Датское и нормандское завоевания Англии в XI веке

Историография

Историография нормандского завоевания довольно обширна, но собственно политической истории вопроса посвящено не так много работ, как может показаться на первый взгляд; нередко за всевозможными вариациями названия «Norman Conquest» стоит анализ социально-экономических и институциональных сдвигов, последовавших за конкретными историческими событиями, нас интересующими. Историография нормандского завоевания восходит в Англии еще к XVII в. Авторы того времени рассматривали институционально-правовые изменения, произошедшие после завоевания, этого «коренного перелома в конституциональной преемственности», по выражению Дугласа[9]. В XVIII в. была издана «Книга Страшного Суда», и проблематика нормандского завоевания постепенно стала доступной для сравнительно широкого круга образованной общественности, предметом научных дискуссий. Это способствовало плюрализму мнений; если редкие авторы XVII — начала XVIII в. ограничивались верноподданническими оценками завоевания в духе монархического патриотизма, то революционные потрясения второй половины XVII в., приведшие к власти либеральную буржуазию, вывели на сцену так называемую «вигскую» концепцию, доминировавшую в английской историографии двести лет. Этой концепции были свойственны буржуазно-патриотическая точка зрения на рассматриваемые события, изображение героической борьбы англосаксов с завоевателями. В основе вигской концепции в известной степени лежала политическая конъюнктура эпохи, традиционная неприязнь либералов к сильной королевской власти и симпатия к демократическим традициям народного представительства. Собственно, основной недостаток вигской концепции и состоит в этом модернистском подходе к прошлому, базировавшемся на самом менталитете вигов, с его корнями в идеях Просвещения XVII–XVIII вв. Вместе с тем, вигская школа достигла определенного совершенства в разработке прежде всего событийной истории, несмотря на модернистские апелляции к понятиям «нация», «демократия», и т. д., больше свойственным эпохе Просвещения, а не Средневековью.

Лейтмотивом концепции историков-вигов было противопоставление демократических порядков англосаксов военно-монархическому режиму нормандцев. Национально-освободительная борьба саксов виделась как всенародное сопротивление с целью возвращения к демократическим порядкам донормандской старины. Англосаксонский континуитет выступал в роли единственно прогрессивной тенденции. Эта концепция варьировалась по-разному у разных историков. Известный историк и публицист Т. Карлейль (хотя он не был вигом) сожалел о былом величии саксов, ушедшем безвозвратно. Честертон, Грин, Поллард пошли дальше, оформляя постепенно идею о том, что завоевание и нормандское владычество на двести лет прервали национальную историю, традиции, и т. д.[10]

XIX век — время массовой публикации источников, подлинного открытия архивов — дал либеральным историкам обширную источниковую базу. Если общие позиции вигской историографии не раз подвергались критике и пересмотру, то заслуги их в разработке событийной истории непреходящи, поскольку многотомные труды этих историков базировались на серьезном анализе источников. В этом отношении, вершина своего расцвета либеральная историография достигла в 70–80-е гг. XIX в. в лице Э. Фримена, Дж. Р. Грина, У. Стаббса, и др.

У. Стаббс, занимавшийся юридическими и экономическими вопросами на основе «Книги Страшного Суда», сделал ценный вклад в изучение и нормандского завоевания. В целом, оценка Стаббсом нормандского завоевания была такой же уравновешенной, как и вся его концепция конституционного развития, отраженная в «Конституционной истории Англии»[11]. Можно сказать, что Стаббс положил начало концепции англонормандского синтеза, ставшего залогом сбалансированного политического развития Англии в будущем; завоевание, по его мнению, спасло англосаксонскую государственность от политического распада. Концепция Стаббса получила известное развитие в середине XX в. в трудах Стентона и других «англо-норманистов» (см. ниже).

Фримен, горячий сторонник теории англосаксонского континуитета, сделал нормандское завоевание основным научным интересом своей жизни, результатом чего стал обширный шеститомный труд «История нормандского завоевания Англии, его причины и результаты» (1877–1885)[12]. Несмотря на некоторую предвзятость, обусловленную типичным для вигов модернизаторским подходом и личными германистскими пристрастиями Фримена, этот известнейший труд, по словам Д. Дугласа, «является непревзойденным в качестве детального описания нормандского завоевания и истории Англии XI в. в целом»[13]. (Имеется в виду политическая история). Книга Фримена — подробное и красочное повествование, яркий образец «описательной» истории XIX в. Концепцию же автора лучше всего характеризуют слова самого Фримена о том, что он сам был бы рад сражаться при Гастингсе за «старую, добрую свободу»[14]. Лидеры саксов — Гарольд, эрл Вальтьоф — выглядят у Фримена эпическими героями; Фримен отождествляет древнюю германскую свободу, за которую, по его мнению, они пали, со свободой в либерально-демократическом понимании вигов.

Наконец, Дж. Р. Грин, в отличие от вигских историков больше заострявший внимание на роли именно народа в истории, отдает дань проблематике нормандского завоевания в книгах «Краткая история английского народа» (1874), «История английского народа» (1877–1880) и «Завоевание Англии» (1883). В целом, описательный стиль повествования роднит труды Грина и Фримена, но у Грина гораздо меньше подробностей, событийной скрупулезности, а также отсутствует какая-либо четкая концепция. В частности, это характерно для «Завоевания Англии», где Грин рассматривает и англосаксонское, и скандинавское, и нормандское завоевания Англии в качестве последовательных этапов, предпочитая не столько анализ, сколько этнографические экскурсы. В «Краткой истории английского народа» Грин все же делает ряд принципиальных выводов, противоречащих Фримену: так, он говорит, что феодализм зародился и «уничтожил прежнюю английскую свободу» еще в англосаксонское время, до нормандского завоевания, только завершившего этот процесс[15]. Нетипично для вигов также то, что Грин позитивно оценивает некоторые результаты завоевания, в частности, установление в стране правопорядка и политической стабильности взамен прежней анархии и сепаратизма, что дало импульс к развитию экономики, культуры, городской жизни, укреплению авторитета церкви[16]. Вместе с тем, он сдержанно сочувствует англосаксам, понесшим большие жертвы, и эта сдержанность в корне отличает его от пламенного германиста Фримена.

Главным оппонентом Фримена был видный консервативный историк Дж. Х. Раунд, выдвинувший теорию «феодальной революции», заключавшейся в распространении рыцарских земельных держаний, с сопутствующими этому социальными и правовыми изменениями. Нормандское завоевание с этой точки зрения означало слом патриархального англосаксонского уклада и смену его развитым феодализмом континентального типа. Что касается саксов, то Раунд считал английскую государственность середины XI в. нежизнеспособной; она разложилась, по его мнению, от «избытка свободы», отсутствия сильной центральной власти, дисциплины и порядка, как позднее Речь Посполитая, хотя при этом Раунд не отрицает достижений англосаксонской демократии. Вместе с тем, торийская школа была не меньше вигов склонна к конъюнктурной либерализации истории в угоду политическим симпатиям; в установлении жесткой монархической власти торийские историки видели прогресс, декаданс англосаксонской политической системы объясняли ее «вигской» либеральной ориентацией[17]. Концепция Раунда (наряду с концепцией Стаббса) получила развитие в работах Стентона и других консервативных историков «пронормандского» направления, доминировавших в середине XX в. — приверженцев королевской власти и «нового порядка», принесенного нормандцами в Англию.

Что касается неанглийской историографии нормандского завоевания в XIX в. — начала XX в., то здесь прежде всего следует упомянуть книгу известного французского историка О. Тьерри «Завоевание Англии норманнами» (1825, перевод на русский 1904) — типичный образец «описательной» истории, довольно популярного характера. Тьерри рассматривал процесс оседания нормандцев в завоеванной Англии, разделив его на ряд этапов. Однако, в описании событий политической истории он целиком следовал сюжетным линиям нормандских и англо-нормандских авторов, механически перенеся в свою работу многие недостоверные сведения — в частности, легенду о клятве Гарольда (см. ниже), выдуманную нормандскими хронистами.

Российские историки рубежа XIX–XX вв. лишь попутно касались проблематики нормандского завоевания, главным образом в связи с изучением конституционно-институциональной истории английского средневековья (эволюция королевской власти, судебной системы, представительных органов, и т. д.). Так, Д.М. Петрушевский в книге «Очерки из истории английского государства и общества в средние века» (1903) склонялся к поддержке вигской концепции в духе Грина; М.М. Ковалевский, Н.И. Кареев, Т.Н. Грановский занимали более нейтральную позицию, интересуясь больше историей Парламента, то есть, более поздним периодом.

В ключе конституционно-институциональной истории (Verfassungsgeschichte) выдержана и работа немца Р. Гнейста «История государственных учреждений в Англии». Апологизируя англосаксонскую систему местного самоуправления и выводя ее напрямую из «трезвого, нравственного характера» германских народов[18], Гнейст тем самым косвенно превозносит и англосаксонскую государственность, гибель которой он несколько наивно объясняет «чувством островной безопасности», под влиянием которого саксы выказали невнимание и небрежение к военному делу и организации обороны страны на должном уровне, почему и были побеждены нормандцами[19]. В Англии же IX в. Гнейст, напротив, видит едва ли не великую державу в расцвете сил[20], хотя сегодня подобная точка зрения кажется более чем сомнительной. (В корне противоположную точку зрения, подчеркивающую крайний регионализм и политическую раздробленность Англии IX–X вв., см. в ст.: Р. Wormald. The making of England // History Today, vol. 2, Feb. 95.) В конечном счете, как отмечает Гнейст, англосаксы ассимилировали нормандцев и остались «германской нацией… с трезвым и нравственным характером, в отличие от подвижных и блестящих нравов франков» (нормандцев)[21].

Существенным для нашей темы достижением исторической мысли на рубеже XIX–XX вв. стало углубление интереса со стороны нескандинавских историков к истории европейского Севера, к миру викингов и его роли в судьбах народов Европы. Эта проблематика стала выходить за рамки собственно скандинавского исторического достояния. Для истории Англии изучение скандинавского фактора имеет непреходящее значение. Если ранее рассматривалась дуалистическая схема — нормандцы и саксы — то теперь она включила в себя третье звено — скандинавов, и акценты сместились в сторону рассмотрения Англии как арены столкновения разных локальных цивилизационных типов.

В XX в. в исторической науке произошли серьезные изменения; в частности, значительно возрос интерес к исследованиям социально-экономической проблематики. Отчасти здесь сказалось влияние марксизма, акцентировавшего внимание на базисных явлениях. Влияние это было воспринято историками школы «Анналов», объявившими событийную историю «трупом», не заслуживающим интереса. Изучение нормандского завоевания тоже перешло в новое русло, согласно этим новым тенденциям. Если либеральная историография XIX в. описывала войны, борьбу за власть, интриги и междоусобицы правящих элит, то историография 20–60-х гг. XX в. делает упор на социально-экономическую проблематику, изучая долговременные последствия завоевания. В основном это делается в ключе концепции англо-нормандского синтеза, почему мы условно и называем историков этого направления «англо-норманистами», взяв за основу термин «Anglo-Norman studies». Наиболее видные «англо-норманисты» — это, конечно, Ф. Стентон и Д. Дуглас, чьи труды представляют собой фундаментальные исследования аграрной истории английского феодализма и связанных с ней правовых институтов. Они взяли на вооружение концепцию Раунда, развивая традиции торийской историографии. Гегемонию консервативного направления в историографии середины XX в. можно объяснить, по-видимому, и успехами тори на политическом поприще, ведь они долго стояли у руля управления Британской Империей, тогда как либералы уже сошли с политической арены.

Вместе с теорией «феодальной революции» Раунда в труды Стентона и Дугласа перекочевали и симпатии к «сильной руке», к имперскомонархической идее, выпестованной в недрах континентального феодализма. Приоритет государственнического, имперского начала над национальным и единственная правильность континентального пути развития феодализма — таковы основные позиции этих двух авторов по вопросу о нормандском завоевании.

В книге «Вильгельм I и правление нормандцев» Стентон выводит из аграрно-экономического базиса характеристику социально-политических отношений в Англии середины XI в., делая акцент на различиях между югом (Уэссексом) и севером (Нортумбрия и Денло): на Юге — бурно развивающийся феодализм, буквально каждое село имеет своего лорда; на Севере — патриархальное общество свободных крестьян, не знающих над собой господина рангом ниже эрла, архиепископа или короля; патриархальному аграрному укладу соответствует слабая, загнивающая, разлагающаяся в условиях сепаратизма и борьбы за власть между аристократическими группировками государственность; страна раздроблена в социально-экономическом и политическом смысле, связь центра с властью на местах отсутствует, как отсутствует и финансовая система, и боеспособная армия; династия вырождается, на местах всем заправляют группировки знати, особенно на Севере, и т. д. Так оценивает Стентон донормандскую Англию. Идеал для него — динамичное развитие континентальной Западной Европы, рядом с которой Англия выглядит застойной провинцией[22]. Далее, положительно оценивая миграцию нормандских колонистов в Англию при Эдуарде Исповеднике (купцов, военных, и др.), и их созидательную деятельность на местах, Стентон делает довольно рискованный, на наш взгляд, вывод, что завоевание 1066 г. удалось потому, что было органически подготовлено этой мирной «норманизацией» Англии[23]. Вообще, Стентон сильно грешит односторонне пронормандскими симпатиями на протяжении всей книги, ничуть не хуже германиста Фримена. Рядом с нормандцами — носителями всех мыслимых добродетелей и прогресса — англосаксонская знать выглядит оплотом варварства и сепаратизма. Оправдывая вторжение Вильгельма в Англию, Стентон всячески поносит Гарольда и дом Годвинов, пришедших к власти в 1052 г. якобы в результате путча, с помощью пиратов и наемников. Хорошо, что Гарольд погиб при Гастингсе, делает вывод Стентон, ибо, в отличие от Вильгельма, реформ по укреплению государства он все равно не провел, а будущего у англосаксонской государственности не было. Что касается сопротивления саксов, то его Стентон объясняет всецело варварским партикуляризмом местной знати, привыкшей к смутам, а не патриотическим подъемом, поэтому сопротивление завоевателям и было раздробленным, сугубо местным — ведь основы для массового движения не было, так как национальное чувство в то время еще не сложилось[24]. Таким образом, для Стентона сущность конфликта сводилась к борьбе централизаторских устремлений королевской власти (неважно какой этнической принадлежности) и сепаратистской местной аристократии; в этом отношении, Стентон ставит в один ряд столь разные события, как феодальную смуту эрлов 1075 г., патриотические выступления саксов 1068–1071 гг. и борьбу региональных элит в Англии X — первой половине XI вв., объединяя их по принципу «антицентристской» направленности[25].

Понятия «прогресс» и «континентальный феодализм» для Стентона абсолютно идентичны; апологизируя французский вариант развития феодализма в качестве единственно верного пути и увязывая политические тенденции непосредственно с аграрными отношениями, Стентон отказывает в праве на существование другим моделям развития — в данном случае североевропейской, характерной для Англии до нормандского завоевания.

Политической истории вопроса посвящена в известной мере также монография Стентона «Англосаксонская Англия» (1943); его концепция остается в силе, хотя резюме выглядит более нейтральным: он видит заслугу Вильгельма Завоевателя в преобразованиях в сфере политического строительства, и с этой точки зрения предлагает оценивать плюсы завоевания, тогда как никакого культурного наследия нормандцы с собой якобы не принесли[26].

Концепцию Стентона в целом разделяет Дуглас. Правда, в книге «Эпоха нормандцев» (1958) он рассматривает завоевание через призму политических и культурных изменений, не углубляясь в аграрно-экономическую сферу, как Стентон. Зато политические аспекты концепции Стентона он развивает и углубляет до предела. Единственно правильным и прогрессивным путем исторического развития Дуглас считает континентальную феодальную цивилизацию, основанную на трех идеях — империи, монархии и христианства римско-католического толка. Любые другие варианты, по его мнению, являются тупиковыми, чему свидетельством стал развал Империи Кнута и упадок англосаксонской государственности накануне нормандского завоевания. Англия 1066 г. — это застой, бескультурье, засилье олигархических группировок, и т. д., все по Стентону[27]. Англосаксонская аристократия сверху донизу представляется Дугласу «людьми злого и варварского прошлого»[28], а вся борьба с нормандцами — плодом политической отсталости, косности и анархии саксов, не желавших вкусить истинной цивилизации; не случайно, по мнению Дугласа, передовые элементы населения и знати, напротив, поддержали Вильгельма при подавлении Эксетерского восстания 1068 г., отражении набегов англосаксонских оппозиционеров из-за моря, наконец, против восстания эрлов 1075 г.[29] Сакральность королевской власти для него, как и для Стентона, столь велика, что вопрос о национальной принадлежности монарха отпадает, вполне в духе средневекового имперского универсализма. Упоминая о саксах — сторонниках Вильгельма, Дуглас как-то забывает о его противниках, как и о таких портящих образ цивилизаторов-нормандцев фактах, как опустошение Нортумбрии в 1069 г., и др. В целом, объективной исторической задачей Англии середины XI в. Дуглас считает присоединение к континентальной феодальной цивилизации любой ценой, и в нормандском завоевании усматривает ни много, ни мало удачную попытку Европы (!) выполнить эту задачу[30]. Это наводит на очевидную мысль о проецировании присущих современной политической конъюнктуре глобалистских идей на Средневековье, точно так же, как было у вигов с идеями «демократии».

Интересно, что в более поздней работе «Вильгельм Завоеватель» (1964) торийские взгляды Дугласа становятся более умеренными. По-прежнему симпатизируя Вильгельму как объединителю страны и выдающейся исторической личности, он проводит идею синтеза новых тенденций в государственном строительстве, церкви, и т. д., с англосаксонским наследием, что обусловило своеобразие дальнейшего исторического развития Англии[31].

В подобных примиряющих тонах выдержано большинство работ по нормандскому завоеванию, вышедших в послевоенные десятилетия, вплоть до 1980-х гг. Вообще, для историографии 60–80-х гг. характерен взвешенный и беспристрастный подход; видимо, время политических баталий между тори и либералами окончательно минуло, и их отголоски перестали выплескиваться на страницы научных трудов[32].

Впрочем, и в предыдущие десятилетия отнюдь не вся историография по интересующим нас вопросам отличалась тенденциозностью. Особенно это относится к исследованиям по истории донормандского периода. Ведь, как уже отмечалось, нормандское завоевание рассматривали (и небезосновательно) в качестве революционного, переломного момента английской истории, а предшествовавшие ему не менее масштабные события — завоевание Англии датчанами и образование Империи Кнута — как-то терялись в его тени. В блестящей монографии «Англия до нормандского завоевания» (1938)[33] известный английский историк Ч. Оман дает исчерпывающую картину политической истории Англии от эпохи заселения страны кельтскими племенами до окончания правления Эдуарда Исповедника, то есть, кануна нормандского завоевания. Этот труд, основанный на обширнейшей источниковой базе и носящий поистине энциклопедический характер, для историка, изучающего донормандскую Англию, эквивалентен по своему значению фрименовской «Истории нормандского завоевания» для, соответственно, историка нормандского завоевания. Оман — вообще крайне разносторонний автор, писавший на самые различные исторические темы, в том числе по военной истории и т. д. — воздерживается от каких-либо идеологизированных выводов, предпочитая спокойный, взвешенный анализ фактического материала. Он заостряет внимание на принадлежности донормандской Англии к цивилизации патриархального Севера, к «миру викингов», и на том, что нормандское завоевание, собственно, столкнуло Англию с ее естественного пути исторического развития на путь англо-нормандского синтеза, вместо наиболее вероятного — англо-скандинавского, которому было положено давнее начало, начиная с завоеваний викингов на Британских островах и кончая Империей Кнута[34].

Известный медиевист Д. Уайтлок в статье «Отношения королей Англии с Нортумбрией в Х–XI вв.» (1959)[35] подчеркивает традиционный сепаратизм английского Севера, связанный с особенностями его этнополитической истории, Особенно в контексте вхождения большей части Нортумбрии в Область Датского права в IX в. В дальнейшем эта тема будет детально разработана У. Кэпеллом и П. Стаффорд (см. ниже). Северный сепаратизм на протяжении трех столетий (IX–XI вв.) служил одним из ключевых факторов возможного альтернативного развития Северной и Южной Англии по отдельности, абсолютно разными путями, о чем неоднократно будет идти речь в нашей работе.

Нельзя не отметить такие труды 70-х гг., как монографии Д. Фишера «Англосаксонская эпоха, 400–1042» и X. Финберга «Образование Англии, 550–1042»[36]. Обе эти книги продолжают традиции Ч. Омана, отличаясь крайне насыщенной фактологией, анализом массы различных источников. Книга Финберга — блестящий, подробный очерк политической истории Англии со времени заселения ее англосаксами до реставрации уэссекской династии, причем большое внимание уделяется историко-географическим аспектам, что немаловажно. Фишер углубленно исследует англо-скандинавские связи, особенно в эпоху Империи Кнута, и их влияние на внутриполитическую и социальную жизнь Англии. Кроме того, оба автора немало места посвящают вопросам социальной стратификации и социальных отношений в англосаксонский период, отмечая как значительную степень феодализации английского общества в XXI вв., так и самобытность англосаксонского феодализма, его неразвитость в Нортумбрии и других районах Денло, где подобные порядки воспринимались как «уэссекская модель», несвойственная этим областям[37]. Финберг указывает на то, что скандинавская экспансия тормозила развитие феодальных отношений в Англии[38]. Фишер отмечает отличия английского феодализма от «классического» французского — возможность зависимости одновременно от нескольких господ с соответственно разными обязательствами и разной степенью этой зависимости, множественность форм самой этой зависимости. С другой стороны, Фишер чрезмерно абсолютизирует идею английского «национального» единства под эгидой королевской власти, ссылаясь на высказывания патриотически настроенных хронистов[39]. Однако, предвзятое мнение хронистов, писавших в интересах централизаторской политики короны, следует рассматривать скорее как желаемое, а не как действительность. Как выяснится на протяжении нашей работы, ситуация была несколько иной.

К недостаткам работ Финберга и Фишера можно отнести не вполне удачную, на наш взгляд, но распространенную в английской историографии периодизацию, ограничивающую период раннесредневековой английской истории 1042 г. (реставрация уэссекской династии), а не 1066 г. Тем самым из повествования исключается период царствования Эдуарда Исповедника, по всем своим чертам тяготеющий к англосаксонской эпохе.

Большое значение для нашего исследования имеют работы известного медиевиста и источниковеда П. Сойера — специалиста по истории Англии, Скандинавских стран и англо-скандинавским отношениям в период раннего Средневековья. В монографии «От римской Британии к нормандской Англии»[40] он дает комплексную (как и два вышеупомянутых автора) картину истории раннесредневековой Англии, особенно детально — в эпоху завоеваний викингов, увязывая в одно целое скандинавскую экспансию, эволюцию английской государственности, изменения в социальной структуре английского общества, проблемы этнокультурного синтеза между англосаксами и скандинавами. Последний аспект обретает концептуальную форму уже в отношении нормандского завоевания и англо-нормандского синтеза. В целом, будучи в значительной степени скандинавистом, Сойер, тем не менее, не выступает в качестве апологета именно своей «вотчины», отмечая оригинальность и позитивные моменты англо-нормандского синтеза, выведшего Англию на абсолютно новый, неповторимый путь развития[41]. Вместе с тем, в книге «Короли и викинги: Скандинавия и Европа в 700–1100 гг. н. э.»[42] читатель имеет возможность взглянуть на ситуацию «со скандинавского берега»; книга посвящена собственно «миру викингов», его внутреннему развитию и внешним сношениям.

Большинство книг по нормандскому завоеванию, вышедших в 60-е гг., было приурочено к 900-летней годовщине этого события. Этому было посвящено множество материалов, от научных монографий до весьма интересных популярных публикаций, вроде историко-публицистической повести Р. Фюрно «Завоевание 1066 г.», автор которой хотя и является журналистом, а не ученым, демонстрирует, тем не менее, блестящее знание военной и политической истории эпохи[43].

Что касается научных работ этого периода, то для них характерен, во-первых, комплексный подход, когда авторы исследуют самые различные аспекты проблемы — политические, экономические, и т. д., а, во-вторых, наличие плюрализма и сдержанности в оценках. Одни исследователи продолжали работать в русле «англо-норманизма», другие — С. Холлистер, Ф. Барлоу — напротив, стали основателями «неофриманизма», и при этом не было больше гегемонии какого-либо одного идейного течения, как прежде; зато стиль и методы все больше унифицировались — бросается в глаза обилие статистики, социологических приемов.

Из «англо-норманистов» 60–70х гг. можно отметить Дж. Ле Патуреля, Х.Р. Лойна, Д. Мэтью. Ле Патурель, сам по происхождению «англо-нормандец» (уроженец Нормандских островов в Ла-Манше) — автор большого обзорного труда «Нормандская империя», в котором эпоха завоевания Англии представлена весьма добросовестным очерком военно-политической истории, причем Ле Патурель прослеживает динамику событий с конца IX — начала X вв., не ограничиваясь англо-нормандским периодом. Книга Ле Патуреля — пример историографии конца XX в.: минимум выводов, максимум информации, обилие социологических и экономических данных. Что касается судеб англосаксонской государственности, то Ле Патурель отмечает силу центробежных тенденций и фиктивность понятия «королевство Англия» в X — первой половине XI вв., учитывая размытость границ, слабость связей между историческими областями страны, фактическое отсутствие какого-либо влияния королевской власти на окраинах, ослаблявшейся по мере удаления от Лондона[44] — в общем, стоит на характерной позиции всех «англо-норманистов».

Х.Р. Лойн в большей степени следует традиции Дугласа и Стентона. В книге «Нормандское завоевание»[45] он уделяет большое внимание «феодальной революции» в Англии, прослеживая распространение нормандских феодальных держаний в годы завоевания. В политических воззрениях он следует Дугласу, апологизируя цивилизаторскую миссию нормандцев и изображая последних в качестве образца христианской добродетели, но игнорируя остроту этнического конфликта и факты массового истребления саксов.

Книга Мэтью «Нормандское завоевание»[46] в целом похожа на работы Дугласа и Лойна, но не содержит четкой концепции и носит в основном описательный характер, поэтому особого внимания вряд ли заслуживает.

В 60-е гг. гегемонию «англо-норманистов» нарушают «неофриманисты»: они, особенно Холлистер, реанимировали англосаксонский патриотизм Фримена, идею уважительного отношения к англосаксонскому наследию, традициям, и выяснилось, что напрасно торийские историки так третировали все это, видя в саксах едва ли не низшую расу. «Неофриманисты» выступили последовательными защитниками идей англосаксонского континуитета. Холлистер отрицал концепцию «феодальной революции», относя зарождение феодализма в Англии к донормандскому периоду и подчеркивая, что качественный скачок в развитии европейской цивилизации в XI в. произошел во всех странах на базе роста производительных сил аграрной экономики, с одной стороны, и изменений в духовной и культурной жизни общества, связанных с реформированием католической церкви — с другой[47], а не по одной лишь причине повсеместного распространения формально-юридических устоев феодализма (рыцарские держания, и т. д.), на чем делал акцент Стентон. В монографии Холлистера «Англосаксонские военные институты накануне нормандского завоевания» мы видим вполне отвечающее требованиям времени английское войско, относительно развитую военно-феодальную систему, нормальное развитие феодализма с местной германской спецификой — то есть, историческую альтернативу монистической схеме Стентона и Дугласа. На этом фоне успех нормандского завоевания видится чистой случайностью, возможной благодаря гибели лучших сил саксов на севере страны при отражении норвежского вторжения. «Общество и армия не были виноваты в этом», — пишет Холлистер[48]. Далее же, после нормандского завоевания, происходит слияние традиций военного и политического строительства: система замков и рыцарская кавалерия — от нормандцев, сильная пехота на базе народного ополчения свободных крестьян, флот и развитое наемничество — от саксов, и, наконец, сильная верховная власть, консолидирующая нацию; «Это было фактическое использование англосаксонских традиций под властью нормандской короны», указывает Холлистер[49]. Таким образом, он не отрицает позитивных результатов синтеза вообще, как Фримен, но и реабилитирует англосаксонское общество и государственность, их способность нормально развиваться самостоятельно.

Что касается Ф. Барлоу, то его позиция менее радикальна и по ряду пунктов близка к «англо-норманистам». Он не столь явно апеллирует к англосаксонскому патриотизму, как Холлистер; вместе с тем, его монография «Вильгельм I и нормандское завоевание» является одной из лучших работ последних трех десятилетий в области политической истории нормандского завоевания, отличаясь сдержанностью оценок и скрупулезностью фактов. В коллективном труде «The Norman Conquest, its setting and impact», изданном в 1966 г., в статье «Эффекты нормандского завоевания» Барлоу выделяет в качестве важнейшего последствия завоевания смену почти всей элиты в Англии, как светской, так и церковной[50]; пожалуй, с этого и началась разработка «концепции элит» в области изучения нормандского завоевания, характерная для историографии 80-х; согласно этой концепции, элиты были основной движущей силой и участником конфликта с обеих сторон, тогда как народ якобы оставался пассивным статистом, которому было мало дела до смены господ. В этом, пожалуй, можно усмотреть разрыв с традицией Фримена и Грина, и определенные реминисценции из консервативной историографии. Впрочем, что до патриотизма, то Барлоу здесь как раз характеризует образ жизни и манеры саксонской знати как более утонченные, чем у франко-нормандцев; он подчеркивает традиционное для германского общества либеральное отношение к женщине и ее правам, и другие преимущества северных нравов над «латинскими»[51]. Но в целом, «патриотизм» Барлоу распространяется только на знать, на элиту, выступающую творцом истории.

Из историографии политической истории нормандского завоевания 60–70-х гг. особо хочется отметить работы Р. Адама и У. Кэпелла. Книга Адама «Завоевание Англии: приход нормандцев»[52] является также одним из лучших образцов подробной событийной истории, доказывающих, как далеко ушла эта история со времен Фримена и Грина, и что хоронить ее, как предлагали Блок и Февр, пока рано. В оценке состояния англосаксонского общества накануне завоевания Адам следует точке зрения Холлистера, считая англосаксонский феодализм и монархию XI в. достаточно зрелыми, не идущими ни в какое сравнение с полиэтническим, лоскутным государством эпохи его объединения (IX–X вв.); таким образом, заслуги нормандцев в собственно объединении страны несколько бледнеют, как и в отношении «феодальной революции». «Англия не была архаической, изолированной страной», — указывает Адам[53]. Хотя четкая политическая организация феодальной системы была ярче выражена, конечно, в Нормандии, в плане культурной и религиозной жизни эта страна не была настолько же передовой по сравнению с Англией[54], как считали Стентон и Дуглас. Кроме того, если в Англии сохранялся партикуляризм местных аристократических группировок и распри между ними, то там же, однако, не было известно феодальное право частной войны, бытовавшее в континентальной Европе[55]. Так что достоинства и недостатки в политическом устройстве имелись у обеих сторон. Что же касается самого завоевания, то здесь Адам разделяет взгляды Барлоу, подчеркивая решающую роль знати в событиях с обеих сторон и считая остальное население достаточно пассивным. Все действующие лица книги — это представители элит, англосаксонской и нормандской. Основной целью Вильгельма Завоевателя Адам видит смену элиты в завоеванной стране — с помощью конфискации земель и имущества, смешанных браков, прямого истребления, принудительной эмиграции, и т. д. Англосаксонское сопротивление Адам оценивает как сугубо аристократическое — отсюда его разбросанность и малочисленность: если бы конфликт носил этнический характер, отмечает Адам, то размеры армий XI в. вряд ли позволили бы справиться с народным сопротивлением англосаксов[56], не заставившим бы себя долго ждать. Вместе с тем, он местами противоречит самому себе, отмечая факты перерастания аристократического сопротивления в массовое по мере роста недовольства населения разорениями и бесчинствами со стороны нормандцев. Впрочем, опустошение Севера 1069 г. Адам объясняет чисто военной необходимостью, стоявшей на повестке дня, а не «расовым» характером войны Вильгельма против саксов; то же самое он относит к англонормандской экспансии в Уэльс и Шотландию, усилившейся в ходе и после нормандского завоевания: там повторялась та же схема, что и в самой Англии перед этим[57].

В целом, главная мысль книги — решающая роль элит в этом конфликте, где выигравшей стороной оказались франко-нормандские бароны; народ оставался в стороне от событий, поскольку чувство патриотизма тогда еще было слабо развито у масс, как и национальное сознание вообще, считает Адам. Что же до этнических разногласий между элитами, то «верность, а не национальность» была главным критерием для Вильгельма Завоевателя — главы новой, смешанной этнически аристократии. Нормандское завоевание — это процесс прихода к власти новой элиты; восстание эрлов 1075 г. доказало, по мнению Адама, приоритет групповых интересов знати над этническими чувствами[58].

У. Кэпелл в объемной монографии «Нормандское завоевание Севера», наоборот, выдвигает на первый план этническую и этнокультурную сторону конфликта, делая акцент на крайней обособленности английского Севера, обусловленной особенностями этнополитической истории, в результате чего здесь произошло неповторимое наслоение друг на друга кельтского, патриархально-англосаксонского, скандинавского элементов, и сложился особый уклад жизни, тяготеющий к варварскому Северу Европы в широком смысле. Кэпелл задался целью проследить социально-политическую эволюцию региона на протяжении всего XI в. Нормандское завоевание выступает важным эпизодом в этой эволюции, но Кэпелл видит в нем скорее продолжение прежних попыток королей Уэссекса, Юга, включить Север в орбиту влияния их власти. Кэпелл отмечает, что даже при Вильгельме Рыжем Север Англии еще не стал де-факто частью королевства и даже не был описан в «Книге Страшного Суда»[59]. Отрезанный от Юга и исторически, и географически, Север выступает у Кэпелла как раз очагом массового сопротивления нормандцам — как и всем прежним «объединителям» с Юга, в котором и элита, и народ, связанные патриархальными связями, вместе выступали в защиту привычного архаичного уклада жизни от чуждого культурного влияния. Вместе с тем, легко заметить, что северная знать, погрязшая в междоусобицах, весьма напоминает полуварваров-саксов из книг Стентона и Дугласа. Кстати, Кэпелл рассматривает в основном Нортумбрию, несколько обходя стороной Восточную Англию и некоторые другие области Денло, хотя закономерности этнокультурного и социально-политического развития там были, вероятно, аналогичными. Кэпелл также отмечает факт смены элиты на севере Англии на нормандскую как важную составляющую интеграции региона в английское королевство в конце XI — начале XII вв.[60] Анализ нормандского завоевания в общем контексте централизаторской политики короны по отношению к полунезависимым окраинам страны в книге Кэпелла перекликается с проблематикой уже упоминавшейся статьи П. Вормальда «The making of England».

Из историографии 60–70-х гг. можно упомянуть также Э. Линклейтера, который, как когда-то Грин, рассматривает нормандское завоевание без отрыва от предшествующей этнополитической истории страны, тесно связанной со скандинавской историей. Однако его книга «Завоевание Англии»[61] не вполне удачна по построению и страдает некоторой сумбурностью изложения, разбросанностью материала, отсутствием концепции. Впрочем, она лишний раз напоминает о важности скандинавского фактора в этнополитической истории Англии, в частности, в складывании региональных различий и особенностей уклада жизни, отмеченных Кэпеллом.

Говоря об историографии 80-х гг., нужно отметить, что, видимо, по причине 900-летнего юбилея «Книги Страшного Суда» (1086–1986), большинство работ по нормандскому завоеванию было посвящено социально-экономической проблематике. По собственно политической истории вопроса за последнее десятилетие не было создано столь значительных работ, как рассмотренные выше, как и ничего нового в концептуальном плане. Кроме того, внимание к «Книге Страшного Суда» обратило взоры историков в основном к англо-нормандской эпохе, отодвинув период завоевания на задний план. Впрочем, все эти новые работы обнаруживают интересную тенденцию к исследованию социальных и демографических аспектов нормандского завоевания, что тоже весьма полезно.

Так, в книге «Англия и ее правители: иноземное владычество и национальное самосознание, 1066–1272»[62] М. Клэнчи, занимающийся проблемами англо-нормандского синтеза, исследует социально-демографическую статистику ассимиляции в годы завоевания и позже, подсчитывая долю иностранных имен собственников земель по графствам, и т. д. Кроме этого, он ставит вопрос о судьбе англосаксонской эмиграции, состоявшей в основном из знати и имевшей значительные масштабы[63].

Более подробно эти вопросы разработаны Дж. Расселом в статье «Демографические аспекты нормандского завоевания». Численность англосаксонской эмиграции он оценивает в 30 тыс. чел., отмечая, что это была большая часть уцелевшей англосаксонской элиты, и что редко где еще правящий класс покоренной страны уничтожался так жестоко и методично, как в ходе нормандского завоевания[64]. Кроме того, Рассел выдвигает концепцию развитого англосаксонского урбанизма, опиравшегося на сеть бургов, который был сильно подорван завоеванием, поскольку, во-первых, многие бурги разрушались в ходе военных действий, а, во-вторых, нормандский феодализм был по преимуществу «сельским» — бароны строили свои замки в сельской местности, тогда как города были запущены и пришли во временный упадок[65]. Впрочем, отмечает Рассел, количественные потери населения были восполнены притоком колонистов из Европы; но качественные потери — в элите — были необратимы, произошла смена элит, утверждает он, подобно Р. Адаму[66]. М. Чибнелл в работе «Англо-нормандская Англия, 1066–1166»[67], касаясь периода нормандского завоевания, отмечает такой любопытный факт: дети уцелевших представителей англосаксонской знати, выросшие уже в правление Вильгельма Завоевателя, мало отличались от нормандских рыцарей, являя собой образец новой, смешанной элиты[68]. Оценивая уровень развития англосаксонского и нормандского обществ накануне завоевания, Чибнелл подчеркивает их относительное равенство, хотя в Нормандии и были четче оформлены политические структуры феодализма. Но та развитая система милитаризованного феодализма под эгидой сильной королевской власти, которая установилась с приходом нормандцев в Англию, не была принесена с континента в готовом виде, а проистекала из условий самого завоевания, оформляясь чисто эмпирически; в этом Чибнелл следует идее Адама[69].

П. Стаффорд в книге «Объединение и завоевание: политическая и социальная история Англии в X и XI вв.»[70], анализируя общие тенденции политического развития страны в X–XI вв., выступает с «государственнической» точки зрения, позитивно оценивая нормандское завоевание как импульс к окончательному объединению страны; англосаксонское сопротивление же она рассматривает как традиционные смуты против центральной власти. Стаффорд делает сильный акцент на концепции «регионализма», мешающего централизации страны. Рассматривая донормандский период, Стаффорд уделяет много внимания элите, ее этническому составу (в том числе в Империи Кнута), скандинавскому фактору в истории Англии. В монографии также имеется значительная конкретизация политико-географических аспектов истории отдельных областей Англии.

Книга Н. Лонгмэйта «Защищая остров: от Цезаря до Армады»[71] представляет собой обзорный труд по военной истории Англии, связующая тема которого — борьба страны с вторжениями внешних противников. Несмотря на свой отчасти научно-популярный характер, эта работа основывается на значительном количестве источников, тематически подобранных и широко цитируемых, что не лишено удобства при рассмотрении военных аспектов исследуемой темы.

Наконец, из историографии 80-х гг. следует упомянуть Д. Бейтса — специалиста, в частности, по истории Нормандии; это позволяет ему взглянуть на завоевание Англии с «французского берега». Собственно, для нас наибольший интерес представляет монография «Вильгельм Завоеватель», где в центре повествования, как и в более ранних одноименных произведениях Барлоу и Дугласа, стоит фигура герцога Вильгельма; автор подчеркивает роль этой незаурядной исторической личности в организации и проведении завоевания Англии, и на этом фоне само завоевание видится в известной мере случайным, обязанным своим успехом именно роли личности в истории. Что же до итогов завоевания, то Бейтс, как это ни странно для историка Нормандии, близок к позиции «неофриманистов», отмечая, что нормандцы не принесли с собой в Англию феодализм в готовом виде, и англосаксонские основы общества остались на своем месте, получив лишь надстройку в лице новой элиты[72].

Таким образом, мы видим, что историография 80-х, используя новые методологические подходы, в том или ином виде апеллирует к созданным ранее концепциям, комбинируя их по-разному: к «государственничеству» в духе тори, к англосаксонскому континуитету в духе «неофриманистов», к теории элит — наиболее новой из всех и являющейся как бы компромиссом между «патриотами» и «норманистами», и т. д.

Переходя к историографии 90-х гг., следует отметить такой позитивный момент, как углубление интереса исследователей-медиевистов к судьбам скандинавского Севера Европы в раннее средневековье и его связям с другими регионами. Современный комплексный подход к изучению данной тематики, с привлечением данных археологии, культурной истории и истории ментальностей, способствует дальнейшему развитию исследований в этой области. Так, в 1991 г. вышел в свет сборник «Народы и места в Северной Европе, 500–1600»[73], где ряд статей (П. Сойера, С. Кейнса, и др.) относятся непосредственно к теме англоскандинавских отношений и внутренней жизни Англии в X–XI вв.

Большое значение для всеобъемлющего, комплексного изучения такой, в сущности, малоизученной темы, как Империя Кнута, имел выход в свет монографии М.К. Лоусона «Кнут: даны в Англии в начале XI в.» (1993) и сборника «Царствование Кнута: король Англии, Дании и Норвегии» (1994)[74]. Лоусон анализирует самые разные аспекты завоевания Англии датчанами и превращения ее в центральную по своему значению часть Империи Кнута, связывая воедино политические, экономические, этнокультурные, правовые факторы, а, кроме того, сопоставляя это завоевание с нормандским. Особое внимание Лоусон уделяет политике Кнута Великого и Вильгельма Завоевателя в отношении элиты покоренной страны. Также он подчеркивает наличие неоднократной возможности развития Англии по северному, англо-скандинавскому пути, представлявшиеся на протяжении XI в. В сборнике же «Царствование Кнута» представлены статьи разных исследователей, причем как британских, так и скандинавских, что позволяет взглянуть на Империю Кнута не только с «англоцентристской» позиции, но и узнать больше полезной информации о скандинавских владениях Кнута, их связях с Англией и о взаимном влиянии частей его империи друг на друга, в таких аспектах, как слияние датской и англосаксонской элиты в единый класс, организация вооруженных сил, монетное дело, и т. д.

В российской медиевистике англоведение получило заметную роль, начиная с рубежа XIX–XX вв. Но это были главным образом исследования аграрной истории периода развитого феодализма. Политическая же история Англии, в том числе история датского и нормандского завоеваний, интеграции Англии в раннесредневековые «империи» Кнута и Вильгельма, мало освещались в отечественной историографии. Вместе с тем, характерной чертой работ отечественных англоведов той эпохи был заметный уклон в социальную историю, и именно эту положительную черту российской исторической школы старается всемерно развивать и углублять автор настоящей работы, исследуя социальные аспекты и процессы, связанные с данными историческими реалиями.

Из работ современных отечественных историков для данной темы особенно важными являются труды А.Я. Гуревича, а также Г.С. Лебедева, К.Ф. Савело, Е.А. Шервуд, А.Г. Глебова.

А.Я. Гуревич, будучи скандинавистом, уделяет много внимания социальному и правовому устройству древнескандинавского общества эпохи викингов, внешней экспансии скандинавов; вместе с тем, он раскрывает сущность глубинных региональных различий в историческом развитии средневековой Европы, несводимом к какому-либо единому шаблону, образцу, что особенно подчеркивается и в настоящей работе.

Г.С. Лебедев в книге «Эпоха викингов в Северной Европе» рассматривает древнескандинавское общество с позиций археолога, заостряя внимание на материальной культуре норманнов и ее распространении в ходе их военно-колонизационных и торговых экспедиций.

Монография К.Ф. Савело «Раннефеодальная Англия» содержит детальный анализ социально-правовых аспектов жизни англосаксонского общества, необходимый для понимания его внутренней жизни.

Е.А. Шервуд в своем труде «От англосаксов к англичанам. К проблеме формирования английского народа» исследует процесс формирования этнического самосознания у англосаксов на протяжении всего периода раннего средневековья, подчеркивая устойчивость общих его корней — языка, материальной и духовной культуры — в рамках обширной этногеографической общности северогерманских племен, живших по берегам Северного и Балтийского морей — англосаксов, скандинавов, фризов, и др.[75] Касаясь темы вхождения скандинавского этнического элемента в складывающуюся английскую народность, Шервуд, помимо всего прочего, отмечает тот факт, что нормандское завоевание помешало завершению этого процесса, привнеся новый этнический элемент (как, впрочем, в свое время и скандинавская экспансия), «усваивавшийся» еще довольно долго[76]. Автор также подчеркивает прочность пережитков локальной, родоплеменной, по сути, этнической идентичности[77], легшей в основу английского «регионализма» X–XI вв. Все эти проблемы имеют непосредственное отношение к нашему исследованию.

А.Г. Глебов в работе «Англия в раннее средневековье» дает всеобъемлющую картину жизни англосаксонского общества, начиная с расселения англосаксов в Британии и кончая периодом, предшествующим нормандскому завоеванию. В книге освещаются экономика, быт, правовые, государственные, церковные институты англосаксонской Англии, ее этническая и политическая история. В целом, книга А.Г. Глебова может претендовать на звание наиболее полного и всеобъемлющего труда по раннесредневековой истории Англии в отечественной историографии на сегодняшний день.

Важный вклад в источниковедение рассматриваемой нами эпохи делают современные российские ученые Т.В. Гимон и З.Ю. Метлицкая, уделяющие большое внимание исследованию англосаксонской хронистики и специфики раннесредневекового летописания.

Разумеется, здесь невозможно подробно рассказать о каждой книге или статье по интересующей нас тематике, поэтому пришлось ограничиться наиболее яркими и основополагающими публикациями, отражающими те или иные тенденции в историографии. В целом, историографическая база данного исследования достаточно обширна и позволяет успешно решить поставленные проблемы, предоставляя как значительный объем фактологической информации, так и различные концептуальные моменты, подчас противоречивые, но немаловажные для всестороннего анализа рассматриваемых проблем.