CoverUP

Глава девятая. Каппа в гостях у Ларика

Мастер прислушался к затихающим за дверью шагам. Он сел прямо на пол перед порогом и опустил голову в ладони. Ему было страшно. Друзья в мгновение ока стали какими-то совершенно другими, незнакомыми людьми. Ладно, Гера, он просто молчал все это время, черт с ним, хотя и мог бы вставить слово. Но Яська, бог ты мой, Яська! Зачем она выворачивала душу, да еще и перед этой вот уж точно абсолютно чужой девушкой, да ещё и при исполнении? Да ещё и так несправедливо ненавидящей Ларика. Эти странные разговоры о том, что он конченый психопат, получающий удовольствие от незримой власти над своими же клиентами, какая это чушь!

Конечно, ему нравится его работа. Линии, образы, символы. Сплетаясь и расплетаясь, они указывают путь, которым пойдет Ларик в одной связке с человеком, в тело которого он вносит недостающие звенья, скрепляющие характер. Подчеркивает то, о чем сам носитель татуировки до этого момента, может и догадывался, но наверняка не знал о себе. Как Гудвин из сказки о Волшебнике Изумрудного города, который дает льву — храбрость, железному дровосеку — сердце, а пугалу — мудрость. Куда повернут эти линии, ему неведомо, и поэтому он точно знает, что никакой он не демиург, не создатель, не вершитель. Просто проводник…. А если кто-то дал ему эту страсть и возможность, значит, это кому-то нужно?

Ларик вспомнил, что на веранде осталась так и нетронутая им кружка с яблочным сидром. Захотелось пить, но почему-то невероятная обессилевающая усталость накатывала только лишь от мысли, что нужно переступить порог и сделать несколько шагов в сторону стола. Сегодня он закрыл салон, отменив все договоренности. Наверное, и завтра придется взять вынужденный выходной. Ларик пытался выйти из навалившегося на него странного состояния апатии и ощущения бессилия. Вот уже несколько дней как он действительно чувствовал странную слабость. Может, поэтому и вышел сегодня так глупо из себя. И Яське нагрубил. Чего никогда себе не позволял раньше. Он поморщился от внутреннего дискомфорта от одной мысли об истерике, которая случилась с ним на веранде.

«Я болен, я, наверное, просто болен», — подумал Ларик о той странной слабости, которая стала накрывать его периодически этим летом. Все тело становилось, как ватное, полное безволие падало на него, словно кто-то извне тянул в этот момент его жизненные силы. Потом пробивал холодный пот, после того становилось легче. Бессилие сменялось приступами непривычно агрессивной раздражительности. Все заканчивалось мутью и зелеными пятнами перед глазами.

«Ладно, — подумал Ларик, — ладно…»

Что такое это «ладно», он толком и сам не понимал, но почему-то мысли его успокоили.

Яська же успокоиться никак не могла. Она словно раненая голубая пантера металась по дому, сшибая непрочно лежащие вещи на своем пути. Аида наблюдала за ней сначала со спокойно-философским выражением на лице, затем оно сменилось на ироническое. Но когда на пол полетела фигурка толстопузого Дайкоку, стоявшего на полке исключительно для привлечения в дом денег, она не выдержала и нарушила свой обет молчания:

— Ну, и? — сказала Аида, придав голосу как можно больше скрытого значения.

— Он! — Яська остановилась. — Никогда раньше. А я только….

— Ты хотела, как лучше, а это лучше для него оказалось неприемлемым? — спросила Аида, и потянулась на диване, сцепив руки сзади в замок. — Добро пожаловать, детка, в мир сложных взаимоотношений между мужчиной и женщиной.

— При чем тут взаимоотношения? — по крайней мере, Яська остановилась. — Ларик всегда был мне другом. Мы раньше хотя бы старались выслушать друг друга.

— От того, что он твой друг, он не перестает быть мужчиной. Причем, насколько я его знаю, довольно непростым. Со своими — и очень шустрыми — тараканами в голове.

— Мы поссорились навсегда? — Яська поникла.

— Не знаю, — Аида пожала плечами. — Всё может быть.

Девушка не ожидала такого ответа. Ей казалось, что Аида должна броситься её утешать и сказать, что это такие пустяки, и скоро Ларик придет просить прощения. Тогда Яська немного подуется и простит. И получится так, что словно не было этой ужасной ссоры. Она метнула в Аиду молнию:

— Как?!

— Ты хотела услышать правду? Этот камень, который он спустил в тебя с горы, может быть случайным и единственным, а может быть началом огромного камнепада, который раздавит ваши отношения. То, что было однажды, всегда может повториться. Он, скорее всего, очень испуган. А страх всегда убивает надежду. И, кроме всего прочего, скажи честно, ты абсолютно уверена, что он — святая невинность? Что он никак не замешан в этой истории? Почему он так остро реагирует на твои попытки выяснить, что происходит?

Аида как-то зябко поежилась, хотя вечер был душен до размазывающей по дивану истомы:

— Страх всегда убивает надежду, а потом — сам себя.

Яська же почему-то от её слов как-то сразу испугалась, а чтобы скрыть этот страх, не нашла ничего лучшего, чем просто нахамить:

— Откуда тебе знать про отношения? Ты всю жизнь прожила одна, — крикнула в запале, тут же пожалев об этом. Не иначе, как Тумба покусал Геру, Гера — Ларика, а Ларик, в свою очередь, заразил её бешенством. Все они выглядели со стороны несколько неадекватными. Только Аида… Нет, Аиду сейчас Яська не могла бы назвать совершенно нормальной.

Яська застыла от этих своих слов, но Аида казалась все такой же спокойной. Только сильнее обхватила свои плечи, словно все никак не могла согреться от внутреннего холода, преследующего её даже в самый знойный день:

— Почему? — спокойно спросила тетка. — Я была замужем.

Яська с трудом переварила эту информацию. Она давно, очень давно знала Аиду. Но никогда не видела и не слышала ничего о её муже.

— Я….. Я ничего не знала. Ты никогда не рассказывала…. — Девушка даже забыла о ссоре с Лариком, настолько неожиданными были эти слова Аиды.

— Ну, да…

— А как?

Аида сглотнула ком, застрявший в горле.

— Никак. Давно все прошло.

— Вы разошлись? — не унималась Яська. — Кто он? Почему вы расстались?

— Пожалуй, да. Разошлись. На этом все, ладно? Это было двадцать пять лет назад. Пойду, поставлю чай. Тебе нужно успокоиться.

Аида прошла на кухню, и судя по гробовой тишине, воцарившейся там на минуту, тетке нужно было успокоиться тоже. Это было, пожалуй, самое странное событие этого вечера. На Яську словно внезапно опрокинули какую-то емкость с глубокой тайной, окатив её и пропитав насквозь ощущением чужого очень непростого секрета. Она так и стояла посреди комнаты, погруженная в это состояние вдруг чуть-чуть, но изменившегося мира. У вдоль и поперек знакомой Аиды было какое-то прошлое. И судя по всему, все было очень даже непросто. Потому что у тетки ничего никогда не было просто. Хотя она словно и жила так всегда — одна в тихом маленьком доме с красной, блестящей на солнце крышей, с яблоневым садом. Проводила лечебную гимнастику в санатории. Это был какой-то доисторический век — лечебная гимнастика, что-то по древности восходящее к крестовым походам и придворным балам, но тетка уже много лет исправно ходила на работу, чтобы проводить эту самую лечебную гимнастику. Иногда тетка не приходила ночевать, и из этого Яська делала выводы, что у Аиды есть какая-то личная жизнь. Может, даже довольно бурная. Но ведь это было совсем не её, не Яськино дело, правда?

После инфернальной тишины, открывающей бездну, скрипнула половица и дом резко начал наполняться привычными звуками. Раздался щелчок чайника и следом сразу же гудение закипающей воды, в саду сквозь шум листьев упало тяжелое яблоко, прорезался гнусавый голос радио, никогда не умолкавшего у соседей. Мир, остановившись на секунду, опять понесся вскачь по одному, только ему ведомому маршруту, оставив уже в прошлом и ссору Яськи с Лариком, и странную глубокую и мутную, как омут, тишину прошлого Аиды, и все желания и надежды уже покойного Карена.

Время одним рывком сместилось из «прошло» в «наступило».

Ларик резко сел на кровати, и только потом уже открыл глаза. «Эни, бэни, рики, таки» застучало в висках, вытаскивая его из поглощающего все сна. Ночь была глубока. Из тех ночей, когда вдруг проснувшись, явно чувствуешь, что не лежишь, а летишь вместе с прочими существующими объектами в какое-то непонятное и неизведанное нечто. «Меня проглотят звезды», — подумал Ларик совершенно невпопад, и тут понял, что в доме он не один. На уровне инстинкта. Никто не заходил в дверь, не залазил в окно, не ходил по половицам и не стучал предметами домашнего быта. Но Ларик четко знал, что в доме есть кто-то ещё, кроме него. Причем, ни страха, ни паники в нем не возникло. Только появилась необходимость надеть хотя бы шорты. Он не знал, какого рода существо, непостижимым образом проникшее в его дом, а спал Ларик всегда абсолютно голым.

Через секунду шорты были на полагающемся им месте, а не скомканные в углу под подоконником. Ларик размеренно и не торопясь вышел из спальни. В лунном свете, сочившемся из кухонного окна, прорисовался силуэт ночного гостя. Это был птеце-черепаха, в точности такой же, как Ларик запомнил его во сне, а затем зарисовал.

Он спокойно подошел к столу, сел напротив, вытянул руки, сцепив пальцы замком на столешнице, и в упор посмотрел на своего странного визави. Огромные по-детски обиженные глаза тянули в свою невероятную глубину. Веки без ресниц дрожали тоненькой пленочкой над этой глубиной и чистой бирюзой. Пришелец тоже смотрел, но ничего не говорил.

— Ты кто? — Спросил Ларик, прерывая затянувшуюся паузу.

— Я Каппа, — чуть пошевелился ночной гость, и от этого едва заметного движения капля воды упала на льняную бежевую скатерть. За ней — ещё одна. Капли расплывались на чистом льне темными пятнами.

— Хорошо.

Ларик кивнул в ответ. Странно, но единственное, что его волновало в этот момент — это стремительно намокающая скатерть.

— Ты — Каппа. Тогда пойдем по порядку. Каков же твой род занятий?

— Я древнее японское чудовище.

Ларик опять кивнул, соглашаясь.

— Ты он или она?

Каппа задумался:

— А это имеет какое-то значение?

Мастер удивился и про себя поразился глубине мысли — а, действительно, есть ли принципиальная разница для него лично в том, какого монстр пола? Шорты же он на всякий случай все-таки надел, значит, в любом случае, все приличия соблюдены.

— Нет, — помотал он головой, — все-таки мне комфортнее знать, ты самец или самка. Так он или она?

— Тогда, скорее, он. — Выдержав паузу, сообщил Каппа. — Хотя при чем тут твой комфорт я не понимаю. Честно говоря, мне нет абсолютно никакого дела до твоего комфорта.

Ларик решил, что вопрос с полом исчерпан, и продолжил расспрашивать монстра, пока у него не пропала решимость.

— Что ты делаешь здесь? В смысле, чего же тебе нужно от меня?

— Я наказываю непослушных детей. — Печально сказал Каппа. — Выедаю их внутренности и выпиваю кровь.

— Где ты в моем доме нашел непослушных детей?

— Есть здесь один. — Убежденно сказал монстр. — Определенно здесь есть один.

— Здесь нет никого, кроме меня, — Ларик решил стоять на своем, несмотря на то, что сердце сжало какое-то нехорошее предчувствие.

— Есть. Его зовут Тимошка.

— Здесь только я, я уже давно взрослый, и меня зовут Илларион. Теперь, когда мы все выяснили, ты можешь уходить.

Каппа опять дернулся, на скатерти расплылись новые кляксы. Ларик подумал, что стоило бы убрать скатерть, пусть это водоточивое чудовище заливает голые доски. Он краем глаза увидел, что на полу, под гостем, тоже собралась уже немаленькая лужа.

— Есть. — Как заевшая пластинка повторил Каппа, не меняя интонации. — Его зовут Тимошка.

Ларик наконец-то встал, ему было неуютно сидеть напротив этих страшных детских глаз на сморщенной мордочке черепахи.

— Хорошо. Ищи здесь своего непослушного Тимошку. Только не шуми, не мешай мне спать, хорошо? А когда съешь его внутренности и выпьешь кровь, сразу уходи, ладно?

— Я нашел, — почти шепотом, словно извиняясь, произнес Каппа и очень виновато посмотрел на Ларика. — Я должен наказать тебя.

— За что?

— Ты не слушался родителей.

Ларик задумался.

— За мной, конечно, наверняка числятся какие-нибудь детские проказы, но не думаю, что они настолько ужасны, что спустя два десятилетия я должен поплатиться за них своими внутренностями.

— Ты действительно не понимаешь, о чем я говорю? — теперь Каппа казался удивленным.

— Нет.

Чудовище некоторое время сверлило расхаживающего взад-вперед по кухне Ларика пронзительным взглядом, затем горько вздохнуло:

— Точно. Забыл. Совсем забыл. И что теперь делать?

— Да что я забыл-то? Напомни.

Каппа покачал головой.

— Что сказал твой отец, когда уходил от мамы?

Ларик задумался.

— Я был совсем маленький, не помню. Ты и это знаешь? И это имеет какое-то значение, да?

Он почему-то знал, что чудовище в своем праве, и доверился ему, как бы жутко это ни звучало.

— Я помогу, — доброжелательно согласился монстр. — В конце концов, моя главная миссия — справедливое наказание. А оно возможно только когда ребенок понимает, за что именно его наказывают.

У Ларика в голове, словно кадры на перемотке, завертелись картины его жизни только в обратном порядке.

— Ой, — удивился он этому событию, и вопросительно посмотрел на Каппу. Тот был доволен оказанным эффектом.

— Да, это я. — с удовольствием сообщил монстр. — Я так умею.

Мельтешение картин, которое уже вызывало неожиданный приступ тошноты и головокружение, вдруг остановилось настолько резко, что Ларик чуть не упал на пол. Ощущение было, как будто ты стремглав несешься куда-то и вдруг внезапно тормозишь, так внезапно, что у тебя из-под подошв выбиваются снопы искр. Очень физическое было ощущение. Когда прилив дурноты схлынул, перед глазами Ларика возникла эта же самая кухня, только больше двадцати лет назад. Кухня невероятно выросла в размерах, стол казался теперь огромным-преогромным домом с крышей-столешницей, между его ножками можно было свободно ходить, даже не пригибаясь. Ларику теперь не было видно, что именно лежит на столешнице, и это тут же страшно заинтересовало его. Пытаясь понять тайну «что там такого интересного», он даже не сразу заметил, что за столом сидит мама. В забытом, но смутно вспоминаемом синем сарафане с белыми оборками и распущенными волосами. Последние годы перед смертью мама заплетала косу и туго укладывала её на затылке. Ларик и не помнил, какие у неё красивые, густые, пшеничные волосы. Лица её мастер не видел, потому что она опрокинула его в ладони. У Ларика сжалось сердце. Кажется, мама то ли беззвучно плакала, то ли молча страдала, скорчившись, уйдя в себя от невыносимой боли. Перед столом он так же неожиданно заметил отца, тот был невероятно огромен, и Ларику пришло озарение, что он видит все сейчас глазами очень маленького ребенка. Когда ушел отец ему было… Два года? Три? Явно, не больше.

Взгляд Ларика упирался где-то чуть выше колен отца, он увидел бежевые летние брюки, очень мятые, видно чистольняные. Эта натуральная мятость придала особую достоверность нереально происходящему. Тут, сквозь пыльную завесу времени, вслед за изображением прорвался звук, подтверждая незыблемость физических законов даже в таком странном состоянии, в котором мастер оказался то ли по своей, то ли, согласно чужой воли.

— Я видеть его не могу! Понимаешь, меня трясет, когда он ко мне прикасается! — ворвался в тишину ночной кухни голос отца, перекрывая все привычные Ларику домашние звуки. И тихий, привычный, успокаивающий такт старинных часов-ходиков, и отдаленное покашливание соседских собак спросонья, и уютный шелест листвы большого мандаринового дерева, задевающего о стену и окно спальни Ларика. Голос отца убивал все привычные звуки, и от этого становилось жутко, безнадежно и тоскливо.

— Этот подменыш… — ¬— Голос стал звучать тише, кажется, отец чего-то на самом деле сам очень боялся, и от этого временами начинал истерично кричать, словно мог растворить это страшное в крике. Наверное, он не знал, что таким образом убивает привычное, родное, то, что на самом деле может защитить от непостижимого инфернального ужаса.

— Я не могу жить с ним под одной крышей, пойми меня. Он жуткий, он словно не из мира сего.

Отец, скрипнув половицей, присел на корточки перед мамой, все так же не отнимавшей руки от лица.

— Это не наш сын. Зачем ты привела его в мой дом?

Наконец-то Ларик услышал тихий голос мамы.

— Это ребенок. Несчастный настрадавшийся ребенок. Я не брошу его.

— Это не ребенок, — баритон отца перешел в визг. — Ты не знаешь, что за силы тебе его подкинули! Чья кровь в нем течет? Может, проверим, человеческая ли это кровь вообще?

Мама отняла руки от лица, и сердце Ларика затопила безбрежная нежность, когда он увидел её серые печальные, но невероятно добрые и родные глаза. Мастер понял, как он соскучился по ней. Ему захотелось плакать, но он маленьким комочком сжался в углу, стараясь казаться как можно незаметнее. Он не мог позволить себе роскошь плакать. Только не при отце. Очередная волна страха поднялась в нем, заполняя все маленькое, худенькое тельце.

— Это МОЙ ребенок! — мама сказала так твердо, что Ларик физически ощутил непробиваемую крепость этих слов. — Я — его мать. И я никому не дам его в обиду. Если ты хочешь уйти — уходи! Мне больше нечего тебе сказать.

Отец, наверное, хотел что-то ответить, но вдруг его затрясло мелкой дрожью, и он, словно обезумевший, ринулся к выходу. Ларик сжался ещё больше, хотя это и казалось невозможным, так как понял, что оказался на пути стремительного движения отца, и понял, что убраться с дороги не успеет. На секунду отец остановился перед сжавшимся комочком в коротких джинсовых штанишках на лямочках, странно (впрочем, как и всегда) посмотрел на него и вдруг, набрав побольше слюны, плюнул на бесцветную крошечную макушку. После этого он хлопнул дверью и исчез. Наверное, навсегда, но у Ларика сквозь обиду все обильнее просачивалось облегчение и радость. Теперь ему некого больше бояться. Радость громко закричала сначала внутри него, затем вырвалась наружу.

Он почувствовал какой-то дискомфорт и посмотрел вниз. Штанишки были мокрые, а под ним растекалась небольшая, но красноречивая лужа. Он посмотрел на маму сквозь слюну, которая скатывалась уже со лба на глаза.

Мама улыбнулась ему и протянула руки. Ларик рванулся к этому оплоту любви, нежности и безопасности, но комната, перевернувшись два раза, снова обрела привычный вид. Мамы не было. Вместо неё, ласково улыбался и протягивал свои зеленые лягушачьи лапки Каппа.

Ларик, чувствуя все то же неудобство, посмотрел вниз. Под ним растекалась лужа. Он увидел насмешливый взгляд монстра, который тоже был теперь устремлен на половицы под Лариком, и замахал руками, стыдясь и негодуя одновременно:

— Это ты, мокрый Каппа, натворил! Я тут не при чем. Всю кухню мне залил водой!

Каппа из довольного монстра молниеносно превратился в монстра печального.

— Я тебе сейчас помог вспомнить нечто очень важное, а ты думаешь только о своем достоинстве. Эгоист. Впрочем, все дети эгоисты. Но некоторые, вырастая, становятся сострадательными и благодарными. А ты так и не вырос из детского состояния заботы только о себе…..

Нельзя сказать, что Ларику стало как-то уж особенно стыдно, хотя некоторое замешательство все же возникло в нем.

— Ладно, — немного сконфуженно произнес он. — Понял. Отец ушел из-за меня, так ведь? Но в чем я виноват? Я был практически младенцем в то время.

— Я тебе уже сказал, ищи связь. Хотя бы между этим событием и тем, как умер твой первый клиент.

— Диетолог?

— Да, он самый.

— Каким образом я должен что-то искать?

— Для начала выяснить, кто такой Тимошка, и почему я должен тебя наказать.

— Почему я это должен? В чем тут мой интерес?

— Ты же не хочешь, чтобы твои клиенты продолжали умирать? Ни в чем неповинные люди уходят во цвете лет в страшных мучениях только потому, что кому-то лень покопаться в своем прошлом.

Ларик остолбенел.

— Между этими смертями и незнакомым мне таинственным мальчиком Тимошкой есть какая-то связь?

— О, есть. И самая прямая. Так что будь добр, выясни, что случилось с мальчиком Тимошкой много-много лет назад. О, кей? — совершенно неуклюже, но залихватски добавил Каппа.

— Хорошо, — согласился Ларик. — Ты оставишь меня и моих клиентов тогда в покое?

— Твои клиенты, их жизнь и смерть, не имеют ко мне никакого отношения.

— А к чему.… К кому…. Вообще какая здесь связь, объясни? — Ларик и в самом деле не понимал, но где-то в глубине души чувствовал, а, может, даже и знал наверняка, что есть, действительно, есть некая ускользающая из его памяти веревочка, которой связаны все эти события. Поэтому он и вышел на прямой диалог с монстром, каким-то образом пришедшим в реальность из сна.

— Это все имеет отношение к тебе. — Предсказуемо ответил Каппа. — Я их и не трогаю. А вот ты….

— Что я? Почему я? Как это связано со мной?

— Напрямую связано, — упрямо не хотел ничего объяснять Каппа. — В общем, когда ты поймешь, в чем дело, я приду и накажу тебя. Договорились?

Ларик, хотя ещё не совсем понимая, на что подписывается, кивнул.

— Ладненько, — обрадовался монстр и неуклюже начал выбираться из-за стола, потирая от удовольствия зелененькие лягушачьи лапки. Между хрупких тонких пальцев с изогнутыми фалангами натянулись перепонки. Несмотря на подступающее отвращение, Ларик преградил ему путь.

— Ладно, последний вопрос. Зачем ты, Каппа, обломал цветы в моем саду?

Монстр испуганно посмотрел на Ларика. В самом деле, на удивление испуганно.

— Это не я. Честное слово, это не я.

Каппа начал исчезать все с тем же испуганным выражением в огромных глазах. Он сначала порозовел в отблеске заглянувшего в окно неумолимого рассвета, затем стал таять, становясь все прозрачнее и прозрачнее, пока не исчез совсем.