CoverUP

Глава седьмая. Ночь падения яблок

Яблок в саду вызревало из года в год невероятно много, но развращенные южным фруктовым изобилием приморцы их игнорировали. Налившиеся соком фрукты тяжело падали, тревожа листву, от чего казалось, что кто-то ходит ночью по саду. Печально глядя на гниющие плоды с древа познания, Аида несколько лет назад разорилась на яблокодавилку, и они с Яськой, открыв нужные страницы в интернете и постоянно сверяясь с ними, поставили свою первую бутыль с сидром. Яська в тот, первый, год пить ЭТО не рискнула, но, приехав на следующее лето, обнаружила, что вино исчезло без следа, и довольная Аида сообщила ей, что все получилось.

Теперь это стало у них традицией, обозначенной, как праздник созревания яблок и готовка сидра из них. Они назвали дату, когда обе были свободны и в настроение, под вечер, когда спадала основная жара, выходили в сад с ведрами и корзинками. Несколько минут просто стояли под деревьями, задрав головы вверх, где в зеленой, густой листве отсвечивали глянцем круглых налитых боков зеленые же яблоки. Сначала более хрупкая и легкая Аида, обвязав вокруг талии веревку, на которую цеплялась корзинка, забиралась на яблоню. Яська всегда волновалась, что мамина (а теперь уже и её) подруга сорвется, кричала:

— Аида, осторожнее, ветки хрупкие…

Аида же только смеялась своим приглушенным загадочным смехом, от которого у всех окружных кавалеров «чуть за пятьдесят» начинали порхать бабочки в животе (и не только, честно сказать у тех, кому за…), спускала Яське на веревке корзинку, полную плотных твердых яблок, и поднимала наверх опустошенную. Когда яблок в ведрах у Яськиных ног набиралось больше, чем достаточно, они тащили их на кухню, хорошенько мыли и раскладывали на просушку. Дом наполнялся яблочным запахом, этот густой дух ещё целых, только что сорванных фруктов висел в доме несколько дней, казалось, он пропитывал его насквозь. Яська заходила с улицы и вертела носом: «Яблоневый дом», а Аида вместе с домом тоже настолько пропитывалась этим ароматом, что казалось, он останется в её волосах и коже до следующей весны. «Яблоневая женщина», — говорила ей Яська, и вытягивала руки над сохнувшими фруктами, словно сама хотела пропитаться этим волнующим, настойчивым запахом.

Через несколько дней Аида надевала пестрый фартук с петухами, который висел весь год совершенно неприкаянный. Готовить она не любила, а несколько блюд, обозначенных в её традиционном меню, не требовали много времени, сил и чудесного фартука, разрисованного боевыми петухами. Она включала небольшой, но грозный агрегат, и на петухов брызгал кисло-сладкий, прозрачный яблочный сок.

Они морщились, гребни наливались воинственной влагой, Аида вытирала локтем глаза, в которые тоже попадал будущий сидр, и говорила что-то вроде:

— Ну, с первой каплей, — и они с Яськой, крутившейся рядом на подхвате, смеялись, слизывая с рук терпкие первые капли. По опыту они уже знали, что из летних яблок получался сидр янтарного цвета, чем ближе к зиме, тем светлее сок отдавали осенние плоды.

Сколько бы ни прошло лет, а Аида, прибывшая сюда когда-то давно, так и оставалась для аборигенов «приезжей». Впрочем, Аиду, насколько понимала Яська, её статус не очень волновал. Мамина подруга, которую Яська по прошествии практически десятилетий считала уже своей теткой, (по крайней мере, думала она о ней всегда, как о маминой сестре), сама выбирала близких знакомых. Не друзей, нет, никто, кроме опять же Яськиной мамы, и думать не мог, что Аида осчастливит кого-то просто так этим гордым званием, но выбранные ей счастливцы пусть для редкого, но общения, очень этим гордились. Получалось у Аиды просто еле заметным движением подбородка обозначить свою исключительность, и ваше счастье, если она вас включила в круг избранных.

Яське, получившей эту привилегию по праву рождения, с самого детства хотелось быть похожей на Аиду. Загадкой, непостижимой женской тайной, чуть обозначенной на самом дне никогда не смеющихся теткиных глаз. И этим странным притягательным парадоксом — сколько бы не смеялась Аида своим колокольчатым, будоражащим смехом, на дне глаз, в самой их глубине, стыла непреходящая зима.

— Как у тебя это получается? — спрашивала Яська, разливая только что отжатый сок по прозрачным, исключительно сияющим банкам.

— Что получается? — Вроде, и понимала, и вместе с тем не понимала Аида. — Давить сок на сидр?

— Нет, — смеялась Яська, оценив нелепость своего вопроса. — Быть такой…. Особенной.

Аида пожимала плечами, не споря о том, что она особенная, но тихо и как-то очень грустно говорила:

— Не дай тебе Бог такую особенность….

И сразу сникала, натягивая лопатки, как крылья, на спине. Несмотря, а может и благодаря этой загадке, Яське с Аидой всегда было хорошо. Наверное, даже более свободно, чем с мамой, здесь она не была скована древними отношениями «родитель — ребенок», и поэтому могла говорить с Аидой, как с подругой. С более мудрой и знающей подругой. А значит, могла получить действительно стоящий совет, а не щебетание ради самого щебетания.

Яська, сидя прямо на полу, аккуратно убирала черенки у яблок, и раздумывала: рассказать ли Аиде о странностях, которые творятся в их небольшом городке последние несколько дней. С одной стороны, наверняка, Аида уже все знала, и. возможно, намного больше, чем сама Яська, с другой стороны, девушке очень не хотелось кому-то сообщать о связи Ларика с этими событиями. Она нисколько не сомневалась, что её друг попал в эту историю случайно, но насколько и каким боком — не понимала, и это терзало её. Наконец, она решилась, и как бы, между прочим, произнесла:

— Аид….

Аида, мурлыкавшая заунывную, под процесс, песенку, прервалась и повернулась от давилки к Яське, всем своим видом показывая, что она вся — внимание.

— Что ты думаешь о смерти диетолога в санатории?

Аида пожала плечами:

— Ничего не думаю. За тебя беспокоюсь… За твою ранимую, нежную психику.

— Но это же странно, нет?

— Ясь, все люди когда-нибудь умрут, и это, наверное, единственное, в чем мы можем быть уверены наверняка. У каждого свой путь в жизни, время и обстоятельства смерти — тоже определенно свои. Этот человек закончил свой путь таким образом, и это уже никак не исправишь. Выбрось из головы, успокойся.

— Тут есть некоторые странные обстоятельства….

Яська все-таки решила поделиться с теткой своими сомнениями. И рассказала о татуировках. И о незнакомой ей Еве. И о почему-то сбесившемся Тумбе. Когда она выпалила это все Аиде, в ту же минуту поняла всю абсурдность и глупость своего рассказа. Ещё до того, как Аида открыла рот, Яська увидела, что никакой связи между этими отдельными друг от друга событиями никто не увидит.

— Интересно, — ответила ожидаемо Аида. — И странно. Но совершенно лишено какой-либо единой теории. Например, о том, что в городе появился маньяк-татуненавистник, гипнозом и на расстоянии убивающий людей, сделавших себе наколки, и доводящий мирных собак до лютого бешенства. Ах, да. Убивающий именно тех людей, которым татуировку сделал твой прекрасный Ларик.

Тетка рассмеялась:

— Сочинительница психологических триллеров, неси сюда бутыли. Будем сок на сидр разливать.

Неб-Та-Джесер всегда приходил в ночь падения яблок.

Этот проклятый кисло-сладкий, чуть подбродивший дух пропитал весь город, стоял густым маревом над крышами домов, едкой ядовитой змеёй полз по узким изгибистым улочкам, кружа голову, отравляя ядом неосуществлённых желаний. Ломило виски, тянуло мысли из набухшей яблочным соком головы, словно они, эти мысли растворялись пьяно в сидре, становились вином. И тогда — с падением яблок, головной болью и тошнотой — приходил Неб.

Он долго не открывал глаза, сначала тихо проверяя всё тело, капилляр за капилляром, клетку за клеткой. Затем осторожно шевелил пальцами, совсем чуть-чуть, просто подрагивая. Кончики пальцев скользили по простыне, недостаточно шёлковой и дорогой, но они чувствовали дешёвый ситец, и это было хорошо.

«Я здесь», — думал он удовлетворенно, и это тихое счастье от того, что он здесь и он есть, разогревало сердце, заставляя кровь сильными толчками стремиться по венам. Смертное тело становилось невесомым, ирреальным, Неб наполнял его иным смыслом, жалкое превращалось в мощное, преходящее становилось вечным.

Неб потягивался, ощущая, как разогревается теплой волной от только что запущенного сердца весь организм. Потом осторожно вставал, поддерживая себя, как хрупкий сосуд, боясь то ли разбиться, то ли разбить. Он делал первый шаг, затем второй. Небольшая комната сначала плыла перед глазами, затем предметы начинали принимать очертания.

— Опять всё то же, — с некоторой досадой думал Неб, оглядывая небольшую провинциальную клетушку, насквозь пропитанную тоской и ненавистью. Низкий потолок, обои в цветочек, дешёвая мебель, никчёмные безделушки. Не идеальное тело, мелкие мысли, засасывающий быт. Но тот, кто был так неидеален, мелочен и слаб, всё-таки имел одну ни с чем не сравнимую возможность — силу позвать его из небытия.

Неб, осторожно ступая, подошёл к небольшому, уже немного запылённому окну, коснулся тонкой слабой рукой пасторальных занавесок в мелкий синий цветочек, распахнул створки. Да, этот проклятый, вытягивающий жилы яблочный дух стоял над городом. А, значит, он не опоздал. Неб не имел права опаздывать к тому, кто его вызвал. Он принялся за дело.

Первой, как всегда, была собака.

Яська, немного успокоившись тем, что Аида, мнению которой об устройстве мироздания она доверяла, не пришла в ужас от её рассказа, побежала за очередной бутылью. Яська торопилась. Ей было необходимо увидеть Ларика, потому что её тревожило кое-что ещё, о чём она не рассказала Аиде. Вчера он показал Яське свою птице-черепаху.

— Если это мир, в котором существует твое внутреннее эго, то я тебе не завидую, — Яська склонилась над набросками Ларика, сделанные им накануне. Она и раньше удивлялась его странным зарисовкам (изобразительное творчество Ларика существовало только в таком виде, он никогда не давал себе труда довести начатое до логического завершения в виде законченной картины), но эти изображения были слишком сюрреалистичны даже для её друга.

— Я сам себе не завидую, — проворчал Ларик, пытаясь навести порядок на столе, заваленном бумагами, карандашами и ещё чем-то мелким и неопределимым с первого взгляда.

— А что это такое вообще? — Яська пыталась идентифицировать невиданное ей доселе существо, смотрящее прямя на неё из-под пленки полузакрывшей большие обиженные глаза с листа бумаги. — Нет, я понимаю, что это птице-черепаха, но откуда оно?

Ларик пожал плечами.

— Не знаю. Приснилось.

— Да, ладно, — Яська посмотрела на него даже с некоторым уважением, — это ж что такое нужно в голове иметь, чтобы таких чудищ во сне видеть?

— Сон разума рождает чудовищ, — важно процитировал Ларик.

Они в полном молчании ещё некоторое время пялились на изображение. Ларик с того самого утра, когда он запечатлел это чудище, не очень-то хотелось возвращаться к рисунку, даже краем глаза, но за компанию с Яськой это оказалось не так страшно, как он думал. Сейчас мастер даже как-то немного симпатизировал своему сновидению, хотя и непонятно почему.

— Брр, — наконец сказала девушка, передёрнулась и отвела взгляд от рисованного монстра. Но забыть его никак не могла. И без сидра тут было не разобраться.

Поднимаясь на веранду, Яська поняла, что Ларик не один, и что он уже плотно сидит на своей любимой теме.

— А что ты скажешь, Герыч, о венгерском тату — художник Роберте Борбасе? Там любой фильм ужасов отдыхает! И люди идут на это, значит, кому-то нужно носить на себе присосавшихся монстров? Я его руку везде узнаю. Чернила — только черные, он ими создает своеобразную палитру, причем, начиная от светло-серого. Знаешь, такой особый эффект получается: словно рисунок карандашом на бумаге. Рука мастера — вот я о чем говорю. Узнаваемая рука — это уже настоящее искусство.

Тут Ларик увидел Яську, а самое главное — бутылку с сидром у неё в руке, и вдохновился ещё больше.

— О, Яська, привет! — радостно крикнул он, и продолжил. — А японец Гаккин? Это плотный и в то же время масштабный рисунок, его тату — словно одежда. Он покрывает чернилами всю кожу, «одевает» клиента в вечерний костюм. И к нему едут со всего мира.

— Со всем миром ты не справишься, — констатировала Яська, доставая с приверандной полки кружки для сидра. — У тебя нет такого коэффициента полезного действия. Ты отвлекаешься на философствования и создание теорий о том, что тату — это искусство, достойное встать в одном ряду с созданием живописи, музыки и поэзии.

— Ты, Яська, — ответствовал проповедник тату-теории, намек уловивший, но проигнорировавший, — все время ерничаешь по этому поводу, хотя не понимаешь сути поставленного тезиса. Ты не знаешь ни истории татуировки, ни теорий и направлений, а берешься судить с точки зрения невежественного обывателя.

— А вот и нет, — торжествующе сказала девушка, которая буквально вчера прочитала статью о Гаккине в интернете. Она, взбудораженная своими подозрениями, пыталась, как всегда, найти ответ во всемирной паутине. — Я знаю, например, что к японцу, о котором ты только что говорил, обращаются люди странные и чудаковатые. Этим и объясняется его стиль — неадекватностью клиентов. Ты же сам говорил, что добропорядочные домохозяйки к тебе в салон не заглядывают.

— Они и в картинные галереи не очень-то заглядывают, — пробурчал Ларик.

— Ага! — сказала Яська, и бутылка сидра в её руках зашлась шипением и пеной, которая выплеснулась наружу. Но девушка этого практически не заметила. — Посетители картинной галереи все равно не просят закрасить им черным соски. А твой японец в интервью рассказывал, что в его практике — это нормальный вариант. А ещё к нему пришел парень с фотографией своей девушки и попросил сделать ему татуировку, будто кто-то другой ее насилует. В Амстердаме один клиент попросил вытатуировать на его языке контуры мужского полового органа.

— Это издержки, — парировал Ларик. — Они бывают в любом виде творчества. Но что правда, то правда. Татуировки чаще всего делают нестандартные люди.

— Это точно. — Вдруг выступил молчавший до этого Гера, — подверженные «синей болезни», в большинстве нестандартные челы, такие, которые в толпу не собьются. Я думаю, они тюнингуют свое мясо, потому что чувствуют, что мясо по отношению к ним, вторично.

Он рассеянно взял кружку, в которую Яська только что налила шипучий сидр.

— Прохладненький, — с удовольствием констатировал.

— А вот кто является основным творцом татуировки — мастер или тот, кто её носит? — Яська тоже отхлебнула шипучки, которая сразу же дала в нос. — Кто более нестандартен с точки зрения обывателя?

— В любом случае я проецирую на чужое тело особенность своего внутреннего мира, — быстро ответил Ларик. — Логично предположить, что наши с клиентом базисные основы мировосприятия должны как — то совпадать. Наверное, когда все сходится, татуировка приобретает двойную силу.

— Просто признайся, — истина вдруг поразила Яську, как молния, — что тебе нравится этим заниматься, потому что в татуировании есть что — то от зомбирования. И зомбирующий — это ты.

Ларик посмотрел на неё с недоумением, словно она сказала нечто непристойное. Яська же заговорила быстро — быстро, пытаясь донести до него мысль, пока её не прервали:

— Это как бы часть механизма подчинения независимой личности своей воле. Ты ставишь свое тавро на человека, проецируешь свои жизненные потоки и понятия об окружающем мире на его тело. Тебе в эти минуты кажется, что ты — демиург, держащий в руках нити судьбы, и управляющий ими по своему разумению. Ты становишься одержимым, Ларик! Мне страшно за тебя. Потому что как раз сейчас ты во что-то вляпался! Возможно, попал своей иглой в инфернальную точку, и не имеешь понятия, во что ты влез!!!

Тут Ларик, можно сказать, просто рассвирепел:

— Я бы поспорил с тобой сразу по всем пунктам. Но мне жарко и не хочется. А ты… Ты сегодня перегрелась на солнце, Ясмина!

Его всегда сонно прикрытые глаза вдруг округлились от злости, а перманентно бледная кожа налилась яростной краснотой.

— Вот вы где, голубчики, — ворвался, разряжая обстановку жизнерадостный голос Алины. — Все в сборе и как всегда в одном и том же месте в тот же час. А у меня к вам просто наисерьезнейший разговор. Может, это выглядит глупо и странно, но….

— Что — то случилось? — охнула Яська. — Кто-то опять умер?

Алина кивнула:

— Вы знаете Карена? Массажиста, работающего на пляже, недалеко отсюда?

— У него было тату, — с ужасом выдохнула Яська, не спрашивая, а утверждая.

Алина кивнула.

— Он задохнулся? — спросил Ларик.

— Нет. Умер от удара камнем по голове….

— Это не мы, — торопливо крикнула Яська.

— Это был маленький мальчик. Несчастный случай. Невероятная случайность.

— Опять случайность? — Яське хотелось закричать, но она перешла на тихий шепот.

— Да. — Твердо сказала Алина. — И никто из моих коллег не собирается связывать эти трагические происшествия. Но мне все равно кажется странным, что случились две разные смерти и у обоих в одно и то же время сделана татуировка в этом салоне…

— Вы подозреваете, что я каким-то образом влияю, или, ещё хуже, имею отношение их смерти? — выпалил уже до предела раскалённый Ларик.

Алина покачала головой.

— Не знаю. Не уверена. Но мне кажется, вы каким-то боком соприкасаетесь с этими двумя случаями.

— Тремя, — тихо, но твердо, наконец-то решившись, сказала Яська. Алина повернулась к ней:

— Как?

— Позвоните по этому номеру телефона. Девушка Ева. Сердечный приступ. Она тоже делала татуировку у Ларика, ой, извините, Иллариона, в тот день.

Алина совершенно по-бабьи всплеснула руками. Наверное, от неожиданности.

— Боже, ещё этого не хватало. Надо мной и так потешаются в отделе из-за того, что я на этих татуировках сосредоточилась. Как я буду делать официальный запрос? На каком основании? Сердечный приступ из-за татуировки?

Алина сама себе покачала головой. Она повернулась к Ларику:

— И что ты обо всем этом думаешь, мастер татуажа?

— А ничего, — вдруг как-то весело-нахально ответил тот. — Это не мое дело.

Яська тоже обратилась к нему:

— Ларик, как же так, не твое? Это твои клиенты!

— Пусть докажут. — Сказал Ларик. — Вот пусть пойдут и докажут. Вот вы ….

— Вы, Алина, подняли эту тему, так и доказывайте. Вместе с Ясминой, которая тоже вдруг стала великим детективом, и ей во всем мерещатся тайные многозначительные знаки. А до момента истины нечего мне здесь ходить и народ пугать. И сплетни всякие мистические распускать. Ты мне мешаешь работать.

Последняя фраза была обращена к Яське. У неё даже дыхание перехватило от его слов:

— Но ты же, но я же….

— Вот именно! Я, между прочим, тоже пострадал недавно, у меня весь сад какой-то полудурок разнёс!

Оставь меня в покое, и нечего мне здесь мутить воду. Все у меня в порядке. Убирайся! Как вы меня все достали!

Ларик рванулся в дом, раздраженно и громко хлопнув дверью. Яська кинулась за ним, но замерла перед неприступным бастионом, осознав, что случилось что-то очень нехорошее. Алина посмотрела на неё понимающе:

— Не переживай, он отойдет.

— Представь себя на его месте…, — зачем-то добавил до сих пор молчавший Гера.

Яська посмотрела на него и вдруг вспомнила. После той ночи, когда цветник Лариковой мамы оказался беспощадно истерзан, Гера пришёл к ней с разодранной штаниной и нёс какую-то чушь про сбесившегося Тумбу. А брюки были порваны так, словно парень-таки повисел на них на заборе.

"Чушь, — подумала Яська, — зачем Гере ночью громить сады?"

И тут же об этом забыла. Потому что сейчас случилась самая настоящая трагедия. Первый раз в жизни она поссорилась с Лариком.