Даниил Гранин. Хранитель времени

Глава седьмая ОСМЫСЛЯЯ ПЕРЕЖИТОЕ (1992–2017)

«В 90-е, когда, казалось, были разорваны все прежние связи писателей с читателями, Гранин не ушел в тень. Он рассказал о «Бегстве в Россию», явлении далеко не ординарном. Герои романа во имя ложной идеи ломают свои судьбы и встречаются с отрезвляющей действительностью. Рассказ о тех, кто бежит из мира свободы в царство несвободы, позволяет дать картину перевернутого мира — с его идеологизированностью, советской биографией, государственным антисемитизмом. Это плод давних размышлений Гранина, он не мог не написать такую книгу».

«Интеллигенция, по крайней мере та ее часть, что видела неизбежность радикальных преобразований, необходимость решительного отказа от прежнего наследия, включилась в работу. В ядро межрегиональной депутатской группы Верховного Совета вошел и писатель Даниил Гранин. Там и было положено начало нашему с ним сотрудничеству. С ним я связываю один из наиболее плодотворных этапов своего нахождения во власти. В ходе нашего с ним общения рождались идеи, предложения, которые затем удавалось внести в конкретные документы и далее продвигать, осуществлять на деле. Тогда наши с ним усилия увенчались успехом в особенно важном. Было положено начало проведению представительных собраний передовой общественности — Конгрессов интеллигенции. Первый такой Конгресс состоялся в 1992 году в Москве. Его целью было обсуждение мер, которые необходимо направить на создание в обществе атмосферы согласия, на содействие миротворческим усилиям в горячих точках».

«Статья Даниила Гранина «Великий город с областной судьбой» в газете «Ленинградская правда» стала своего рода детонатором общественного мнения, вызвала болезненное раздражение в Смольном… В статье речь велась о том, что в советское время Ленинград постепенно утрачивал достоинства северной столицы, происходило скатывание его к разряду областных центров. Перевод в Москву прежде находившихся здесь министерств, ведомств, убийство Кирова, охлаждение Сталина к городу, снижение уровня его финансирования существенно повлияли на статус города на Неве… Его проблемы особенно усугубились в блокадные годы, последствия которых не удавалось преодолеть и к середине семидесятых: обветшание, запустение, разруха.

Исторический центр, состояние общественных зданий, проспектов, улиц, дворов производили удручающее впечатление. И в СМИ, и в общественных кругах развернулась дискуссия. В гражданах, до той поры, воспринимавших городские реальности, как данность, наступило прозрение.

Были и во власти те, кто пытался доказывать — величие города заключено в его истории, в расположенных здесь памятниках архитектуры, театрах, музеях. Его называют культурной столицей еще и потому, что здесь проживают известные в стране и в мире деятели искусства, писатели, ученые. Многие из них выступили в поддержку Гранина — академики Алферов, Лихачев, Спасский, народные художники Аникушин, Моисеенко, Мыльников, режиссер Товстоногов, дирижер Темирканов, композиторы Андрей Петров и Валерий Гаврилин.

При этом указывали на первопричину, которая состояла в нежелании питерских властных верхов беспокоить руководящий Центр. Тогда тема областной судьбы города переросла в общественное движение за возвращение городу его исторического названия, подхваченное затем входящими в политику молодыми лидерами новой демократической волны».

«В Москве время московское, в Ленинграде — «Невское время». Так говорили журналисты по поводу выхода в свет новой газеты. Суть была не столько в названии, сколько в ее направленности. Это был первый печатный орган, который стал последовательно выступать в поддержку избранного тогда на пост мэра Анатолия Собчака. С его приходом вопрос о власти перешел в новую плоскость. Кем заполнить кабинет опустевшего Смольного? Насколько подобранная им команда способна успешно действовать? Кто способен теперь не на словах, а на деле управлять огромным мегаполисом? Первопроходцами, запускавшими механизм исполнительной власти, стали Алексей Кудрин, Владимир Путин, Валерий Малышев, Алексей Большаков, Михаил Маневич, Владимир Яковлев (большой), Владимир Яковлев (маленький), Олег Харченко, Виталий Мутко…

Это была пора продвижения новых управленческих идей, как и выдвижения новых людей, которым предстояло двигать дело. Тем временем проблемы, которые унаследовало реформаторское руководство Питера, еще более обострились. Острая нехватка всего, порой самого насущного — продовольствия, энергетических ресурсов, — расстройство коммунального хозяйства, бытовая преступность, конфликты в сообществе «новых русских», вмешательство теневых, криминальных структур…

«Плюрализм», расхожий термин политического лексикона тех лет, по существу отображал разноголосицу, сумятицу в головах. Перед журналистским сообществом ставилась задача донести до общества, в противовес слухам и домыслам, смысл и необходимость радикальных преобразовательных мер. К информационной поддержке усилий власти, помимо газеты «Невское время», тогда присоединились радио «Балтика», газета «Санкт-Петербургские ведомости», местное телевидение.

Тогда в органах СМИ и вокруг них складывалась непростая обстановка. Стоял вопрос, как консолидировать общество, избавившееся от прежних идейных установок и их проводников. Кто в состоянии взять на себя эту работу и быть при этом услышанным? Велика была роль в этом таких видных представителей интеллигенции, как Олег Басилашвили, Белла Куркова, академик Дмитрий Сергеевич Лихачев. Но кто был особенно востребован, так это Даниил Гранин. Он, как правило, находился там, где был особенно нужен. Его присутствие умиротворяло горячие головы, настраивало дискуссии на предметный разговор.

Речь тогда среди прочего велась о нехватке политической культуры, ущербной нравственной среде, о развитии и продвижении демократических традиций. В ту пору еще только выстраивалось то, что впоследствии стали называть информационным сообществом, выявлялись его лидеры, способные консолидировать и направлять творческие ресурсы журналистов, выстраивать информационную политику. Тогда же обозначилась тенденция к объединению органов СМИ в творческие сообщества, действующие в русле определенных идейно-политических программ. В состав «Балтийской медиагруппы», которую основал и возглавил известный питерский журналист Олег Руднов, вошли его единомышленники, талантливые журналисты, работавшие на телевидении и радио, в газетах.

Формирование целостной информационной политики, определение актуальных тем и проблем, стоявших перед руководством медиагруппы, обсуждалось на общественном совете. К его созданию, как и к идеям и предложениям, которые там обсуждались, тоже приложил свою руку Даниил Александрович Гранин».

«Я знал Клауса Фукса, одного из самых знаменитых шпионов второй мировой войны. На самом деле его не следовало бы называть шпионом. Он был хорошим немецким физиком, происходил из известной семьи немецких теологов. Отец его, кажется, был профессором теологии. Когда нацисты пришли к власти, настоящим немецким интеллигентам многое не нравилось в их действиях. Чем дальше, тем больше. Клаус этого не скрывал. Однажды у него произошла стычка со штурмовиками, и его крепко избили. Европейцы такое переносят плохо. Они не желают послушно сносить, когда их бьют по физиономии. Фукс бежал во Францию, затем в Англию. А когда в США развернулись работы по созданию атомной бомбы, его пригласили в Лос-Аламос к Оппенгеймеру…

Встретились мы с ним в Дрездене. Он прибыл туда из английской тюрьмы, приговоренный к пожизненному заключению. Через несколько лет его обменяли на ихнего шпиона. Он стал работать как физик в одном из институтов и жил довольно замкнуто, женат он был, кстати, на русской.

Я представлял себе Клауса Фукса типичным ученым, малопрактичным, поглощенным своими занятиями, так оно, наверное, и было, но шпионская работа тоже наложила свой отпечаток. Он держался весьма светски и в то же время настороже, в ресторане садился так, чтобы видеть зал и чтобы его не видели. Когда мы ехали в машине, а вел он машину мастерски, Фукс все время следил в зеркальце, кто следует за нами. Я спросил — зачем, он признался, что привык остерегаться; это была одна из приобретенных на всю жизнь привычек.

О Клаусе Фуксе следовало бы написать интереснейшее исследование. Сюжет его жизни отличает не только бескорыстие, но и научный склад мышления, исследовательский подход к шпионской работе. Самоучка, он в одиночку, без всяких раций, шифров, явок осуществлял передачу ценных материалов. Ученый-шпион. Причем крупный физик и крупный шпион. Ученый-герой. Герой не мысли, а действия.

Одно время меня привлекала и судьба известного физика Бруно Понтекорво, бежавшего к нам, бывшего соратника Энрико Ферми. Великолепный экспериментатор, он по достоинству стал действительным членом Академии наук СССР. То, что он мне рассказывал, достаточно серьезно. Не для шпионского романа, а про то, как возникают и гибнут иллюзии.

Может, эти две судьбы своеобразно отозвались в образе моего героя. Вернее, моих героев, которые почти неразделимы, как сиамские близнецы».

«Я по-прежнему боюсь белого листа. А как же! Твардовский как-то мне сказал, что тоже боится чистого листа и поэтому пишет на бумаге, обратная сторона которой исписана. Интересное предложение, да? Я к нему прислушался. С тех пор как стал членом президентского совета, мне стали присылать всевозможные бумаги — аннотации, информацию. После того как я все это просмотрю, раскрепляю скрепки, держащие бумаги. И можно писать.

Почерк у меня неважный, но жена разбирает. Она у меня вроде секретаря. Я пробовал работать на компьютере, но он мне немного мешал. Когда я пишу от руки, то чувствую слово. Я как-то был в доме Пушкина в Михайловском, и директор музея Гейченко дал мне пописать гусиным пером. О, это особое состояние! Когда ты страстен, получается жирный шрифт. Когда испытываешь другое настроение, он получается тонким. Поэтому, читая Пушкина, легко понять, в каком состоянии пребывал поэт. Если, например, написано жирным шрифтом, я сразу понимаю, что в тот момент в нем все клокотало.

Существует ли вдохновение или все решает трудолюбие? Бывает по-всякому. Но чаще всего приходится просто вкалывать. У Толстого, когда он писал «Воскресение», существовало 20 вариантов внешности Катюши Масловой. 40 страниц! У Хемингуэя в «Прощай, оружие!» было больше 20 вариантов конца. А я убедился, что сам смогу переписать свои работы только 6 раз. Не потому, что у меня не хватит работоспособности. А потому, что я больше не вижу вариантов…»

«Из трех книг, которые вышли у меня в девяностые годы, — лирическая проза «Чудеса любви», публицистика «Тайный знак Петербурга» — «Вечера с Петром Великим» — самая трудная. Роман писал лет 10–12. Бросал, снова принимался за него. Хотел рассказать о Петре не как о великом государе, полководце, воине, созидателе, ученом, а как о личности. Чем больше я занимался Петром, тем загадочнее он становился. Вообще добраться до разгадки, связанной с главным героем, — самое интересное. «Человек — это тайна», — говорил Достоевский. В самом деле, стоило найти какое-то объяснение поведению Петра, как следующим поступком он опровергал себя же. В его жизни начиная с момента рождения немало странного. Откуда вдруг в душной атмосфере сонного Московского Кремля появился этот сгусток энергии, устремленности, исключительной воли и любознательности? Что сформировало этот ум, этот характер? Александра Македонского обучал в детстве Аристотель, у Петра подобных учителей не было. Откуда такая тяга к просвещению? Или отказ от царской роскоши? Откуда?

Современники спрашивали, зачем Петру самому нужно было строить корабли, поручил бы кому-нибудь, а сам занимался бы государственными делами. Но кому поручить? Некому было в России. Иностранца выписывать? Нет, надо было самим учиться. Учились и за границей, и в России. Петр тоже учился, чтобы освободиться от зависимости, ему хотелось дознаться до всего, освоил голландский опыт, отправился к английским судостроителям, его желание научить свой народ совпадало с собственным призванием естествоиспытателя, инженера. Он понимал, что нужно пройти школу самостоятельности. Учился на заграничных верфях как частное лицо, а не как царь, как Петр Михайлов, а не как Петр Первый.

Конечно, все равно приходилось призывать иностранных мастеров, но теперь он мог их проверять, поправлять, требовать как хозяин, которого не проведешь».

«О Петре написано много и многими. Пушкин, Мережковский, Алексей Толстой… И десятки других историков, писателей то подступали к нему, то отступали. Написанное другими меня не удовлетворяло. Не потому что плохо, а потому что не мое. Я заставлял себя искать, вынашивал свой подход к Петру и его эпохе.

История — всегда версия. Тем более для писателя. Ведь она не просто населена людьми — одушевлена ими. Их психологическими состояниями, настроениями, взглядами, моралью, нравственностью. Клубок противоречий, острых, зачастую драматичных. Потому и литература о Петре настолько противоречива. Я убедился: у каждого свой Петр, и совместить их всех, свести в нечто единое попросту невозможно. Поэтому и я не могу становиться на чью-то одну точку зрения, не обретя своей. Среди разных граней — военной, дипломатической, государственной — я нашел свое, отдельное, и, как мне казалось, то, что составляло главное качество петровской личности: он — ученый, естествоиспытатель, инженер, знаток корабельного, строительного, токарного и множества других дел, человек технической сметки и хватки. Это по-новому определяло многие поступки Петра, мотивы его поведения.

Еще один важный момент. Петр существует в нашем сознании как-то одиноко. Но он жил и действовал в живом окружении людей. Екатерина, Меншиков, Шереметев… Без них мы представляем себе Петра не таким, каким он был, и не так полно, как в реальной жизни. Его среда — близкие и чужие ему люди, соратники, сподвижники и недруги, противники знакомы нам меньше и хуже. Они помогают судить о Петре по законам того времени, а это для нас нынешних — самое главное. Стало быть, дойти до этих законов, понять, постичь их — вот задача, трудная и сложная, но важнейшая».

«Петр хочет сделать новую столицу прекрасной. Он приглашает из Европы зодчих, садовников, резчиков, архитекторов, бронзовщиков. Каким-то образом получилось, что почти все они оказались мастерами своего дела. Шлютер, Леблон, Растрелли — и отец, и, разумеется, сын, Трезини, Микетти, Филипп Пильман. Вряд ли таланты собрались в таком количестве случайно. Петровские замыслы увлекали художников своей грандиозностью. Он умел ставить им чисто художественные задачи. По мере завершения военных усилий в нем росла потребность украсить бедную на искусства российскую жизнь. Теперь, когда страна получила победоносный флот, артиллерию, кавалерию, стало видно, что этого мало. Страх, который Россия внушает, еще не возвеличивает ее. Ей нужна красота…

Когда-то Лейбниц рассказывал Петру, как страдает брошенное в землю зерно, прежде чем произвести плод. Страдание зерна — это запомнилось. Так он выстрадал Петербург, да и Петергоф тоже. Но зато какие плоды, какая красота выросли на этих болотах».

«— По расхожему стереотипу, Петр только тем и занимался, что рвал связь времен, ломал отечественную историю через колено, переиначивал все русское на чужое, иностранное. А вот в «Вечерах» есть такой эпизод. Царь повелевает начать изготовление изразцов по новой голландской технологии, но рисунки на них приказывает наносить русские. В Вашей трактовке, по-моему, Петр задумывается над тем, как, обрубая старые ветви, открывая путь новым, не повредить все же и корни. И это особенно важно усвоить во времена, когда мы беспечно, бездумно роняем эстафетную палочку нравственных законов, обычаев, традиций, передаваемых от поколения к поколению. Правильно ли я Вас понял?

— Тезис о том, что Петр рвал связь времен, стриг бороды, заставлял одеваться на заграничный манер, вводил принудительные ассамблеи — все это нельзя рассматривать вне контекста тогдашнего выхода России как новой мировой державы на европейскую арену. Бороды-то он стриг принудительно. Но ведь потом, после его смерти, никто не стал их снова отращивать. Петровские новинки прижились. Да, он заставил дворян одеваться в более удобное, чем дедовские кафтаны, европейское платье. Но никто потом не полез назад в кафтаны. Он, опять же силой, послал молодых людей учиться в Европу. Кто-то учиться не стал и вернулся домой Митрофанушка-Митрофанушкой. Но кто-то — и, пожалуй, таких большинство — учился на совесть и составил потом интеллектуальную элиту новой, молодой России.

Не все сопротивлялись петровским реформам. Молодому дворянскому поколению они импонировали. Так что реформы эти не были насилием над русской жизнью. Они отвечали назревшим новым ее потребностям. Петр не насиловал Россию, нет! Он лишь толкал ее в европейское просвещение. И это совпало с потребностью времени.

Это не исключает и не оправдывает, конечно, ту жестокость, с которой петровские реформы проводились. Однако у этой черты в характере первого русского императора были свои личные мотивировки. Петр начал с того, что рубил головы стрельцам. Но эти стрельцы когда-то на его, тогда еще мальчика, глазах растерзали его родню. И что вы думаете, в европейской истории было меньше тогда жестокости и крови? Не Европе упрекать нас в жестокостях Петра!»

«Мы с Даниилом Александровичем познакомились в 1996 году, когда я был председателем комитета Госдумы по международным делам. Он пришел ко мне с вопросом, готов ли я содействовать захоронению тех, кто погиб на российской территории в годы Великой Отечественной. Не только наших солдат и офицеров, но и немецких, что в те времена звучало довольно экзотично. Я сказал, что готов помочь, мы несколько раз встречались, писали на эту тему Ельцину и какой-то процесс начался. Я увидел тогда симпатичного, умного, неброского человека, чьи предложения мне понравились, но особо близких отношений между нами не сложилось.

Более тесно мы познакомились два года спустя в Праге, в дни 30-летия вторжения советских войск в Чехословакию. По этому случаю туда пригласили нескольких людей, чья реакция на это событие была необычной для того времени — можно сказать, несоветской. Я в 1968 году работал в пражской редакции журнала «Проблемы мира и социализма» и выразил несогласие с вводом войск, за что меня оттуда и убрали. Тогдашний президент Чехии Вацлав Гавел пригласил меня, Гранина и Беллу Ахмадулину с ее мужем Борисом Мессерером; мы встречались с людьми и объясняли, что в Советском Союзе не всё было однозначно, не все поддерживали вторжение. Даниил Александрович в этой поездке являл собой, как всегда, независимость, ум и конструктивизм без эпатажа. Он блестяще владел аудиторией и был центром объединения нашей разношерстной команды. С тех пор мы с ним сдружились, он стал очень важным для меня человеком. Мы виделись и в Москве, куда он иногда приезжал, но чаще в Петербурге, где-нибудь в ресторации или у него дома, обсуждая самые разные вопросы».

«В жизни мне повезло быть близко знакомым с тремя людьми, которых я считаю моральными авторитетами моей Родины — это Патриарх Алексий II, Даниил Александрович Гранин и академик Дмитрий Сергеевич Лихачев. В памяти наиболее остро остались несколько встреч с ними.

В начале 2000-х вышла в свет книга о А. Яковлеве — бывшем члене Политбюро ЦК КПСС, соратнике М. С. Горбачева, участнике Великой Отечественной войны. Одну из статей о нем написал и я. Мы были лично знакомы. Неожиданно позвонил Гранин и спросил: «Это Вы писали или кто-то за Вас?» Спрашивать он умел прямо, без обиняков. Я сначала даже растерялся и после паузы ответил — да, я. Даниил Александрович сказал, что хотел бы встретиться и поговорить. Мы встретились на презентации книги в Домжуре. Это был удивительный разговор о мире и войне, о правде и конъюнктуре, о политике и нравственности в ней. Многие его высказывания были мне близки по жизни и службе, когда, побывав в начале 80-х во всех «горячих точках» с курсантами своего училища, я увидел всю глубину трагедии моей страны, которая рушилась на глазах. А нам в газетах и по ТВ врали и врали. Это и сподвигло меня пойти в большую политику.

Я теперь понял, почему немцы встречали его в бундестаге стоя и с овациями. И какие письма писала Даниилу Александровичу канцлер Ангела Меркель. Нравственность, правда, совесть, сопереживание — всё это было в нем».

«Триста лет Петербургу впервые отмечались не просто очередной юбилейной датой, праздник этот обрел особый вызывающий характер. Впервые с дореволюционных лет город ощутил свою столичность, свое возвращение к статусу великого и любимого города России.

27 мая 2003 года был днем официального трехсотлетия. Я бродил с утра и до поздней ночи по улицам и площадям. Открытие памятного знака в Петропавловке, карнавал, вечернее гуляние. Никогда еще, даже в день Победы 1945 года, я не видел столько людей на улице. Густые толпы заполнили Невский проспект, Литейный, Владимирский, площади перед Исаакием, набережные, Дворцовую, Каменноостровский. Весь город вышел на улицы. Протискиваясь сквозь эти плотные массы, я ни разу не слышал ругательств. Не было пьяных. Толпа была непривычно добродушной, терпеливой, а главное — веселой. Исчезла обычная питерская замкнутость, хмурая сдержанность. Эта белая ночь, этот долгожданный юбилей вдруг открыл, как еще никогда на моей памяти, красоту Невы с ее каналами, притоками, белесый блеск воды, гранит набережных, как будто протерли запыленную картину, и город заблистал».

«Некие начальственные круги решили обозначить 300-летие города, соорудив памятник «трехсотлетию». С самого начала эта затея показалась мне надуманной. Была устроена выставка проектов памятников, посмотрев ее, я, как многие зрители, убедился, что проекты беспомощны, а то и бессмысленны. Скорее всего, они были таковыми потому, что сама идея подобного памятника была бессодержательна и провинциальна. На мой отзыв сильно обиделись и скульпторы, и организаторы. Я предложил вместо памятника трехсотлетию поставить знаковый камень там, где был «город заложен». Уточнил место: Государев бастион в Петропавловской крепости, по легендам, именно отсюда началось строительство города. Надо отдать должное начальству, на этот раз оно согласилось, что не стоит продолжать настаивать, к тому же неизвестно, что получится и во сколько это обойдется. В результате установили скромное, довольно изящное сооружение из гранита в виде набегающей волны. И 27 мая состоялось открытие.

Петербург для меня — город неразгаданный. Таинственно, например, очарование его белых ночей. Меня давно озадачивали рисунки М. В. Добужинского к повести Достоевского «Белые ночи». На черно-белых сюжетных гравюрах — белая ночь, которая совершенно ясно ощущается. Долго я не мог разгадать секрет художника, пока наконец открыл, что светло, но дома, люди лишены теней. На гравюрах нет теней, как и в самом городе во время белых ночей. Это — очень странное ощущение: город как привидение.

Мне никогда не хотелось уехать из этого города, хотя были времена, когда партийное начальство прорабатывало меня и запрещало печатать. Может быть, если бы я переехал в Москву, то работать там было бы легче. Она — более демократична, в ней проще затеряться, в ней писателю и художнику легче. Но с Петербургом у меня связана вся жизнь. А переезд — это очень серьезная перемена, которая не всегда заканчивается хорошо для творческого человека».

«В том, что Сестрорецк с окрестностями с некоторых пор стал именоваться Курортным районом Санкт-Петербурга, была своя закономерность. Территория, примыкающая к городу со стороны Финского залива с его природным ландшафтом, с давних пор была для питерских жителей излюбленным местом не только воскресного отдыха, но и проживания в течение всего дачного сезона. Особенно известен поселок Комарово, где издавна летом и осенью проживали многие известные литераторы и деятели искусства.

Мне довелось возглавлять администрацию Курортного района в по-особому сложный период. Близилась крупная историческая дата — 300-летие Санкт-Петербурга. Для всех и каждого, кто был включен в управленческие структуры, наступила особенно напряженная пора. Предстояло в весьма сжатые сроки «расширить узкие места», решить ворох накопившихся проблем. Курортный район, его экономика, производственный потенциал, существенно уступал другим градообразующим районам, но требования были одинаково строгими для всех. Остаточный принцип финансирования, нехватка строительных мощностей и трудовых ресурсов ставили под угрозу решение самых насущных проблем. К примеру, обеспечение всем необходимым населения, численность и состав которого радикально изменялись от сезона к сезону. Едва ли не половина населения Питера летом переселялась сюда, поближе к Финскому заливу. Да только ли это?

Хорошо помню самое начало своей работы в Сестрорецке в середине 1999 года. Первым делом, согласно установившемуся порядку, предстояло пообщаться с активом, но я посчитал для себя важным прежде встретиться со старожилом поселка Комарово — Даниилом Александровичем Граниным. Наша долгая беседа состоялась у него на даче. Поговорили о многом, о наболевшем — о проблемах, стоявших у порога и далее… При расставании писатель попросил обратить внимание на содержание расположенного неподалеку кладбища, особенно на состояние надгробий Анны Ахматовой, Михаила Зощенко, других выдающихся людей. Условились в ближайшее время сходить туда с ним вместе. Эта встреча и последовавшие за ней оснастили меня многим таким, что мог дать только он, мудрый и глубоко знающий жизнь человек. Общение с ним — особенно ценная, поучительная страница в моей судьбе. Я по-особому рад и горд тому факту, что 300-летие Питера мы встретили, стоя рядом на трибуне Дворцовой площади».

«— Вас сегодня очень возлюбила власть, причем с той же последовательностью, с какой раньше не любила. Как вам амплуа оракула при власти?

— Я не оракул, и не при власти. Я распрощался с властью, когда кончилось мое членство в Совете народных депутатов СССР. Тогда лавина художников, режиссеров и писателей была вовлечена в политику и власть самим временем. Мы работали в Совете народных депутатов с Алесем Адамовичем, Борисом Васильевым, Евгением Евтушенко… Сейчас действительно так случилось, что власть во мне… заинтересована, что ли. Моя точка зрения иногда принимается во внимание, возможно, как раз потому, что я от сильных мира всегда дистанцировался — этим не отравлен. Во всяком случае, надеюсь. И я использую этот интерес, иногда, не часто, выступая с разных трибун, чтобы кого-то защитить, кого-то убедить. После чего вновь отхожу на должную дистанцию. Меня это не тяготит, тем более что любовь власти не навязчива.

— А если вам что-то не нравится в действиях власти?

— Тогда я говорю об этом. Так, в частности, закончились мои отношения с бывшим губернатором Петербурга, нынешним вице-премьером Владимиром Яковлевым. Мне категорически не нравились некоторые аспекты его деятельности — от установки этих бездарных памятничков по всему городу и заигрывания с Церетели до ситуации с блокадниками, о которых так много популистски говорили, но ничего не сделали. По поводу блокадников я устроил просто скандал. Ну, хватит перечислять, а то какой-то список заслуг получается…»

«После продолжительной болезни скончалась супруга известного писателя, почетного гражданина Санкт-Петербурга Д. А. Гранина Римма Михайловна Майорова».

«Смерть жены после многолетнего брака — это потрясение. Сметаются все устои, все привычки. Прежде всего обнаруживается пустота. Пустое место за ужином. Кресло, где она сидела — пустое. Ни в одной комнате ее нет. По привычке торопился домой, она там одна-одинешенька, ждет. Вошел, понимание, что никто не ждет. Несу домой новость, не терпится рассказать, никого нет. Каждый раз забываю, что ее нет.

Платяной шкаф. Там всегда было тесно от ее кофточек, блузок, юбок. Мы их раздали. Покачиваются пустые плечики. Мне надо узнать, когда к нам приезжал Роберт Фрост, какие стихи он читал. Спросить не у кого, она была единственная, кто помнил. Все больше и больше вещей, которые она знала, а я не знаю, не помню и уже не узнать».

«Вдруг я обнаружил, что моя дочь куда умнее меня, куда более толкова, дальновидна. Наверное, это уже было давно, не замечал, потому как привык считать ее маленькой. Со школьных лет она стала бороться за свою личность. Ей не нравилось, что ее считали дочерью известного писателя. Учительница (дура) сказала ей: «Что ты себе позволяешь, а еще дочь инженера человеческих душ». Она выбиралась из моей тени разными способами. Например — не читала моих книг. Никогда не обсуждала со мной мои статьи, выступления. Это не было отчуждением. Чуть что — она яростно защищала меня, в ее любви я не сомневался, но ей надо было стать Мариной Герман, потом Мариной Чернышевой, иметь свою, отдельную репутацию, свой облик. Всего добивалась своими силами, своим умом. Показывала себе, мне и всем, чего она сама стоит. Моим именем старалась не пользоваться. Узнавали, что она дочь Гранина, случайно. Не от нее. Наверное, я не столько помогал ей, сколько мешал, но она никогда не жаловалась. Примерно тот же путь прошел и внук. Мы понятия не имеем, как тяжело нашим детям добывать себя».

«Уважаемый Даниил Александрович!

Спасибо за выступление в «С.-Петербургских ведомостях». Ваш голос прорвался сквозь оголтелый одобрительный визг, под который уничтожают наше поколение. Я не блокадница, не участница, не «жительница», я просто ветеран труда, уроженка Петербурга, отдавшая этому городу 44 года работы, все силы, знанья, здоровье. Не буду отнимать Ваше время подробностями моей биографии. Коротко: родители-врачи, война, мобилизованы, дети эвакуированы с детским домом, найдены матерью в Свердловской области, после войны — полуголодное детство, коммуналка. При этом: школа с медалью, абонементы в Эрмитаж на нищенские родительские зарплаты участковых врачей, галерка в театре, хоры в филармонии, серьезный вуз. Затем: инженер высшей категории, 38 лет в приборостроении, трудовая книжка — полная благодарностей. Сейчас: старость, нездоровье и… монетизация, так сказать, заключительный аккорд. Целое поколение «кинули», как сейчас выражается не только шпана, но и представители власти. 9 поездок по городу в месяц и угроза расстаться с телефоном, плату за который бесконечно повышают. Общение сводится на нет, нам предназначено гетто — изобретение фашизма применяется демократической властью весьма успешно, только у них гетто служило для других народов, а у нас — для своего.

10 рублей выделяется ветерану труда в месяц для оплаты пригородных поездок — только до крематория, в одну сторону. Одна поездка на участок 6 соток, выделенных на болоте и превращенных собственными усилиями в мини-огород, обходится в 110 руб. Выход один: расставаться, хотя многим этот участок помогает выживать. На этой неделе возвращаюсь на автобусе из пригорода, большая часть пассажиров — мои ровесники, с тележками, сумками, рюкзаками, тянут на себе… Разговор на одну тему — монетизация, обман, безнадежность. Самое страшное: «столько пережили, страдали, спасали город. Наверное, зря». Как нужно обидеть, оскорбить, унизить терпеливое, добросовестное, доброе поколение, чтобы оно пришло к такому выводу. Наплевали нам в морщины, а потом подтерли десятью рублями.

Месяц назад моя подруга уехала в Германию, хочет дожить прилично, по ее словам. Сказала: «Хуже, чем здесь, не будет никогда». Спасаться от благодеяний демократической власти она ринулась в страну, которую с боями прошел ее отец-генерал.

Может быть, и Зубру не стоило возвращаться?

Суровых Кира Яковлевна,

1937 г. р., петербурженка».

«— Богатая интеллигенция — это странное понятие. Это совершенно нерусское понятие. Интеллигентность включает понятие совести, каких-то духовных ценностей. XX век прежде всего дал нам двух человек, которые являются предметом гордости нашей интеллигенции, — это Сахаров и Лихачев. Я был знаком с ними обоими. Как жил Сахаров и как жил Лихачев? Не могу сказать бедно, это неправильно, но очень скромно. Я думаю, это была принципиальная скромность. Они не хотели позволить себе жить богато. Потому что это неприлично. Я не хочу никого осуждать. Но считаю, что если человек использует свое богатство для того, чтобы преподносить президенту катер, то он должен подумать о том, что есть более насущные вещи, которые человек должен оставить после себя или на что он должен употребить деньги. Построить больницу, приют для беспризорных ребят — без конца тут можно перечислять. Вот на Западе, при его «бездуховности», люди выступают с конкретными вещами, например, против противопехотных мин. Это конкретно. И этим можно заниматься. Для меня это более понятно, чем «создание гражданского общества».

— Должен ли интеллигент сотрудничать с властью или все же его роль — всегда быть в оппозиции?

— Нет, я не считаю, что в любом случае надо быть в оппозиции. Есть разумные вещи, которые делает власть. В этом надо с ней сотрудничать. Когда власть хочет строить дороги — ну и слава богу.

— Какие-то пределы — чем можно поступиться, а чем нельзя — все же существуют?

— Человек не может жить бескомпромиссно. Мера — это совесть, понятие очень туманное, может быть, расплывчатое, но тем не менее единственное. Есть совесть обостренная, есть приглушенная».

«Постановлением Законодательного Собрания Санкт-Петербурга от 19.05.2005 г. звание Почетного гражданина Санкт-Петербурга присвоено писателю Гранину (Герману) Даниилу Александровичу. Он стал 22-м обладателем этого звания, восстановленного в 1993 г. по инициативе мэра А. А. Собчака. В соответствии со статьей 9 главы 1 Устава Санкт-Петербурга и Законом Санкт-Петербурга «О звании «Почетный гражданин Санкт-Петербурга» звание «Почетный гражданин Санкт-Петербурга» присваивается гражданам Российской Федерации, внесшим выдающийся вклад в развитие Санкт-Петербурга, повышение его роли и авторитета в России и на международной арене; в укрепление демократии и защиты прав человека; в науку, искусство, духовное и нравственное развитие общества».

«Я много лет знала Даниила Александровича, мы часто встречались. Каждая встреча с ним, безусловно, была возможностью сверить мысли, дела с этим мудрым, взвешенным человеком, которого я бесконечно уважала. Я сейчас вспоминаю 2003 год, когда передо мной стоял тяжелый выбор — идти на выборы губернатора Петербурга или нет. Первым человеком, к кому я пошла посоветоваться, был Даниил Гранин. Мы встретились с ним на Петроградской стороне, в кафе, долго говорили. И он сказал: «Нужно идти на выборы, я вас поддержу». Для меня это была огромная моральная поддержка».

«Он проявлял уникальное для нашего общества чувство меры — у нас ведь принято или ненавидеть государство и прославлять борцов с ним, или, наоборот, проклинать всех революционеров и просто критиков власти. Даниил Александрович был одним из немногих людей, пытавшихся найти баланс, то, что Гегель называл единством противоположностей. Он видел, что у каждого есть свои резоны, своя правда, и в этом перекликался с Самойловым, который писал: «Но я им, впрочем, не судья… У нас цари, цареубийцы не знают меж собой границы и мрут от одного питья». Его главная человеческая заслуга — стремление в любой ситуации искать и находить баланс между разными позициями, разными политическими взглядами, что особенно непросто в России с ее трагической историей. Он пытался не танцевать лезгинку на политической трибуне, а спокойно склеивать то, что в нашей стране склеивается с большим трудом — соединять пеструю панораму мнений, интересов, страстей в единое целое российского общества, российской государственности. До него это пробовал делать академик Лихачев, но других подобных по масштабу фигур с тех пор, пожалуй, так и не появилось».

«Регулярно общаясь с Граниным более 20 лет, я не мог не обратить внимания на особую роль Лихачева в гранин-ских размышлениях о самых разных аспектах бытия. Касается ли это совести, порядочности, ценностей и идеалов человеческой жизни или черт нашего повседневного быта, «мелочей», составляющих атмосферу эпохи. Хорошо заметно, что самые значимые из своих исканий и размышлений Гранин поверяет Лихачевым.

Несомненно, что Гранин вслед за Лихачевым стал выразителем дум и чаяний петербургско-ленинградской интеллигенции, носителем ее культурно-исторического кода. А затем стал и ее символом. В итоге и Лихачев, и Гранин оказались в одном ряду — фигур, олицетворяющих простоту и величие русской культуры своего времени».

Ректор СПбГУП А. С. Запесоцкий.

«Фонд Лихачева был создан в 2001 году, через два года после кончины замечательного ученого. Инициаторами его создания выступили представили творческой интеллигенции Санкт-Петербурга, среди которых были писатели Даниил Гранин, Яков Гордин, дочь академика Лихачева — Людмила Дмитриевна. К сожалению, ныне уже покойная. Все эти люди вошли в состав Правления Фонда. Чуть позже я был назначен его директором. Бессменным председателем Правления Фонда в течение пятнадцати лет является писатель Даниил Гранин. Меня всегда поражало и даже трогало, как живо он вникает во все начинания и проекты, которые мы реализуем, сколько сам предлагает новых идей и направлений работы. С самого начала наш фонд претендовал на общекультурный уровень. Хотя мемориальные программы, популяризация научного и культурного наследия Лихачева занимали в нашей работе важное место. Мы создали сайт, на котором собрана полная библиография его трудов, множество фотографий, другие материалы. Издаем труды ученого, подготовили несколько документальных фильмов. Если Вы помните, в 2006 году отмечалось столетие со дня рождения Дмитрия Сергеевича Лихачева. Нам удалось добиться того, что Президент России Владимир Путин подписал указ, которым объявил весь 2006 год Годом академика Лихачева. Подобного прецедента наша страна до этого не знала, да и потом, кажется, такого не было. Мы выступили инициаторами присвоения имени Лихачева безымянной площади напротив Пушкинского Дома, у съезда с Биржевого моста. Там установлена памятная стела с барельефным портретом ученого. В том же 2006 году была учреждена Премия академика Лихачева за сохранение культурного наследия России, которая с тех пор вручается ежегодно».

«Теперь, задним умом, когда кризис наступил, понимаешь, что с чего началось. То были отдельные эпизоды удивления, которые стали происходить в последние годы то там, то тут. Вышел, например, в Ленинграде сборник срамных частушек. Поражает в нем не лексика, слава богу, ругань нашему уху вещь привычная, да и проза последних лет хорошо потрудилась на поле брани. Поражает смакование похабщины. Эти частушки не имеют отношения к фольклору, не имеют ни озорства, ни словесной игры, ничего того, что свойственно русской частушке. Сборник этот — самоделка густой матерщины, в угоду подлому вкусу, во имя рыночного успеха. Ну вышла и вышла, мало ли пакостей сейчас печатают. Но внимание мое привлекла фамилия составителя. Известный мне, недавно активист-демократ, зычноголосый участник митингов и собраний, как он топтал тоталитарный режим, коммунистическую идеологию, как ратовал за демократические свободы и роль интеллигенции! Боролся что было сил, победил, взошел на некоторое кресло и, сидя на нем, получил возможность не столько печататься, сколько печатать, что, оказывается, его больше всего прельщало. И вот понес беспрепятственно свою культуру в массы. Если бы ради идеи, а то ведь чисто корысти ради. Подзаработать на матерщине, пока есть спрос».

«— Скоро вам предстоит определять лауреатов премии «Большая книга». Верите вы в особую миссию литературы?

— Трудно ответить. Я, конечно, верю, что смысл ее существования проявляется лишь тогда, когда она что-то исповедует, чего-то хочет, что-то может раскрыть в человеке, о чем-то сказать, поделиться болью, недоумением, непониманием. То, что сегодня творится с массовой культурой, не ново. Это всегда было, но сегодня она проглотила читателя. Мой читатель ушел. Денег у него на книги нет, наука, которой занимались мои герои, сегодня низведена на положение никому не нужного предмета. Но я все-таки верю, что литература вернется, должна вернуться. Книга обладает особым преимуществом. Это преимущество — интимность. История не бывает плохой или хорошей. То, что происходит сегодня с книгой, тоже часть истории культуры. Книга останется, я сужу по тому, как она живет за рубежом. Живет.

— Какова сегодня роль интеллигенции? Она отошла от участия в развитии общества. Что ей осталось?

— В конце 80-х — начале 90-х была дань романтике, романтическому периоду истории, когда казалось, что интеллигенции что-то может сделать. Не жалею об этом периоде, многое не удалось, но это было красиво. Интеллигенция — замечательное российское сословие. Она очень много сделала хорошего, а те, кто кричит против интеллигенции, кто они такие? Ленин говорил, что интеллигенция — это говно. А кто он был?

— Интеллигент. Худо-бедно.

— Интеллигенция — принадлежность тоталитарного режима. Сейчас она как функция кончилась, но интеллигенция всегда была неким музыкальным ключом, струной. Какова ее роль сегодня? Мы не знаем, куда идем, что строим. Говорят, не обязательно иметь цель в жизни, надо просто жить. Но мы привыкли что-то строить, куда-то идти. Я не знаю, на какое будущее мы рассчитываем. Знаю, что надо избавить людей от коммунальных квартир, от нищенского жалованья. Но этого мало. Когда мы говорим о культуре, мы вынуждены констатировать очень неприятное явление. Культуру могут потреблять только богатые люди. Чтобы посмотреть с семьей памятники культуры или пойти на премьеру, нужны немалые деньги. Это ненормально, неправильно.

— Придется ждать, когда страна разбогатеет, нефти будет еще больше, воровать не будем.

— Вот это ужасная фраза. Ею пользуются все наши чиновники. Когда люди получат квартиры, мы займемся культурой. А культура — вещь непрерывная, а не фазовая. Разве в советское время страна была богаче — ответьте мне? Почему же она давала возможность студенту бывать в филармонии, в театре, ездить запросто в Петергоф? Почему я тогда мог покупать книги? А сейчас мы богатые, продаем столько нефти, а я никуда не могу поехать. Для кого это богатство? Если это дурная культурная политика, как вы говорите, то эта дурная страна».

«2008 год, Санкт-Петербург, у нас на Петроградской стороне вместо рынка, вместо обычных продуктовых магазинов открылись: «Полушка», «Пятерочка», «Копейка», «Находка» — магазины, где якобы все подешевле, но продукты если не просроченные, то вот-вот. Но главное, привлечь хотя бы названиями — для вас, бедняков. Не замечают унизительности. Пусть подешевле, ради бога, одни пошикарнее, другие люкс, а эти скромнее, со скидкой, но зачем подчеркивать, полушка — меньше монеты не бывает, нищим такую уже не подают, это дно жизни. Приучают, и смирились, большего мы не достойны, нам «полушка», четыре на копейку. Хоть бы назвали по-другому, не «Пятерочка», а «На пять», «Пятерка»…

Будь я моложе, я бы стал изучать связь русского языка с историей, как изменялось слово в зависимости от событий, от того, что происходило в России. У каждого слова своя история, свое происхождение. Этим занята семантика, но есть или должна быть еще наука о взаимодействии слова и страны. Вот та же сеть магазинов «Полушка». В 90-х годах XX века такие названия были невозможны, не было такого расслоения общества на богатых и бедных. К 2005–2008 годам оно произошло, и лавочники извлекли забытое слово «полушка» как рекламу для бедняков. Общество перестало стесняться, бедные, вот для вас магазинчики — тесные, грязные, дешевые — налетайте. В супермаркеты ехать надо на машине, а «полушки» в спецунивермагах не нуждаются».

«Я принес на помойку мусор. У контейнера стояли два мешка. Возле них валялись книги. Я заглянул в мешки. Они были набиты книгами. Новенькими и старыми. Там было собрание сочинений Гладкова. В синих переплетах — Новиков-Прибой. Страницы слиплись. Попробовал листать. Видно было, что книгу никогда не читали. Так они простояли десятки лет. Кажется, этот писатель писал что-то морское. У Гладкова я читал роман «Цемент». Наверно, про строителей. Или завод? Когда-то известный автор.

Мужик из соседнего дома швырнул свой мусор в зеленую пасть контейнера.

— Книги стали выбрасывать. Новенькие, — сказал он.

Мы разговорились. Он тоже потихоньку избавлялся от книг. Зачем они? У него есть интернет, вполне заменяет, даже словари. Букинисты старье не покупают. Да и где они, букинисты, в нашем районе? Я не мог ему подсказать. Действительно, букинистов не стало. Личные библиотеки исчезают. Какой смысл приобретать, собирать редкости, если редкость перестала быть редкостью. Любую редкость можно скачать за несколько минут. В цвете, с картинками. Любое собрание сочинений умещается в крохотном чипе. У меня три полки занимает энциклопедия Брокгауза и Ефрона, 80 томов. Интернет ее обесценил. Не надо больше ставить лестницу, лезть к полкам, искать том, искать там слово, отщелкал несколько кнопок — и через три секунды экран моего компьютера заполнен.

Книги тихо покидают нашу жизнь. Освобождают книжные шкафы. В квартирах, в библиотеках. А Министерство культуры вообще обрадовалось. Министерство, очевидно, вполне устраивает блестящая идея — стоит постепенно закрывать библиотеки в поселках, малых городах. Сразу как гора с плеч, сколько жалоб на низкие зарплаты, на бедность, на скудное пополнение новой литературой. Уговорили. И началось избавление. Пошло успешно, никакое другое решение так гладко не выполнялось. Культура в России была подвижницей только при царе».

«Зная, что я неплохо разбираюсь в поэзии, Даниил Александрович неожиданно предложил мне выступить с чтением стихов в знаменитой «Бродячей собаке», недавно восстановленном литературном кафе Серебряного века. Я, конечно, отбивался как мог, но от него было не так просто отбиться — он настоял на своем и сидел рядом все время, пока я читал. Он любил стихи — особенно Пушкина, Лермонтова, Блока. Из современников — Давида Самойлова, хоть однажды и поссорился с ним в Доме литераторов. Как он рассказал мне, они разошлись во мнениях по какому-то вопросу, Самойлов стал грубить, проявил агрессивность и дело чуть не дошло до рукоприкладства. Но в итоге всё кончилось мирно, и они остались хорошими знакомыми».

«Что особенно запомнилось, так это купания в озере Красавица. С нами были тогда Гранин, академик Лихачев, скульптор Ястребенецкий. Там при озере две достопримечательности: дюна, высокая, золотым песком ниспадающая к воде, и туалет типа сортир — его, чтобы не губить поляну, соорудили писатели, живущие в Комарове. Судьба его многострадальна. Туристы-дикари время от времени разбирали на костер для шашлыка, местная интеллигенция возводила вновь, наконец обшили жестью. Узнал я это от Гранина, с кем столкнулся у входа, если так можно сказать, туалета. Я разглядывал похабные надписи на его дверях. «Да, — произнес я, — вот приметы культурной столицы». Писателя, вижу, покоробило. Помолчав, говорит: «Не вырубишь топором… Но вглядись — здесь между похабенью кое-что есть. Смотри: партия, дай порулить… далее приписка — заведешь в болото. Кумарин-барин… приписка: ночной директор… приписка: бандит. Собчак — пижон-Питер пропит… Страна дураков… приписка: еще каких… Ваучер в жопу… приписка: не лезет…» Писатель далее мне и говорит: «Вдумайтесь, где здесь правда, что истина. Перед нами Будка гласности». Потом нам обоим стало неловко за этот неуместный разговор. Отводили глаза…»

«Дорогой Даниил Александрович!

Ночью вернулся из Петербурга, а сейчас, утром, сел за стол, чтобы написать Вам письмо, даже, пожалуй, исповедь, и, прежде всего, выразить признательность за все, чем одарили меня не только и не столько Университет профсоюзов, дав мантию и оказав честь, сколько — Вы…

Всю обратную дорогу листал и перечитывал Вашу книгу с чудесным названием «Интелегенды». Вот уж неологизм, заостренный до уровня иглы, колющей в самую душу. Легенд много, смысла мало! А я еще люблю фразу из старого фильма, но фразу вечную: «Говорителей много, делателей мало!»

Дорогой Даниил Александрович, и зачем же я все это Вам именно пишу? Да только затем, что мне хочется и Вас в ответ хоть малость ободрить тоже. Вы на 5 лет моложе моей мамы, и на 10 — отца, которых нет, и я испытываю к Вам, хотя сам далеко не молод, какое-то необъяснимое сыновнее чувство. Вы о себе и своем поколении сказали очень многое своими книгами. Может, Вам кажется — все сказали. Но одного не сказали просто по природе вещей, наверное. Вы были — и есть — поколением, вынесшим войну, и поколением, шедшим перед нами. Понимаете? Это, конечно, всегда так: одно, старшее племя, живет впереди младшего, понятное дело. Но — вы были нашей защитой, мы прожили — и живем — за вашими спинами, если хотите, но коли новые генерации это не очень сознают, отдаваясь этой самой природе вещей, то мое племя, наше поколение — детей войны — буквально физически это на себе ощутило.

Вы — перед нами. Вы нас защитили физически и духовно, а это-то посложней. Словом — вы впереди, и мы долгое время выглядывали из-за ваших спин и вы нас прикрывали, вот что я хочу заметить.

Однако если говорить о поколении, вы давно-давно нуждаетесь в особом к себе отношении, в любви особого порядка, однако этого не происходит. Глубокая историческая ошибка, что во главе страны в свое время не стал кто-нибудь из поколения детей войны, из тех, кто «за вами», из тех, что смог бы истинно, без фальши и «социальных проектов» обеспечить всерьез жизнь тех, кто жил и выжил. Перескок через поколение чреват. Формально такие — Горбачев и Ельцин — были, но головки у них слишком малы оказались, не о том и не так они думали и не про то пеклись. А теперешние, пусть и образованные, но не сердечные, может и обученные работать, да не чувствовать, принимать решения — но не страдать, — от этих я чудес не жду.

Словом, Даниил Александрович, я Вас нежно и душевно благодарю, а обнимая Вас, обнимаю все Ваше поколение, родное, близкое мне, мною понимаемое и любимое, и меня, как одного из детей своих, любящее и жалеющее. Именно так я понял — в их глубине — Ваши добрые слова на церемонии.

Однако есть еще одна подробность — какого-то чудесного обновления и наполнения новым чувством нашего старого знакомства. Случилось что-то пока мне до конца не понятное, но крайне приятное и дорогое. Я никогда не забуду, как года полтора назад на приеме в «Европе», когда я стоял, склоняясь к какому-то блюду у «шведского» стола, Вы мне постучали рукой в спину, как в дверь, и сказали: «Альберт, а я ведь сразу и не понял, что это ты!»

Дверь тотчас растворилась, и я всей душой — с тех слов! — повернут к Вам, и Вам внимаю. Мне очень приятно, что всякий раз, когда я звоню, Вы меня всегда встречаете приветливой фразой: «Я очень рад, что ты мне позвонил». Я благодарен Вам за понимание Лихачевского «Заветного», явного обновления Дмитрия Сергеевича, возвращение его новым генерациям, может быть, даже просто явление его им, потому что старые детгизовские «Письма о добром и прекрасном», составленные им самим, по понятным причинам, среди которых его скромность, не позволили ему явиться к детям в его мудрой детскости, откровенности и открытости. Я рад, что Вы безоговорочно поддержали этот проект, который ведь и на меня-то упал откуда-то сверху, враз, в одну ночь, а теперь «во весь экран» стоит идея — надо бы создать целую серию книг для школы с одним названием «Заветное», но авторов разных — чтобы возник золотой ресурс развития и воспитания: понятное детям — главная соль, сказанного тем или иным замечательным мастером. Русская культура и мысль у нас велика, но разбросана — по собраниям сочинений, взрослым изданиям, статьям в периодике, даже дневникам и записным книжкам, детям недоступным. Кто-то должен все это вывести в общий знаменатель и дать новым людям.

Даниил Александрович, знайте, что в Москве у Вас есть один человек — не соратник, не почитатель, хотя и то, и другое тоже — но Ваш старый сын или очень младший брат. Поклон Вам. Если Вам будет нужно, только скажите. Я чту Вас как член восточной семьи — у семей западных почтение носит внешний характер или вообще выродилось. Простите за длинную исповедь. Храни Вас Господь».

«Был рад твоему письму, это ныне такая редкость — непосредственность чувств, полная распахнутость. Чего мы всегда стесняемся, боимся предстать слабыми, одинокими, так же, как боимся сказать, что счастливы, довольны, что благодарны судьбе.

Вот ты справедливо пишешь о неблагодарности. Это наше свойство, унаследованное от советской жизни. Однажды на юбилее известного биолога Юрия Полянского после всех похвал в его адрес выступил юбиляр. Он сказал, что принято благодарить партию и правительство за всё, он тоже, вроде, должен был бы, хотя и та и другая организации причиняли ему, в основном, неприятности. Нет, всем хорошим он обязан своим родителям, отцу и матери.

Помню, как эти простые, естественные слова поразили меня. Смелостью. Очевидностью. В самом деле, мы ждем благодарности, требуем ее, а приносим ее тем, кто не заслуживает, так, на всякий случай.

Душа хочет благодарности. Покойная жена научила меня — после гостей, если было тебе приятно, позвони, поблагодари. Действительно, это так легко, и так дорого ценится, люди старались, готовили, позвони назавтра, скажи доброе слово. Существует культура благодарности. У нас заменяют ее медалями, орденами. Вешают их с казенной улыбкой, суют положенную гвоздику и привет.

Никто мне ни разу не выразил благодарность за создание первого в России Общества Милосердия. Никто — это я о начальниках. Сколько раз я твердил себе — не нуждаюсь, не ради них старался. Приводил себе в пример Итальянское Общество Милосердия, где помощь больным, бедным, несчастным членам общества оказывают в масках, анонимность — их правило: «Знает только Господь о моих заслугах». Много аргументов есть, и все равно хочется, чтобы тебе сказали спасибо. Религиозным людям в этом смысле легче.

Есть еще одна, может более серьезная сторона этой темы — участники войны. Все шестьдесят лет после Победы они (вернее — мы) испытывали всё растущую горечь от неблагодарности власти. Мой комбат, он кончил войну полковником, ни разу (!) не получил приглашения на праздник Победы. До самой смерти никто, кроме нас, однополчан, не сказал ему доброго слова, не спросил, в чем он нуждается, чем помочь. Я говорил ему, да и себе, мы воевали не ради квартир, больших пенсий, санаториев, всё так, но хочется, чтобы кто-то под конец жизни сказал тебе — не зря, брат, ты претерпел столько. Получаем отпечатанные миллионным тиражом приветствия президента. Наконец-то. Но боже, как это холодно, казенно.

Ты двадцать лет занимаешься Детским Фондом. За счет своего главного призвания, за счет многих радостей жизни и заслужил всеобщую признательность. Но, честно говоря, для меня куда дороже бывает личное, сердечное. Подобное твоему письму. К. «всеобщему» я отношусь с недоверием. На днях меня в Таврическом дворце (!) наградили медалью, кажется, что вроде Всероссийского Олимпа. Телевидение, музыка. Кроме меня, Чазова и Плющенко, остальные были бизнесмены. Как потом мне рассказали, каждому из них предложили заплатить за такую медаль 50 000 долларов. Такова нынче цена славы. Для меня твое письмо важнее. Мы слишком скупы на письма, тем более на признания. Стесняемся. Откладываем…

Если мои слова тогда, в Университете, чем-то помогли тебе, то и твое письмо много значит для меня.

Желаю тебе любви и здоровья.

Твой Гранин».

«Гранин стоял в стороне от овладевшего обществом, включая виднейших деятелей науки и культуры, стремления что-то схватить и присвоить. Хапают далеко за рамками реальной необходимости — квартиры, дачи, яхты, катера, даже отдых в экзотичных местах и т. п. Гранин это всё осуждал и на словах, и на деле. Знаю о его позиции не по слухам — сам многократно бывал у него на квартире в Петербурге и на даче в Комарово, знаю его машину. И квартира, и участок под дачу были получены еще в далекие пятидесятые прошлого века. Их практически не коснулась эпоха Евроремонта. Сейчас тяга к улучшению быта застлала глаза множеству видных интеллигентов, и толпа известнейших деятелей культуры спокойно плюет на неостывшие трупы своих вчерашних принципов и взглядов, ставших просто невыгодными. Сейчас, к примеру, виднейшая актриса не понимает, что не дворец должен украшать ее день рождения, а она есть украшение любого дворца в любой день. Без этого понимания она попадает в зависимость от дающего ей этот дворец внаем.

В эту эпоху торжества меркантильности Гранин был вызывающим у меня глубокое уважение исключением. В нем были заинтересованы, он имел огромное влияние в верхних эшелонах власти, был многие годы членом президентского совета — уж точно, в годы президентства Б. Ельцина. Но при этом он не «брал» и не «входил в долю». Ему предлагали сменить свою старую квартиру, совсем небольшую по сегодняшним привластным аппетитам, но он отказывался. При мне как-то звонил ему лидер одной из главных партий РФ и просил, и я это сам слышал: «Вступите к нам, ничего более от вас не требуется, и пятикомнатные апартаменты в лучшем месте этого города — ваши!» А он продолжал жить там, где жил многие десятилетия, на улице Братьев Васильевых.

Замечу, что в начале 90-х, когда Е. Гайдар начал свои реформы и имевшиеся накопления обесценились, Гранин и его семья испытывали нужду даже в нормальной еде. Я это к тому, что он воистину жил вместе с народом своей страны. Мы разошлись в оценке реформ Гайдара — я видел в них начало беды, а Гранин — возлагал большие надежды. Жаль, что я оказался прав.

…Меня Гранин просто поражал своим интересом к самым разным проявлениям жизни. Помню, как-то раз рассказывал, что в музее «Михайловское» писал гусиным пером Пушкина, ища специфику этого пера. В другой раз сказал, что пытался, следуя примеру Л. Толстого, переписывать свой текст двадцать раз. Но уже после 5–6 раз заметил, что не видит дальнейших улучшений, отнеся это к отсутствию тончайшего литературного слуха, который проявлялся у Толстого при создании его шедевров. Когда пришел в себя после операции на открытом сердце, Гранин спросил у врача, натолкнулись ли они там на душу. Врач шутки не поддержала и сухо ответила, что сердце — всего лишь насос, вокруг которого накручено слишком много эмоций. Знаю, что ответ этот пациента не убедил.

Не скрою — я надеялся, что он доживет до столетия. Для такой надежды были основания. Гранин старел красиво, без следов дряхлости и потухающих глаз. Он оставался интересным рассказчиком и потрясающим слушателем, по-прежнему впитывая, как губка, новости современной физики, интересовался политикой.

Даниил Александрович последние годы испытывал нарастающие трудности с ходьбой, но не испытывал ни малейших трудностей с думаньем, да и писанием. Я ждал его столетия, рассчитывал сам дожить до этой даты и думал, что он с Мариной пригласят нас с женой отпраздновать юбилей, как это было и на девяностолетие».

«Первого января этого года в Вене состоялся традиционный новогодний концерт. Каждый год там выбирают лучшего дирижера мира и предлагают ему выступить на этом концерте в Вене, которую считают музыкальной столицей мира. В этом году эта честь досталась нашему соотечественнику Марису Янсонсу… Когда я вошел в зал Венской филармонии, я ахнул: зал превращен в сад, всюду цветы, живые цветы, которые привезли из Италии. Фантастическое зрелище. Концерт состоял из венской музыки династии Штраусов. Казалось бы, легкая музыка, но мне потом Марис рассказывал, что для того, чтобы подготовиться, он пересматривал все сочинения Штраусов, а это больше восьмисот произведений. Это было непросто, но он эту огромную работу проделал.

Традиция этих венских новогодних концертов существует уже чуть ли не сорок лет. Большинство великих дирижеров мира становились за этот пульт. И вот впервые там оказался наш российский дирижер. Конечно, он выступает по всему миру, он человек очень востребованный, но он был и остается российским гражданином, петербуржцем…

Почему меня все это так взволновало? Дело в том, что после этого громкого европейского признания, после овации, которую устроила Вена, после того, как все СМИ мира рассказывали об этом концерте и о Марисе Янсонсе, я полагал, что и у нас будет что-то подобное, что здесь его тоже будут чествовать. Ведь это же такое культурное событие!

Но молчание нашей прессы поражало. Надо отдать должное лишь каналу «Культура», который дважды транслировал этот концерт. Почему же молчала наша пресса? Почему прошли мимо этого события? Почему так происходит? У нас много знаменательных событий в спорте, в политической жизни. Вот всемирных событий в культурной жизни — это куда реже, казалось бы…

Конечно, сейчас у нас четыре приоритетных направления социальной политики. Культура туда не входит и никак не рассматривается как приоритет. Можно объяснять это разными причинами. Может, и уважительными. Только ведь культура была и есть больше, чем просто приоритет. Она остается необходимой частью жизни страны. Без культуры все остальное безжизненно. На это один влиятельный чиновник усомнился: «Не знаю, не знаю. Чего вы, собственно, волнуетесь? — он устало хмыкнул. — Слава богу, вас становится все меньше». В этом он был прав».

«Сегодня в цене не человеческие качества, а толщина кошелька. Конечно, наши люди за предыдущие десятилетия бедноты стосковались по благоустроенной личной жизни. Всем хочется иметь квартиру, машину, дачу, хочется поехать в путешествие. В этом нет ничего плохого. Это естественное желание. Но есть грань между жизнью скромной и роскошной. Границу эту наносит духовность человека. Чем меньше культуры, тем больше интерес к ресторанам, нарядам, машинам.

В нашей стране не хватает нравственных примеров, не к кому прислониться душой. От этого неоправданная убогость понятия о красивой жизни. Телевидение на всех каналах заботится не столько о просвещении и воспитании, сколько о рекламе, то есть о рейтингах ради своих доходов. Иногда кажется, что наше телевидение — это заговор, заговор с целью превратить народ в зомбированную массу, у которой никаких других интересов, кроме детективов, секса и жратвы. Я не люблю слово «заговор», но слишком уж единодушны все телевизионные каналы, слишком единодушны газеты. Все время одно и то же: кто с кем, когда, сколько раз…

Что же будет держать и держит нашего человека в России? Держала во многом и может держать нашего человека культура, ощущение той великой культуры, в которой мы все формируемся и растем, — поэзия, театр, музыка, все то, что составляет и составляло прелесть и душу российского народа. И если эта культура становится второстепенной, мало поддерживаемой и мало нужной, то спрашивается: чем мы можем сохранить Россию?»

«Даниила Александровича волновала судьба каждого в России и России в целом, поэтому он всегда пытался добраться до сердца читателя или слушателя: открыто, не стремясь уклониться от прямого ответа, выражая всё то, что накипело в нем, что он считал необходимым сказать. Гранин был подлинным патриотом своей страны. Патриотом, любившим Родину и защищавшим ее своим телом во время Великой Отечественной войны, видевшим всё прекрасное, что есть в нашей стране, и все те язвы, которые ее разъедали.

Даже для тех, кто считал его высказывания антипатриотическими, кто не соглашался с ними. Даниил Александрович был живым человеком со свойственными человеку противоречиями, а не истуканом, состоящим только из положительных качеств. Лично мне всегда было интересно с ним разговаривать, каждая наша беседа в каком-то смысле становилась для меня уроком, потому что передо мной был думающий и искренний человек».

«В 2007 году ко мне обратились студенты Инженерно-экономического университета, где я был ректором, с просьбой организовать встречу с Даниилом Граниным. Это событие, в возможность которого мало кто в ректорате верил, действительно произошло. До сих пор память хранит многое. Прежде всего атмосфера, какая установилась с первых слов писателя — доверительная, откровенная, без пафоса. Отвечая на вопросы, он как бы размышлял вслух, призывая слушателей мыслить.

Беседа продолжалась более двух часов и прошла в очень душевной обстановке. Студенты были поражены потрясающей памяти, четкости речи и бодрости в голосе писателя. Задавали вопросы о его участии в Великой Отечественной войне, о жизненных ситуациях, о круге его общения, о семье и, конечно, о писательском труде. Как появляется идея, откуда берутся герои, как собирается материал. Даниил Александрович был рад, что студенчество знает его книги и проявляет большой интерес к его творчеству. Он был удивлен, что поколение XXI века знает его романы «Иду на грозу», «После свадьбы», «Зубр». С большим интересом студенты слушали о его зарубежных поездках, о впечатлениях от пребывания в ГДР, Франции, на Кубе, в Австралии, Англии и других странах, что интересно и познавательно было им описано в очерках, рассказах и повестях. Живой разговор получился при обсуждении сегодняшнего положения в нашей стране, роли молодежи в развитии общества, отношения писателя к происходящим в стране процессам. Многие ответы Даниила Александровича сопровождались аплодисментами.

Эта встреча в институте имела свое продолжение. Среди моих друзей был известный дирижер Марис Янсонс, в доме которого мы много лет узкой компанией отмечали приход Нового года. Атмосфера праздничной вечеринки при всей ее импровизационной суете включала три непременных протокольных момента. Дело в том, что трое из тех, кто был среди нас, сподобились родиться почти в одно и то же время: Виктор Лопатников (31 декабря), Новый год и Даниил Гранин (1 января). Поскольку у каждого из тостуемых имелась своя харизма, каждому воздавалось отдельно — по большому и малому счету, в шутку и всерьез…

Теперь, когда писателя нет с нами, когда отходят вдаль воспоминания о часах и минутах нашего общения, я с досадой думаю о том, насколько нас захлестывал праздничный азарт, поток сиюминутного. И как нам лишь потом, расставаясь, приходилось сожалеть о моментах, которые следовало бы запечатлеть на камеру. А ведь писатель говорил нам: «Что касается жизни как таковой, то самое дорогое в ней — это сегодня. Вчера прошло. Завтра неведомо. Следует дорожить именно этим, дарованным тебе днем, вмещая в него то, что уже никогда не повторится». Эти его слова остаются нам заветом на всю оставшуюся жизнь».

«Гранин — удивительный человек. Голова его всегда полна всяческих идей. Если он не работает над книгой, то делает на редкость умные и интересные документальные фильмы, где выступает как ведущий, а во многих случаях — как очевидец, и все это тонко, совсем с новых позиций и зачастую неожиданно.

А мысли у него возникают не тривиальные. Там, где у многих вообще не возникает мыслей, он вдруг увидит что-то новое и найдет совершенно парадоксальное решение.

Сколько по его инициативе было создано благотворительных фондов! Некоторые он возглавляет до сих пор. Фонд милосердия (это пришло ему в голову, когда он зимой лежал на снегу со сломанной ключицей, а люди безразлично проходили мимо)… Фонд блокадников, Фонд Сороса, Фонд Лихачева, Фонд Меншикова… А скольким людям он оказал и оказывает помощь и сколько известных теперь писателей должны быть ему благодарны за то, что он их заметил и что благодаря ему они стали мастерами! Недавно он сказал мне: «Я хочу добиться того, чтобы город Петербург улыбался! Улыбка исчезла из города. Надо, чтобы люди нашего города улыбались».

Тут же он организовал круглый стол на эту тему и очень огорчился, когда его не поддержали.

Это ему принадлежит идея установки памятного знака на Заячьем острове, на месте основания Санкт-Петербурга, и создания Триумфальной арки в честь победы в Великой Отечественной войне.

Он нужен всем. Все с ним советуются, у него берут бесконечные интервью. Он был советником Ельцина, Путин приглашал его на обед, чтобы узнать его мысли. Он был советником у Собчака, Яковлева, теперь Матвиенко тоже советуется с ним. Говорят, что нельзя быть таким всеядным. Можно! Можно потому, что он советует не то, как вести себя Собчаку или Яковлеву, а советует, как сделать город лучше.

У Гранина есть правило, к которому я никак не могу привыкнуть. Возвращаясь из-за рубежа или из Москвы, он звонит мне по телефону и говорит:

— Ну расскажи, что было нового?

Я начинаю подробно излагать мелкие события, которые произошли за время его отсутствия.

— А что делается в городе?

Я начинаю пересказывать ему содержание некоторых статей в газетах, которые я прочитал за это время.

И тут я начинаю возмущаться:

— Слушай! Ты только что встречался на обеде с Путиным или выступал на какой-то международной конференции. У тебя было в тысячу раз больше впечатлений, чем у меня, а ты сам ничего не рассказываешь и требуешь, чтобы я рассказывал какую-то чепуху.

Он мне как-то признался, что очень любит расспрашивать людей. Возможно, он отсюда черпает материалы для своих работ, а может быть, ему это просто интересно».

«Расскажу об одной любопытной особенности творческого метода Гранина. Общаясь с ним систематически на протяжении двух десятилетий, я заметил, что Даниил Александрович обсуждает, проговаривает интересующую его фактуру жизни в своем кругу. Причем иногда по несколько раз с разными людьми. Наблюдает за реакцией, обсуждает. Потом пишет. Или не пишет. Ему интересна жизнь во множестве ее проявлений. И каждый раз, отталкиваясь от деталей, казалось бы мелочей, он стремительно взлетает до вершин философского взгляда на мир.

Вот небольшое эссе, которое прозвучало в ходе нашей обычной беседы, за обедом. Как бы между делом. Я его потом записал и в 2010 году опубликовал в качестве доклада, когда Даниил Александрович заболел и не смог выступить лично на Лихачевских чтениях: «У меня дома есть железная коробка, где я храню различные награды. Когда я положил в нее свой немецкий орден, там поднялся невообразимый шум. Больше всех шумели мои фронтовые ордена. Они хотели выбросить немца. Участвовать в этом скандале не хотелось, и я ушел, решив, что сами разберутся. Так и случилось. Прошло время, шум утих. Видимо, что-то позволило им теперь быть вместе…»

Одно из самых его необычных свойств — способность удивляться тому, чего другие вовсе не замечают. Вот Венеция: для одних — уголок романтики, для других — мистическое место, где грань жизни и смерти размыта и неуловима, для третьих — город искусства и истории. Даниил Александрович приводит свои впечатления: «Чудно живут. Ни машин, ни светофоров, ни супермаркетов. И никто никуда не бежит…» И тут же добавляет: «Жизнь — это чудо, и надо, чтобы человек ощущал это чудо».

«Уважаемая и дорогая Валентина Ивановна!

Многие годы я храню в своем сердце глубокое почитание Даниила Александровича Гранина — признанного классика, мудрого и достойнейшего человека и гражданина. 1 января 2009 года ему исполнится 90 лет.

Полагаю справедливым долгом оказать ему все возможные почести. Понимая, что грядущее событие требует подготовки, хочу высказать на этот счет несколько предложений.

Мне кажется, было бы целесообразно:

— Создать комитет (комиссию, общественный совет) по празднованию во главе с Вами, придав ему общероссийский статус и включив в него людей из Москвы и других регионов (я бы не публиковал этот список).

— Представить Даниила Александровича к награждению одной из высших Государственных наград (орден Андрея Первозванного или «За заслуги перед Отечеством» I степени).

— Принять решение об издании его наиболее полного Собрания сочинений. Насколько мне известно, издательство «Терра» в качестве приложения к «Огоньку» выпустило его Собрание в 4 томах, но, мне кажется, это недостаточно — написано гораздо больше, в том числе блестящей публицистики. Эта позиция мне представляется наиболее существенной. (В свое время В. П. Астафьев очень хотел выпустить свое прижизненное 15-томное Собрание сочинений с собственными комментариями; я пытался помочь ему, привлекая возможности бизнеса — обещаний было достаточно, но они не решали проблемы, тогда поддержку оказал лично Президент (тогдашний). Почему бы подобное решение не принять сейчас.)

— Принять решение о каких-то формах празднования не только в С.-Петербурге, но и Москве и в других регионах (встречи с читателями, например, в Российской государственной библиотеке), «волна» выставок и конференций по всей стране без участия автора (силы его надо поберечь), но с участием властей и интеллигенции.

— Изучить возможность представления Даниила Александровича к награждению орденами иностранных государств.

Этот перечень и можно, и нужно продолжить.

Дорогая Валентина Ивановна!

Вы, наверное, знаете, что Даниил Александрович — человек, полный чувства достоинства и скромности. Я бы предпочел, чтобы он не знал об этом моем обращении к Вам. Наверное, не стоит афишировать и всю подготовительную работу. Однако я уверен, что похлопотать о его чествовании люди, почитающие его, просто обязаны.

Сам я готов участвовать в этих хлопотах на любом уровне, без всяких на что бы то ни было притязаний, с одним желанием и чувством — снять шляпу и глубоко поклониться одному из блестящих мастеров русской литературы, которая проходит сейчас глубокие и не всегда благотворные перемены.

Д. А. Гранин — классик, мастер, гражданин, достойный самого высокого признания государства и общества.

С наилучшими пожеланиями,

Альберт Лиханов».

Уважаемый Альберт Анатольевич!

Полностью разделяю Ваше мнение о том, что классик отечественной литературы, почетный гражданин Санкт-Петербурга Даниил Александрович Гранин достоин самого высокого признания со стороны государства и общества. Благодарю Вас за весьма интересные предложения.

В Санкт-Петербурге планируется проведение целого ряда мероприятий в связи с предстоящим юбилеем. В настоящее время подготовлен проект постановления Правительства Санкт-Петербурга о создании организационного комитета по подготовке и проведению празднования этой даты.

Учитывая особое значение 90-летия Гранина Д. А. для российской культуры, одобряю и поддерживаю идею придания этому событию масштабного, общероссийского статуса. В этой связи я намерена обратиться с инициативным письмом к Президенту Российской Федерации Путину В. В.

Среди планируемых к юбилею мероприятий уже намечен ряд позиций, во многом совпадающих с Вашими предложениями. Комитету по печати и взаимодействию со средствами массовой информации Правительства Санкт-Петербурга дано поручение проработать вопрос о выпуске юбилейного собрания сочинений Гранина Д. А. В 2007 году в издательстве «Вагриус» вышло 5-томное собрание, включившее основные крупные произведения писателя. Предполагается, что в новом издании должна быть в максимальном объеме представлена и публицистика, особенно произведения последних лет.

«Имя Даниила Гранина в год его 90-летия присвоено научной библиотеке Санкт-Петербургского гуманитарного университета профсоюзов. Сегодня там прошла торжественная церемония при участии писателя, а также представителей творческой интеллигенции города, студентов и педагогов вуза.

В библиотеке открылась фотовыставка, посвященная разным вехам жизни и творчества одного из самых именитых петербуржцев. Даниил Александрович поблагодарил руководство университета за оказанную ему честь. Народный художник России Григорий Ястребенецкий преподнес в дар Научной библиотеке бюст писателя.

Почетный доктор университета Даниил Гранин накануне своего юбилея встретился с коллективом этого учебного заведения. Он представил свои новые книги, в том числе восьмитомное собрание своих сочинений. От вуза юбиляр получил в подарок еще одну новинку — сборник, включающий более трех десятков его выступлений перед студентами.

Многие свои книги Даниил Александрович передал в дар библиотеке университета. Кроме того, он является президентом Общества друзей Российской национальной библиотеки, где в декабре также прошла встреча писателя с читателями и представление его новой книги «Причуды моей памяти».

«Президент России Дмитрий Медведев в Санкт-Петербурге вручил известному писателю Даниилу Гранину орден Святого апостола Андрея Первозванного, являющегося высшей российской государственной наградой.

Церемония награждения прошла в Овальном зале Константиновского дворца.

Медведев находится в Санкт-Петербурге на праздновании 65-летия снятия блокады Ленинграда.

На церемонии присутствовали дочь писателя Марина Чернышева, племянница Людмила Володина и внук Данила Гранин. Поздравить писателя в Константиновский дворец приехали также полпред президента в Северо-Западном федеральном округе Илья Клебанов, губернатор Санкт-Петербурга Валентина Матвиенко, член Совета Федерации Виктор Лопатников, народный артист СССР Олег Басилашвили, исполнительный директор фонда им. Дмитрия Лихачева, который в настоящее время возглавляет Гранин, Александр Кобак, директор Государственного Эрмитажа Михаил Пиотровский, народный художник России, скульптор Григорий Ястребенецкий.

Гранин стал пятнадцатым обладателем ордена Святого апостола Андрея Первозванного в Российской Федерации.

Писатель удостоен награды за выдающийся вклад в развитие отечественной литературы, многолетнюю творческую и общественную деятельность.

Указ о награждении Гранина, который 1 января отметил 90-летний юбилей, был подписан президентом РФ в декабре 2008 года.

На церемонии награждения Медведев подчеркнул, что для него является большой радостью вручить высшую награду России такому знаменитому писателю.

«Я не буду говорить пространных слов, скажу очевидную вещь: эта награда — это оценка труда, которым Вы занимались всю свою жизнь. Я сейчас пока летел сюда, в Петербург, вспоминал, когда я впервые познакомился с Вашими книгами впервые. Это давным-давно уже было. Так вот, это две книги — «Искатели» и «Иду на грозу», — сказал Медведев, поздравляя юбиляра с наградой.

Глава государства добавил, что всегда читал книги Гранина и получал от них огромное удовольствие.

«То, чем Вы сейчас занимаетесь, заслуживает уважения — это продвижение крупных культурных нравственных программ, которые так нужны нашей стране», — добавил Медведев.

Он пожелал писателю здоровья и дальнейших творческих успехов.

В свою очередь Гранин поблагодарил президента за высшую российскую госнаграду.

«Я действительно рад этой награде. Считаю ее исключительной наградой и отношу не только к литературной работе, но и к тому делу, которое начал Лихачев — это защита культуры», — сказал Гранин.

Писатель в настоящее время возглавляет фонд имени Лихачева и является вдохновителем известных общероссийских программ, нацеленных на возрождение культурных и нравственных традиций, в числе которых «Культура русского зарубежья», «Благотворительность в России».

Гранин рассказал главе государства, что фонд «находит по всей России успешные и выдающиеся проекты и оказывает им поддержку», в частности, ежегодно вручает премии в размере 1 тысячи долларов.

Писатель показал Медведеву журнал по истории Петербурга тиражом 5 тысяч экземпляров, заметив, что, «конечно, таким изданиям очень трудно выжить».

Президент пообещал рассмотреть вопрос помощи фонду и расширить его уставной капитал с тем, чтобы сам фонд мог спонсировать такие уникальные проекты.

Гранин отметил, что по мере своих сил и дальше будет продолжать помогать музеям и библиотекам, историческим памятникам, издательскому делу всем, чем может».

«1 января, 2009

Сегодня 90 лет Д. А. Гранину, и я позвонил ему дважды: первый раз поздравил, как мог, ласковее, и он был добр и тёпл ко мне, а во второй раз — узнав о том, что его наградили высшим орденом Андрея Первозванного. И тут он меня удивил, произнеся довольно пространную речь, что вот раньше, в далекие времена к орденам давали земли. Что могут дать сейчас — деньги, так это бренно, а вот давали бы, мол, землицу, соток 6—12, даже назвал сколько. Признаться, я был растерян, хотел сразу возражать, дескать, какая же вокруг наград этих начнется торговая свистопляска — со взятками, шахермахерством, препятствиями, клановостью и прочим, что сопровождает корыстный интерес, — но удержался, промычал что-то невнятное. Положил трубку, удивленный: зачем ему все это? Ведь лично-то ему земля не нужна. Но о ком же он тогда печется? Правда, он сказал верную вещь, что за труд теперь наград не дают. Это так. Нет теперь у нас ни рабочих, ни крестьян, ни инженеров в наградных списках. Только элита, получающая за жизнь и деятельность».

«Поехал я на эти чтения вынужденно. Ректор университета все же уговорил. Это были ежегодные чтения, посвященные Д. С. Лихачеву. На сей раз темой была глобалистика. Ее проблемы. До которых, честно говоря, мне не было дела. На Лихачевские чтения ректор собирал цвет российской интеллигенции, вернее тех, кто числился, вернее тех, кого он числил, — министров, академиков, редакторов, всякую ученую публику «с именами», звездных интеллектуалов, приглашал заграничных. В этом году съезд был еще пышнее. Много столичных штучек, короче, без меня ему, ректору, было никак. Тем более я был почетным доктором университета, тем более накануне пришлось попросить его службы отремонтировать у нас на даче водопровод. Так что у обоих были свои интересы.

Самолюбия ради я позволил себе опоздать. На полчаса. Думал отсидеться в зале. Не вышло. Провели в президиум. Зал был переполнен. Посол Мексики, Испании, академик N, и NN, и членкор, полузнакомые лица. Ныне для меня они те, кто мелькают по TV. Не появился на экране — не существуешь. Газетные имена, журнальные имена — это прошлый век.

Подошел ректор, попросил выступить. Обязательно. Пожалуйста. Хоть чуть-чуть. Поскольку я представляю. Лицо университета. Уровень и т. п. Да я ж ничего про глобалистику, ни одна мысль о ней никогда не посещала… «И не важно, — шептал он, — что-нибудь, о чем-нибудь». Он был хороший ректор и хороший мужик, а тут еще и водопровод обещал починить на даче.

Тут же попросив следующих приготовиться к выступлению, он объявил меня. Поприветствовать, сказать, как все важно, интересно. Обычный набор.

Восемь шагов от стола президиума до трибуны. Ничего другого не придумать. Да никто здесь и не ждет ничего особенного.

Все они прекрасно понимают, зачем меня вытащили. Гранин. Когда-то что-то читали. Писатель. Не Маринина, не Акунин, это из бывших, серьезных… Пока я шел, я наговорил себе много уничижающего, чтоб не заносился. Но затем я обиделся. Какого черта, чем я хуже этих умников, в конце концов, почему не высказаться, такое сборище бывает не каждый день, если уж вылез, давай что-нибудь им такое. Какое «такое»? Свое, собственное, никакой глобалистики, провались она. На все эти размышления ушли пять шагов, не меньше.

Зал, все эти сотни голов — седые, лысые, увенчанные нимбами званий, заслуг, — скрытой усмешкой ждал очередную порцию банальностей, что еще можно ждать от дилетанта, кроме общих слов. Я вдруг увидел их — благополучных, уверенных в том, что они могут что-то изменить, предугадать, куда повернет крот истории, которого они в глаза не видели. Найти бы незащищенное место и выдать. Где оно?

Когда я очутился на трибуне, признаюсь, ни одной мысли, о чем сказать, с чего начать, не было…

— Когда советская жизнь стала уходить, — вдруг сказал я, — Дмитрий Шостакович произнес удивительные слова: «Слава богу, теперь можно плакать». Долгие годы мы все были обязательно счастливы — «Эх, хорошо в стране советской жить!», «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек» и т. п. Никаких слез, чему сострадать, когда все так прекрасно. Шостакович обрадовался, но похоже, что мы уже разучились сострадать. Нам ныне не до чужой горести, чужого одиночества, страха, не до чужих грехов, что нам до кающегося за свое трусливое малодушие Петра, до его стыда, отчаяния? Сострадание — с какой стати, что с этого можно получить?

Слезы сострадания — это и есть культура, высшая культура чувств, не знаю, способны ли со всей нашей ученостью, нашими трудами пролить те слезы, что пролили чеховские бабы. Боюсь, что у нас все высохло внутри и навсегда.

На этом я кончил. Было молчание, вот это молчание, перед тем как похлопать, было у меня самое дорогое.

Объявили перерыв, я решил уйти, меня остановил знакомый профессор, сказал, что так нам и надо, подошел другой, сказал, что зря я обидел многих.

Я поспешил уйти. По дороге я не переставал удивляться тому, что ничего ведь не было и откуда-то вдруг вырвалось. Но потом я вспомнил, как несколько раз я пытался понять, почему все же из своих замечательных рассказов Чехов любовался этим. Может, то было озарение или предупреждение? Если мы перестали плакать, если слезы сочувствия невозможны, нелепы, глупы, то плохо наше дело».

«23–24 июня, 2009

Но вот — Гранин. Поехал к нему на дачу в Комарово. Поразила бедность, граничащая с нищетой. Кабинет — голый, неуютный, простой — доска и ножки — стол, на котором несколько листков и книга. Он говорит, всегда тут так было, а домик купила когда-то покойная жена. Во дворе постройки 50-х, наверное, годов. Наверное, он просто ничего не хочет менять, это понять можно. Помахал мне с крылечка рукой. А когда встречал — протянул навстречу руки. Человеку 91-й год! И слава ему уже только за это».

«Оглянулся я и обнаружил, что нигде и никто не собирается отмечать юбилей Елизаветы. 300 лет — не шуточки. Дочь Петра. Красавица. Как же так? Спросил в мэрии, спросил у губернаторши нашей В. И. Матвиенко. «Какая Елизавета? Что за юбилей? Никаких указаний нет. Чего это будем выпендриваться? Нет, ни в коем случае».

А давайте мы сами. Без указаний. Подговорил Николая Бурова, директора Смольного, Исаакиевского и прочих соборов. Человек легкий, заводной. Согласился. И 18 декабря 2009 года в Смольном соборе состоялось. Вступительное слово — Н. Буров. Затем хор собора исполнил кантату XVIII века. Какую, не знаю, но пели хорошо. После них была прочитана ода Сумарокова, обращенная к императрице Елизавете Петровне. Между прочим, поэтически весьма даже. Выступил и я. Смольный собор внутри чисто белый, никаких росписей. Без алтаря, иконостасов. Строгая белизна делает его воздушно-легким. Я говорил не о Елизавете Петровне, а о нашей памяти, о благодарности, о том, как мы охотно забываем плохое и хорошее без особого различия. Когда-то я думал, что хорошее, доброе забыть нельзя, поэтому оно прочно остается в нашей душе. Ничего подобного, и оно подвержено забвению.

Нас было совсем немного в соборе. Слушало человек тридцать. Но это никого не смущало. Наоборот. Царило какое-то возвышенное чувство доброты — мы единственные в России собрались здесь, кто вспомнил Елизавету Петровну, поклонился ее памяти. Просто так, во имя человечности. Без телевизионных камер, казенных венков, казенного ритуала.

Это было необычно. Думаю, для всех. Для меня тоже.

Потом выпили по бокалу шампанского, и все. Разошлись. Довольные как никогда этой сорокаминутной церемонией».

«В Петербурге учреждается институт Петра Великого. Он создается по инициативе писателя, почетного гражданина Санкт-Петербурга Даниила Гранина в рамках программы «Путь Петра Великого», утвержденной постановлением правительства Санкт-Петербурга. Институт Петра Великого — научно-просветительское учреждение. Его задача — изучение и продвижение в сферах культуры, образования, гуманитарных наук наследия Петра Великого, воплотившегося в результатах его государственной, военной и культурной деятельности. Важной частью деятельности Института является содействие культурной интеграции петровских городов России — городов, основанных Петром или связанных с его деятельностью, а также развитие контактов с петровскими городами Европы, которые Петр посещал во время своих европейских путешествий.

В планах Института — проведение ежегодных тематических конгрессов петровских городов, создание Свода музейных, мемориальных и исторических памятников России и Европы, связанных с деятельностью Петра Великого и его сподвижников, реализация международной программы «По следам Великого посольства», подготовка энциклопедии «Петр Великий» и других научных и популярных изданий.

Программа института будет представлена 24 февраля в Большом (Ассамблейном) зале Меншиковского дворца с участием самого Даниила Гранина, директора Эрмитажа Михаила Пиотровского и вице-губернатора Санкт-Петербурга Аллы Маниловой. Научным руководителем Института стал проф. Евгений Викторович Анисимов, доктор исторических наук, главный научный сотрудник Санкт-Петербургского института истории РАН».

«Режиссер Владимир Бортко, известный по экранизациям «Идиота» и «Мастера и Маргариты», на этот раз взялся за прозу «живого классика». В мае телеканал «Россия» покажет 4-серийный фильм «Петр Первый. Завещание» по роману Даниила Гранина. В основу сюжета легла история любви первого российского императора и Марии Кантемир наряду с сюжетными линиями об одиночестве гения, становлении империи, отношениях великого государственного деятеля с его сподвижниками. Главные роли в фильме исполнили Елизавета Боярская и Александр Балуев. По признанию режиссера, Даниил Гранин принимал живейшее участие в создании картины, прежде всего своими энциклопедическими знаниями и пониманием духа эпохи. Писатель признался, что картины целиком еще не видел, хотя по отснятому материалу может судить, что «многое удалось и сказано по-новому». Впрочем, он тут же отметил, что его произведения экранизировались много раз, но «счастливых не было».

«Кинорежиссер В. Бортко спросил, почему мне не понравился его фильм «Тарас Бульба». Я сказал, что мне и повесть Гоголя не нравится.

— Почему?

— Слишком просто. Убить сына — я это не могу представить.

— Вот вы воевали. Если бы ваш сын оказался на стороне немцев, как бы вы поступили?

— Не знаю, — сказал я.

— Ну все же.

— Я бы не мог его убить.

— Но он предал Родину.

— Все же для меня жизнь сына дороже Родины.

Мы помолчали.

— Я мог бы переехать в другую страну и там жить. Многие мои друзья переехали и наладили свою жизнь. А убив сына, я бы никогда не мог вернуться к нормальной жизни».

«Я просто обожаю жить. Считаю, что жизнь — это чудо, и то, что я еще землю топчу, — чудо. Меня часто спрашивают: «Какое у вас главное правило?», а я отвечаю: «К сегодняшнему дню надо относиться как к самому счастливому в жизни».

Недавно у меня была встреча с молодежью, и там возник вопрос: «Что такое счастье?» Одна девушка лет 20-ти встала и произнесла фразу, которая меня привела в восторг: «Счастье, — сказала она, — это я сейчас». Замечательно сформулировано! Я сейчас! — живущая, чувствующая, способная все понимать, смеяться, любить, плакать…»

«Когда Даниилу Александровичу исполнилось 90 лет, он пригласил несколько человек, мы были в каком-то ресторанчике или в кафе. И Даниил Александрович говорит нам шестерым: «Скажите, пожалуйста, все-таки пусть каждый сформулирует, что главное в жизни». Все очень серьезно отнеслись, и каждый из шестерых участников этого ужина что-то свое сказал. Даниил Александрович хитро так, как обычно, улыбаясь немножко, все-таки день рождения, всех выслушал. И когда все закончили, я говорю: «Даниил Александрович, а вы-то что думаете по этому поводу? Что главное в жизни?»

Он чуть-чуть помолчал, выдержал паузу и сказал: «Когда мне было 80 лет, я бы по-другому ответил на этот вопрос. И когда мне было 85 лет — по-другому. Но сейчас, когда мне 90, я знаю настоящий ответ на этот вопрос. Самое главное в жизни — это любовь».

«Я думаю, что у нас сегодня нет людей или образов, или героев, которых страна может любить. Мы никого не любим. Мы живем на развалинах бывших кумиров. Вы говорите о том, что только искусство может создать героев, любимых народом. Не совсем так. Америка создала Форда. Он придумал конвейерную систему и прочее. Он долгое время был героем. Вот человек, который придумал такую разумную промышленную систему, при которой он имел право и заслуженно стал миллиардером. Где у нас миллиардер, богач, про которого мы знаем, что он придумал, что он сделал и мог бы служить примером для всех остальных? Америка таким образом стала страной безграничных возможностей, которые существуют для каждого человека, и в конце концов она добилась того, что негр стал президентом. У нас нет никаких возможностей стать миллиардером честным нормальным путем. Если что-то изобрести, придумать, организовать и т. д. Может быть, и есть такая возможность, но мы не знаем. Никто из наших миллиардеров не предстал перед нами со своей историей, с рассказом, как он этого добился. Это темно. Это скрыто. Это заставляет нас думать, что в общем это были пути бесчестные. Это не дает обществу какой-то здоровой надежды на то, что это та страна, в которой можно добиться всего, чего хочешь. Казалось бы, какие-то мы приобрели свободы, возможности, больше, чем было раньше, а в то же время мы потеряли всякие примеры, которые могут нас воодушевлять. Мы потеряли даже то, что было в царской России, где был Ломоносов. Сын крестьянина, рыбака, который послужил для тысяч русских примером того, что из народа можно выйти в академики, если захочешь. А где такие примеры сегодня? Теоретически можно стать миллиардером, можно добиться, но это не существует в обиходе.

Я считаю, что советская система поощрений, все эти медали, которые давали, значки, грамоты, все, что хранится у старых людей только как воспоминание, — это была очень важная система поощрений. Получали мало, зарплата была маленькая, несоразмерная трудовым усилиям, но была моральная компенсация, которой сейчас нет. Все перешло в систему рубля. А эта система ядовитая, отравляющая нравственное состояние человека».

«— Даниил Александрович! Удастся ли нам вернуться к нормальному человеческому бытию, где не все будет определять диктатура денег? Видите Вы для этого точки опоры, если не в настоящем, то хотя бы в прошлом или будущем?

— Для меня это довольно трудный вопрос. Конечно, утешение можно всегда отыскать в будущем. Оно ведь полно утешительных надежд. Хотя есть там и обратная сторона медали. Темная, пессимистическая…

К сожалению, наша жизнь в течение многих лет была заполнена обещаниями. Да и сейчас такой остается. Все правители у нас — футуристы. Любят говорить о благоденствии в грядущем. Но не очень-то любят вспоминать потом, что они не выполнили из обещанного. Так что настоящее их не интересует — только будущее, в котором располагаются все прелести, не состоявшиеся в нашей сегодняшней жизни. При этом оно, будущее, в их обещаниях всегда оказывается более правильным, гуманным, человечным.

И вот вы меня приглашаете опять в будущее, о котором можно наговорить все, что вам хочется. И мне хочется. И нашим правителям. Словом — хочется всем. А жизнь меня учит: не надо в своем самоуспокоении опираться на него, на будущее. Не надо тем более искать утешение — что еще труднее — в прошлом. Надо иметь мужество опираться на настоящее.

…Я сам в сорок первом пошел добровольцем в народное ополчение. Провел всю войну с первых ее месяцев почти до самой Победы на передовой. За то, как вел себя на фронте, не стыдно перед своей совестью. Но сегодня… Действительно непонятно, за что сегодня воевать, что защищать. Нет для этого объединяющей идеи, цели. Идеи защиты Отечества нет.

В СМИ называется цифра: в последние годы страну покинул 1 миллион 300 тысяч ученых и инженеров. Положим, надо еще выяснить, какая часть из них навеки разочаровалась в родине, а какая уехала с надеждой вернуться, когда полегчает и в стране, и в их частной жизни. Куда более репрезентативны данные «срезов» Левада-центра: 28 процентов опрошенных молодых горожан ответили, что хотели бы уехать из России навсегда.

Но в обоих случаях — вопрос: почему? По разным, конечно, причинам. Однако не последняя из них: потому что патриотизму у нас нечем сегодня питаться. Слишком много сделано в последние годы для выхолащивания подлинного патриотизма из умов, из душ молодых. Отняли даже возможность глубоко изучать в школах отечественную литературу. Мы плохо, гораздо хуже, чем молодое поколение 1941 года, знаем свою поэзию, музыку, живопись. Даже песни поем старые, советские — равноценных нет.

Совершенно отвратителен, постыден и уж, конечно, не располагает к патриотизму контраст между тем, как живут наши У1Ры и обыкновенные люди».

«Мы отказались от труда, избавились от трудовой жизни. Перешли на так называемую рыночную экономику, где главное — не сделать, не изготовить, а исхитриться продать. А продать — это почти то же стало, что всучить. Я еще в первые свои приезды за границу заметил, что заграничный рынок блистает упаковкой. Красотой упаковки. При этой системе ты не знаешь, что тебе всучивают. И вот эта «всучка» совершенно искажает стоимость труда…

И еще одно: разве сегодня мы готовим людей труда? Мы готовим школьников для поступления в институт. Не для того, чтобы они получили специальность, профессию, а для того, чтобы получили высшее образование. А систему профессионального образования — ФЗУ, ремесленные училища, техникумы — мы ликвидировали. И что получается? Человек, может быть, не хочет быть инженером, ну не хочет — и все! Он хочет быть мастером, ему нравится работать руками, а не за компьютером сидеть! А ему заявляют: мало ли что тебе нравится, нет, ты давай иди в институт. Работать руками несовременно, а вот суперкомпьютеры, Интернет, информатика — это современно! Человеку, предположим, нравится ковыряться в металле, в дереве, он хочет строгать, сверлить, какую-то машинку делать или неполадки исправлять. Но ему говорят: нам такие не нужны…

Я слишком давно ушел с завода (до войны работал на Кировском заводе, а после — в Ленэнерго) и, может быть, какие-то процессы сегодняшние неправильно оцениваю. Скажу одно: удовольствие и полноту ощущения физического труда у сегодняшнего человека отняли. А как может складываться личность человека — творца и созидателя, — если он лишен творческого труда? Ведь если руки ни при чем, то и голова не работает. В мое время люди имели возможность выбрать себе профессию, сменить ее. Нас три-четыре года обучали, но у нас была профессия в руках, а мы были хозяева своих рук. А какой я хозяин при компьютере, какой создатель? Машина сама стала основным создателем».

«— Вы сказали, что были атеистом. Изменилось ли это?

— Ты про Бога? Нарушаешь частное пространство?! Вопрос интимный. Но я отвечу. Я давно наслаждаюсь невероятной разумностью и красотой мироустройства. Мир устроен с такой неисчерпаемой гармонией, что я не могу себе представить, что это только благодаря Дарвину. Я много писал об ученых, рациональных, высокоорганизованных естествоиспытателях. Тимофеев-Ресовский верил в Бога и на вопрос, откуда произошел человек, отвечал: это не нашего ума дело! Павел Светлов, известный эмбриолог, был убежден, что когда в эмбрион, будто ее вдохнули, входит душа, происходит чудо. Цитолог Александров мне говорил: да, у человека есть душа, но душа еще есть и у клетки! Все они начинали сомневаться в своих знаниях, когда доходило до непознаваемого. А Бог — в сфере непознаваемого».

«Мораль в обществе зависит от политики власти. Сейчас она ориентирована на барыш. Барыш в больнице, в школе, в суде. Куда ни ткнись — всюду царит рубль. И это на фоне огромной, мучительной разницы между бедными и богатыми. При таком режиме невозможно оставаться честным человеком: его выталкивают из жизни, особенно наверху. Система отторгает само понятие честности. Как так: все берут взятки, а он отказывается! Все воруют, а он нет?!

Вот вы говорите: нельзя навязать… Но алчность и цинизм нам никто не навязывал. Олигархи, вспоминая о приватизации, говорят: «Мы очутились в нужное время в нужном месте, и поэтому нам повезло». А я вот не смог. И подавляющее большинство наших людей тоже. Успели только очень немногие. Это что, их заслуга? Результат их трудовых усилий или того, что они изобрели что-то полезное для всех? Нет. Это ловкость, хищность, беззастенчивость, несоблюдение правил морали и заповедей… Нельзя рвать цепь времен. Существует преемственность жизни. А мы ее нарушили уже дважды: в 1917-м порвали с царской Россией, а в лихие 90-е — с советской жизнью, в которой было много плохого, но много и хорошего».

«Одна из самых волнующих гражданское общество тем — взаимоотношения художника и власти, интеллигента и власти. По Гранину, власть всегда плоха и всегда необходима. «Власть отвратительна, как руки брадобрея», — вспоминает он мандельштамовские строки в разговоре со мной. И поясняет: на заре нашего времени люди брились опасными бритвами. Чисто выбриться было непросто, и парикмахеры, стремясь добротно выполнить свою работу, вытягивали и оттопыривали щеки клиентов, иногда забираясь пальцами в рот страдальцам ради их же пользы. Естественно, было это неприятно. Но терпели.

А в разговоре с моими коллегами по Университету продолжает: власть бывает когда-то лучше, когда-то хуже. Но это врожденное свойство любой власти — быть неприятной. Вопрос только — как человеку себя с ней вести: «Гёте был тайным советником в Веймаре, при маленьком дворе. У Эккермана в «Разговорах с Гёте» есть замечательная сцена: идут Гёте и Бетховен, беседуют. Навстречу им императорская фамилия. Гёте отошел в сторону и поклонился, а Бетховен двинулся в самую гущу сановной толпы. Поведение Бетховена мне всегда было симпатичнее. Но у Гёте была своя правда. Он старался что-то сделать и многого добился. Так что у меня отношение к власти такое: с властью приходится считаться, власть иногда хочется и убеждать, и в чем-то поправлять. Это редко дает результаты, но все-таки иногда дает… Я не конфликтный человек, я писатель, а это главное. Либо надо конфликтовать, превратиться в диссидента, либо писать и работать. Но душа все-таки не может мириться с глупостями, безобразием, гадостями, с враньем, иногда душа возмущается».

«Я ни на одной фотографии с Граниным не фигурирую, но, действительно, последние 15 лет Даниил Александрович частенько меня звал для разговоров о науке и о всяком другом. Мы гуляли с ним по любимой ему Петроградской стороне. Иногда захаживали даже в какие-то кафе. Так что, действительно, я был его, так сказать, тайным советником и информатором о состоянии академической науки после начала новой России.

Начну с конца: кем не стал Даниил Александрович? Совершенно случайно, юн не стал почетным членом Физико-технического института имени Иоффе. Тема эта возникла таким образом. На ученом совете возник вопрос, что Даниилу Александровичу 95 лет, и он оказал огромное влияние на умы людей, которые приходят в науку. Поэтому давайте его изберем почетным членом нашего института. Мне было поручено привести его на ученый совет, мы показали Даниила Александровича, а потом уже без него было заседание у ученого совета, который разошелся во мнениях, потому что это был первый случай, когда человека писателя выбирали в почетные члены Физтеха, где были целиком одни ученые. И в результате его незначительным количеством голосов забаллотировали, и он не стал членом. Я об этом не рассказывал Даниилу Александровичу, просто боясь, что ему это может оказаться обидным».

«В последние годы мы с Даниилом Александровичем виделись нечасто — неловко было отнимать у него время, он много делал для Петербурга, для сохранения памяти об исторических событиях. Его стараниями был поставлен памятник великому математику Леонарду Эйлеру на Песочной набережной, восстановлена к 70-летию Победы триумфальная арка в Красном Селе, сооруженная после войны… 1 января я обязательно поздравлял его с днем рождения и заодно с Новым годом. Он обижался: «Вы только по торжественным датам звоните!» Изредка я навещал его дома и всякий раз получал новую книгу с автографом — несмотря на его возраст, они выходили чуть ли не чаще, чем в молодые годы. Все время возвращаюсь памятью к тому, что он написал в одной из последних книг: «Человечеству остро не хватает не знаний, а прежде всего доброты». Об этом он размышлял давно, еще когда создавал в 1980-е фонд «Милосердие», и с годами эта его мысль становится все более актуальной».

«Иногда общественные идеи Гранина принимали какой-то даже парадоксальный характер. Однажды он пришел в фонд Лихачева и говорит: «Александр Валерьевич, а кто такие старейшие жители нашего города?» Я, пораженный неожиданным вопросом, подумал: «Может, черепаха в зоопарке или какой-нибудь крокодил. Я не знаю, кто долго живет. Ну, не человек явно». Он говорит: «Это все неправильно. Старейшие жители нашего города — это деревья. Давайте соберем сведения о самых старых деревьях нашего города и будем их лечить. Соберем деньги, попробуем, чтобы они не засыхали, подрезать. Есть специальные способы лечения». Эта программа так и называлась, она существовала года три, «Старейшие жители нашего города». Я не буду о ней рассказывать. Это довольно все интересно. В основном это дубы, конечно. Но также мы стали выделять вообще памятные мемориальные деревья. Оказалось, что в Англии есть полный каталог памятных и мемориальных деревьев. Там, где сидел Робин Гуд с луком — это всё у них каталогизировано. У нас ничего нет. Вот идея Даниила Александровича, представляете?»

«Главное, что сделал Даниил Александрович — это даже не его общественные поступки, это не то, что под его руководством сделал фонд Лихачева, а его книги. Даниил Александрович, что удивительно для его преклонного возраста, сохранил свежесть своего дарования. Более того, оно приобрело новое качество. И я думаю, главное, что произошло — это выход его книги «Мой лейтенант». Это такой пример умения и желания сказать правду. Правду о войне и периоде после войны. Правду о том, что происходит с человеком в трагических и тяжелых условиях, как общая трагедия калечит человека».

«Не так давно в одной школе проходило обсуждение этой же книги — «Мой лейтенант», и школьница спросила меня: «Сколько людей вы убили?» Впервые я услышал, что убивал людей. Потому что я не людей убивал — я убивал немцев, противника. Врага убивал. А она спросила про людей. Да, мы перешли «рубикон». Мы не могли его не перейти. Это была жесткая, тяжелейшая необходимость. Без этого воевать мы не могли. Без этого не воюют».

«Обладателем национальной литературной премии «Большая книга» стал Даниил Гранин за роман «Мой лейтенант». «Мне впервые понравилось то, что я написал», — признался писатель, получая награду. Гранину также вручена премия «За честь и достоинство». Лауреат сказал, что ему неловко получать такой приз. «Это слишком пафосные слова — «честь и достоинство», это не ко мне, а я всего лишь исполнил долг перед однополчанами», — признался писатель».

«У меня было много разных премий. Но эта для меня имеет свою радость. Дело в том, что я по-настоящему никогда не писал про свою войну. Откладывал — у нас и без меня была хорошая военная литература, и я не стал конкурировать. Но годы шли, а я так и не написал про свою войну. С годами мне становилось всё горше перед моими однополчанами. Они уходили из жизни большей частью в первые полтора года войны, когда мы несли большие потери, когда положение Ленинграда было почти безнадежным. Ушли, так и не узнав, сумели ли мы отстоять город или нет. У меня странное было чувство, как будто я своей книгой мог им дать этот ответ: «Да, ребята, город наш!».

«Есть большая и интересная литература о войне (мастеров «лейтенантской прозы» Курочкина, Бондарева, Бакланова, Астафьева). Но моя война осталась нетронутой. У меня на Ленинградском фронте была своя особенная война, совершенно непохожая на то, что была на других фронтах. Почти два с половиной года беспрерывной окопной жизни… И еще у этих авторов нет той войны, которая продолжалась после Победы. А она продолжалась — прежде всего, во мне. То, что мы выжили, было чудом. И мы вернулись с мечтой о счастливой послевоенной жизни…

Когда я начал писать эту книгу, поначалу у меня никак не получалось, а все потому, что я имел дело с двумя людьми. Один пытался рассказать мне о том, кем я был тогда, а я его слушал, не понимая. Один уже малопонятный мне, молодой, мечтатель, восторгавшийся советской жизнью, и второй, который понимает, что многое в те годы было неправдой. И я сначала подумал: какой же лейтенант Д. был примитивный человек! А потом понял: нет, он был интересный человек, он был во многом лучше меня, разочарованного действительностью. И я до сих пор не могу решить, кто же из нас двоих жил более правильной жизнью…»

«Мне подумалось, что, кроме всего прочего, мы сохранили город белых ночей. Многое мы сохранили, да вот людей не сохранили. Они уходили, почти все ушли, кто куда. Среди них я вдруг увидел моего лейтенанта. Он тоже уходил вместе с Женей Левашовым, Володей Лаврентьевым. Совсем молодой, тоненький, перетянутый ремнем, густая шевелюра торчала из-под лихо сдвинутой фуражки. Сбоку болталась планшетка. Он мне нравился. Хотя, честно говоря, порядком надоел. Надоела его наивность, доверчивость, он никак не мог понять, что со мной произошло. Конечно, жаль, что мы расстаемся, но пора жить без него, без его мечтаний и упреков…»

«Свидетельство роста популярности Гранина: каждая новая его книга раскупается всё быстрее. «Моего лейтенанта» в свое время купил в «Библиоглобусе» свободно. А вот теперь, когда тот же «Мой лейтенант» отмечен престижной премией Большая Книга, узнаю о выходе «Человека не отсюда» (куда, кстати, он включил последнюю нашу с ним беседу). Звоню в «Библиоглобус». В ответ: «Уже распродана». Обзваниваю еще несколько книжных магазинов. Ответ тот же. Пока, наконец, не слышу: «Остался последний экземпляр. Если придете сейчас, отложим». Откуда это в век интернета и ТВ, когда, по всеобщему убеждению (или предубеждению?), люди уже не читают печатных книг? Отгадок много. От бесспорных художественных достоинств и выхода на «болевые точки» сегодняшнего человека и его окрестного мира до особого интереса читателя к сплаву образного начала и мемуарной документалистики, которым отмечены последние гранинские книги.

Но у меня есть и свой ответ. Дело в нынешнем дефиците на личность, не уходящую с передовой. Герой его книги «Мой лейтенант», в которой так явственно, почти один к одному, проступает автобиография автора, ушел в добровольцы с первых дней войны. Судьба потом не раз предоставляла возможность выйти из огненной мясорубки. И когда его просили вернуться на завод, где «доводился до ума» танк Т-34. И когда предложили остаться в Ульяновском танковом училище, чтобы учить других. Он каждый раз отказывался и возвращался на передовую. И пробыл там почти до Победы. И потом остался навсегда».

«На нашем фронте главной обязанностью было убивать. У нас работали снайперы, и у немцев они работали. Мы знали их время обеда, завтрака и палили туда из минометов и прочего оружия. В оптический прицел иногда попадало лицо немца. Он не знал, что угодил в перекрестье и сейчас в него полетит пуля. Однажды я увидел старого немца с бородой. Не положенной ни у них, ни у нас. Я не стал стрелять в него. Мы иногда толком не знали, попали или нет, убили, ранили, промахнулись. Немец исчезал в окопе, примерно как в тире падают фигурки. Крики к нам почти не доносились. Однако происходило знакомство. Мы узнавали — они перешли на зимнюю форму, они поют песни — чего-то они празднуют. Бывало, ветер приносил запах жареного мяса. Мы знали, куда они ходят за водой. Летом они нахально вешали сушиться над окопами выстиранные трусы и подштанники…

— Вам пришлось стрелять в немцев в упор?

— Вы убивали на войне, так — лицом к лицу?

— Были у вас рукопашные схватки?

Всем хотелось про ту войну, которую показывали в кино, как она на самом деле. За все послевоенные годы я ни разу не рассказал об этой сцене в деревне Петровке, кажется, так она звалась. Не вникал. Откуда был тот ужас? Ведь я воевал уже два месяца. Стрелял много, след был на плече, из пулемета и миномета стрелял. Рассказывал об этом преспокойно, не отказывался, на то и война, чтобы стрелять. И в Германии, на встречах с немцами, не отказывался».

«В декабре 2013-го я получил письмо от председателя бундестага. Оно меня приятно удивило сердечностью и тоном дружеского гостеприимства. Он приглашал меня приехать в Германию и выступить в бундестаге. О чем? О войне, блокаде. Был обозначен и регламент выступления — 20–30 минут…

И вот наступил этот день. Я прихожу в бундестаг, немецкие руководители меня ободряют. Вначале со вступительным словом выступает председатель бундестага, довольно продолжительно говорит о Германии, войне, Советском Союзе, России и т. д. Затем выступает струнный оркестр, исполняет первую часть сочинения Шостаковича. Затем слово предоставляется мне.

Я говорил, что блокаду устроило немецкое командование, которое сознательно по приказу Гитлера не вводило войска в город, потому что они считали, что войти в город — значит понести огромные потери от уличных боев: ленинградцы сдаваться не будут. Проще удушить город голодом, за них будет воевать голод, он заставит ленинградцев капитулировать. Это было простое, бесчеловечное, очень страшное решение. Оно начало воплощаться в жизнь с конца сентября — начала октября 1941 года. В дневниках люди писали: «…дожить бы до травы». Зеленая трава представлялась спасением…

Пока говорил и когда закончил, стояла удивительная тишина, я ее не сразу заметил. Ничего похожего на большие аудитории, где всегда стоит невольный шум. А тут была тишина, которую я не сразу заметил, — никто никак не реагировал. И вдруг раздались аплодисменты, и бундестаг встал. Корреспонденты отмечают, что аплодисменты длились семь минут».

«Я, будучи на переднем крае начиная с 41 и часть 42-го года, честно признаюсь, возненавидел немцев не только как противника, солдат вермахта, но и как тех, кто вопреки всем законам воинской чести, солдатского достоинства, офицерских традиций и тому подобного уничтожали людей, горожан самым мучительным, бесчеловечным способом, воевали уже не оружием, а с помощью голода, дальнобойной артиллерии, бомбежек. Уничтожали кого? Мирных граждан, беззащитных, не могущих участвовать в поединке. Это был нацизм в самом отвратительном виде, потому что они позволяли себе это делать, считая русских недочеловеками, считая нас чуть ли не дикарями и приматами, с которыми можно поступать как угодно.

За эти годы я стал другим. У меня появились в Германии друзья. Здесь переводили и издавали много моих книг. Процесс примирения был не прост. Ненависть — чувство тупиковое, в нем нет будущего. Надо уметь прощать, но надо уметь и помнить. Вспоминать про годы войны тяжело, любая война — это кровь и грязь. Но память о погибших миллионах, десятках миллионов наших солдат необходима. Я только недавно решился написать про свою войну. Зачем? Затем, что в войну погибли почти все мои однополчане и друзья, они уходили из жизни, не зная, сумеем ли мы отстоять страну, выстоит ли Ленинград, многие уходили с чувством поражения. Я как бы хотел им передать, что все же мы победили и что они погибли не зря. В конечном счете всегда торжествует не сила, а справедливость и правда».

«В бундестаге он говорил о теме своей жизни, о блокаде Ленинграда, о том, как Гитлер хотел не только захватить этот город, не только разрушить его, но и заставить медленно умирать от голода. «В декабре 1941 года умерли от голода 40 тысяч человек, а в феврале умирали ежедневно три с половиной тысячи». Гранин смотрит на три букета белых цветов, за ними Ангела Меркель (внимательно слушает), Йоахим Гаук (в ужасе), а в зале очень разные лица, любознательные, но и с чувством стыда, ибо история блокады Ленинграда известна намного меньше, чем история Освенцима или Кентербери, один депутат зевает, видимо, от усталости. Русский солдат Гранин говорит ясным языком, но он также и писатель, и его речь наполнена ужасной поэзией: «Смерть начала, молча и тихо, участвовать в войне».

«Одна мать потеряла своего трехлетнего сына», — сообщает Гранин. Таких судеб он знает больше, чем бы ему хотелось, для своей документальной «Блокадной книги» он беседовал в 1970-х годах со многими выжившими. «Мать кладет труп между оконными рамами, на улице зима, и она отрезает…» — здесь Гранина прерывает одна из сотрудниц бундестага, она подходит к трибуне и предлагает ему шепотом по-русски стул — «… нет, нет, спасибо», — говорит Гранин, он предпочитает стоять, «она отрезает от трупа каждый день по куску, чтобы дать своей дочери хоть что-то поесть. Чтобы, по крайней мере, спасти свою дочь».

Гранин говорит, что тогда под войной он понимал борьбу солдат против солдат и что он долго не мог простить «немцам»: этого «ожидания капитуляции, ожидания нашей голодной смерти». Он не говорит, простил ли он немцев и когда».

«Гранин далек от чудачеств в духе Льва Толстого или мессианства Солженицына, не воюет с властью и не льнет к ней, не играет в загадочность, не рассказывает, что пишет под диктовку Бога, не «пиарится», не алчет денег, не рвется в президиумы и не требует почестей. Подыграй он Западу самую малость — стал бы нобелевским лауреатом. Всего-то трудов — сказать пару гадостей про российское начальство. И получи на блюдечке приятно зеленеющий миллион от шведского комитета. Но Гранин предпочитает подняться на трибуну Бундестага в простом звании русского солдата, не склонившего головы ни перед самыми страшными, смертельными опасностями этого мира, ни перед его самыми сладкими соблазнами. И не случайно в слове «Гранин» нам сегодня видятся не только грани. Граней ведь не бывает у чего-либо аморфного. Грани присущи только твердому, очень прочному, настоящему явлению — такому, как русский характер».

«— Вы сильно изменились с возрастом?

— Значительно, да. Я стал слабее… и лучше. Это трудно понять, но попробую сформулировать. Слабее в том смысле, что я меньше могу сопротивляться жизни. В молодости я был злее, упрямее, старался сопротивляться тому, что жизнь из меня делает… Сейчас не сопротивляюсь. И, разумеется, меньше боюсь. И лучше понимаю, что главной ценностью в жизни была и остается любовь, прежде всего любовь семьи… Я покойную жену довольно много огорчал, и жили мы сложно. А вспоминается наша жизнь как самое большое счастье. Пока тебя любят — все переносимо, мудрей этой мудрости никто никогда не выдумает».

«Судьба подарила мне долголетие. Как я использовал это? В конце жизни, подводя итоги — недоволен. А почему? Наверное, довлеет арифметика — мало написал, главного не написал и т. п. Но ведь кроме письменного стола была еще жизнь, с дружбой, Любовями, путешествиями. Конечно, можно было написать и больше и, может, лучше. Но за счет солнца, моря, смеха…»

«Несколько лет назад я позвонил Даниилу Александровичу и зашел по старой памяти. Просто так. Он был похож на себя. С седой головой и доброжелательной, но хитрой ухмылочкой. Синий пиджак, голубая рубашка, письменный стол с книгами и рукописными листами. Поговорили.

Я наснимал пристойных, но ожидаемых карточек, и уже вышел в прихожую прощаться, когда увидел гимнастические кольца, подвешенные к потолку, и белый шар плафона, испускающего молочный свет прежней жизни, освещающий старую, хотя и послевоенную квартиру в писательском доме на улице Братьев Васильевых, никогда братьями и не бывших.

Гранин, провожая меня, уперся руками в границы проема двери, составив некий крест, и я понял, что это и есть кадр, который мне хотелось снять.

— Не двигайтесь, Даниил Александрович!

Кто-то из знакомых, посетив Гранина, вспомнил, что он говорил, будто я забыл у него кепку, но передавать ее не станет, а пусть я сам за ней приеду. Побеседуем.

Я не хотел докучать, но в канун его девяностопятилетия приехал из Москвы к нему в гости. Мы сидели в креслах в его кабинете. Пили чай. Даниил Александрович был доброжелателен и бодр. Конечно, надо было захватить магнитофон, было бы полнее представление, о чем шел разговор. Но кое-что осталось в памяти.

— Знаешь, Юра, меня уже не было. Две недели. Сознание отсутствовало… Это была смерть. Придя в себя, я собрал в ресторане врачей, желая их поблагодарить. Возник разговор, почему я выздоровел, на каком основании? Я не имел никакого права возвращаться к жизни.

И тут один из них — хороший доктор, говорит: «Я думаю, мы здесь ни при чем. У него есть Ангел-хранитель. Посудите сами: он уцелел на войне, хотя воевал четыре года. Это противоестественно. Он вернулся в Город и уцелел в Ленинградском деле. Это тоже противоестественно. История с этой болезнью и выздоровлением тоже противоестественна. Такая цепь совпадений нереальна».

Как выглядит Ангел, не знает никто. А узнавать мы их должны. Может быть, внутри себя. Там, где и находится весь мир человека. И большой мир, и неизмеримый космос — все находится внутри человека. Когда он уходит, он уносит все с собой. И хотя мы говорим, что, пока мы живы, ушедший от нас — все равно с нами, в нашей памяти, — это неправда. Умер и унес! Весь свой мир. А то, что мы помним о нем, это уже наша жизнь и наш мир…»

«Выздоровев и придя в себя, помаленьку начал ходить и решил собрать моих врачей, с одной больницы, со второй, поблагодарить их. Не подарками, это они не взяли бы, не потому, что они такие святые, а потому, что они все-таки меня лечили по совести, с каким-то чувством, которое исключает всякую материальную благодарность. Я принял решение, типичное для России, — посидеть, выпить, закусить, потрепаться. Не дома, а в ресторане, не просто в ресторане, а пошикарнее. Пригласил главных врачей и просто врачей, не главных, но очень существенных при моей болезни, а еще для украшения — моих друзей. Набралось человек двенадцать. Все прошло как нельзя лучше, под конец вечера разбились по своим интересам, и группа врачей занялась своими профессиональными разговорами…

И тут главный врач одной из моих больниц вдруг сказал совершенно серьезно, как будто ставил диагноз: «Я могу это объяснить только одним — у него есть ангел-хранитель». Как ни странно, ему никто не возражал, все замолчали, моему приятелю показалось, что эти слова были приняты всерьез. Услышать такое от врачей было, по меньшей мере, странно, вот эту странность он мне преподнес, ожидая, что я буду с ней делать. А что я мог с ней делать? Где-то в недрах своей души я давно подозревал вмешательство, то ли опеку, то ли интерес, а может быть, и какое-то назначение, которое я получил для своей жизни. Я не хотел вникать в эту планиду, не старался понять, что бы это могло быть, но перестал считать это рядом счастливых совпадений. Хотелось думать, что это не случайности, а вмешательство. Кого именно, для чего? На войне мне виделось это вмешательством любви. Мольба Риммы. Но шли годы, и случайности уже не убеждали, похоже, существовало что-то понадежней. А почему бы нет? Стоит ли противиться? Что мы знаем о том, что мы не знаем? Какие силы существуют в этом мире, неведомые нам, ведь неизвестного больше, чем известного. Стоит ли противиться и сомневаться в их заботе. Может быть, лучше поблагодарить?»

«В последние годы жизни Гранина мы виделись редко, поскольку его возможности передвигаться были ограничены. Но однажды он зазвал меня в ресторан и героически поднялся на второй этаж на своих костылях-подпорках. Он вел себя очень мужественно, хотя каждый человек, понимая, что жизнь уходит, испытывает, конечно, особые чувства. Он был уникальным, очень русским человеком — героем, лишенным героической атрибутики. Немногословным, не превозносящим своих заслуг, а даже будто стыдящимся их. Еще одно его свойство — нелюбовь к громким речам, к выступлениям с трибуны, даже если речь шла об очень важных вопросах. Он хорошо знал, что такие вопросы никогда не решаются на митингах. Как говорит кавказская пословица, только мелкие реки бурливы, а Даниила Александровича никак нельзя назвать мелкой рекой».

«Гранин был настоящим ленинградским петербургским интеллигентом: прекрасным писателем и активно живущим человеком, который умел говорить об очень острых вопросах. Вот возьмите все его книги. Даже начальные — про науку, интеллигенцию, власть — и перечитайте их. Нам всем снова стали важны эти вещи и острейшие проблемы. Он умел делать острое таким, чтобы оно почти никого никогда не обижало. Секрет в его доброжелательности — это то, что и есть главное свойство интеллигента, помимо готовности обсуждать и рассуждать. Когда Гранин говорит, что русские люди должны примириться с немцами, не на уровне государства, а на уровне человечности, это серьезно, убедительно, и все его слушают. Тут никаких других разговоров быть не может. Этот моральный авторитет создан его биографией, человеческим умением, безумной увлеченностью жизнью. А еще он все замечал, и улыбка у него всегда была и очень добрая, но пронзительная.

Даниил Александрович — это образец петербуржца. Очень важно, как мы будем хранить память о нем, как сумеем. Это все очень непросто, неуловимо. Он оставил нам примеры того, как надо хранить память, чтобы она была живой».

«Иль разве меж моих друзей двух, трех великих нет людей?» — эти пушкинские строки я вспоминаю, думая о Данииле Гранине. Автор прекрасной прозы, он мне дорог еще потому, что эта проза не эпическая, а, я бы сказал, лирическая, интересует его не человечество в его неразличимой массе, а отдельный, конкретный человек с его любовью, страданием, радостью и горем — на фоне мировых событий, страны, войны, истории и сегодняшнего дня.

Советская идеология, советская критика призывали создавать эпохальные полотна, похожие на батальные полотна в живописи: чем больше действующих лиц, чем больше общего воодушевления и крови, тем лучше. А Гранин видит человека на маленьком клочке земли, сидящего в окопе или блиндаже, его мужество и готовность пожертвовать собой без громких слов. Или в лаборатории. Или в чужом городе под дождем…

Судьба подарила мне знакомство с Даниилом Александровичем — и я благодарен ей за это. Приходить к нему на улицу Братьев Васильевых и говорить с ним о жизни, книгах, стихах — какое это удовольствие! Он из тех редких прозаиков, кто воистину умеет слушать стихи и понимать их. «Ну прочтите что-нибудь лирическое, — говорит он, — что-нибудь про любовь». «Еще заметен след» — так называется одна из его повестей, а ведь название это взято им из стихов Баратынского! И прекрасное эссе «Два лика» посвящено пушкинскому «Медному всаднику»…»

«1 января Даниилу Гранину исполнилось 95 лет. Гранин не просто писатель, чьи книги выходили и выходят миллионными тиражами. Он — настоящий летописец эпохи… Любопытно, что сам писатель многие годы прожил на улице, которая в начале прошлого века называлась улицей Милосердия. «Чувство, свойственное всему живому» Гранин не только старается пробудить на страницах своих книг — он создал первое в России Общество милосердия, стал трибуном и глашатаем этого движения…

7 января президент России Владимир Путин навестил писателя Даниила Гранина в его новом рабочем кабинете на Васильевском острове и лично вручил высокую правительственную награду — орден Александра Невского. Глава государства приехал в минувший вторник к Даниилу Гранину — в новый рабочий кабинет на Васильевском острове, который почетному гражданину Петербурга подарили в честь юбилея его коллеги по Общественному совету Балтийской медиагруппы. Здесь, в доме у площади Собчака, президент России Владимир Путин вручил писателю орден.

— Позвольте поздравить вас и с Новым годом, и с Рождеством, и с днем рождения, — сказал Путин юбиляру. — Хочу вручить вам государственную награду — орден Александра Невского — и поблагодарить вас за ваш труд, за вашу работу.

Президент также подарил Даниилу Гранину картину с зимним пейзажем. Полотно украсило кабинет писателя, где Гранин принял своих друзей, пришедших поздравить его с днем рождения. Маэстро Марис Янсонс, в частности, преподнес писателю именную дирижерскую палочку.

Получив уникальную возможность лично пообщаться с главой государства, Даниил Гранин не стал распространяться по многим темам: писатель заговорил о необходимости поддерживать сельские библиотеки и библиотеки в маленьких городах. И связано это не столько с желанием Гранина приучить молодежь к чтению — читают, по его мнению, достаточно, — сколько с возможностью дать человеку больше живого, непосредственного общения, которое естественно в библиотеке.

Обессиливающее одиночество — одна из главных тем последних книг Гранина «Причуды моей памяти» и «Всё было не совсем так», которые вышли в 2009 и 2010 годах соответственно. «Серьезная болезнь нашего общества — одиночество. Люди страдают от одиночества. И оно тоже бывает разное. Есть одиночество толпы. Есть одиночество в семье… Каждый человек — Вселенная, планета, и можно себя чувствовать всюду одиноким, а можно — нет», — рассуждал Даниил Гранин в своих предыдущих интервью. Общение в библиотеке, особенно в сельской местности, может решить эту проблему, потому что библиотека — это то место, куда можно прийти, где встретишь единомышленников.

«Библиотеки в сельской местности и в маленьких городах — это единственный центр культуры, — убежден писатель. — Надо поднять престиж библиотек, на библиотеки покушаются, чтобы забрать помещение, бесплатное помещение для районных нужд».

«Состояние писателя Даниила Гранина, который в конце марта был госпитализирован в Центр имени Алмазова с переломом шейки бедра, значительно улучшилось, сообщил в среду РИА Новости коллега писателя, соредактор петербургского журнала «Звезда» Яков Гордин. «Даниил Александрович еще не выписан, но ему стало значительно лучше, он уже принимает людей. Я скоро тоже к нему собираюсь», — сказал Гордин, добавив, что писатель «интеллектуально очень активен».

«15–16 октября 2015 г.

«Из «Европы» я поехал к Д. А. Гранину, заскочив в систему «Дикси», чтобы купить что-нибудь в виде продовольственного подношения. Едва сколотив сумочку, передал дочке Гранина Марине, переступив порог, и был готов извиниться, а она принялась благодарить и довольно искренне, чем ввела меня в некую смуту…

Гранин сломал шейку бедра еще в марте, ходит с двумя палками наподобие тростей, говорит, правда, что гуляет и по улице — и дай-то Бог, ему же 97!

Голова — седа, мудра, остра по-молодому, и хотя мы перебрали великое множество тем, в том числе по поводу положения детства, состоялся в этой встрече некий дуэтный контрапункт.

Гранин: Ты знаешь, я, конечно, испорчен эпохой атеизма, но в последнее время довольно часто разговариваю с разными молодыми священниками, конечно, большинство из них озабочено хозяйственными делами — надо построить что-то, отремонтировать и так далее. Но есть среди них люди истовые, верящие глубоко. И вот, ты знаешь, у меня был хороший друг, биолог Светлов, он специализировался на развитии человеческого эмбриона. И он сказал мне однажды: «Я все время искал, когда же кусочек плоти обратится в существо и ясно станет, что это человек. Как это происходит? В какой-то динамике — в какой именно, когда именно? Или в какой-то миг? И я понял, что Пушкин был провидцем, написав о том, что Господь вдохнул в глиняную фигурку человека его жизнь. И верю, что начало жизни — не в динамике, не в развитии, а в мгновении — это происходит разом! И потом, на протяжении жизни, нас кто-то, кто-то уберегает. Вот я — прошел войну, потом Ленинградское дело и немало было положений, когда подступали угрозы. Но кто-то уберегал меня всякий раз — отводил эти угрозы».

Он умолк. А я рассказал:

— В 29 лет я заболел, жене сказали, — небрежно так! — что это онкология. Она убежала из больницы в слезах, потом пришла ко мне, меня оперировали, и я 15 лет ничего об этом даже не подозревал — работал в журнале, писал, в общем, жил. Много лет спустя совершенно случайно, в ССОДе оказался рядом с академиком Савельевым, который меня оперировал — там избирали народных депутатов СССР (весна 1989 г.). Он спросил меня: «Сколько лет прошло?» — «Пятнадцать». — «Ну ты знаешь, что у тебя было?» — Я назвал известный мне диагноз. — «Да нет, у тебя был рак, но раз уже прошло столько лет, значит, все хорошо, забудь об этом». Я полетел домой, встал перед женой на колени и спросил ее: «Как же ты жила?» Мы плакали (скорее, она), мы долго говорили. А потом я понял, что меня обнесло, потому что чувствовал — мне уготовлено предназначение. Детский фонд был уже создан.

Гранин ответил:

— Ты думаешь правильно.

А потом я поехал в отель и, лишь выходя из машины, сунул руку в карман и обнаружил чужие ключи. Был я в каком-то отрешении, и только тут увидел, что надел чужое, гранинское, пальто — лишь посмотревшись в зеркало: оно было короче моего.

Позвонил водителю. Его звали Сергей Васильевич, он выглядел стариком, машину (от Герценовского университета) вел как-то неловко, не уверенно, и вот я позвонил ему, попросил вернуться, хотя было жаль его стариковства (оказалось, ему 63 года и у него дочь третьекурсница по основам безопасности жизни). Он тут же вернулся, я, позвонив Марине Граниной, попросил произвести обмен пальтецами, что и совершилось в течение часа.

А у меня перед глазами образы двух незнакомых между собой старцев — Гранина, дожившего почти до края, и вдруг заговорившего со мной на крайне деликатную тему — седой, однако полный смысла и мысли, другой старик, водитель голубого «шевроле-880», а между ними я — тоже старик, и каждый из нас мыслит, страдает, обрастает хотя бы с этими — в данный миг, этим мигом и Богом — данными людьми.

Удивительно тонко, странно, неясно, что значит. И все же восхитительно!»

«Та литература, которая была в Советской стране — очень хорошая литература. Она понимала, зачем она нужна, она боролась по-своему. У нас, писателей, было понимание того, что такое справедливость, мы стремились жить в справедливом, честном обществе. Сейчас я уже не знаю, с кем бороться, что мы строим, почему мы считаем себя особенной страной, великой державой. По территории? Мы неблагодарные люди в России. Большей частью мы живем за счет советской жизни. Железные дороги, металлургия, электростанции — это все построено советскими людьми. Но мы продолжаем считать, что там было плохо, а у нас лучше. А что мы построили? Конечно, советская история тоже потерпела катастрофу, все надо было переоценить, и мы этой переоценкой до сих пор занимается».

«Среди молодого поколения распространен такой термин — «совок». Пренебрежительное, презрительное слово «совок», в которое втиснуто все постыдное и плохое, что было в советской жизни. Но позвольте вас спросить: а кто же сделал страну? Кто сделал нашу науку, сделал наши города, сделал нашу страну грамотной, сделал нашу великую советскую поэзию, кто сделал нашу советскую литературу? Мне она ближе и, как мне кажется, она более великая, чем наша нынешняя литература. Где был и Солженицын, и Твардовский, и Шолохов, и Бродский — вся прелесть нашей поэзии, нашей драматургии, наших песен, нашей музыки. Мы же все пользуемся этим. Мы живем этим и гордимся не меньше, чем Толстым, Чайковским, мы гордимся и Шостаковичем, и Хренниковым, и Дунаевским. Это все «совки»? Да. «Совок» достоин уважения, он жил в коммуналке, жил в обстановке большого террора, репрессий, лжи, клеветы. И он всегда оставался человеком с достоинством, с честностью своей, которая выше, чем нынешняя. Я не знаю, как его назвать, какой у него псевдоним. Признаюсь вам: нынешний человек для меня хуже, чем тот, который был советским человеком. Мы в последние годы развратили народ, мы его сделали недостойным России».

«В. Куницын, студент юридического факультета, 4 курс:

— В одном из своих интервью Вы сказали, что мы имеем негодную страну и негодный народ. Вы не могли бы как-то прокомментировать это свое суждение?

Д. А. Гранин:

— Да, грубовато сказано. «Негодная страна», поскольку очень слабая власть, поскольку страна не умеет пользоваться всем тем, чем ее наделила природа. Россия самая богатая, огромная, а мы самые бедные, нищие. Что значит «негодный народ»? Другого народа у нас нет, и думаю, мы сами виноваты во всем. Мы виноваты в том, что у нас были такие правители, что допустили такие ошибки, мы виноваты в том, что нас вели туда, куда мы не хотели и где были только несчастья, страшные потери и миллионные жертвы. Можно винить сталинский, хрущевский, брежневский, ельцинский режимы, но страна, правительство — это то, что мы сами создавали. И наша привычка говорить: «это они виноваты» — губительна. Каждый считает, что он тут ни при чем, но мы тут все «при чем»: и наши родители, и дедушки, и бабушки, и мы сами: мы все и есть народ».

«В коридоре Университета профсоюзов перед встречей я увидел его тяжелую поступь, смотрел до неприличия прямо, не отводя глаз, как он опирается всем телом на две свои палки-ходули. Сердце не может не сжаться от этого зрелища. Но он упорно идет и идет. Со встречи на встречу. От людей к людям. От одних к другим… Его везде ждут, и он это знает. Не может не знать. А еще он знает, что ему нельзя останавливаться. Гранин теперь каждый день подтверждает не новую, а довольно избитую максиму: «Движение — это жизнь». И это — не о пользе физических нагрузок. Это — о пользе думать, творить, переживать… Но главное — о пользе сопереживать.

Почти физически чувствую, как ему нелегко. Но чему я не перестаю удивляться, так это тому, что совсем не ощущаю тяжести его мысли. Читая новый сборник его статей под остроумнейшим названием «Интелегенды», я слышу его свежий и бодрый разум, интересный поворот мысли и движение молодой души… Он и в самом деле интелегенда — легендарный интеллигент, интеллигентная легенда… Я бесконечно благодарен Даниилу Александровичу за то, что он так долго живет, наполняя смыслом бессмысленность лет потребления и вранья. И только маленькая червоточинка честолюбия мешает окончательно воспрянуть духом — незаслуженная, но отчетливая гордость за то, что ты современник такого человека».

«У России и Германии — причудливые отношения. Здесь есть и любовь, и ненависть, и злость, и симпатия, и уважение… Наверное, ни с одним другим народом нас не связывают такие сложные и сокровенные чувства. Я их испытал впервые еще тогда, когда началась война. Когда народ, который я знал через Гете, Шиллера, прекрасную музыку, вдруг развязал войну с моим народом. Из-за чего? Да, не из-за чего! Я до сих пор не знаю: зачем? По какой причине? Восстановление наших отношений после Второй мировой войны — трагическая и мучительная история. Вернуться к нормальным человеческим отношениям было трудно, но необходимо. Когда я впервые после войны попал в Берлин — я там представлял одну из своих книг, меня спросили: «Что вы чувствуете?» Я ответил: я чувствую, что это встреча промахнувшихся. Я промахнулся. Немцы стреляли в меня, и они промахнулись. Но надо избавляться от этих чувств, от этого прошлого, потому что ненависть никуда не ведет. Я навсегда запомнил надпись, которую прочел на стене в Музее сопротивления в Париже: «Простим, но не забудем». Злость — безнадежное и тупиковое чувство. Только добро — чувство, у которого есть будущее».

«С его подачи мы вернули в наш город книжный фестиваль-ярмарку. Сегодня фестиваль — одно из знаковых событий в Санкт-Петербурге. Практически во всех фестивалях участвовал и Даниил Александрович. Особенно мне запомнилось его, увы, последнее участие в фестивале в мае 2017 года. Он уже плохо ходил, поэтому мы разместились на быстро принесенных стульях у Манежа. Разговор шел о его новом двухтомнике, в который он включил произведения, посвященные инженерной профессии — «Иду на грозу» и др. Он подчеркнул, что сегодня для нашей страны, как никогда важна именно инженерная специальность, как это было в 60-е годы. Эту же мысль он высказал Владимиру Путину во время вручения Государственной премии в Константиновском дворце летом того же года.

После получения премии я позвонил Даниилу Александровичу и поздравил его. Поинтересовался, над чем он сейчас работает. Он мне ответил, что пишет книгу о чудесах, и, видимо поняв мое недоумение, сказал — разве не чудо, что, пройдя все испытания в жизни, в свои 98 лет я жив, работаю, пишу книги? Надо сказать, что Даниил Александрович до последних дней возглавлял Фонд Д. Лихачева, который оказывал большую гуманитарную помощь. Так вот, он неожиданно сказал мне, что хочет взять у меня интервью. «Ведь у тебя в жизни тоже было много чудес и испытаний», — сказал мне Даниил Александрович (по моей просьбе он называл меня по имени и на «ты»). Увы, но с интервью мы так и не успели…»

«Писатель Даниил Гранин обратился к премьер-министру РФ Дмитрию Медведеву с просьбой сохранить музейный статус Исаакиевского собора. Подписано соответствующее письмо-обращение.

Гранин также рассказал представителям СМИ, что, по его мнению, в настоящее время Исаакиевский собор нуждается в сохранении того статус-кво, которое сложилось за последние десятилетия и которое полностью оправдывает себя. Проблема, связанная с передачей собора, обсуждалась с Георгием Полтавченко, но у Гранина сложилось мнение, что инициатива с передачей собора принадлежит не губернатору.

Писатель обратился к руководству страны еще с одной просьбой: сохранить самостоятельность Российской (Публичной) национальной библиотеки и «не превращать ее в кооперацию с московской Ленинской». По мнению Гранина, каждая из этих библиотек имеет свою историю основания, свои особенности структуры и комплектования фондов, свой круг читателей. Писатель также отметил, что «Публичка» считается священным местом для жителей и гостей Ленинграда-Петербурга».

«К нему бесконечно ходили люди. Просили помощи. Он переживал за любимый город, который в войне отстоял. Многое предложил, организовал. Например, создал благотворительный фонд имени Лихачева, который занимался просветительской деятельностью. Организовал конгрессы Петра Великого, нашел много городов по России, к основанию которых имел отношение Петр. И в этом году петровский конгресс прошел даже в Париже, потому что Петр туда ездил, брал что-то полезное для России, что можно было внедрить. Даниил Александрович очень хотел «раскрутить» и следующую фигуру — Екатерину Вторую… Так что у него было множество идей, и большинство из них претворились в жизнь. Например, построили арку Победы в Красносельском районе Санкт-Петербурга… Когда закончилась война, и войска входили в город, то стояли временные, фанерные арки Победы; а так в городе были арки прошлых войн — Московские ворота, Нарвские триумфальные ворота, а вот арки в честь Великой Отечественной войны не было, и тогда Гранин обратился к губернатору, а тот его поддержал. И в Красносельском районе сделали шикарную монументальную Арку Победы, мы с ним ездили на ее открытие два года назад. <…>

Он только что закончил книжку «Она и всё остальное». Издали. Его интересовала не просто тема войны, но волновали судьбы, люди, — это любовная история, но очень нравственная. Речь идет про наше время, когда один инженер-энергетик поехал на командировку на конференцию и там познакомился с немкой. Сначала он не обратил на нее внимания, она повела его на какую-то выставку… позже у них возникли чувства друг к другу. А потом оказалось, что мать этой немки изнасиловал российский солдат в Берлине… она — такое нежеланное дитя, но она выросла, у нее особое отношение к русским… Еще он собирался и следующую книгу писать. Говорил — «Какое это счастье, Люда, вот я сижу, работаю, и получаю от этого удовольствие».

«То, что они должны были разойтись, — это было неодолимо, он не мог уехать, она не могла остаться. Ей кажется, что в России еще слишком много памяти о войне. Не понимает. Они в Германии стараются забыть ее, остались вдовы, сироты. Она увидела коммуналки, эти бесчеловечные остатки советского быта, увидела бедность, питерские рынки, грязь, запущенность, облупленные дома, немытые окна, хмурые лица. «Как мало у вас улыбок, — повторяла она, — почему все такие раздраженные?»

А на Пискаревском кладбище постояла перед могилами, на которых лежали конфеты, пачки сигарет, сухари (это вместо цветов и венков), увидела и зарыдала…

Побывала в больнице, там расстроила ее бедность, больные лежали в коридоре, не хватало мест, простыней, лекарств.

Восторги, жалость, удивление — всё открывалось ей вперемешку. Много хамства, плохие сосиски, дивная архитектура модерн, но перевешивали и плохое, и хорошее минуты их счастья. Странные, несвойственные ему, когда они молча сидели, взявшись за руки, и это было достаточно. Вселенские часы останавливались…

Она не сразу распознала прелесть их молчаливой близости. Потом научилась выключаться и отпускать свои мысли на свободу.

Она не хотела жить в России, он не хотел в Германии, почему он не хотел, она не понимала, ведь его возмущает всё то, что происходит здесь с энергетикой. В России догоняют Запад, никак не решаются перегнать.

Через фирму «Сименс» она могла устроить ему хорошую работу в Германии, он не соглашался. «В гостях хорошо, а дома лучше», чем лучше, она не понимала.

Чужая? Она плакала на Пискаревке, в аэропорту чужие не плачут, чужие не прирастают».

«Присудить Государственную премию Российской Федерации за выдающиеся достижения в области гуманитарной деятельности 2016 года и присвоить почетное звание лауреата Государственной премии Российской Федерации за выдающиеся достижения в области гуманитарной деятельности Герману (Гранину) Даниилу Александровичу, писателю, общественному деятелю».

Указ Президента Российской Федерации от 2.06.2017 г.

«Президент России Владимир Пугин наградил писателя Даниила Гранина Государственной премией за выдающиеся достижения в области гуманитарной деятельности. Церемония вручения премии состоялась в Константиновском дворце.

Даниил Гранин является признанным классиком русской литературы. Печататься начал с 1949 года. Среди его работ — романы «Искатели», «Иду на грозу», «Картина», повести и рассказы «Собственное мнение», «Место для памятника», «Неизвестный человек».

Зал стоя приветствовал писателя аплодисментами. Вручая премию, Путин напомнил, что Гранин был инициатором создания первого в СССР Общества милосердия в Ленинграде. «А сейчас в этом движении участвуют десятки тысяч человек», — сказал президент.

В своих произведениях, по словам Пугина, Гранин много размышлял о нравственном и моральном развитии общества, обращая самое пристальное внимание на такие качества человека, как честность и порядочность.

«За выдающиеся достижения вам присуждается государственная премия России. Спасибо вам большое за все! Поздравляю», — сказал Путин.

«Одна из фраз — ключевых, как я считаю — звучит примерно так: совесть — это малое представительство Бога. Это действительно магистральная мысль, которая всегда напоминает о том, что в основе нашей жизни, бытия должны лежать ценности», — добавил Путин».

«Зал встал, когда вошел 98-летний Даниил Гранин, и приветствовал его стоя. Глава государства вручил Гранину награду. Ответное слово лауреат говорил тихо, и даже фотокорреспонденты перестали щелкать затворами своих камер, чтобы можно было расслышать его слова.

«Человек, который нашел себя, он счастливый человек. Это не всегда удается, но сами поиски себя уже доставляют удовлетворение, и ты становишься другим», — подчеркнул ветеран.

Речь зал встретил овациями. Вернувшись на свое место, писатель вместе с президентом поднял бокал шампанского».

«Я дважды присутствовал в Константиновском дворце на торжественных церемониях его награждения.

Первый раз — когда Дмитрий Медведев, который был тогда президентом, награждал его орденом Андрея Первозванного. Сам орден после награждения под охраной сейчас же повезли в Эрмитаж, а ему вдели в петлицу маленькую голубую розетку. После вручения Медведев сказал Гранину: «Даниил Александрович, пойдемте посекретничаем» — и увел его в другую комнату.

А во второй раз — когда Путин привез в Петербург Государственную премию для вручения Гранину, поскольку он уже себя плохо чувствовал и не мог приехать в Москву. После награждения премией он себя так плохо чувствовал, что на обратном пути в город рядом ехала машина скорой помощи.

Ночью он позвонил мне.

— Мне было так плохо, — сказал он, — что я даже не помню, что я говорил. Не говорил ли я какой-то чепухи?

— Ты говорил, как всегда, очень хорошо, — сказал я.

И это было абсолютной правдой. Это было его последнее выступление.

Вскоре после этого он попал в больницу и из нее уже не вышел.

…Я много раз лепил его портреты в разные годы. Они находятся сейчас в разных местах, связанных с его именем, и в Русском музее. Каждые пять лет я дарил ему шуточные скульптуры, которые стоят у него дома. А у меня дома на полках стоят все его произведения, и на каждой книге — его автограф. И эти автографы представляют собой небольшие литературные произведения.

А сейчас я работаю над проектом памятника Гранину, который по решению правительства должен быть установлен в Петербурге в 2019 году — в год его столетия. Неважно, кто выиграет конкурс — важно, чтобы это был памятник, достойный этого замечательного человека».

«С Даниилом Александровичем мы познакомились в середине 90-х годов. В 1997 году он стал почетным доктором Санкт-Петербургского Гуманитарного университета профсоюзов. Это звание не было для писателя чем-то формальным: он несколько раз в год бывал в СПбГУП, общался с профессурой и студентами. К столетию своего почетного доктора университет подготовил книгу его выступлений — более 60 текстов, посвященных волнующим автора проблемам.

Помимо публичного общения, нас связывали с Даниилом Александровичем и добрые личные отношения. Один-два раза в месяц мы обедали вместе, говорили о насущном. Я быстро понял, что подобные беседы являются одной из особенностей его творческого метода. Гранин обсуждал, проговаривал интересующую его фактуру жизни в своем кругу — иногда по несколько раз, с разными людьми. Наблюдал за реакцией, что-то для себя уточнял. Потом писал или не писал. «Я писатель больше слушающий, чем говорящий» — так он говорил о себе. Ему была интересна жизнь во множестве ее проявлений. И каждый раз, отталкиваясь от деталей, казалось бы, мелочей, он стремительно взлетал в понимании реальности до вершин философского взгляда на мир.

Свежа в памяти наша последняя встреча, 14 мая 2017 года. Патриарх передвигается с трудом, но мыслит замечательно: «В раю диссидентов не бывает. Всех все устраивает». Такие высказывания побуждают к диалогу. Спрашиваю: вот диссиденты — они в раю вынуждены замолчать, или это такие неисправимые склочники, что их туда не пускают, чтобы не мешали приличным людям? Хитрый Гранин этот мой вопрос оставляет без ответа, что за обеденным столом несложно. Просто улыбается.

Ему очень нравится речь Трампа в Конгрессе («Его волнует в первую очередь благополучие жителей своей страны. Так и нужно себя вести»), интересует общественная дискуссия об уроках Октябрьской революции 1917 года («Надо организовать обсуждение в СПбГУП»), не нравится передача Исаакиевского собора РПЦ (даже цитировать не буду, ужасно не нравится…).

Даниил Александрович продолжает: «Раньше и в сознании людей, и в литературе присутствовала масса нечисти. Бесы и прочее. Теперь нечисть осталась без работы и исчезла. Не выдержала конкуренции с той, что расплодилась в жизни». Главные бесы в нынешней жизни, по Гранину, пожалуй, чиновники. Вот об одном из очень больших начальников: «Система превратила (называет имя) в противного человека. Смотреть на них невозможно. А ведь были приличными людьми, честными. Вот зачем они уничтожают науку? Хотят командовать учеными. Встроить в вертикаль власти. Хотят контролировать закон Ома. Чтобы электроны двигались под их руководством. Они понимают, что электроны им подчиняться не будут? Понимают. Но ученые должны делать вид, что закон Ома подвластен чиновникам».

«В стране происходит внутреннее бегство. Люди не уезжают по разным причинам, но не хотят иметь с этой публикой никакого дела», — и все это Даниил Александрович говорит с удивительной иронией, насмешкой над злом.

Злости нет. Есть сожаление…

Буквально перед этой встречей смотрел старинный фильм по его роману и сценарию — «Иду на грозу». Делюсь восторгом: молодые Лановой и Белявский в главных ролях. Теперь таких актеров уже не бывает (нынешние в основном типичные ребята из пивбара). А там оба — поразительной, неземной энергетики и благородной красоты ученые-полубоги. Невероятная по нынешним временам драматургия конфликта, борьбы между добром и злом. Битва за идеалы науки против приспособленцев, проходимцев. Низость и величие человека.

Говорю автору с восхищением, что оторваться от экрана было невозможно. Теперь таких фильмов просто не делают, никто не может. А Даниил Александрович отвечает: «Сейчас искусство лишилось смысла. Не знает, о чем говорить с людьми. Хочет получать деньги. Но это не может быть смыслом разговора…» Понятно, что мой собеседник не собирается грести всех под одну гребенку, но суть обшей тенденции формулирует четко.

…А закончил Даниил Александрович эту встречу пушкинской цитатой: «Самостоянье человека — залог величия его».

«3 июня президент Путин вручал Гранину Государственную премию в Константиновском дворце в Стрельне. 4–5 июня писатель лежал с температурой. На вопрос: «как Вы?» отвечал:

— Если честно, неважно, Нина, я устал… Я устал от всего, от всех. Все хотят от меня чего-то, о чем-то просят, подпишите, защитите, заступитесь, я устал, ты веришь? Мне тяжело…

…Он хотел в Комарово на дачу. Хотел еще писать.

Осенью 2016 года мы задумали диалоги для «Новой» — «Дома у Гранина». Экономисты, академики, металлурги, писатели — я к каждой беседе готовилась и придумывала десятки вопросов. Приходила заранее. Гранин просил показать мои заготовки. Брал рукописи. Пробегал глазами. Переспрашивал. Уточнял. Иногда возвращал бумажки. Иногда рвал и выбрасывал в урну возле кресла. Меня трясло: всё, конец! Полное фиаско! А гость на пороге…

Но Гранин, даже если больной полудремал в кресле, открывал в себе 115-е дыхание и затевал разговор, и вел его, и я почти не вмешивалась.

…Он — образца 1919 года — в Бога не верил. Его слова: «Я родился, вырос и рос при Советской власти. Был убежденным атеистом. В первый раз усомнился в своем атеизме после войны. У меня никого в живых не осталось из одноклассников, одногруппников, однополчан. А я выжил. Почему? Зачем? Кому это было нужно? Потом я недавно тяжело болел, лежал без сознания неделю, врачи поставили на мне крест, и друзья приходили со мной попрощаться. Я был обречен. Почему я выздоровел? Не знаю. И врачи не понимают. Они мне сказали: «Даниил Александрович, Вы нарушаете все законы медицины». Но так случилось. Я благодарен за это. Богу? Небу? Судьбе? Называйте — как хотите».

«Если вы спрашиваете, верю ли я, допустим, в Бога, я могу вам сказать. Хотя это некорректный вопрос — спрашивать у человека, во что он верит. Но я могу сказать: временами я верю в бога. В то, что что-то есть, есть какой-то всевышний, творец, ангел-хранитель. Мне медики сказали, что у меня есть ангел-хранитель. Можете у них спросить. У нас есть такой замечательный врач Шляхто. Он мне несколько раз спасал жизнь, потому что его врачи говорили, что я должен был умереть. А потом, когда я выздоравливал, они разводили руками и говорили: «Мы ни при чем — это ангел-хранитель».

Если верить, что мир сотворен Богом, то надо жить по закону любви: помогать ближнему и даже жертвовать собой ради любви к ближнему. А если верить, что наш мир возник в результате долгой эволюции, то надо жить по дарвиновскому закону естественного отбора — приспосабливаться, бороться за жизнь, и если потребуется, ради сохранения своей жизни пойти на любое преступление.

Но если жизнь есть борьба за существование, то зачем людям дано такое качество, как сострадание? Какой в этом смысл?»

«Рай существует не где-то, а здесь, на Земле. Я его часто вижу. Я уезжаю на дачу к себе, хожу в лес, слышу, как птицы поют, разговаривают между собой. Зимой падает снег, и я вижу, что каждая снежинка устроена как кристалл, и каждый кристалл отличается от другого. Это же все чудеса нашей жизни. Не хочется хвалить нашу жизнь, в ней слишком много темного. Но прежде чем ругать темноту, надо зажечь свою свечку».

«Писатель, почетный житель Петербурга Даниил Гранин скончался на 99-м году жизни, сообщил «Интерфаксу» источник в медицинских кругах города. По словам источника, Гранин последние несколько дней находился в реанимационном отделении одного из городских стационаров. Незадолго до кончины он был подключен к аппарату искусственной вентиляции легких. «Даниил Александрович скончался в ночь на среду», — сказал собеседник агентства. Информации о дате прощания и похоронах пока нет».

«Церемония прощания с писателем, почетным гражданином Санкт-Петербурга Даниилом Граниным, который скончался 4 июля на 99-м году жизни, пройдет в субботу в Таврическом дворце. Гранин будет похоронен на кладбище в писательском поселке Комарово под Петербургом.

«Прощание состоится с 12 до 14 часов в Таврическом дворце, его откроют для всех желающих проститься. Похороны пройдут в этот же день на Комаровском кладбище в 15 часов», — сообщил пресс-секретарь губернатора Петербурга Андрей Кибитов.

Как рассказала ТАСС дочь Гранина Марина Чернышева, «отпевания в церкви не будет, поскольку Даниил Александрович никогда не был верующим человеком».

Санкт-Петербург взял на себя организацию похорон Гранина в соответствии с законом о почетных гражданах. Церемонию разработала специально созданная комиссия под руководством губернатора Георгия Полтавченко по согласованию с родственниками и близкими писателя.

В гражданской панихиде по Гранину планируют принять участие члены правительства Санкт-Петербурга, известные деятели культуры, ученые, политики, общественные деятели и горожане. Петербургская полиция будет обеспечивать безопасность участников церемонии прощания с писателем.

Местом погребения Гранина его родственники выбрали Комаровское кладбище. Пригородный поселок Комарово знаменит тем, что там располагаются дачи писателей, композиторов, музыкантов и художников. Комаровское кладбище возникло в начале XX века, на нем похоронены видные деятели культуры и науки, военного дела и медицины. Там находится могила Анны Ахматовой, недалеко от нее похоронена супруга Даниила Гранина Римма Майорова».

«Церемония прощания с писателем-фронтовиком, почетным гражданином Санкт-Петербурга Даниилом Граниным собрала около 700 петербуржцев на литераторском кладбище в Комарово, в 40 км от города.

Траурный кортеж из 18 автомобилей и шести автобусов доставил из Таврического дворца жителей Петербурга, пожелавших проводить писателя в последний путь. В Комарово к церемонии присоединились местные жители. Для многих из них Гранин был соседом и приятным собеседником во время прогулок.

На кладбище был выставлен почетный караул. Возле свежей могилы — десятки венков: из красных роз и гвоздик, венок от президента России Владимира Путина, венки от премьер-министра Дмитрия Медведева, полпредства президента в Северо-Западном федеральном округе (СЗФО), правительства Петербурга, Федерального собрания, Законодательного собрания Петербурга, Союза театральных деятелей…

«Это целая планета, целый мир. Самая лучшая память — читайте Гранина. Он всегда будет для нас живой», — сказала председатель Союза журналистов Петербурга и Ленобласти Людмила Фомичева, дружившая с писателем 17 лет.

С теплыми словами благодарности к писателю и словами соболезнования к его дочери Марине, родным и близким обратились и жители Комарово, вспомнив о «добре и свете, который излучали книги писателя, его стремлении сделать людей лучше».

После церемонии прощания у открытого гроба прозвучали три залпа стрелкового салюта. Под звуки гимна России гроб с телом писателя опустили в обитую бордовым шелком могилу. Каждый из участников церемонии бросил горсть земли из установленных по обеим сторонам могилы вазонов.

Среди участников траурной церемонии были генеральный директор Эрмитажа Михаил Пиотровский, историк, главный редактор журнала «Звезда» Яков Гордин, писатель Андрей Аствацатуров с семьей, режиссер Александр Сокуров, народный артист СССР Олег Басилашвили, президент Российской академии образования Людмила Вербицкая, деятели культуры и искусства».

«Подписан указ о праздновании в 2019 году юбилея российского писателя Даниила Гранина, сообщил в четверг президент РФ Владимир Путин. «В 2019 году исполнилось бы 100 лет писателю, мыслителю, настоящему подвижнику Даниилу Александровичу Гранину. Он когда-то сказал очень точные слова: культурой нельзя руководить, ее надо понимать и нести в себе. Подписан указ о праздновании в 2019 году юбилея Даниила Александровича Гранина, увековечении его памяти», — сказал Путин на заседании Совета по культуре и искусству. Важно, чтобы это событие стало объединяющим для общества, чтобы наследие писателя послужило будущему развитию культуры, подчеркнул президент».

«Безымянный сквер в центре Санкт-Петербурга недалеко от музея обороны и блокады Ленинграда получит имя писателя-фронтовика, почетного гражданина города Даниила Гранина. Такое решение приняла в среду городская топонимическая комиссия под руководством вице-губернатора Владимира Кириллова, сообщили ТАСС в его пресс-службе. «Топонимическая комиссия поддержала предложение о присвоении безымянному скверу на Гангутской улице между Гагаринской улицей и Соляным переулком имени Даниила Гранина», — сообщили в пресс-службе.

При принятии решения члены комиссии учли мнение дочери писателя и связь места с его биографией. В частности, рядом на Моховой улице расположены школа, в которой учился Гранин, и Фонд имени Д. С. Лихачева, где он работал. Кроме того, в Соляном переулке находится мемориальный музей обороны и блокады Ленинграда, за судьбу которого очень переживал писатель-фронтовик.

Накануне советом по мемориальным доскам при правительстве Санкт-Петербурга принято единогласное решение об установке мемориальной доски на фасаде дома 8 по Малой Посадской улице, где проживал писатель».

…Из песенных баллад Булата Окуджавы писатель особенно любил романс, первые два куплета которого таковы:

Гранин поистине собрал нас. Он «угостил» нас гроздьями мудрости, раздвинул наши представления о достоинствах личности и ценностях бытия, одарил радостью общения, настроил наши сердца на любовь. Теперь, когда его нет с нами, мы думаем о нем с высоты грусти и прелести скоротечной жизни…