Дарю вам этот мир

Кот и цыпленок

Перед выходом в субсвет Джильда без особых церемоний выдернула меня из кресла пилота и сама взялась за управление трампом. Это ставило крест на моей карьере драйвера, но мне уже было наплевать. Собственно, Джильда сама расставила все точки над «и», бросив через плечо: «Даже если это правда… а я уже и не знаю, когда ты говоришь правду, а когда лжешь… твой рассказ ничего не меняет в моих решениях».

Серая завеса экзометрии на экранах обзора взрывается изнутри объемной картиной мироздания. Небо Галактики черное, но этот черный купол отделен от наблюдателя миллиардами миль пустоты. И где-то там, в бесконечности, мелкие сияющие колючки, которыми усеян купол, становятся звездами.

Я не могу отвести взгляда от этой картины. А кто может?..

Но при этом успеваю одним глазом следить за таймером, что отсчитывает мгновения нашего пребывания в чужом мире, а другим — за лицом Джильды.

Мы уже тридцать секунд висим в субсвете, и ничего не происходит.

— Может быть, нам повезет, — мурлычет Джильда под нос. — Не хочу, как Куно Харденбург…

Успеваю удержаться от вопроса, кто такой этот самый Куно Хар… потому что вспоминаю с неприятным ощущением тревоги по поводу закона парных случаев: выход из казуального портала в пылевом облаке… все как у нас… почти.

Трамп совершает ориентировочный маневр.

На экраны величаво вплывает оранжевый в пятнах золотого расплава и в двурогой сияющей короне шар Нахаротху-Прим. Я зажимаю рот кулаком, чтобы не завопить от восторга. Ничего более удивительного я еще в жизни не видела. Ригель Кентаврус, главная звезда тройной системы, где мы оттягивались на Боадицее, совсем не то, это двойник Солнца, пусть и более яркий, но ничего для глаза неожиданного, хотя там и пряталась где-то в его слепящей тени оранжевая сестренка Бунгула, а что до Проксимы, то ее в этой космогонической диспозиции было попросту не разглядеть… Здесь все иначе. Нахаротху-Прим прекрасен. Невыносимо хочется потрогать его рукой, прижать к груди, как теплого рыжего кота… (Доктор Йорстин: «Ну бог с ней, с собакой… а как насчет кошки?.») Чтобы окончательно меня уничтожить, Джильда с самым каменным выражением лица, какое только можно себе вообразить, доворачивает трамп на два румба, «ночь-ночь-сумрак», и к всеобщему празднику присоединяется почти белый с едва различимой желтизной клубок Нахаротху-Бис. Он как нахохленный цыпленок…

— Ты чего?!

Джильда таращится на меня как на привидение.

Оказывается, я пищала в неконтролируемом приступе умиления.

Что со мной происходит?

Холодная космическая пустота наполняется светом и теплом. Мне ужасно хочется нырнуть в нее, как в бассейн, и плыть навстречу этим пылающим библейским зверушкам моего персонального детского апокалипсиса… кот вместо льва, цыпленок вместо орла.

Джильда продолжает смотреть на меня, как будто видит впервые в жизни. «Ты не притворяешься, не водишь меня за мой божественный ястребиный нос, девочка Тони?» — читается в ее глазах.

Я сама задаю себе тот же вопрос.

Если это и есть мой родной дом, то он сказочен.

— Три планеты, — говорит Джильда. — Если верить твоему излюбленному «Брэнди-Груму»… Одна слишком близко к Прим, и это не твоя цель. Еще одну я не вижу, должно быть — она по ту сторону светил. Вот это, — ее палец с изостренным коготком погружается в объемную схему звездной системы Нахаротху, развернувшуюся между нами в масштабе один к чертовой прорве миль: неоновые эллипсы траекторий небесных тел вокруг уменьшенных до неприличия двойников моего звездного зверопитомника…

и упирается в полупрозрачный серый шарик планеты, — и есть то место, где ты родилась.

Я не в силах вымолвить ни слова. Мои руки ищут себе занятие, слепо шарят вокруг и не находят ничего более подходящего, чем волосы. Я дергаю бесцветную паутину, что торчит у меня на голове во все стороны словно бы в насмешку над канонами женской красоты, и уничтожаю последние намеки на прическу. Не знаю, что со мной творится. Такого раньше не было. Если это и есть безумие, то благоволите принять и расписаться в получении.

Мне нужно туда попасть.

— Пожалуйста… — шепчу я спекшимися губами. — Пожалуйста…

— Ты спятила, — сообщает Джильда ровным голосом. — Туда сорок минут лету по траектории светового луча. — Выждав паузу, она прибавляет с той же механической интонацией: — Займи свое место, приведи себя в порядок. Никто там не обрадуется такому чучелу.

Вначале я вываливаюсь из кресла, кидаюсь ей на шею и повисаю там без сил и практически без чувств на долгих две минуты. Почти выклянчиваю сестринское похлопывание по спине.

И лишь затем выполняю приказы своего пилота-инструктора.

Сорок минут лету по траектории светового луча.

Хотя бы что-то в моей жизни замкнет свои круги.

— Не расслабляйся, — предупреждает Джильда. — Эти твои… крофты… у них по началу тоже все шло весьма неплохо. И вот что: я думаю, следует надеть скафандры.

Ненавижу скафандры. Это отвращение точно так же тянется откуда-то из детства, как и все прочие мои комплексы. Там, в детстве, у меня не было иных нарядов, кроме кое-как переделанного мужского рабочего комбинезона. У меня нет клаустрофобии, но здесь что-то иное. Может ли улитка ненавидеть собственную раковину?

Тем не менее подчиняюсь.

Отчуждение, возникшее между нами, никуда не пропало. И вряд ли растает вовсе в обозримые сроки. Но тот вакуум, что разделил нас в отместку за мою ложь, уже не так абсолютен, как несколько часов назад. Вакуум вообще не бывает абсолютным, разве что в лабораторных условиях… но это так, к слову. Мне кажется, Джильда понимает мои чувства. Может быть, понимает даже лучше, чем я сама себя понимаю. Все же она намного взрослее, у нее есть своя жизнь и свои воспоминания, которые всегда упрощают возможность сочувствовать тому, кто никакого сочувствия не вызывает. Вот как, к примеру, я — циничная бесчувственная стерва, которая упорно и без особой на то надежды желает измениться к лучшему.

— Может быть, нам повезет, — повторяет Джильда.

Не сказать, чтобы она выглядела чересчур озабоченной.

…Хорошо, что мы надели скафандры.

Хорошо, что даже в отсутствие зримой угрозы защита была поднята и сжирала энергию трампа со скоростью один процент каждые две минуты, а кот и цыпленок великодушно возвращали этот же процент внешним компеллерам за четверть часа.

Хорошо, что мы надеялись на везение, но глубоко в душе никто в чудеса не верил.

Хорошо, что…

Больше ничего хорошего. Все остальное плохо.