорость её движения нарастала. Раздался хлоп, когда весь этот кусок земли сполз в воду, и буквально через несколько секунд на месте яркого травяного ковра осталась только бурая рваная рана. Глубокая впадина с отвесными стенами, внизу которой ещё размывалась бурыми грязными водоворотами часть грунта, которая секунду назад сползла в воду. По краям впадины виднелся «пьяный лес» и разорванные, согнутые в разные стороны от этой рваной раны стволы деревьев.

Она замерла, схватив выскользнувшего сына за маленькую ладошку, присела, уже окончательно перестала воспринимать реальность, полностью переключившись на созерцание со стороны. Будто перестала существовать в этом моменте времени и пространства, сметённая пока не физически, но эмоционально вздыбившейся и обрушившей стихией. Было что-то настолько ужасно великолепное в этом процессе, что она, забыв обо всем, смотрела и смотрела в эту рваную земным пластом точку.

— Аида, твою мать! — кто-то схватил её за руку и рванул сильно и больно, выбивая из состояния транса. — Он идет несколькими волнами! Бежать! Нужно бежать!

Вдруг она поняла, что вокруг кричат люди. Матерятся мужики, взвизгивают женщины, орут дети. Аида с ужасом осознала, что в её руке больше нет Тимошкиной крошечной ладошки, она судорожно завертела головой, а после и всем телом, все ещё надеясь, что он где-то рядом. Но мальчика нигде не было.

— Олег! — дико и страшно закричала она, завизжала на грани ультразвука от нечеловеческого животного страха, который вбил вату в её ноги, — Олег! Тимошка! Где Тима?!

Олег вместе со Стасом быстро и споро кидал вещи в небольшой катер, доставивший их на этот, ещё совсем недавно благословенный райский уголок, ныне превращающийся прямо на глазах в кошмар ада. Муж обернулся, перехватил ужас в глазах Аиды, даже на расстоянии эта паника передалась ему, он что-то негромко сказал Стасу, и спрыгнул за борт, по колено в воде, разбрызгивая прозрачные капли, рванул к жене.

— Где он?! Как?!

Аида завизжала, как раненая пантера, и ни в силах сказать ни слова, провела рукой вокруг себя.

— Ребята! — закричали сразу несколько голосов со стороны катера. — Мы грузимся! Быстрее, быстрее!

Олег оглянулся вокруг, но тут же быстро сориентировался, и огромными прыжками двинулся в сторону леса, рассчитывая, что мальчик, недавно научившийся ходить, далеко уйти не сможет. Аида принялась переворачивать все вокруг себя, заглядывая под сваленные грудой палатки, вокруг валялись колья, спешно выдернутые из земли, зачем-то она разметала сложенные для костровища дрова. Послышался плач, она метнулась туда, но это кричал Ринат, оставленный без присмотра и опустивший на палец себе нож. Мальчик сидел весь в крови, но Аида искала Тимошку, ей в данный момент было не до чужого ребенка. Она крикнула маме Рината, позвала её и продолжила свои нелепые поиски, посекундно оглядываясь в сторону, куда убежал муж.

И тут вдруг наступила пронзительная тишина, перекрывшая людские голоса, крики и суету. Невероятная тишина, в которой тут же послышался зловещий треск. Это где-то прямо над человеческим лагерем гнулись и ломались деревья. Люди на секунду замерли в ужасе, и тут, бросив все такие нужные им только что вещи, стали прыгать в катер, прижимая к себе самое дорогое — детей. К непрекращающемуся крику раненого Рината добавился крик Евы, которую бабушка, скрученная ревматизмом, не смогла удержать в руках, уронила на землю, горько плача и причитая. И ребенок, и бедная женщина елозили по мокрой траве, у бабушки не слушались руки, и девочка, пытаясь подняться с земли, хваталась за неё, а та тряслась всем телом от слабости и бессилия, и плакала уже навзрыд, как кричат смертельно раненые животные. Впрочем, спустя несколько минут замешательства, и Еву, и бабушку подняли, отряхнули и доставили молниеносно на катер. Это был Стас, да, это был он. Кто-то (и это, вероятнее всего опять был Стас, как обычно умудрявшийся быть везде и сразу) потянул отбивающуюся Аиду по воде, она кричала, дико подвывая:

— Помогите! Помогите! Олег, Тима! Там!

Кажется, она расцарапала ему лицо, отбиваясь, но её уже затащили и изо всех сил втолкнули на урчащий в нетерпении катер. Тут они увидели, как над ними со склона с невероятной скоростью оторвался и пополз вниз огромный пласт земли, тут же накрыв, похоронив под собой то, что ещё несколько минут назад было их тихим семейный лагерем. Взметнувшиеся комья и пыль покрыли тьмой египетской все вокруг, а сила удара земли о воду породило такую волну, что она тут же накренила суденышко, на котором в ужасе сбились люди. Инга, судорожно прижимающая к себе Валю на палубе, за какую-то долю секунды (никто даже прореагировать не успел) вылетела за корму вместе с ребенком, и тут же оказалась в воде. Вслед за ней, не удержавшись на завалившемся боком катере, смылись волной и родители Даника. В общий шум ворвался и истошный вопль мальчика, спокойного до сих пор, но в одно мгновение оставшегося без родителей перед лицом смертельной опасности.

Несчастная женщина уже не слышала ни криков, ни рева, ни всплесков. Она ещё мгновение всматривалась в пыль и ад, который создала сама земля, укрывшая все самое дорогое, что у неё, Аиды, было. А потом Аида сразу потеряла сознание.