Датское и нормандское завоевания Англии в XI веке

Особенности внутренней и внешней политики Англии накануне нормандского завоевания

Какова была политическая ситуация в регионе, ставшая фоном для нормандского завоевания? Как уже отмечалось выше, Английское королевство в середине XI в. после частых смен правящей верхушки и периода датского завоевания (Империя Кнута), было в известной степени формальной категорией. Нахождение в эпицентре бурных этнополитических процессов Северо-Западной Европы отнюдь не способствовало укреплению единого английского государства, а, наоборот, вело к политической раздробленности, именуемой в западной историографии удачным термином «регионализм». Власть короля на местах была тем слабее, чем дальше эти места находились от Лондона или Винчестера[250]. Если X в. характеризовался централизаторскими усилиями Уэссекса, то теперь, после распада Империи Кнута, у англосаксов практически отсутствовало государственное единство, не говоря уж о национальном[251]. «Регионализм» не возник случайно и вдруг; он подкреплялся теми самыми существенными культурными и социально-экономическими различиями в уровне развития областей, о которых говорилось выше. На юге Англии шло интенсивное развитие феодальных отношений на базе мелкопоместного землевладения, причем уровень развития этих отношений здесь не уступал континентальному «эталону», разве что система вассалитета не была так четко структурирована, как по ту сторону Ла-Манша. Английский феодал — тэн — держал землю от короля, служил в ополчении (фирде), платил налоги и в целом мало отличался от своего европейского собрата в классическом виде времен Карла Великого. При этом англосаксонскому феодализму были чужды такие пороки феодализма континентального, как, например, право частной войны (оформленное юридически), принцип «вассал моего вассала — не мой вассал», подрывающий военно-политическое единство правящей элиты. Таким образом, уэссекский феодализм был не менее высокоразвитым, чем континентальный; разве что самобытность англосаксонской культуры придавала ему своеобразный местный колорит[252].

Однако, что касается других областей Англии, там ситуация была иной. В бывшей Области Датского права (значительная часть Мерсии, Нортумбрия, Восточная Англия) социально-экономический уклад определялся преобладанием свободного крестьянства с неотчуждаемыми земельными участками. Как отмечает Стентон, если на Юге почти каждая деревня имела своего лорда, то на Севере и в Восточной Англии для крестьян не было господина рангом меньше короля, эрла или архиепископа[253]. Вместо служилых феодалов южного типа здесь тон в политической жизни задавала местная родовая знать, патриархальная аристократия, мало чем обязанная королю и всегда обладавшая известной степенью независимости. Отсутствие права феодальной войны здесь с успехом восполнялось многовековой практикой междоусобиц, которые Дуглас называет традицией «злого и варварского прошлого»[254]. Во главе местных группировок знати стояли эрлы. Если обратиться к континентальной иерархии, то эрлство (earldom) — это аналог европейского маркграфства; изначально они создавались королевской властью на постоянно меняющихся границах Англии в эпоху ее объединения в IX–X вв.[255] Поскольку королям было логичнее опираться на местную знать в вопросах защиты границ, эрлства обладали известной самостоятельностью в военно-административных вопросах, которые надо было решать оперативно, на местах. Но со временем эта самостоятельность превратила эрлства в почти независимые территориально-политические образования, лишь формально подчинявшиеся королю и ведшие подчас борьбу за престол, как и в царствование Эдуарда Исповедника. Так, сын Годвина — фаворита Кнута — Гарольд, будущий герой событий 1066 и король, был эрлом Уэссекса. После распада Империи Кнута эрлства были уже не пограничными форпостами, а скорее наследственными владениями аристократических фамилий, проталкивавших в междоусобной борьбе интересы, естественно, местных группировок знати. Порядок передачи эрлской власти не был регламентирован: в XI в. мы видим и ее наследование, и назначение эрлов королем, и выборы их местной элитой (при формальном окончательном утверждении королем). В целом, похожий пример в Европе дает Австрия, превратившаяся из маркграфства в независимое герцогство. Впрочем, некоторые эрлства сохраняли свой пограничный характер (например, Нортумбрия). Но тенденция к их окончательному превращению в «удельные княжества», не подчиняющиеся центру, но влияющие на центр, усилилась. Почти каждый эрл имел свой двор, уитенагемот и другие атрибуты монарха. (Непосредственное же управление на местах осуществлялось через развитую систему местного самоуправления, мало нуждавшуюся во вмешательстве сверху, из центра). В борьбе за власть эрлы не брезговали помощью иноземных наемников и пиратов — викингов, фламандцев — разорявших страну[256].

В этнокультурном плане население бывшей Области Датского права тяготело к языку, обычаям и нравам своих предков-викингов. Именно население этих районов — Йоркшира, Восточной Англии, и т. д. — активно поддерживало все крупные операции скандинавов, начиная с борьбы против Уэссекса в середине X в. и кончая датскими рейдами против нормандцев уже в 1069–1075 (см. далее). И в культурном плане, и в политических пристрастиях земли бывшего Денло были ориентированы больше на Скандинавию, чем на Уэссекс, что было результатом обширных процессов колонизации и взаимной англоскандинавской ассимиляции IX–XI вв. Типичный пример — все та же Нортумбрия, яркий образец «регионализма», в XI в. представлявшая собой, по сути, независимое герцогство, разделенное к тому же на датский[257] Йоркшир (Дейру) и англскую Берницию; каждая из этих частей имела свою правящую династию и столицу (Йорк и Бамбург), и объединил их лишь в 1042–1043 гг. Йоркский эрл Сивард, убив эрла Берниции Эдвульфа[258]. Таким образом, местная политическая жизнь замыкалась сугубо на местных же проблемах: тут были свои правители, свои войны, своя борьба за власть, и т. д. И все это не имело почти никакого отношения к столице Англии или к королевской власти, признаваемой лишь номинально, и к общегосударственным делам вообще. Центр оказывал здесь минимальное влияние. В целом, характеризуя феномен «регионализма», обособленности крупных областей Англии от центра и друг от друга до нормандского завоевания, Стентон считает, что архаичному социально-экономическому укладу на местах соответствовали архаичные, варварские формы государственности[259]. Можно несколько подкорректировать эту характерную для «англо-норманистов» точку зрения, верную по содержанию, но грубую по форме: для Стентона и других континентальный (а еще уже — французский) феодализм виделся идеалом исторического прогресса в Средние века, а все иные варианты — «отклонением от нормы». Мы не разделяем эту точку зрения, поскольку в отставании от лидера прогресса нет ничего постыдного — все не могут развиваться одинаково, — а самобытность вовсе не означает что-то плохое, особенно если учесть тот факт, что англосаксонская культура, в высшей степени самобытная, была в чем-то и выше континентальной[260]. Другое дело, что англосаксонская государственность была менее развитой, чем в той же феодальной Нормандии; но такая самобытность, патриархальность выглядела вполне нормально в контексте германской Северной Европы, «мира викингов», к которому Англия, по большому счету, и принадлежала до 1066 г. Все характерные черты исторического бытия этого германского мира прослеживались и в англосаксонской Англии: крепость патриархальных отношений, преобладание свободного крестьянства, позднее развитие государственности и феодализма в его «французском» виде (да и то преимущественно в Уэссексе, наиболее близком по многим чертам развития к континентальным государствам). Таким образом, политическая жизнь донормандской Англии текла в своем обычном русле, как и 5 веков до того; ослабление центральной власти было лишь обычным колебанием исторического маятника, за которым могло последовать ее усиление, как уже было в X в. Что касается «мира викингов», то еще Грин подчеркивал, что те же датчане (количественно преобладавшие в скандинавской экспансии в Англию) являли собой как бы «вчерашний день» самих англосаксов, будучи выходцами даже с одной с ними прародины; схожие язык, нравы, культура, обычаи — все это сделало процесс взаимной ассимиляции быстрым и особенно прочным, означая для Англии скорее смену династий, чем уклада жизни[261]. В предыдущих главах нашей работы мы выяснили, что англо-скандинавские межэтнические отношения далеко не ограничивались схемой «завоеватели — завоеванные».

Какова была этнополитическая картина региона в целом накануне нормандского завоевания? Без ее рассмотрения нельзя обойтись, поскольку соседи Англии принимали самое непосредственное участие и в событиях 1066–1074 гг., и не только в них. Выше уже говорилось о тенденциях английской внешней политики того времени; рассмотрим их поподробнее.

Если история датского завоевания Англии в первой половине XI в., увенчавшаяся образованием Империи Кнута, была освещена выше достаточно подробно, то борьба с кельтами в этот период почти не рассматривалась, тогда как кельтский фактор в английской внешней политике был немаловажен на протяжении всего Средневековья. Впрочем, что касается, например, Ирландии, то в XI в. проблемы на этом направлении исходили не от кельтов, а от викингов, преимущественно норвежского происхождения, плотно заселивших в IX–X вв. восточное побережье острова и создавших там ряд городов-государств, крупнейшим из которых был Дублин; в X в. дублинские конунги даже воцарились в Йорке, сменив датскую династию[262]. На протяжении XI в. редкая война и регионе обходилась без участия ирландских викингов, охотно шедших в наемники.

Что касается весьма размытой северной границы Англии, где располагалась полунезависимая Нортумбрия, то там с 70-х гг. X в. наблюдался рост и усиление королевства скоттов (будущей Шотландии), сложившегося к середине IX в. Ядром королевства скоттов в XI в. стал Лотиан — область на юго-востоке Шотландии от реки Твид до Эдинбургского залива, завоеванная скоттами в 940–960-х гг.[263] В юго-западной же Шотландии — в Гэллоуэе продолжило доминировать древнее королевство бриттов Стратклайд, в начале X в. оттеснившее англов Нортумбрии с западного побережья и захватившее Камберленд (Камбрию)[264] и большую часть нынешнего Ланкашира. Теперь граница с Нортумбрией проходила по Пеннинским горам; одновременно остаток побережья Ланкашира был занят ирландскими викингами, к тому времени настолько смешавшимися с самими ирландцами, что, например, Кэпелл выделяет их в особый народ — «гальвежцев» («Galwegians»)[265]. И Стратклайд, и «гальвежцы» первоначально выступали и против англосаксов, и против скоттов, но в XI в. наметилась тенденция к их сближению с королевством скоттов, особенно ввиду стратегических успехов Йоркского эрла Сиварда, объединителя Нортумбрии, отбившего Камбрию у стратклайдских бриттов[266]. В этих условиях Стратклайд после гибели короля Оуэна Лысого в битве при Карэме в 1018 г. формально признал вассальную зависимость от королей скоттов, хотя на деле эти два кельтских государства выступали скорее как военно-политические партнеры против англосаксов[267].

Сами скотты на протяжении всего XI в. имели крайне напряженные отношения с Нортумбрией. Поскольку в последней ситуация осложнялась упомянутым междоусобным соперничеством эрлских домов Йорка и Бамбурга, скотты неоднократно чинили успешные и разрушительные набеги, нанося поражения северянам (1018, 1040, 1046 гг. и т. д.). Ситуация изменилась в правление Сиварда (1033–1055 гг., эрл всей Нортумбрии с 1043 г.), наголову разбившего короля скоттов Макбета в 1054 г. объединенными силами северян. Проиграв войну, Макбет вскоре (в 1058 г.) был убит своим соперником, занявшим шотландский престол под именем Малькольма Кэнмора[268]. Позже, в годы нормандского завоевания Англии, Малькольм стал весьма значительной фигурой в местном политическом раскладе, покровительствуя англосаксонскому сопротивлению и эмиграции. Помимо этих соседей Англии, картину на Севере дополняли небольшие государства викингов на Гебридских, Оркнейских и Шетландских островах. Эти образования охотно участвовали во всякого рода пиратских набегах и авантюрах, в том числе в 1066–1074 гг.[269]

Не менее пеструю панораму представлял собой бриттский Уэльс — вторая крупная и враждебная англосаксам кельтская окраина, не прекращавшая борьбу за независимость с момента англосаксонского завоевания Британии. Формально Уэльс признал вассальную зависимость от уэссекских королей в середине IX в., но реально власть последних, и без того слабая на местах, не простиралась дальше укрепленных линий Уота и Оффы, худо-бедно защищавших Центральную Англию от набегов уэльских бриттов по линии р. Северн — Шрусбери — Честер. Эрлство Мерсия, в середине XI в. управлявшееся домом Леофрика, было изначально ориентировано именно на борьбу с Уэльсом. Сам Уэльс в XI в. представлял собой конгломерат княжеств, боровшихся друг с другом, из которых сильнейшими были Гвинедд (Северный Уэльс) и Поуис (Средний Уэльс); далее, на юго-западе располагался Дифед (Дайфед), на юге — Морганнуг, Гвент, Кередигион (совр. Кардиган), и др. К описываемому времени, впрочем, прежние исторические области Уэльса уже были объединены в 4 королевства или княжества — Гвинедд, Поуис, Дехеубарт и Морганнуг. Подъем уэльских княжеств в XI в. связан с именем Гриффита ап-Ллевелина, короля Гвинедда с 1039 г.[270]

Сразу же по восшествии на престол Гриффит автоматически становился и королем Поуиса, так как эти две области к тому времени управлялись одним монархом, а к 1055 г., покорив Морганнуг, стал, фактически, первым правителем объединенного Уэльса. Англосаксы испытали на себе силу Гриффита, когда он дважды, в 1039 и 1052 гг. разбил мерсийцев и помогавших им нормандских колонистов (под Уэлшпулом и Леоминстером); наконец, в 1055 г. Гриффит при поддержке ирландских викингов и изгнанного эрла Мерсии Эльфгара разрушил г. Херефорд. Кстати, Эльфгар вынашивал планы едва ли не завоевания Англии с помощью новых «союзников» — типичный пример «регионалистских» амбиций и устремлений местных англосаксонских элит (впрочем, ограничилось все женитьбой Гриффита на дочери Эльфгара Эдите.)[271] Чем больше росли силы Уэльса, тем беспокойнее становилась западная граница Англии, грозящая стать таким же «плавающим» рубежом, как и северная.

Наконец, на юго-западе, в Корнуолле, остатки бриттского населения не имели своей государственности уже несколько веков после их покорения английскими королями, и потому не представляли серьезной угрозы для Англии.

Проблема престолонаследия и борьба за престол (1064–1066 гг.)

Предыстория борьбы за английский престол уходит корнями в 50-е гг. XI в., в правление Эдуарда Исповедника, выросшего при нормандском дворе и потому благоволившего к нормандцам, что в итоге вызвало недовольство англосаксонской знати и изгнание в 1052 г. большинства нормандцев с занимаемых должностей и из страны в целом. Лидер англосаксонской аристократии Годвин — крупнейший земельный магнат и в прошлом фаворит еще Кнута Великого — фактически и возвел Эдуарда Исповедника на престол в 1042 г., женив короля на своей дочери Эдите. Реально в царствование Эдуарда Исповедника страной управлял могущественный уэссекский дом Годвинов, крепко державший рычаги управления государством и не боявшийся конкурентов в силу своей прочной позиции. Реальную конкуренцию ему составляли также дома мерсийских и нортумбрийских эрлов Леофрика и Сиварда. Этот «триумвират» и определял внутриполитическую ситуацию в стране.

Приобретавший все большее доверие Эдуарда Исповедника молодой эрл Гарольд, сын Годвина, умершего в 1053 г., провел блестящую военную кампанию против Гриффита ап-Ллевелина, нанеся ему в конце 1062 г. сокрушительное поражение и разрушив столицу Гвинедда Рудлан (кельтск. Rhuddlan). Не давая бриттам передышки, Гарольд в мае 1063 г. организовал большой поход в Уэльс при поддержке флота, в результате чего Гриффит был окончательно разбит и убит своими же приближенными, приславшими его голову Гарольду. Так, благодаря эрлу Уэссекса была ликвидирована угроза столкновения с единым Уэльским государством; военные силы Уэльса были подорваны, а сам он вновь распался на княжества, признавшие формальную зависимость от английской короны[272].

Уэльский триумф Гарольда окончательно усилил позиции последнего при дворе. К концу царствования Эдуарда Исповедника Гарольд был, фактически, правителем страны. Немаловажен тот факт, что его сестра Эдита была супругой короля. Личность Гарольда — будущего претендента на престол и последнего англосаксонского короля — освещена в источниках крайне противоречиво. Как нормандские хронисты, так и современные историки «англо-норманистской» школы дают ему отрицательную оценку: первые — с назидательно-дидактической моральной позиции своего времени, не учитывая всех тонкостей политической карьеры, всегда чреватой неоднозначными, порой и неблаговидными поступками, компромиссами, хитростями; вторые осуждают Гарольда как типичного представителя анархически настроенной «удельной» аристократии, ставившей клановые интересы выше идеи единого государства и тем самым развалившей к 1066 г. английскую государственность. В частности, Стентон изображает приход к власти Годвинов в 1052 г. (в т. ч. и Гарольда) как путч, захват власти с помощью ирландских викингов и фламандских пиратов, обошедшийся жертвами среди мирного населения, подчеркивая «разбойничью» сущность англосаксонской знати — людей того самого «злого и варварского прошлого», о котором говорит Дуглас[273]. В свою очередь, англосаксонские хроники и историки-«патриоты» (Фримен, Холлистер) изображают Гарольда с лучших сторон, отмечая его заслуги в военном и государственном строительстве. В целом, можно сказать, что Гарольд, по-видимому, был типичным, хотя и ярким представителем англосаксонской знати, обладавшим многими личными достоинствами — физической силой, хорошими военно-организаторскими способностями; его деятельность в 1066 г. по укреплению государства и связей с регионами свидетельствует о политическом таланте. «Англо-Саксонская Хроника» также отмечает верную службу и военные успехи Гарольда в правление Эдуарда Исповедника в роли эрла Уэссекса[274].

Клан Годвинов, кстати, был многочисленным: у Гарольда было шесть братьев, в том числе двое монахов и двое павших вместе с ним при Гастингсе в 1066 г. (Гурт и Леофвин), а также Тости (Тостиг), выступивший против него[275]. Впрочем, об этом позже, так как сейчас мы вплотную подошли к борьбе за английский престол, собственно, и повлекшей за собой нормандское завоевание. Проблема заключалась в том, что в случае смерти бездетного короля Эдуарда права и претензии на престол имели в тон или иной степени все претендовавшие стороны (см. ниже). Шансы Гарольда были оправданы скорее реальным ходом событий — его близостью к королю, заслугами, влиянием на рычаги управления, поддержкой всего дома Годвинов — крупнейших земельных магнатов Англии и традиционных (по иронии судьбы) монарших фаворитов еще со времен Кнута Великого, некогда назвавшего Гарольда (еще ребенка) своим наследником. Англосаксонские источники утверждают, что Эдуард еще при жизни назначил Гарольда своим преемником; в частности, об этом сказано в стихотворной эпитафии Эдуарду Исповеднику в «Англо-Саксонской Хронике»[276].

Эту версию повторяет и Флоренс Вустерский, называя к тому же Гарольда «вице-королем», таким образом, имея в виду его восшествие на престол как нечто само собой предполагавшееся[277]. Прочие же, «пронормандские» источники категорически отрицают такую возможность по понятным идеологическим причинам. Полагаясь на здравый смысл, остается констатировать, что юридических прав на престол у Гарольда, строго говоря, не было; но он был живым выражением той власти аристократической олигархии, которая и была реальностью Англии при формальном монархе Эдуарде, бывшем разве что «символом нации», не более того. Поскольку эта олигархия в известной мере опиралась на симпатии местного населения (той или иной области страны), она воплощала англосаксонскую политическую традицию, а отнюдь не «тиранию», в которой Гарольда упрекали нормандские историки[278].

Права на английский престол второго главного претендента — Вильгельма Нормандского — выглядели еще более двусмысленно. С генеалогической точки зрения, родство Вильгельма с уэссекской династией было весьма далеким: он был правнуком нормандского герцога Ричарда I (942–996), дочь которого, Эмма, сначала была женой английского короля Этельреда, имея от этого брака сыновей Альфреда и Эдуарда (Исповедника), а во втором браке — женой Кнута Великого. Но в борьбе за английский престол Вильгельм использовал не династические аргументы, а легенду о некоем обещании Эдуарда Исповедника сделать Вильгельма своим преемником. Об этом говорят нормандские и англо-нормандские источники, но различий здесь немало. Так, Гийом Жюмьежский пишет, что Эдуард обещал английскую корону Вильгельму еще в 1051 г., при посредничестве тогдашнего архиепископа Кентерберийского — нормандца Роберта[279]. Ему вторит Гийом из Пуатье, утверждая, что Эдуард, «любивший герцога Вильгельма как сына или брата», завещал ему трон, но не раньше, а «перед смертью»[280]. Наконец, Уильям Малмсберийский указывает, что Эдуард завещал Вильгельму престол, «умирая»[281] — то есть, в начале января 1066 г. Далее нормандские авторы все как один повествуют о путешествии Гарольда в Нормандию, причем Гийом из Пуатье и Гийом Жюмьежский в качестве цели этой поездки указывают повеление Эдуарда Гарольду подтвердить присягой перед Вильгельмом обещание о назначении того преемником; таким образом, визит Гарольда в Нормандию был якобы чем-то вроде посольства[282]. Оригинальную мотивировку поездки Гарольда и Нормандию дает Эдмер. Он считает, что Гарольд отправился ко двору Вильгельма по личной инициативе (хотя и с одобрения Эдуарда Исповедника) с целью вернуть домой своих родственников — брата Вульфнота и племянника Хакона (сына другого брата — Свейна) — находившихся там в качестве заложников со времен смуты 1052 г.[283] Далее следует история пленения Гарольда, занесенного штормом несколько в сторону от предполагаемого маршрута, и его вызволения Вильгельмом; дальнейшая клятва Гарольда, по Эдмеру, видится своего рода принудительной благодарностью за это освобождение и последующее гостеприимство[284]. Впрочем, о клятве далее. Что же до версии Эдмера, то ее частично разделяет и Уильям Малмсберийский; но он, однако, утверждает, что Гарольд был занесен штормом в Нормандию во время морской прогулки; о целях же этой «прогулки», как и о заложниках, ничего не говорится; прогулка видится как чисто развлекательное мероприятие[285]. Скандинавская «Сага о Харальде Суровом» утверждает то же самое, называя первоначальной целью морской поездки Гарольда Уэльс («Бретланд»)[286].

Несмотря на большую убедительность версии Эдмера, последнюю точку зрения разделяют и современные британские ученые[287]. Но вообще, следует заметить, что эта поездка, каков бы ни был ее характер, состоялась в 1064 г., а Эдуард Исповедник умер в 1066 г., поэтому завещать Вильгельму престол, «умирая», он вряд ли мог. Так или иначе, ступив на нормандский берег, Гарольд якобы был захвачен в плен местным феодалом Ги де Понтье, вассалом Вильгельма, откуда он и был вызволен самим герцогом. Дальнейшее пребывание Гарольда в гостях у Вильгельма включало в себя участие в застольях, увеселениях и даже в военной экспедиции против бретонцев, где Гарольд якобы показал себя с лучшей стороны и вообще стал едва ли не другом Вильгельма. Кульминацией поездки, по версии нормандских и англо-нормандских авторов, стала пресловутая клятва Гарольда Вильгельму, принесенная на алтаре и святых мощах, в присутствии цвета нормандской знати. Суть присяги подробно изложена Гийомом из Пуатье: Гарольд якобы обязался быть полномочным представителем нормандского герцога при дворе короля Эдуарда, пока тот будет жив, далее — содействовать передаче престола Вильгельму (согласно «завещанию» Эдуарда), предоставить Дуврский замок для размещения нормандского гарнизона и другие места — аналогично в дальнейшем, по выбору Вильгельма; сам Гарольд якобы принес оммаж герцогу и получил в вассальное владение Дувр[288]. Кстати, Фримен считал эту клятву (всю) одним рыцарским оммажем при посвящении Гарольда в рыцари за доблесть в бретонской кампании, то есть, исключительно частным актом[289], никак не дающим прав кому-либо на престол, и т. п.

Неясность характера поездки Гарольда придает сомнительный характер клятве, если таковая была. Ведь если Гарольд давал ее в качестве частного лица, случайно попавшего ко двору Вильгельма, то вряд ли она имела какой-либо вес с юридической точки зрения, как и с моральной тоже. Если Вильгельм оказывал давление на Гарольда, зная о реальном влиянии того на государственные дела в Англии, то такая клятва и вовсе выглядела бы грубой политической фальшивкой, хотя политике, по большому счету, и чужда щепетильность. Что касается «посольского варианта», то дай Гарольд клятву хотя бы в качестве тайного доверенного лица Эдуарда Исповедника, она бы еще что-то значила. Но полное умолчание об этом со стороны англосаксонских источников и столь серьезные разночтения в нормандских (см. выше) ставят под сомнение достоверность легенды о клятве.

Точно не известно даже место этого события: Ордерик Виталий называет Руан, гобелен из Байе — Байе, современные исследователи — местечко Бонневиль-сюр-Тук[290]. Еще одна подробность из ряда полумифологических — якобы обручение Гарольда с одной из дочерей Вильгельма, должное подкрепить клятву, причем невеста умерла несовершеннолетней, дав, таким образом, по мнению Уильяма Малмсберийского, «предлог Гарольду освободить себя от клятвы»[291]. О помолвке упоминает и «Сага о Харальде Суровом», но при этом ничего не говорит о клятве[292].

Все эти разночтения, несоответствия изменили отношение историков к легенде о клятве Гарольда. Если Тьерри в своей книге «Завоевание Англии норманнами» дал красочную, но являющуюся художественным вымыслом картину присяги Гарольда перед лицом нормандской знати, то в наши дни блестящий источниковед А. Грансден считает всю эту историю ничем не подтвержденной и изначально вымышленной для придания вторжению в Англию легитимной окраски[293]. Более того, комментаторы «Песни о битье при Гастингсе» отмечают, что и пресловутое обещание Эдуардом Исповедником трона Вильгельму ничем не подтверждено[294]. Исчерпывающее мнение по этому поводу дал современный переводчик Уильяма Малмсберийского: «Это один из самых неясных моментов нашей (то есть английской — М.Г.) истории»[295]. Другое дело, что именно эта легенда была успешно использована нормандским герцогом для завоевания симпатий папства и общественного мнения Европы (насколько можно говорить об общественном мнении применительно к XI в.), и для оправдания вторжения в Англию. Но об этом ниже.

Что же до претендентов на престол, то, по иронии судьбы, наиболее законное право на него были у слабейшего из трех кандидатов — Эдгара Этелинга[296], внука Эдмунда Железнобокого и, следовательно, потомка королей уэссекской династии. К моменту нормандского завоевания Эдгар был еще подростком, почти ребенком, поэтому, выйдя на арену политической борьбы позже, он так и не стал символом-объединителем англосаксов в борьбе с нормандцами.

Таков был политический расклад на момент смерти Эдуарда Исповедника 5 (6) января 1066 г. Уже на следующий за этим день кандидатура Гарольда была одобрена уитенагемотом, и он был тут же коронован в качестве избранного монарха. Поражает быстрота этих событий; хотя Фримен всячески подчеркивал «всенародное признание» Гарольда[297] (так как уитенагемот — Совет Мудрых в контексте либеральных иллюзий Фримена виделся ему органом народной демократии), в наше время аристократический характер уитенагемота вряд ли может вызывать сомнения. Гарольд был избран магнатами, и «демократизация» этого органа неуместна. Важно другое: Флоренс Вустерский писал об избрании Гарольда влиятельными людьми всей Англии[298], но Фримен резонно полагает, что количественно знать южных графств — то есть, фактически, вассалы дома Годвинов — преобладала на Совете. Север и другие окраины просто не могли за такой короткий срок прислать своих представителей[299]. Поэтому вся процедура избрания нового короля отнюдь не кажется «общеанглийской». Недаром одним из первых мероприятий Гарольда в ходе его короткого царствования стала поездка на Север, своего рода презентация нового короля тамошней элите (длилась до середины апреля 1066 г.) Этот внутриполитический шаг кажется тем более мудрым, что из прежних уэссекских королей вообще мало кто утруждал себя подобными поездками, что только усиливало оторванность окраин от центра. Поездка Гарольда в сопровождении видного деятеля церкви епископа Вульфстана Вустерского предотвратила возможный рост недовольства северной знати скороспелым избранием короля без ее участия[300]. Отступая немного назад, нельзя не вспомнить такого важного деяния Гарольда из этой области, как урегулирование (еще в царствование Эдуарда) кровавого междоусобного конфликта в Нортумбрии в 1065 г., когда в октябре местная знать подняла восстание против уэссекского ставленника Тости (брата Гарольда), не только проводившего там чересчур жесткую налоговую политику, но и вмешавшегося в местную борьбу аристократических группировок, что повлекло за собой вероломные убийства людьми Тости некоторых местных магнатов. В ответ на это северяне вырезали отряд Тости в Йорке, и далее смута, сопровождавшаяся разбойными погромами, стала распространяться все южнее, перекинувшись и в Линкольншир. Спас дело Гарольд, встретивший войско повстанцев в Нортгемптоне, где они собирались разграбить земли Тости, и уладивший конфликт ценой осуждения и изгнания собственного брата из страны, и признания новым эрлом Нортумбрии избранного бунтовщиками Моркара. Тости эмигрировал во Фландрию, так как его жена была фламандкой[301].

Говоря об избрании Гарольда на престол, «Сага о Харальде Суровом» резонно отмечает, что в руках Гарольда была и государственная казна, и симпатии большинства присутствовавших, говоря современным языком, «избирателей» (то есть, надо понимать, южной знати); кроме того, он якобы представил свидетелей завещания покойным Эдуардом трона в его пользу[302]. Было ли это хитрым трюком Гарольда из тогдашнего арсенала «политических технологий», или нет — неизвестно; но реальная влиятельность Гарольда, отмеченная сагой, не подлежит сомнению.

В целом, характеристика царствования Гарольда в англосаксонских и нормандских источниках сильно различаются. Нормандские авторы всячески клеймят Гарольда как «тирана», «братоубийцу», «узурпатора» и «клятвопреступника», соответственно видя в лице Тости оппозицию «тирании»[303]. «Одни покорились тирану, другие впали в гнев», — писал Ордерик Виталий, имея в виду под «другими» Тости[304]. Но на деле тенденциозный стиль нормандцев исключает сколько-нибудь серьезную аргументацию. Уильям Малмсберийский, представляющий более позднее поколение историков, относится к Гарольду уже спокойнее, говоря, что тот правил «справедливо и храбро»[305]. Флоренс Вустерский, олицетворяющий англосаксонскую летописную традицию, отмечает в качестве заслуг Гарольда мудрое законодательство, борьбу с преступностью, взвешенную административную и церковную политику, хорошие личные отношения со многими церковными прелатами, заботу об обороне страны[306]. Все это заслуживает большего доверия ввиду отсутствия у Флоренса пропагандистских целей. В целом, Гарольд и до, и после воцарения показал себя как удачливый полководец и неплохой (на уровне местных проблем) политик. Что же до Тости, то здесь личная драма Гарольда переплелась с политической, и добавить к этому нечего. По мнению автора «Саги о Харальде Суровом», Тости погубило также стремление самому сесть на английский престол вместо брата, и возникшая не в последнюю очередь на этой почве ненависть к более удачливому и популярному Гарольду привела Тости к междоусобной вражде с ним[307].

Военные события 1066 г. и нормандское вторжение

Тем временем избрание Гарольда вызвало соответствующую реакцию в Нормандии. В источниках мало освещен факт посольства Вильгельма к Гарольду с требованиями объяснений; подробно об этом пишет лишь Фримен, датируя посольство серединой января 1066 г. и отмечая его бесплодность[308]. Между тем, это и стало отправным пунктом подготовки Вильгельма к вторжению; в то время как Гарольд отправился в Нортумбрию, в Лилльбонне собралась ассамблея баронов, обсудивших этот вопрос. В напряженных дискуссиях ассамблея пришла к одобрению идеи вторжения в Англию — в немалой степени благодаря увещеваниям Гийома фиц-Осберна, ближайшего соратника герцога Вильгельма[309].

В подготовке вторжения можно выделить такие основные направления, как материально-организационные (набор войск, строительство флота) и пропагандистско-дипломатическое. Что касается первого, то П. Стаффорд считает, что на саму разработку операции сильно повлиял пример Тости, собиравшего в апреле 1066 г. во Фландрии флот для реванша. Но трудно согласиться с ее выводами о том, что этот факт был решающим в привлечении внимания Вильгельма к ситуации в Англии[310]. Так или иначе, строительство флота и набор добровольцев заняли почти все лето 1066 г. Тем временем нормандская дипломатия блестяще справилась со своими задачами: Вильгельм посылал посольства в Данию, Германию, Фландрию, наконец, к папскому двору. Результаты не заставили себя ждать: соседние с герцогством державы согласились хранить нейтралитет[311]. Далее была блестяще разработана идея религиозного «оформления» грядущего мероприятия, автором которой, по мнению Фримена, был Ланфранк[312] — видный нормандский прелат, один из ближайших сподвижников Вильгельма. Благодаря тезису о религиозной необходимости покарать конкретно Гарольда за «клятвопреступление», нормандское завоевание Англии стало чем-то вроде репетиции Крестовых походов, завершившись всего за 15 лет до их начала. Идея похода — принести в Англию «духовное оздоровление» — заметна даже у Уильяма Малмсберийского, резко критиковавшего англосаксов за «разложение нравов и церкви». Между тем, по остроумному замечанию Фримена, реальным «грехом» английской церкви была ее независимость от Рима, национальная обособленность[313].

Вильгельм обратился к папе Александру за морально-идеологической поддержкой похода и получил ее, вместе с освященным знаменем и другими реликвиями; Гарольд же то ли из-за невнимания, то ли из боязни за судьбу послов, не проявил аналогичной дипломатической активности и в итоге проиграл, оставшись в одиночестве. Правда, в Риме далеко не все были склонны поддерживать Вильгельма; решающее мнение в его пользу высказал Гильдебранд, повлияв на решение Папы[314].

Тем временем в мае 1066 г. Тости с наемным войском из фламандцев при 60 кораблях совершил давно планировавшийся набег на английские берега — сперва на о. Уайт и южное побережье, откуда, однако, его отпугнули соответствующие военные приготовления Гарольда, а затем — в Норфолк, где был разбит местным ополчением у местечка Брунемюэ, и, наконец, в Линдсей и Йоркшир, где его окончательно разгромили братья-эрлы Эдвин и Моркар. Поскольку отряд Тости был сравнительно небольшим — Адам оценивает его численность в 1 тыс. чел. — и состоял из иностранцев, все мероприятие вылилось в банальный пиратский набег, с грабежами и поджогами, отпор которому со стороны англосаксов был более чем закономерен[315]. Тости едва ушел в Шотландию всего с 12-ю кораблями[316]. Фримен считал набег Тости частью плана Вильгельма Нормандского, пробой сил, всячески подчеркивая связь Тости с Вильгельмом[317]. Однако скорее Тости был «независимой переменной», вовсе не являясь пешкой Вильгельма в игре, поскольку легко примкнул к последующей экспедиции норвежского короля Харальда Сурового в Англию, мало связанной с планами и интересами нормандской дипломатии. Иными словами, Тости было абсолютно все равно, на чью помощь рассчитывать в осуществлении своей узкоклановой по характеру мести. «Сага о Харальде Суровом» повествует о том, как Тости сначала обратился за помощью к датскому королю Свейну Эстридсену, предлагая тому английскую корону в случае победы, а затем, не встретив у Свейна желания помогать ему, столь же легко предложил то же самое норвежскому королю Харальду Суровому, обещая тому пронорвежский «электорат» в Англии и предлагая себя на пост эрла Нортумбрии в будущем англо-норвежском королевстве[318] (очевидно, должном повторить собой Империю Кнута).

Касаясь экспедиции Харальда Сурового[319], следует сказать, что в источниках не отражено наличия каких-либо совместных планов его и Вильгельма по вторжению в Англию осенью 1066 г., как и свидетельств дипломатической активности между Нормандией и Норвегией. Если кто и призывал Харальда к совместным действиям — так это Тости и, возможно, какие-то его сторонники в Нортумбрии, но не Вильгельм; Флоренс Вустерский, повествуя о совместной высадке Харальда и Тости в Англии (см. ниже), говорит о том, что это было спланировано ими заранее[320]. Совпадение же норвежского вторжения по времени с нормандским оказалось, по-видимому, в большей степени именно совпадением, а не результатом скоординированных действий, хотя само по себе существование связей между Харальдом Суровым и Вильгельмом не исключается. Харальд, которого иногда называют «последним викингом», прожил жизнь воина-авантюриста, и захват Англии должен был стать его самой большой авантюрой, скорее спонтанной, чем давно планируемой.

Тем временем Гарольд все лето провел на о. Уайт, где им были собраны войска и флот еще в момент рейда Тости, ожидая нападения Вильгельма, о планах которого Гарольд знал. Однако нормандцы еще только строили флот. К 8 сентября 1066 г. регламентированный срок службы у ополчения (фирда) вышел, и Гарольду ничего не оставалось, как ввиду отсутствия врага, распустить фирд по домам, а флот вернуть в Лондон[321]. Так, по иронии судьбы, Гарольд не дождался «опаздывавшего» противника, будучи при оружии. Только в середине августа 1066 г. нормандский флот был достроен и собран в устье р. Див, а попутного ветра для такого сложного по тем временам мероприятия, как транспортировка большого войска через Ла-Манш, пришлось ждать еще полтора месяца. О том, что Гарольд знал о намерениях Вильгельма, говорит тот факт, что он посылал шпионов в гавань Див, причем один из них был пойман и отпущен в качестве дипломатического гонца[322].

После роспуска ополчения Гарольдом события стали нарастать как снежный ком. 12 сентября 1066 г. флот Вильгельма отплыл из порта Сен-Валери, куда ранее перебазировался из Дива; ожидание попутного ветра сопровождалось пышными религиозными церемониями, должными поддержать дух войска[323]. Наконец, 28 сентября состоялось отплытие. Тем временем флот Харальда Сурового, со своей стороны, также двинулся в сторону Англии, явно опережая нормандцев. Силы Харальда Адам оценивает в 200 кораблей и 6 тыс. воинов, хотя хронисты, как это часто бывало, явно завысили цифры: «Англо-Саксонская Хроника» говорит о 300 кораблях, Флоренс — о 500-х.[324] Тем не менее, это были значительные силы, превышавшие по численности войско самого Вильгельма. Отплыв из Согне-фьорда, очевидно, в первых числах сентября 1066 г., норвежский флот сделал остановку на Оркнейских островах, ставших чем-то вроде базы экспедиции, где к нему примкнули силы местных викингов под руководством ярлов Пауля и Эрлинга; затем флот соединился в устье р. Тайн с эскадрой вернувшегося из Шотландии Тости и 10 сентября вошел в Хамбер, направившись к Йорку. Поскольку морских сил в должном количестве у англосаксов на Севере не имелось, эрлы Эдвин и Моркар попытались разбить нападавших на суше, но 20 сентября потерпели сокрушительное поражение при Фулфорде, близ Йорка, где во время бегства многие англосаксы утонули в р. Уз[325].

Такой поворот событий заставил Гарольда на время забыть об опасности из Нормандии и срочно идти с войсками на север — еще и потому, что после поражения при Фулфорде знать Севера была готова не только на мир с Харальдом Суровым, но и на союз с ним, присягнув ему на верность (видимо, не в последнюю очередь под впечатлением от результатов разгрома при Фулфорде)[326] — очередной случай, когда скандинавский король был для северян предпочтительнее уэссекского. Поэтому для Гарольда отражение норвежского вторжения означало не только военную операцию, но и сохранение территориальной целостности королевства, своего рода проверка нового короля на прочность его власти. Наспех собрав войска, Гарольд совершил марш-бросок на север, где и разбил норвежцев 25 сентября 1066 г. при Стэмфорд-Бридже, на берегу р. Дервент, причем в битве, отличавшейся исключительным упорством и кровопролитностью, погибли и Харальд Суровый, и Тости[327]. Это и послужило впоследствии предлогом для нормандских историков к обвинению Гарольда в «братоубийстве», хотя применительно к войне, где Тости в союзе с иноземцами напал на собственную родину, это вряд ли обосновано, тем более что нигде не зафиксирован факт убийства Тости лично Гарольдом. Вообще, поскольку междоусобицы были нормой для Средневековья, выделять данный случай как особо «злодейский» по меньшей мере странно.

Судьба же собственно норвежского флота ясна в общих чертах. Версия «С» «Англо-Саксонской Хроники» утверждает, что в Норвегию ушли все корабли, но «Д» говорит только о 24-х; ей вторит и Флоренс Вустерский, называя цифру в 20 кораблей (хотя обычно он следовал версии «С»)[328]. Последний вариант убедителен, учитывая гибель в двух битвах большей части норвежских воинов, составлявших одновременно и экипажи кораблей.

Итак, Гарольд обеспечил безопасность своего королевства со стороны Норвегии; от присутствовавших сына Харальда Сурового Олава и ярла Оркнейских островов были получены гарантии мира, после чего норвежцы были отпущены восвояси без препятствий. Но, в свою очередь, силы самих англосаксов были подорваны основательно; в битве при Стэмфорд-Бридже полегли лучшие части Гарольда[329], тогда как на юге 28 или 29 сентября высадился Вильгельм Нормандский. Впрочем, об этом Гарольд еще не знал, празднуя победу в Йорке. Нормандцы высадились в Пивенси, сделав затем своей «штаб-квартирой» Гастингс, расположенный неподалеку.

Хронисты оценивали войско Вильгельма непременно как «огромное», «бесчисленное», и т. д. Между тем, современными историками давно установлено, что оно насчитывало не более 5–7 тыс. чел., в том числе 2 тыс. рыцарской конницы[330]. Высадка нормандцев сопровождалась грабежами, поджогами местных деревень, что вскоре станет характерной чертой нормандского завоевания уже по всей стране. Весть о высадке нормандцев принес Гарольду в Йорк некий тэн с юга, видевший это; другой вестник, крестьянин, рассказал уже о разорениях[331]. Вряд ли эти известия могли дойти до Йорка ранее 3 октября, учитывая срок перехода от Лондона тем же Гарольдом до того. С остатками войск Гарольд двинулся на юг, через Лондон, и, наконец, 14 октября 1066 г. встретился с Вильгельмом в известной битве при Гастингсе. По иронии судьбы, Вильгельм еще не знал, скорее всего, с кем ему предстоит встретиться: с Гарольдом или с норвежцами Харальда Сурового, о чьей экспедиции ему в целом, вероятно, было известно.

Нет нужды подробно описывать битву, поскольку этому посвящено немало литературы. Анализируя причины поражения англосаксов, следует отметить ряд моментов. Во-первых, северные эрлы продемонстрировали свою независимость и абсолютное нежелание жертвовать своими людьми в интересах, как им, очевидно, представлялось, Уэссекса; войска Мерсии и Нортумбрии не участвовали ни в походе на юг, ни в битве при Гастингсе[332]. От самой же армии Гарольда после северной кампании осталась всего треть, тогда как ополчения южных графств были еще не готовы к выступлению[333]. При тогдашних темпах и средствах коммуникации мобилизовать их можно было с большим трудом, наспех, что отражалось на качестве войска. Во-вторых, историки долгое время находились в заблуждении о «передовом военном деле» нормандцев, заблуждении, вращавшемся вокруг магического словосочетания «тяжеловооруженная рыцарская конница». В этом ключе поражение саксов при Гастингсе объяснялось несовершенством военной тактики и вооружения, и т. д. Особенно потрудились в создании этого образа историки — «англо-норманисты» — Стентон, и др.[334], хотя и Фримен совершенно случайно, интерпретируя источник, приложил к этому руку. Все это перекочевало и в советские учебники, где можно прочитать характерные строки; «Войско англосаксов — в основном крестьянское ополчение, вооруженное дубинами и топорами… Нормандское войско — тяжеловооруженная рыцарская конница»[335]. Если же подойти к проблеме без заведомых пристрастий, выясняется совсем другое. Во-первых, рыцарская конница в XI в. еще далеко не достигла того боевого качества, которое выработалось позже в Крестовых походах, и не обладала какой-то особой тактикой и непобедимостью, как в XII–XIV вв., не говоря уж о том, что рыцари составляли меньше половины франко-нормандского войска. Тогдашний рыцарь не был особенно «тяжеловооруженным» и никак не напоминал ту закованную в сталь башню, которой он стал 100 лет спустя. Английский хускерл практически не отличался по вооружению и доспехам от нормандского рыцаря[336], что ясно отражено на гобелене из Байе. Доспехи тяжеловооруженного воина той эпохи состояли всего лишь из длинной, до колен, кольчуги, простого шлема конической или закругленной формы и миндалевидного либо круглого щита; воины победнее довольствовались более короткой кольчугой, а то и вовсе кожаной или стеганой верхней одеждой. Оружие рыцарей было представлено мечами и простейшими по конструкции копьями, у хускерлов кроме того имелись традиционные для Северной Европы мощные секиры на длинном, до груди взрослого человека высотой, древке — весьма действенное оружие. Масса рядовых бойцов вооружалась также копьями, топорами, мечами и прочим оружием соответственно своему достатку[337]. Во-вторых, у англосаксов были и лучники, и конница. Описывая отражение набега Тости, Флоренс пишет: «Король Гарольд приказал… конному отряду быть наготове». «Сага о Харальде Суровом», давая развернутую картину битвы при Стэмфорд-Бридже, говорит о наличии значительного количества конницы в англосаксонском войске, в отличие от норвежцев, сражавшихся исключительно пешими, равно как и об английских лучниках. Лучники шли к Гастингсу на подмогу из Йорка, но не успели к битве[338]. Конницу же Гарольд предпочел не использовать ввиду оборонительной тактики англосаксов в этом сражении, для которой пеший строй был более подходящим, поэтому, видимо, даже конные воины бились спешенными. Таким образом, англосаксы проиграли битву не потому, что их войско и военное дело было плохим вообще, а потому, что оно было в плохом состоянии конкретно при Гастингсе[339]. Те самые «крестьяне с дубинами» были наспех согнаны на место лучших отрядов, полегших на севере. Это была не норма, а исключение, перст судьбы. Что же касается нормандцев, то передовым было не столько их военное дело вообще, сколько блестящая военно-феодальная организация. В сочетании с боевым духом свежего войска она и принесла им победу. В тактическом же плане наступательные порывы нормандских рыцарей уравновешивались оборонительной стойкостью англосаксов, и лишь ошибка последних, нарушивших построение и бросившихся в погоню за притворно отступающими нормандцами, позволила нормандцам неожиданно перейти в контратаку и разгромить их.

После битвы Вильгельм, по сообщению хронистов, еще 8 дней оставался в Гастингсе, ожидая делегаций с изъявлением покорности[340], но, не дождавшись их, и приведя в порядок войско, начал свой первый большой поход по английской земле, увенчавшийся завоеванием юго-восточных графств и коронацией Вильгельма. Собственно, после Гастингса и начался сам процесс завоевания страны, распадающийся на этапы сообразно покорению очередного региона: Юго-Востока, Юго-Запада, Центральных графств (Мерсии), Северо-Востока и Нортумбрии, наконец, части Уэльса. Победа при Гастингсе еще не сделала нормандского герцога властелином страны. В Лондоне, где собрались многие представители знати, в том числе Эдвин и Моркар с подошедшими, наконец, отрядами, образовалась значительная база сопротивления, располагавшая немалым числом войск[341], в том числе ополчением самих лондонцев. Но у англосаксов отсутствовал лидер такого масштаба, как Вильгельм у нормандцев, чтобы скоординировать их действия. Знать и горожане Лондона провозгласили королем Эдгара Этелинга[342], но было очевидно, что этот юноша не подходит на такую роль. Более подходящие кандидатуры — Эдвин, Моркар, Вальтьоф (сын прежнего эрла Нортумбрии Сиварда) — отпали, как ввиду их неучастия в битве при Гастингсе, так и по причине их северного происхождения: они были чужаками для уэссекской и прочей южной знати, преобладавшей на собрании. В ответ на это северные эрлы увели свои отряды из Лондона, вновь бросив Юг без помощи[343]. В очередной раз психология «регионализма» разделила англосаксов перед лицом общего врага. Реальным лидером лондонцев, возглавившим оборону города, стал шериф Мидлсекса Ансгар[344].

Все эти проволочки были на руку Вильгельму, совершавшему тем временем победоносный рейд по юго-востоку Англии — региону, чьи силы были в большинстве своем уничтожены при Гастингсе. Это объясняет молниеносный триумф Вильгельма на пути к Лондону. 21 октября 1066 г. без боя сдался Дувр, обладавший мощными укреплениями: дуврцы сами на полпути принесли покорность Вильгельму. 29 октября так же легко пал Кентербери — резиденция архиепископа — и далее ряд других населенных пунктов по южному берегу Темзы. Около 1 ноября (хотя Р. Адам считает, что в середине ноября) нормандцы с юга подошли к Лондону. По сообщению Ги Амьенского, они якобы собирались осаждать Лондон, чем немало напугали горожан, но это вызывает сомнения, если вспомнить о небольшой численности войска Вильгельма, сильно сократившейся еще и после Гастингса[345]. Дело ограничилось недолгим вооруженным противостоянием, в ходе которого англосаксы сделали вылазку через мост на южный берег, в Саутворк, а нормандский отряд в 500 рыцарей отбросил их назад, причем Саутворк в ходе боя сгорел[346]. Полагая, очевидно, более разумным продолжить покорение беззащитного Юга, нежели губить и без того небольшое войско в новых сражениях, Вильгельм продолжил марш по южному берегу Темзы, уйдя от Лондона на запад, пока не форсировал реку, наконец, в середине декабря 1066 г., в верхнем течении, в местечке Валлингфорд. В ходе этого марша герцога ждал новый успех: без боя сдался Винчестер — древняя столица Уэссекса с ее сокровищницами. Нормандские войска даже не вступили в город; Винчестер, где пребывала вдова Эдуарда Исповедника, был покорен, благодаря красноречию послов Вильгельма[347]. Почтительное отношение к вдовствующей королеве как бы подчеркивало факт легитимного наследования Вильгельмом якобы завещанной ему Эдуардом Исповедником короны, в противовес «узурпации» ее Гарольдом. Здесь герцог Нормандии в очередной раз проявил себя как хитрый дипломат и, говоря современным языком, «пропагандист» тех идей, которые придавали завоеванию Англии позитивный характер в глазах общественного мнения.

Вместе с тем, по отношению к местному населению, чье мнение было не столь важно, Вильгельм с самого начала вел себя как завоеватель. Англосаксонские источники в один голос повествуют о тотальном разорении всех мест, через которые войско Вильгельма шло из Гастингса: Сассекс, Кент, Суррей, Мидлсекс подверглись значительному опустошению. Так, действуя устрашающим примером на защитников Лондона и одновременно ведя с ними переговоры, Вильгельм подготавливал почву для бескровного взятия власти в свои руки. По выражению Адама, «страх и время были оружием Вильгельма»[348].

Впрочем, местное население отвечало редкими партизанскими акциями, уничтожая мелкие отряды нормандцев, например, в Ромнее (Кент)[349]; но в целом Юг был обескровлен. Эта политика принесла ожидаемые результаты. Последним пунктом дислокации нормандской армии на пути к Лондону стало местечко Беркхампстед (тогда — Беорхем), на северо-западе от Лондона. Именно сюда прибывали послы Ансгара. Располагаясь здесь, Вильгельм успешно контролировал дороги на север, откуда могла появиться помощь лондонцам, хотя она так и не пришла[350]. В этой ситуации переговоры с Ансгаром завершились сдачей англосаксов. Как отмечает «Англо-Саксонская Хроника», они приняли это решение с целью избежать дальнейших разрушений юга Англии нормандцами[351]. Там же, в Беркхампстеде произошло формальное примирение Вильгельма с руководителями обороны Лондона — Эдгаром Этелингом, епископом Вульфстаном Вустерским, епископом Уолтером Херефордским, представителями горожан, и др. Завершился 1066 г. коронацией Вильгельма (на Рождество) в Вестминстере. Коронация не была насильственным актом, да и не могла быть таковым; собственно, компромисс с элитой южных графств был достигнут на переговорах, где Вильгельм декларировал обещания справедливого правления и соблюдения законов Эдуарда Исповедника[352]. Но на деле, поскольку остальная Англия еще не была покорена, перед ним оставался лишь путь насильственного завоевания, прикрываемого формальными декларациями. Символичен тот факт, что во время коронации в Вестминстере нормандцы, ошибочно приняв одобрительные хоровые возгласы присутствовавших на церемонии в соборе англосаксов, традиционно сопровождавшие коронационный ритуал, за признак бунта, с перепугу подожгли дома вокруг собора и убили в суматохе несколько мирных жителей.

Начало англосаксонского сопротивления (1067 г.)

В целом, завоевание Англии только началось. На большей части земель к северу от Темзы не было ни нормандской администрации, ни нормандских замков и землевладельцев, и все эти области, по большому счету, продолжали жить прежней жизнью, как и до Гастингса. Вместе с тем, коронация Вильгельма имела большое общественное значение: из завоевателя с сомнительными претензиями на престол он превратился (формально) в законного монарха, коронованного английским епископом (Элдредом), в присутствии многих английских магнатов. Следовательно, сопротивление ему могло теперь квалифицироваться как бунт, мятеж, даже будь оно на деле и патриотическим движением[353].

Характеризуя в целом первые месяцы правления Вильгельма в Англии, можно уже отметить все характерные черты нормандского режима в будущем: земельные конфискации у тех представителей англосаксонской знати, кто как-либо выражал свою нелояльность новому королю, передача этих земель франко-нормандским воинам и колонистам, повсеместное строительство замков в качестве оплота военно-административной системы. За всем этим прослеживалась реальная цель Вильгельма — не вести этническую войну (для чего вряд ли хватило бы сил и средств), а стать правителем именно английского народа, подобно Кнуту, хотя и с опорой на нормандскую элиту. Правда, Вильгельм сурово подавлял всякое сопротивление, не считаясь с жертвами, но здесь, по выражению Адама, «верность, а не национальность» была главным критерием для Вильгельма[354].

После коронации он остановился в Баркинге (Эссекс), куда с изъявлениями покорности приходили многие англосаксонские магнаты, в том числе Эдвин и Моркар. Те же, кто не желал признать хотя бы формальный вассалитет от нового короля, автоматически попадали в разряд врагов, ставя себя вне закона. Север и Запад Англии Ордерик Виталий относит к «диким людям» именно на таком основании[355].

Между тем, 21 февраля 1067 г. Вильгельм уехал в Нормандию, взяв с собой целую делегацию видных англосаксонских вельмож и прелатов — Эдвина, Моркара, архиепископа Стиганда, Вальтьофа, и др., с целью ознакомления их с родиной нового монарха и укрепления связей между английской и нормандской элитами. (Регентом на нормандском престоле в отсутствие Вильгельма в 1066 г. был Роджер Монтгомери)[356]. Вообще, такие поездки на континент в последующие годы Вильгельм предпринимал неоднократно — к этому обязывал статус государя земель по обе стороны Ла-Манша. Лойн указывает 10 подобных поездок с 1067 по 1087 г., причем некоторые длились по году[357]. Во время первой поездки, проходившей с февраля по декабрь 1067 г., поднялась первая серьезная волна недовольства в Англии, положившая начало активному сопротивлению англосаксов как таковому. Причиной этого недовольства источники в один голос называют многочисленные насилия и беззакония, допущенные заместителями Вильгельма — Одо из Байе и Гийомом фиц-Осберном — якобы в нарушение тех справедливых законов и порядков, которые только-только установил новый король[358]. Похоже, именно отсюда стартовал миф о «добром короле» — «защитнике народа», и «злых баронах» — «угнетателях народа», свойственный историографии даже XIX в. Тезис более чем сомнительный. Скорее можно говорить о том, что сравнительно небольшие бесчинства, неизбежные на любой войне и сдерживавшиеся при необходимости железной рукой Вильгельма — не из заботы о народе, разумеется, а для создания репутации — например, запрет войскам грабить население[359], — сменились в его отсутствие более явными и открытыми беззакониями по отношению к англосаксам, что закономерно привело к возмущению на местах. Вряд ли могло быть так, что после коронации Вильгельма все на два месяца утихло и обратилось в покой и благодать, чтобы потом вдруг взорваться. «Спокойствие» января-февраля 1067 г. скорее было следствием военного поражения англосаксов, и все это время подспудно происходило осознание случившегося и накопление сил для реванша, пускай стихийного и разрозненного. Это выглядит более правдоподобным, чем миф о «справедливом» правлении.

К сожалению, досконально точно установить хронологию последующих событий возможно не всегда, так как поздние англо-нормандские источники, отличающиеся крайне подробным описанием событий, хронологией как раз пренебрегали.

Итак, в 1067 г. ряд волнений вспыхнул в разных районах Англии. Что интересно, первая из этих «смут» произошла в фактически автономной Нортумбрии, никак не испытавшей на себе тягот нормандского вторжения; до 1068 г. на ее землю вообще не ступал нормандский воин. Перед отъездом Вильгельм в подтверждение своей политики чисто формального вассалитета Нортумбрии назначил на пост эрла ее северной части (Берниции) Копсига — родича и соратника покойного Тости. Вильгельм полагал, что назначение англосакса на этот пост привлечет симпатии северян. (Моркар, видимо, оставался эрлом Дейры — Йоркшира). Но вышло иначе. Прежний местный эрл Освульф из династии эрлов Берниции, не явившийся с присягой к Вильгельму и потому считавшийся как бы вне закона, 11 марта 1067 г. убил со своими людьми Копсига и его приближенных, показав, кто обладает реальной властью на Севере[360]. Впрочем, все это укладывалось в рамки местной политической традиции, как и восстание 1065 г. (см. выше); доказательство тому — судьба самого Освульфа, убитого разбойниками, без какой-либо политической подоплеки, несколько месяцев спустя, после чего эрлом Берниции стал племянник прежнего шотландского короля Дункана Госпатрик, купивший этот пост за деньги (в дальнейшем — видный деятель англосаксонского сопротивления). Что касается причин убийства Копсига, то, помимо традиционной неприязни к ставленникам Лондона (или Винчестера — одним словом, центра), Кэпелл указывает стремление Копсига присоединить к Берниции и Дейру (Йоркшир), постоянно отпадавшую, невзирая на прежние усилия эрла Сиварда; таким образом, Копсиг нарушил местный политический расклад, за что и поплатился[361].

Более серьезные эксцессы начались в Западной Мерсии, в Херефорде, где летом 1067 г. возникло крупнейшее партизанское движение, три года державшее под контролем не только это графство, но подчас и всю уэльскую границу. Во главе этого движения стоял англосаксонский феодал Эдрик по прозвищу «Лесник», которому нормандцы, в свою очередь, дали кличку «Дикий» за его упорное сопротивление. Эдрик в свое время, как и Освульф, не принес присягу Вильгельму, поэтому его земли подлежали конфискации в пользу Ричарда фиц-Скроба — нормандского наместника в Херефорде. Однако все попытки последнего овладеть землями Эдрика встречали активный вооруженный отпор, в результате которого гарнизон Херефорда нес ощутимые потери. Пользуясь пограничным положением своих владений, Эдрик в августе 1067 г. заключил союз с уэльскими князьями Бледдином и Риваллоном (сводные братья покойного Гриффита ап-Ллевелина, соответственно князья Гвинедда и Поуиса); поскольку свои княжества они получили из рук Гарольда в качестве вассалов, они охотно поддержали Эдрика, в результате чего движение приобрело широкий масштаб, и повстанцы при поддержке валлийцев стали делать набеги в соседние графства (Вустер, Глостер, и др.). Первую крупную вылазку они совершили 15 августа 1067 г., «опустошив», по словам летописца, графство Херефорд. С тех пор сопротивление на западной границе приобрело наступательный характер, стало постоянной угрозой для нормандского господства здесь[362].

Следующее крупное восстание произошло также летом 1067 г. в Кенте, где местные повстанцы призвали на помощь континентального феодала, графа Эусташа Булонского, мужа сестры Эдуарда Исповедника Годы — с целью взять Дувр. Это был первый случай обращения англосаксов (в борьбе с нормандцами) к дальним, «неостровным» соседям, что позже станет нормой. Но Кентское восстание быстро окончилось неудачей. Эусташ высадился близ Дувра, объединившись с кентцами, но Дувр был сильно укреплен, будучи традиционным морским форпостом Англии, и взять его с налета было невозможно. Тем временем гарнизон Дувра во главе с Одо из Байе — новым эрлом Кента — совершил вылазку и наголову разбил повстанцев, понесших большие потери. Эусташ бежал восвояси и, что интересно, в 1074 г. принес оммаж Вильгельму, став его верным сподвижником[363]. Кентское восстание было, по-видимому, обречено, так как Кент входил в число первых захваченных Вильгельмом земель в Англии, и все земельные конфискации с сопутствующей сменой элиты, репрессиями, да и потери при Гастингсе сводили шансы местной военной знати к нулю.

По-видимому, декабрь 1067 г. ознаменовался началом еще одного крупного регионального движения такого рода — Эксетерского восстания. Мы говорим «по-видимому», так как хронология этого события на редкость скудна, а подавление восстания однозначно относится уже к весне 1068 г. Причины восстания видятся куда более конкретными, нежели абстрактное «недовольство». По сообщению хрониста, вернувшийся в декабре 1067 г. в Англию Вильгельм «наложил на англов непосильный налог»[364] — возможно, в качестве наказания за выступления в его отсутствие, а возможно — просто из соображений финансовой необходимости. Эксетер же был центром доселе не завоеванного Юго-Запада, признавшего зависимость от Вильгельма только на словах. Местная городская верхушка, по мнению Фримена, вынашивала планы превращения Эксетера в своего рода автономную городскую республику, связанную с королем только формальным вассалитетом и уплатой налогов в казну королевства[365]. Кроме того, Эксетер с округой относился к бывшему домену Годвинов, посылал людей под Гастингс, и антинормандские настроения были здесь пока сильны. В Эксетере укрывалась мать Гарольда Гита и его сыновья, и многие знатные англосаксы из числа участников битвы при Гастингсе[366]. Все это придавало движению патриотическую окраску (если, конечно, иметь в виду региональный, местный «патриотизм»).

Вместе с тем, восставшие в своих требованиях не пошли дальше именно отстаивания местных прав и свобод; собственно патриотическая идея не могла получить здесь развития, как и во всех последующих движениях, так как психология «регионализма» господствовала над ней. Эксетерцы требовали права «не подчиняться королю в своих стенах» (то есть, самоуправления) и «платить налоги по старому обычаю»[367]. И все. Вполне понятно, исходя из этого, почему Эксетер остался в одиночестве, и просьбы о помощи у других областей не дали результатов; вряд ли кому-то еще хотелось сражаться за локальные интересы Эксетера. В этих условиях падение Эксетера стало делом времени; он сдался Вильгельму весной 1068 г. после 18-дневной осады, несмотря на относительно упорное сопротивление в ходе этой осады[368]. Покорение Эксетера, принесшего королю соответствующую присягу, открыло дорогу нормандцам к завоеванию всего Юго-Запада. В противном случае, по мнению Фримена, имелась все-таки перспектива образования княжества на территории Девона и землях корнуэльских кельтов, во главе со знатью Эксетера[369]. Собственно, благодаря эксетерскому походу Вильгельма, Корнуолл впервые был окончательно подчинен английской короне, предвосхищая судьбу других кельтских окраин (прежде всего Уэльса). Любопытен факт, что Юго-Запад заселялся в основном бретонскими колонистами и баронами, близкими к местным бриттам своими этническими корнями[370].

Поскольку сильно укрепленный Эксетер был ключом к Юго-Западу, то после его сдачи нормандская экспедиция прошла без препятствий и сопровождалась бескомпромиссным подавлением малейшего сопротивления, разорением местности; так, сопротивлявшиеся населенные пункты Лидфорд и Барнстепл были стерты с лица земли[371]. Далее, развивая успех, нормандцы закрепились в Вустере и Глостере, где до этого шла постоянная война с партизанами Эдрика Дикого; положение последнего осложнилось, но он, впрочем, продолжал сопротивление с большим успехом. Для контроля за покоренным Юго-Западом на дороге, ведущей туда, был возведен замок Монтекъют. Практика повсеместного строительства замков в качестве опорных пунктов военной администрации полностью себя оправдала на примере того же Монтекъюта, сыгравшего в дальнейшем важную роль в борьбе с повстанцами на Юго-Западе.

В истории с осадой Эксетера наиболее примечателен тот факт, что здесь впервые в нормандском войске появилось значительное количество англосаксов из уже подвластных Вильгельму графств[372]. Так, пресловутый «регионализм» продемонстрировал себя с другой стороны: в то время как Эксетер остался в полном одиночестве, Вильгельм пожинал плоды своей политики по объединению двух народов под одной короной, подавляя англосаксов руками самих англосаксов. Принцип «верность, а не национальность» в дальнейшем обусловил постоянную практику привлечения англосаксов в королевское войско.

Эскалация вооруженной борьбы (1068 г.)

Начавшийся 1068 г. характеризовался нарастанием антинормандских выступлений в разных районах Англии. Ордерик назвал эту тенденцию «волнение за волнением»[373]. Это заставило Вильгельма надолго оставаться в Англии: следующая его поездка на континент датируется лишь началом 1072 г.[374] Очередной пик этих «волнений» пришелся на лето 1068 г., когда, во-первых, прибывшие вместе с Вильгельмом домой Эдвин и Моркар неожиданно подняли восстание в Нортумбрии при активном участии эрла Берниции Госпатрика и бывшего линкольнского шерифа Мерлесвейна, пострадавшего от земельных конфискаций (у него были отняты земли в Уэссексе)[375]. Конкретным поводом к восстанию послужило невыполненное Вильгельмом обещание отдать Эдвину в жены свою дочь. Восстание имело тенденцию к распространению в другие районы; по словам хрониста, северяне посылали гонцов «во все углы Англии», в результате чего якобы были поддержаны и англосаксами, и валлийцами «в большом количестве»[376]. Последнее, однако, вызывает сомнения, так как в Уэльсе в это время началась междоусобная война между Бледдином и Риваллоном с одной стороны и сыновьями Гриффита ап-Ллевелина с другой, в результате которой Риваллон погиб, а Бледдин занялся объединением Гвинедда и Поуиса под своей властью[377]. Таким образом, валлийцы вряд ли могли поддержать северян, тем более что куда ближе к ним был Эдрик Дикий, а не Нортумбрия. Очевидно, под «валлийцами» Ордерик имел в виду стратклайдских бриттов или шотландцев[378], а может, и тех, и других, поскольку этнонимом «Welsh» англосаксы часто обозначали кельтов вообще. В англосаксонских же источниках само восстание 1068 г. вообще не упоминается, а говорится лишь о последующем бегстве лидеров восстания в Шотландию[379]. Странно, что такие масштабные события, как организация всеобщего восстания, не получили освещения в хрониках. Из этого можно сделать вывод, что Ордерик Виталий несколько преувеличил размах событий, ошибочно приписывая локальным повстанческим движениям тенденцию к единению, которой на деле не было, хотя косвенное влияние на усиление этих вспышек недовольства восстание оказать могло. Впрочем, хронисты могли обойти молчанием неприятные для нового властителя Англии события, а Ордерик — преувеличить масштаб опасности для новой власти, исходившей от «смутьянов», дабы подчеркнуть воинские таланты Вильгельма, и т. п.

Так или иначе, будучи сиюминутным заговором знати, восстание не было подкреплено никакой наступательной инициативой и не вышло за рамки Нортумбрии. Инициативу проявил как раз Вильгельм, для которого это восстание стало поводом к началу завоевания доселе автономных областей к северу от р. Трент (Линкольншир, и т. д.), некогда входивших в Денло. Со свойственной ему энергией Вильгельм совершил поход на север, по пути возводя замки во всех крупных городах (Кембридж, Ноттингем, Линкольн, и др.) и одновременно «призывая к миру» северян[380]. Все это в совокупности произвело желаемый эффект. Эдвин и Моркар, в который раз предав соратников, пошли на мир с Вильгельмом, подтвердив свою покорность королю. Прочие лидеры восстания, чьи силы с изменой братьев-эрлов убавились в числе, бежали со своими сторонниками: Госпатрик, Мерлесвейн, а также Эдгар Этелинг с матерью Агатой и сестрами Маргарет и Кристиной — в Шотландию, ко двору Малькольма Кэнмора, а часть вооруженной северной знати — в Дарем[381]. Это почти бескровное поражение I-го Северного восстания стало «началом конца» независимости Нортумбрии и северо-восточной Мерсии; во всех крупных городах были оставлены нормандские гарнизоны, размещенные в новых замках.

Одновременно с этим восстанием произошло выступление оппозиции на Юго-Западе. После взятия Эксетера весной 1068 г. скрывавшиеся там сыновья Гарольда — Годвин, Эдмунд и Магнус — бежали в Ирландию, где под покровительством дублинского короля Дермота развернули деятельность по организации реванша. Летом 1068 г. они совершили свой первый морской набег в Англию: сначала, высадившись в устье р. Эйвон, они пытались взять штурмом Бристоль, но были отбиты самими бристольцами (то есть, саксами) и ограничились разграблением местности; далее они высадились в Сомерсете, где понесли большие потери в бою опять-таки с местным ополчением, во главе которого, по иронии судьбы, стоял бывший конюший самого Гарольда Эднот, в свое время принесший присягу Вильгельму и назначенный на должность в местной администрации. После этого братьям ничего не оставалось, как разграбить побережье Девона и Корнуолла и отплыть обратно в Ирландию[382].

Анализируя характер и результаты экспедиции сыновей Гарольда, поначалу нельзя не удивиться той враждебности, с которой были встречены в бывшем фамильном домене наследники едва ли не национального героя — если не Англии, то, по крайней мере, Уэссекса. Но если заглянуть в суть самих событий, эти самые наследники совершили, фактически, пиратский набег против своей же родины и, более того, вотчины. Фримен считает, что своим разбойничьим характером эта экспедиция во многом обязана численному преобладанию дублинских викингов над собственно англосаксонскими эмигрантами в войске братьев[383]. Понятно, что наемникам-дублинцам было мало дела до англосаксонского патриотизма. Но это, в конечном счете, и обусловило неудачу экспедиции, точь-в-точь повторявшей пиратский рейд Тости 1066 г., также встретивший в свое время отпор англосаксов.

Похоже, сыновьями Гарольда двигал попросту инстинкт лишившегося своего наследства вотчинника, готового на месть любой ценой, лишь бы вернуть утраченное, не считаясь со средствами. Видимо, поэтому движение в ирландской эмиграции с самого начала не смогло претендовать на роль объединяющего всю оппозицию, хотя само имя Годвинов могло бы стать символом хотя бы для юго-западных и южных графств. Впрочем, эти графства к тому времени Вильгельм держал в руках достаточно крепко, и максимум на что могли объективно рассчитывать сыновья Гарольда — это в лучшем случае на создание очага партизанской войны по примеру Эдрика Дикого, где-нибудь в Корнуолле.

Вторая половина 1068 г. прошла относительно спокойно; в источниках не отмечено сколько-нибудь крупных выступлений англосаксов. Тем не менее, Ордерик, например, неоднократно говорит о «волнениях», как естественное продолжение которых он описывает дальнейшие бурные события 1069 г.[384] Из этого можно заключить, что недовольство на местах продолжало существовать в виде «брожения», пока оппозиция в разных районах страны вынашивала новые планы. Кроме того, продолжалась «лесная война» Эдрика Дикого.

Следующий, 1069 г. был отмечен новым всплеском антинормандских выступлений на окраинах страны, в том числе II-м Северным восстанием — едва ли не кульминацией англосаксонского сопротивления. В сущности, на Севере недовольство и не утихало после неудачи 1068 г. Начиналось все постепенно: так, в январе 1069 г. для размещения в Дарем — местность отдаленную и потому служившую надежным оплотом для повстанцев — был направлен нормандский отряд во главе с Робертом де Коммином, дабы, наконец, взять под контроль этот опасный район; но 28 января 1069 г. весь отряд (кроме двух рыцарей, бежавших и сообщивших об этом) был вырезан северянами, можно сказать, в лучших местных традициях, причем был убит и сам Коммин[385]. Тем не менее, реакции со стороны Вильгельма не последовало — видимо, не хватало сил на тот момент — и Дарем продолжал оставаться прибежищем эмигрантов-англосаксов и их базой, благо рядом была шотландская граница.

Решающие события начались летом 1069 г., после чего следующие полгода превратились, по сути, в одну большую военную кампанию, потребовавшую от нормандцев немалого напряжения сил. 24 июня двое (на этот раз) сыновей Гарольда совершили свой второй набег, имея флот в 64 корабля и высадившись в устье р. Toy в северном Девоне. Но эта их акция носила тот же пиратский характер, что и первая. Ордерик отмечает, что их люди все подряд рушили, жгли, грабили, «сделав вреда столько, сколько смогли»[386]. Правда, не исключено, что нормандский хронист путает этот набег с первым — то ли с умыслом, то ли нет, — и вот почему: если в 1068 сыновья Гарольда встретили отпор местного населения, то теперь их набег, напротив, спровоцировал стихийные антинормандские выступления на всем Юго-Западе. Фримен называл их «народными»[387], но, к сожалению, ни характер, ни точную датировку этих восстаний установить невозможно, так как источники упоминают о них вкратце. Неясно, последовали ли они сразу за экспедицией ирландских эмигрантов или начались чуть позже, но сам факт их неоспорим[388].

Что же до самого набега, то сыновья Гарольда и в этот раз потерпели поражение, будучи разбитыми сразу в двух битвах за один день нормандскими баронами Брианом де Пентьевром (бретонцем по происхождению) и Гийомом де Гуальди. Под покровом ночи остатки войска эмигрантов с трудом ушли от преследования[389].

На этом повстанческая карьера сыновей Гарольда закончилась; вскоре после их возвращения в Ирландию умер их покровитель король Дермот[390], а никто другой из местной элиты не собирался активно поддерживать англосаксов. Таким образом, Ирландия в качестве базы для сопротивленцев была, в некотором смысле, утеряна.

Однако на юго-западе Англии как раз начались упомянутые восстания. О них известно лишь следующее: во-первых, саксы Дорсета и Сомерсета пытались штурмовать замок Монтекъют, но безуспешно; во-вторых, жители Девона и корнуэльские бритты осадили Эксетер, но последний придерживался присяги, данной в 1068 г. Вильгельму, и оказал активное сопротивление, пока восставшие не были окончательно рассеяны подошедшим нормандским отрядом, уже отступив от города[391]. В сущности, это были последние судороги повстанческого движения в юго-западных графствах; отныне Юго-Запад стал полностью лояльным по отношению к новому королю. Как мы видим, повстанцам снова противостояли смешанные силы нормандцев и англосаксов (эксетерцев). В качестве причины этого Ордерик указывает нежелание последних «испытывать еще раз бедствия войны (с королем — М.Г.), перенесенные однажды»[392]. Таким образом, местные, локальные интересы (в 1068 г. — независимость, а теперь — самосохранение) снова оказались предпочтительнее абстрактных «национальных».

Северное восстание 1069 г. — кульминация англо-нормандского противостояния

Наконец, весной 1069 г.[393] разразилось второе Северное восстание — крупнейшая акция англосаксонских противников Вильгельма. Замысел восстания, очевидно, вызревал еще с лета 1068 г., из продолжающегося недовольства северян после тогдашней неудачи, в результате которой Нортумбрия, благодаря измене Эдвина и Моркара, утеряла прежний статус почти независимого герцогства. После этого северная знать навсегда отвернулась от Эдвина и Моркара, более не могущих претендовать на роль лидеров оппозиции[394]. Новое восстание готовилось более тщательно: важным моментом стали просьбы северян о помощи к датскому королю Свейну Эстридсену. Почему именно к Дании, а не к Норвегии, например — видимо, все по той же причине прежней этнокультурной общности населения бывшего Денло, в том числе Йоркшира, с датчанами, хотя, как показали события 1066 г., на Севере были рады приветствовать скандинавов вообще. Знать Йоркшира была тоже датской по происхождению; относительная же сила Свейна в этот период сделала его, по-видимому, более предпочтительным кандидатом, чем Норвегия (еще, вероятно, не успевшая оправиться после разгрома своих лучших сил при Стэмфорд-Бридже), Шотландия или какая-либо из континентальных стран.

Воззванию к датчанам предшествовала неудача самих нортумбрийцев в попытке самостоятельно поднять восстание летом 1069 г. Источники почти не освещают этот факт, начиная повествование сразу с прибытия датчан в сентябре 1069 г. По-видимому, хронисты снова умалчивают о неприятных для короля фактах сопротивления местных жителей новой власти, акцентируя внимание на иностранной интервенции как причине данных событий. Между тем, как пишет Фримен и некоторые современные исследователи, северные повстанцы во главе с вернувшимися из шотландской эмиграции Госпатриком и Мерлесвейном перебили нормандский гарнизон в Йорке и заняли город. Вскоре к ним присоединился и Эдгар Этелинг, который прибыл из эмиграции отдельно от них и, высадившись сначала в Линкольншире, едва не попал в плен к нормандскому патрулю[395].

Узнав обо всем этом, Вильгельм наскоро собрал войско и совершил марш-бросок на север по маршруту 1068 г., выбив повстанцев из Йорка в уличных боях и построив там второй замок. После этого король вернулся на юг, предоставив борьбу с повстанцами коменданту Йорка Гийому Мале. Но, кроме собственно города Йорка, Север оставался по-прежнему во власти повстанцев[396]. Поход Вильгельма на сей раз был сиюминутным, экстренным мероприятием, а не завоеванием Нортумбрии. Только последующее датское вторжение заставило Вильгельма оценить всю опасность, исходившую с Севера.

История самих переговоров повстанцев с датчанами неизвестна, но ясно, что датское вторжение в сентябре 1069 г. не было случайным, как ясно и то, что такого рода альянсы вошли в практику оппозиции. На протяжении последующих лет Англия неоднократно подвергалась нашествиям датчан, прибывавших по соглашению с очередной группировкой повстанцев (1070, 1072, 1075 гг.).

Флот, отплывший около 15 августа 1069 г. из Дании, насчитывал от 240 до 300 кораблей. В составе датского войска были обширные контингенты из других земель — поляки, литовцы, поморские славяне, северогерманцы[397]. В целом, эта экспедиция не уступала по масштабам походу Харальда Сурового в 1066 г. Во главе экспедиции стояли сыновья самого Свейна Харальд и Кнут, а также ярлы Торкель и Асбьерн (брат Свейна). Первоначально датчане пытались высадить десанты в другой бывшей области Денло — Восточной Англии, но в Ипсвиче их отбили местные жители, а в Норидже — нормандский гарнизон во главе с бретонцем эрлом Ральфом де Гадером[398]. Вероятно, так Вильгельму и стало известно о датском вторжении.

Наконец, 8 сентября 1069 датский флот вошел в Хамбер, где датчан встретили повстанцы во главе с Госпатриком, Мерлесвейном, Этелингом и новым эрлом Нортумбрии Вальтьофом Сивардсоном, примкнувшим к восстанию. Объединенный флот датчан и англосаксов (а повстанцы располагали собственными судами) поплыл к Йорку, где сильный нормандский гарнизон укрепился в двух замках. Нормандцы совершили ряд ошибок: во-первых, они подожгли дома вокруг замков, опасаясь, что бревна и прочие материалы могут быть использованы повстанцами для заваливания рвов; в результате загорелся весь город, что не было редкостью в Средневековье. Пожар, по-видимому, только усугубил общую панику, что сыграло на руку восставшим как в моральном, так и в материальном смысле, если учесть точку зрения Стентона и Дугласа о том, что замки первых лет нормандского завоевания были деревянными, временными, лишь потом сменившись постоянными каменными, требовавшими целые годы для строительства. Во-вторых, нормандцы под влиянием общей неразберихи решили биться в открытую на улицах горящего Йорка с превосходившими их силами датчан и повстанцев, бросив укрепления. В результате 20 сентября 1069 г. Йорк был взят союзниками, замки разрушены, а гарнизон истреблен в уличных боях[399]. Флоренс утверждает, что «более 3 тысяч нормандцев было убито»[400], но, впрочем, это, видимо, завышенная цифра; странно, что один гарнизон Йорка составлял ⅔ от численности армии Вильгельма при Гастингсе; возможно, Флоренс имел в виду нормандцев вообще, включая колонистов. Жизнь была сохранена только коменданту с семьей и еще нескольким пленным[401].

Успех восстания можно объяснить не только датской помощью, но и тем, что здесь в наибольшей мере имелась массовая поддержка восстания, чем где-либо еще за предыдущие годы. Ордерик Виталий отмечает, что после взятия Йорка по всем селам Йоркшира начались праздничные пиры, где местные жители братались с датчанами, встречая их как освободителей[402]. Объяснить этот факт можно только исходя из упоминавшихся уже неоднократно идей Грина, Фримена, в наши дни — Кэпелла о схожем уровне социокультурного развития бывших областей Денло со скандинавскими странами (не говоря уж о крепости их культурных связей в рамках североевропейского ареала). Свободное крестьянство было более активным политически и, вместе с тем, теснее смыкалось с местной знатью. Стентон отмечал, что большинство англосаксонских феодалов-тэнов немногим отличалось от зажиточных крестьян по своему общему патриархальному укладу жизни[403]. На севере Англии, как и в скандинавских странах того времени, не было еще той пропасти между знатью и крестьянами, как в феодальной Франции или хотя бы в Уэссексе. Пожалуй, именно поэтому Северное восстание 1069 г. в наибольшей степени носило «национальную» окраску, хотя и возглавлялось аристократией — «национальную» не в общенациональном, а в региональном смысле. Как подчеркивает Фримен, в то время национальные чувства имели именно локальный характер, распространяясь на ближайшую местность и общность людей, а не на страну в целом[404]. Это наследие родоплеменного менталитета было еще очень сильно на таких вот «окраинах Европы», как и социально-экономические реалии родового строя, и соответствующие политические порядки, о чем уже говорилось в начале главы. Северяне в 1069 г. отстаивали свой патриархальный уклад, свою обособленность от феодализирующегося Юга, свой «германизм».

Во всяком случае, своим размахом и характером это восстание заметно отличается, например, от экспедиций сыновей Гарольда. Так что, хотя и следует корректировать либеральные иллюзии историографии XIX в. о «народности», все же это восстание было, скорее всего, «более народным», чем все прочие, базируясь на патриархальном единении местной аристократии с народом, и этнокультурном — с датчанами. Радушный прием датчан в Йоркшире явно контрастировал с «приемом» в других местах их высадки (см. выше).

Ближе всех по степени «народности» к восстанию 1069 г. стоит разве что движение Эдрика Дикого в Херефорде, меньшее по размаху.

Тем временем вести о событиях в Нортумбрии дошли до Вильгельма. Король, по сообщению хрониста, «немедленно собрал войско»[405] и начал одну из самых длительных военных кампаний своего царствования, ставшую переломной в процессе завоевания Англии. «Немедленно» начатая — очевидно, не раньше последних чисел сентября 1069 г., если учесть скорость преодоления расстояний в то время — эта кампания закончилась только весной 1070 г. разгромом основных группировок повстанцев на севере и западе страны.

Пока Вильгельм шел с войском на Север, опираясь на отстроенные в 1068 г. замки, повстанцы проявляли удивительную беспечность, предаваясь упомянутым празднествам, пирам и увеселениям в селах Йоркшира. Нормандцы застигли их врасплох. Отряды под руководством Роберта де Мортена и Роберта д'Е осуществили сокрушительный рейд по селениям к югу от Хамбера, обратив в бегство пировавших там датчан и повстанцев, бежавших с большими потерями в Йорк, под защиту укреплений[406]. Основные же силы датчан разместились во временном лагере для зимовки в Линдсее — заболоченной полосе побережья к югу от Хамбера, тем самым оторвавшись от своих англосаксонских соратников в Йорке. Между тем, в Линдсее поддержки было ждать не от кого, так как прилегающая часть северо-восточной Мерсии — Линкольншир, Ноттингем — хотя и входила когда-то в Денло, но после похода Вильгельма 1068 г. была густо застроена нормандскими замками и контролировалась королем; попытка поднять восстание здесь скорее всего была бы безрезультатной, как на Юго-Западе после его покорения и «озамкования» (см. выше). Вильгельм осадил датчан в Линдсее — осадил с суши, так как море было во власти многочисленного датского флота. Дальнейшие боевые действия в Линдсее — тогда еще труднодоступной из-за болот местности — отличались крайней напряженностью: нормандцы дважды с переменным успехом выбивали датчан оттуда, но те уходили от разгрома, опираясь на флот, маневрирующий вдоль побережья[407].

К сожалению, точная датировка этих событий в источниках и литературе отсутствует, но, очевидно, бои в Линдсее заняли весь октябрь и, возможно, часть ноября 1069 г. В это время у нормандцев появилась новая проблема: в западных графствах, одновременно с Йоркским восстанием, достигло своей кульминации движение Эдрика Дикого. Следует отметить, что северо-запад Англии тогда еще оставался не затронутым нормандским завоеванием районом, куда, в силу его независимости, стекались недовольные. В конце лета — начале осени 1069 г. начали активную повстанческую деятельность жители Честера, и результатом этого стало слияние оппозиционных движений на западе Англии в одно целое. Отряды чеширцев, Эдрика Дикого и валлийцев Бледдина объединенными усилиями осадили и сожгли дотла Шрусбери — важный опорный пункт на уэльской границе. Далее восстание перекинулось в Стаффорд, то есть, уже в центральную Мерсию, создавая угрозу самому существованию здесь нормандской администрации. В этой ситуации Вильгельм благоразумно отказался от дальнейшего продвижения в Нортумбрию, поскольку имелась перспектива быть зажатым между датчанами, западными повстанцами и северянами. Поэтому Вильгельм, блокировав датчан в Линдсее частью своих войск, с остальными силами совершил (очевидно, в ноябре 1069 г.) стремительный марш в Стаффорд, где, по сообщению Ордерика, в исключительно кровопролитных боях разбил западных повстанцев[408], навсегда ликвидировав угрозу их объединения вдоль уэльской границы. Хотя сопротивление в западных графствах не прекратилось, его силы, подорванные в стаффордской кампании, были локализованы и раздроблены: Эдрик остался в Херефорде, а честерцы — на северо-западе, прижатые к морю.

Теперь Вильгельм мог вернуться к выполнению первоначальной задачи — усмирению северян. Датчане утеряли наступательную инициативу и преимущественно оборонялись. Таким образом, йоркширские повстанцы остались в одиночестве. Географическая граница Нортумбрии проходила по р. Эр — одной из многих, впадающих в Хамбер. Здесь Вильгельм встретился с войском повстанцев, закрепившихся на противоположном берегу и державших в своих руках переправы. О характере боевых действий, сопровождавших все попытки нормандцев переправиться через Эр, в источниках ничего не говорится. Ордерик пишет, что северяне обороняли переправы целых три недели, из чего можно сделать вывод о «стоянии» противников по разным берегам реки, с попытками нормандцев переправиться, успешно отражавшимися повстанцами. Однако затем разведывательный отряд из 60 рыцарей во главе с Лизуа де Мутье — до тех пор неизвестным рядовым рыцарем — нашел брод выше по течению реки, в районе нынешнего Лидса, и отбил его у англосаксов. Так армия Вильгельма вторглась в Нортумбрию, начав ее окончательное завоевание и присоединение. Сам Йорк был оставлен повстанцами без боя[409]. После переправы через Эр наступательная инициатива полностью перешла к нормандцам, а Йорк стал временной резиденцией Вильгельма.

Декабрь 1069 и начало января 1070 гг.[410] прошли в так называемом «опустошении Севера» — рассылке из Йорка карательных отрядов, дотла разорявших местность. Каратели поголовно убивали население, вне зависимости от участия или неучастия в восстании, выжигали посевы, портили сельскохозяйственные орудия, разрушали дома. Гибель урожая накануне зимы сделала свое дело: от тотального голода и разорения погибло еще больше жителей, чем собственно от военных действий. Людоедство, поедание кошек и собак, десятки неубранных трупов вдоль дорог — такова была картина Нортумбрии после этих событий. Впрочем, число жертв, видимо, преувеличено хронистами: так, Ордерик называл цифру в 100 тыс. чел.[411] Тем не менее, «опустошение Севера» чисто физически положило конец всякой независимости этого региона. Нортумбрия была навсегда, «железом и кровью» присоединена к английской короне. Собственно, бороться за независимость там было теперь некому: на север от Йорка лежали 50 миль «выжженной земли», за которыми начиналась Шотландия; в Дареме жители многих селений сами бежали в горы, леса, за границу, едва заслышав о приближении карателей[412]. Результаты северного опустошения были впечатляющими: еще в 1086 г. в «Книге Страшного Суда» многие северные территории были обозначены как «пустошь»; число поселений в Йоркшире сократилось на 35–60%[413]. Впрочем, следует отметить, что северное опустошение не было единственным в своем роде. К аналогичным мерам Вильгельм прибегал при подавлении сопротивления в других районах — например, на Юго-Западе в 1068 г., или в Стаффорде в ноябре 1069 г., причем разрушения и жертвы были не менее значительными, и многие дома там пустовали еще в 1086 г.[414] Просто северное опустошение наиболее «прославилось» своими масштабами, а также, видимо, потому, что это была самая независимая окраина Англии.

Что касается дальнейшей судьбы оставшихся при оружии повстанцев, то вылазки, которые Вильгельм после Рождества предпринял в их поисках в разоренную округу, были пока безуспешными — обнаружить лидеров восстания не удавалось. Датчане же, вытесненные из Линдсея, кочевали по морю и Хамберу, пытаясь закрепиться для зимовки — хоть и недоступные для нормандцев, но вряд ли их положение можно было назвать комфортным. С ними Вильгельм весьма своевременно заключил соглашение, позволив датчанам зимовать на английском побережье и даже кормиться за счет его грабежа в обмен на их нейтралитет в делах с повстанцами; со стороны Вильгельма это соглашение, заключенное с «крайне жадным», по словам летописца, ярлом Асбьерном, подкреплялось значительной суммой денег[415].

Так, благодаря дипломатической ловкости Вильгельма, остатки северных повстанцев лишились последней надежды — помощи датчан, и их судьба была предрешена. Последняя группа повстанцев укрепилась в устье р. Тиз, в болотах Холдернесса — побережья к северу от Хамбера, сильно заболоченного, залитого водой и потому удобного к доступу с моря (но не с суши), как и Линдсей, и лежащий еще южнее Фенланд в Восточной Англии. Здесь в январе 1070 г. Вильгельм осадил их, и повстанцы, так и не дождавшись датчан, сдались. Вальтьоф при этом принес присягу Вильгельму, скрепленную браком с дочерью последнего, и в 1072 г. был назначен эрлом Нортумбрии взамен формально числившегося таковым Госпатрика. Эдгар Этелинг сдавался «заочно», предпочтя эмиграцию; следы Мерлесвейна теряются[416]. Так завершилось Северное восстание 1069 г.

В целом, Нортумбрия была покорена, хотя и ценой разорения, граничившего с геноцидом. В 70–80е гг. нормандцы активно насаждают здесь стандартную военно-административную структуру — замки, новую аристократию, и т. д., как и по всей стране. Во всяком случае, какое бы то ни было упоминание о независимости Нортумбрии исчезает навсегда.

После разгрома Северного восстания перед Вильгельмом осталась более легкая задача — подавить последние (на тот момент) очаги сопротивления, изолированные после событий 1069 г. — Чешир и район действий Эдрика Дикого. Последним звеном длительной кампании 1069–1070 г. стал поход из Йорка на Честер в феврале 1070 г. Тот факт, что Вильгельм даже не сделал передышки, говорит о его стремлении как можно скорее завершить завоевание, не дать повстанцам оправиться от поражений. Крайняя сложность похода в Чешир заключалась в том, что путь туда из Йоркшира лежал через занесенные снегом Пеннинские горы, а дорог туда, после разрушения старой римской дороги, вообще не было, кроме проселков. Во время крайне тяжелого перехода через Пеннины в нормандской армии, испытывавшей лишения, вспыхнуло недовольство, с трудом улегшееся лишь благодаря авторитету и ораторским способностям Вильгельма, пошедшего на диалог с войском[417].

Что касается честерцев, то они вместе с остатками валлийских союзников, как и Эдрик, после поражения 1069 г. сохраняли чисто оборонительную позицию, не предпринимая никаких активных действий. Странно, что столь удобно расположенный морской порт не привлек на помощь ирландцев, валлийцев, стратклайдских бриттов, куда более близких географически, чем Дания для северян. Но, очевидно, политическая конъюнктура в регионе не была для того благоприятной в данный момент, тогда как Вильгельм не заставлял себя долго ждать. В источниках не говорится, был ли Честер взят военной силой, или сдался сам; но местность была разорена нормандцами, как в других областях[418]. Вообще, честерская история напоминает восстание Эксетера 1068 г.; вряд ли честерцы претендовали на большее, чем локальная автономия — не было перспектив.

Честерский поход стал последним ударом по движению Эдрика Дикого. Обескровленные трехлетней борьбой, Эдрик и Бледдин сдались Вильгельму в июне 1070 г., принеся присягу. Эдрик стал в дальнейшем военным деятелем на службе у Вильгельма (см. далее). С падением Честера и сдачей Эдрика завоевание Англии было практически завершено. Беспокойная уэльская граница была отдана в ведение Г. фиц-Осберна (эрл Херефорда, Вустера и Глостера), Р. Монтгомери (эрл Шрусбери) и Хью д'Авранша (эрл Чешира), опираясь на которых и действуя традиционными методами (строительство замков, и т. д.), Вильгельм и другие англо-нормандские короли начали долговременное наступление на Уэльс, навсегда перехватив у валлийцев стратегическую инициативу. Успехи нормандцев, поддерживаемых англосаксонскими отрядами и колонистами, были таковы, что уже к середине 80-х гг. XI в. весь Южный Уэльс (Дифед и другие территории к югу от р. Северн) был полностью завоеван, а Северный и Центральный Уэльс (Гвинедд и Поуис) потеряли прежнюю независимость в 1075–1081 гг.[419] В сущности, здесь политика нормандцев успешно продолжала прежнюю политику англосаксонских королей.

Последние крупные очаги англосаксонского сопротивления. Укрепление нормандского режима

Что касается сопротивления англосаксов нормандцам, оно не исчезло; наоборот, его локальный очаг неожиданно образовался в доселе лояльной Восточной Англии, за все годы нормандского завоевания никак не выступавшей против новой власти. Более того, горожане Ипсвича оказали в 1069 г. сопротивление датскому десанту (см. выше). В свете всего этого кажется загадкой, почему в 1070 г. Восточная Англия радушно встретила тех же датчан и англосаксонских повстанцев — хотя, впрочем, далеко не вся. Само движение в Восточной Англии, центром которого стало аббатство Или, расположенное на одноименном острове в заболоченном районе Фенн, исключительно удобном для доступа с моря по многочисленным протокам, рукавам рек и просто покрытым водой пространствам, началось стихийно. Местных повстанцев, первое упоминание о которых относится к маю 1070 г., возглавил бывший тэн Херевард, чья биография чем-то напоминает судьбу Эдрика Дикого. Уроженец Линкольна или Уорвика, державший небольшие земельные владения от монастырей Кроуленд и Питерборо, Херевард в годы Нормандского завоевания потерял их — то ли в ходе конфискаций, то ли из-за несоблюдения земельного договора. Остальные подробности его биографии неизвестны, и порой непонятно, был ли он скорее разбойником, волей судьбы оказавшимся в этом амплуа, или героем англосаксонского сопротивления в полной мере. Источники лишь в один голос говорят о его исключительной храбрости и прочих воинских талантах. Возможно, наряду с Эдриком Диким, Херевард послужил прототипом для героя народных сказаний Робин Гуда[420].

Заключительный аккорд в оформление повстанческого лагеря в Или внесли датчане. Не следует забывать, что перемирие, согласно которому датский флот уплыл домой, перезимовав в Англии и храня нейтралитет, было заключено «крайне жадным до денег» ярлом Асбьерном; как оказалось, датский король вовсе не уполномочивал его на подобные переговоры, и по возвращении Асбьерн оказался в опале[421]. Король Свейн теперь уже лично возглавил новую экспедицию в Англию, словно пытаясь любой ценой вернуть былое датское влияние на Британских островах. В сущности, не было ничего невероятного в том, что, успей датчане поддержать местную англосаксонскую оппозицию в наиболее благоприятные моменты ее выступления и доведи дело до конца, не бросая союзников, как Асбьерн, то Англия могла бы вновь разделиться — на сей раз на англо-нормандское королевство и новое Денло (естественно, меньшее, чем старое, но вполне могущее поглотить ту же Нортумбрию, Линдсей, или часть Восточной Англии). Собственно, такая опасность и возникала во время очередного альянса региональной знати с датчанами или норвежцами (в 1066, 1069, 1070, 1075 гг.). Все это словно возвращало Англию в уходящую эпоху викингов, демонстрируя крепость тех связей, которые патриархальный германский север Европы не хотел уступать без боя нормандцам. Активность Свейна тем более примечательна, что с 1042 по 1066 г. скандинавы не предпринимали столь масштабных вторжений в Англию (не считая двух-трех мелких набегов). Теперь же датчане словно взялись наверстывать упущенное.

В конце весны 1070 г. датский флот прибыл на сей раз к берегам Восточной Англии, где, кстати, осталось еще некоторое количество кораблей из флота Асбьерна, не пожелавших вернуться домой. Отсюда датчане частично проникли вглубь Фенн, где объединились с повстанцами Или. Некоторые источники свидетельствуют о восторженной встрече датчан жителями Фенланда — примерно такой же, как в Йоркшире в 1069 г. По-видимому, этот наиболее глухой район Восточной Англии, в IX в. входившей в датское королевство Гутрума, еще крепко хранил свои скандинавские традиции, в отличие от прибрежных городов, лояльных нормандцам. Тем не менее, нет оснований считать поддержку датчан здесь столь же масштабной, как в Йоркшире, поскольку движение в Или не отличалось большим размахом. Это был последний лагерь оппозиции на английской земле, производивший больше шума, чем действия. Наиболее известной акцией Хереварда стало взятие штурмом соседнего крупного аббатства Питерборо, где умер англосаксонский аббат Бранд, а взамен его был назначен нормандец Турольд с отрядом в 160 солдат (Вильгельм почти всегда снабжал охраной назначенных им церковных прелатов из соображений безопасности). В этот момент повстанцы и взяли Питерборо 1–2 июня 1070 г., причем датчане переусердствовали, перебив монахов и варварски разграбив монастырь вполне в традициях викингов. В сущности, как отмечает Адам, взятие Питерборо было оправдано с военной точки зрения, дабы предотвратить проникновение нормандцев через этот пункт вглубь Фенн. Но на деле все ограничилось описанным актом разбоя; разграбление церквей и убийство монахов, несомненно, получившее огласку через людей Турольда, подошедших на день позже и заставших лишь пепелище — все это должно было создать повстанцам негативный образ в глазах общественного мнения, репутацию разбойников и святотатцев[422].

Между тем, Вильгельм по уже испытанному «рецепту» заключил перемирие со Свейном; трудно сказать, как ему это удалось, но после взятия Питерборо датский флот ушел восвояси, в том числе и та его часть, что проникла в Фенны, за исключением разве что добровольно оставшихся. Повстанцы оказались в одиночестве, брошенные непостоянными союзниками, да еще с клеймом «язычников». В этих условиях наступательные действия с их стороны были вряд ли возможны, а дни лагеря в Или, по большому счету, сочтены. Правда, за это время лагерь повстанцев пополнился подкреплениями, в том числе англосаксонскими магнатами высшего ранга. Так, в апреле 1071 г. по непонятным причинам от Вильгельма бежали жившие при дворе эрлы Эдвин и Моркар, неожиданно вновь вставшие в оппозицию королю. Хронист пишет, что они «опасались ареста»[423], но за что — неясно. Поскольку воевать с нормандцами, располагая лишь вооруженной свитой, было бессмысленно, братья собирались бежать в Шотландию, куда стекалось большинство англосаксонских эмигрантов и беженцев после подавления Северного восстания; но по пути Эдвин был убит — опять же неясно, то ли в стычке с нормандцами, то ли в ссоре или с корыстной целью кем-то из своих приближенных (англосаксонские источники отстаивают первую версию, нормандские — вторую)[424]. В итоге Моркар один бежал в Или «водным путем»; туда же прибыли опальный епископ Дарема Этельвин, изгнанный со своего поста, и мерсийский дан Сивард Беарн — оба с отрядами, вероятно, из остатков нортумбрийских повстанцев. Флоренс пишет о якобы их совместном с Моркаром бегстве, но «Англо-Саксонская Хроника» этого не подтверждает[425]. Таким образом, невыясненным остается факт возможного существования в апреле-мае 1071 г. некоей повстанческой группировки во главе с этими лицами до их прихода в Или. Впрочем, это факт более чем сомнительный, так как никаких иных доказательств в его пользу нет. Главное, что так или иначе все эти люди весной 1071 г. оказались в Или, придав движению новый импульс.

Тем не менее, после ухода датчан военное преимущество было целиком на стороне Вильгельма. Летом 1071 г. он вплотную приступил к осаде Или. Со стороны моря остров был блокирован флотом, дабы не только отрезать повстанцам путь к бегству, но и предотвратить возможные нападения датчан. С суши же нормандские солдаты возвели мост-гать через болота длиной в две мили. Оказавшись лицом к лицу с перспективой нормандского штурма со всех сторон, оппозиционеры сдались Вильгельму, за исключением Хереварда, бежавшего с группой соратников через болота. Лагерь в Или прекратил свое существование; 27 октября 1071 г. Вильгельм лично вступил туда. Моркар, Этельвин и Сивард Беарн провели остаток его царствования в заключении, будучи выпущенными на свободу лишь по предсмертному указанию Вильгельма (Этельвин умер в тюрьме)[426]. Следы же Хереварда теряются; впрочем, Кэпелл считает, очевидно, основываясь на полулегендарной версии Гаймара, что он был убит в бою с рыцарями из Тэтбери — одного из многочисленных новых замков на Северо-Востоке[427].

Или был последней базой оппозиции на территории Англии. В последующие годы чрезвычайно активизировались эмигранты в Шотландии, и Вильгельму пришлось вновь позаботиться об обороне своего королевства на севере. Вообще, скотты без враждебности принимали у себя множество англосаксонских беженцев и эмигрантов, волнами исходивших с севера Англии, в особенности после разгрома восстания 1069 г., да и раньше, причем эмигрантов порой самого высокого ранга (например, Эдгара Этелинга). Английская эмиграция оказала известное культурное влияние на Южную Шотландию[428]. Но начало активной военной помощи скоттов англосаксонской оппозиции в начале 70-х гг. имело конкретную причину: когда Эдгар Этелинг с матерью и сестрами в 1068 г. бежал ко двору Малькольма Кэнмора, шотландский король влюбился в его сестру Маргарет и, видимо, в обмен на ее взаимность начал активную деятельность в поддержку повстанцев. Бракосочетание действительно состоялось в 1069 или 1070 г., но помощь скоттов была весьма своеобразной: в 1070 г. они совершили рейд в Нортумбрию, разорив и без того разрушенные Дарем, долину р. Тиз, и т. д., причем по степени варварства этот набег был сродни деяниям викингов и нормандцев[429]. В ответ на это Вильгельм во второй половине августа 1072 г., накопив силы после измотавших его воинство баталий 1069–1071 гг., совершил большой поход в Шотландию при поддержке флота, пройдя ее насквозь вплоть до р. Тэй. Малькольм, не имевший сил для сопротивления столь огромной армии, почел за благо заключить с Вильгельмом мир в местечке Абернети и признать свой вассалитет. Интересно, что в этом походе на стороне Вильгельма участвовал Эдрик Дикий. Но практической пользы этот поход принес мало; страна была бедная, и на добычу рассчитывать не приходилось[430], а Малькольм вскоре продолжил свою прежнюю политику, к чему его склоняла многочисленная, до нескольких тысяч человек одной только знати, англосаксонская эмиграция, ставшая, по словам Рассела, материалом для 500-летней пограничной войны между Англией и Шотландией[431]. Очередной крупный набег скоттов случился в 1079 г., причем неспособность нормандских властей защитить от него местное население спровоцировала последний серьезный взрыв недовольства в Нортумбрии — Гейтсхедское восстание 1080 г.

Дело было в том, что нормандский епископ Валькер (лотарингец по происхождению), совмещавший эту духовную должность с постом эрла Нортумбрии (с 1076 г.), не обладая военно-организаторским талантом, не смог защитить Север от разрушительного набега скоттов; это озлобило северян против него. Последней каплей стало убийство приближенными Валькера англосаксонского магната Лиульфа, бежавшего в свое время от конфискаций и произвола нормандцев в Дарем, где у него было имение. Лиульф пользовался авторитетом, поэтому его убийство вызвало стихийную резню нормандской администрации 14 мая 1080 г. в Гейтсхеде — местном административном центре. При этом был убит и сам епископ, ничем не повинный в убийстве и даже состоявший в хороших отношениях с Лиульфом. Восстание, во главе которого стоял родич Госпатрика Эдульф Рус, из акта мести вылилось в банальный погром, в ходе которого сводились счеты между местными родами, как это часто бывало на Севере; попытка восставших взять местный нормандский замок не увенчалась успехом[432]. Вильгельм со своей обычной оперативностью отреагировал на восстание, совершив рейд в Нортумбрию и уничтожив остатки местной знати, чем подорвал окончательно социальную базу сопротивления[433].

Восстание в Дареме было последним актом англосаксонского сопротивления в Нортумбрии. С этого момента упраздняется даже титул эрла Нортумбрии, дабы не напоминать о былой обособленности региона. Гийом де Сен-Кале, новый глава нормандской администрации в Дареме, носит титул лишь управляющего, но не эрла[434]. Здесь, на шотландской границе, Вильгельм стал проводить уже опробованную в Уэльсе политику — разукрупнение прежних эрлств. В правление Вильгельма эрлство стало синонимом уже не прежнего, по сути, территориального герцогства, а военизированного пограничного округа размером с графство. Централизованная военная организация (прямое подчинение всех баронов королю) помогала держать новых «эрлов» под контролем, в то же время предоставляя им необходимую самостоятельность в военнопограничных вопросах. Опираясь на замки, пограничные бароны расширяли рубежи королевства, в том числе и в Шотландии. Г. де Сен-Кале успешно воевал со скоттами, Рожер де Пуату — со стратклайдскими кельтами и ирландскими викингами, образуя на покоряемой территории новое графство Ланкашир. Правда, войны с Шотландией затянулись на несколько столетий, в отличие от более быстрого покорения Уэльса; но, по крайней мере, в XI в. конфликты со скоттами и их союзниками завершились уже при Вильгельме Рыжем, в ответ на очередной набег Малькольма (1091) нанесшем мощный удар по Шотландии, в результате чего к Англии была присоединена Камбрия (Камберленд). Вскоре и сам Малькольм погиб в стычке с нормандцами в 1093 г.; а спустя два года новая война завершилась разгромом скоттов и долгим миром[435].

Так происходила стабилизация северной границы. Причина же неудач той части англосаксонской оппозиции, что сделала ставку на шотландцев, очевидна, как и в случаях с Тости и сыновьями Гарольда: скотты грабили и опустошали Англию, дискредитируя идею освободительного движения эмигрантов среди местного населения, подвергавшегося всем этим бедствиям. Кроме того, кельты были извечными врагами англосаксов, не имея с ними общих этнокультурных корней, в отличие от викингов, с которыми районы бывшего Денло охотно вступали в союзы на основе упоминавшейся общности традиций, языка, уклада. Поэтому в войнах с шотландцами англосаксы в подавляющем большинстве держали сторону короля, ведшего традиционную для них политику, а не оппозиции, в отличие от случаев датских вторжений. Просто нормандская военная администрация на местах справлялась с традиционными политическими задачами лучше, чем прежняя англосаксонская, на качественно новом уровне (строительство замков там, где их ранее не было, и другие меры), более эффективно[436].

Следует, однако, отступить несколько назад, дабы осветить немаловажное событие, являющееся, как и войны со скоттами и Даремское восстание, как бы последним отголоском нормандского завоевания. В 1074 г. произошло примирение наиболее видного из оставшихся лидеров оппозиции Эдгара Этелинга с Вильгельмом. Правда, обстоятельства этого события не менее запутаны, чем легенда о клятве Гарольда. Версия «С» «Англо-Саксонской Хроники» утверждает, что Этелинг специально отправился ко двору Вильгельма в Нормандию (Вильгельм тогда был на континенте) с этой целью; Флоренс подтверждает это, добавляя: «…проехав через Англию». Но версия «D» говорит, что он был занесен туда штормом и, оказавшись в сложном положении, пошел на формальное, лицемерное примирение с Вильгельмом[437]. Эту версию поддерживает Кэпелл, указывая, что Этелинг возвращался в Шотландию из Фландрии[438], куда бежал, очевидно, в 1072 г., во время похода нормандцев в Шотландию, ввиду обязательств Малькольма, данных Вильгельму, не помогать оппозиции. В этом случае Этелинг никак не мог «проехать через Англию». Впрочем, так или иначе, но факт его примирения с Вильгельмом зафиксирован хронистами. После этого он вернулся на жительство в Шотландию[439].

Некоторые историки (например, Адам), считают, что на этом англосаксонское сопротивление можно считать оконченным, как и само нормандское завоевание[440], хотя остатки оппозиции еще продолжали свою деятельность в Шотландии, инспирируя упоминавшиеся войны.

От этнического конфликта к феодальным смутам

Другой аспект деятельности оппозиции связан с еще одним событием — восстанием эрлов 1075 г. Мы нарушили хронологический порядок повествования в пользу шотландской темы, дабы осветить ее целиком. Восстание же эрлов было связано не с Шотландией, а с датчанами; два эти потока событий никак не пересеклись в Нортумбрии, хотя возможность этого была. Восстание эрлов на редкость подробно описано в источниках и литературе, и по нему можно было бы написать отдельную работу. Поэтому мы затрагиваем его лишь в той степени, в какой оно связано с англосаксонским сопротивлением как последствием нормандского завоевания.

Суть событий такова. В отсутствие Вильгельма в 1075 г. трое эрлов — Ральф, эрл Норфолка и Суффолка в Восточной Англии (бретонец), Роджер, сын Г. фиц-Осберна, эрл Херефорда (нормандец) и Вальтьоф Сивардсон, эрл Нортумбрии (англосакс со скандинавскими корнями) — спланировали на свадебном пиру в Экснинге (Восточная Англия), где отмечали свадьбу сестры Роджера Эммы и Ральфа, замысел государственного переворота, в результате которого Англию предполагалось разделить на собственно королевский домен и два вассальных эрлства, во главе которых и стояли бы авторы замысла[441]. Таким образом, планировался возврат к государственному устройству времен аристократических вольностей донормандского периода. Что побудило троих магнатов разного этнического происхождения к этому заговору — трудно сказать. Ордерик Виталий приводит подробные речи эрлов на пиру, содержащие массу обвинений в адрес Вильгельма; суть обвинений сводится в основном к критике чересчур жесткого правления, деспотических и непорядочных поступков короля по отношению ко многим баронам, хотя встречались обвинения и в «завоевании страны», что весьма странно слышать из уст нормандских магнатов[442]. В целом, как хронисты, так и некоторые современные историки полагают, что этот замысел у эрлов созрел стихийно, в пьяном угаре свадебного застолья[443].

Для нашей темы в особенности интересен Вальтьоф, присоединившийся к заговору позже всех. Он в наибольшей мере мог способствовать перерастанию аристократического заговора в восстание англосаксов, так как являлся видным представителем северной знати, сыном легендарного эрла Сиварда, одним из лидеров повстанческого движения в Нортумбрии в 1069 г., где пользовался большим авторитетом. Именно его эрлы прочили в короли, и именно он выступил с инициативой приглашения на помощь датчан, как и в 1069 г.[444]

Но повторения Северного восстания не получилось, как не удался и переворот в целом. Флоренс пишет, что сам Вальтьоф и проговорился о планах эрлов в письме к Ланфранку, сделав это умышленно, якобы из-за угрызений совести. Действия же эрлов не были скоординированы, а силы их разбросаны по разным концам Англии. Двинувшиеся на соединение друг с другом отряды Роджера и Ральфа были остановлены поднявшимися по тревоге королевскими войсками и разбиты поодиночке: Роджер — близ переправы через р. Северн, где он напрасно надеялся на поддержку пограничных баронов, а в итоге был разгромлен баронами Урсом д'Абито и Уолтером де Ласи при поддержке англосаксонского ополчения епископа Вульфстана Вустерского и аббата Этельвига Ившемского. Ральф же был разбит в Кембриджшире войсками Одо из Байе и Джеффри Кутанса, также включавшими в себя англосаксов. Впрочем, Ральфу повезло больше: сначала он бежал в свой замок в Норидже, гарнизон которого потом 3 месяца выдерживал осаду англо-нормандских войск, а затем с женой — в свои бретонские владения, что повлекло, в свою очередь, вторжение Вильгельма в Бретань с целью покарать мятежного эрла; но осада его замка Дол не увенчалась успехом. Ральф и его жена умерли 20 лет спустя в Крестовом походе[445].

Что касается Вальтьофа, то за ним, казалось бы, стояли более серьезные силы, чем малочисленные войска других эрлов. У нортумбрийцев, считает Кэпелл, были побудительные причины именно к восстанию — стихийное народное возмущение чрезвычайным налогом, введенным на Севере Вильгельмом в 1074 г. Возможно, это и подтолкнуло Вальтьофа к вступлению в заговор с эрлами. Но надежды не оправдались. Север был, по-видимому, обескровлен после резни 1069 г. и не мог подняться еще раз; следующее восстание там, как уже говорилось, произошло лишь в 1080 г. (см. выше) — перерыв довольно долгий. Ставка же Вальтьофа на датчан оправдалась лишь частично; в Дании в 1074 г. умер король Свейн, поэтому датчанам было не до английских проблем, учитывая борьбу за престол[446]. Когда же, наконец, датский флот в количестве 200 судов во главе с сыном Свейна Кнутом и ярлом Хаконом прибыл в Йоркшир, восстание было уже окончено; Ральф Норфолкский в это время уже эвакуировался в Бретань. Датчанам ничего не оставалось, как разграбить монастырь в Йорке и уплыть домой, не дожидаясь встречи с войском Вильгельма[447].

Пленный эрл Роджер был осужден на пожизненное заключение; Вальтьоф же, сам явившийся к Вильгельму с повинной, тем не менее был обезглавлен несколько месяцев спустя, 31 мая 1076 г. в Винчестере[448]. Невольно напрашивается вопрос: почему, вопреки всякой логике, наиболее тяжелое наказание понес наименее виновный заговорщик, не проявивший какой-либо военной активности — Вальтьоф? Скорее всего, потому, что в его лице Вильгельм уничтожил последнего оставшегося в Англии претендента на лидерство среди англосаксонской оппозиции, последнего яркого представителя англосаксонской аристократии, за которым, случись восстание в Нортумбрии, пошли бы куда более крупные и опасные для Вильгельма силы, чем малочисленные отряды Ральфа и Роджера. Призрак северного сепаратизма все еще пугал Вильгельма.

В целом, характеризуя восстание эрлов, следует отметить, что по своему характеру оно принадлежало уже к новому «поколению» аристократических заговоров смешанной англо-нормандской знати, случавшихся в дальнейшем неоднократно. Троих столь различавшихся по своему этническому происхождению эрлов объединяли не национальные (даже в локальном понимании той эпохи), а чисто олигархические интересы. Эрлы принадлежали ко второму поколению магнатов, выросших как раз во время осуществления Вильгельмом политики смешения элит по принципу «главное — верность, а не национальность»; перефразируя это выражение Р. Адама, можно сказать, что «неверность (по отношению к королю), а не национальность» была единственным мотивом эрлов в этом предприятии. В наибольшей мере близким к традициям «национального» сопротивления был Вальтьоф, человек «старой закалки», почитавшийся в народе после смерти как герой и мученик. Но на деле при подавлении восстания эрлов опять восторжествовали достижения политики Вильгельма по использованию прежнего англосаксонского «регионализма» против самих повстанцев в целях централизации страны — вот такой парадокс; лояльные англосаксы одних областей натравливались на мятежников из других, причем неважно уже какой национальности. Даже такой видный англосаксонский прелат, как Вульфстан Вустерский, выступил в поддержку короля во главе традиционного англосаксонского фирда. Хотя перед ними были мятежные нормандцы и бретонцы, думается, что окажись на их месте Вальтьоф — ничего бы не изменилось.

На этих событиях 1075 и 1080 гг. нормандское завоевание Англии завершилось окончательно. Восстание эрлов открывало уже новую эпоху во внутриполитических конфликтах, а восстание в Дареме было последним отголоском англосаксонского сопротивления собственно в Англии. Конечно, борьба эмигрантов продолжалась — не только в Шотландии или Скандинавии, где осело множество бывших тэнов и их потомков, участвовавших во всех набегах на свою бывшую родину, дабы отомстить, но даже в далекой Византии, где около тысячи англосаксов вошли в элитную наемную гвардию императоров и даже еще сражались с нормандцами во время Крестовых походов на территории византийских владений[449]. Но в целом, централизаторская политика Вильгельма восторжествовала над тенденциями региональной обособленности, питавшей сопротивление. Еще Уильям Малмсберийский (в наше время эту идею поддерживает Дуглас) отмечал, что в том же 1075 г. большинство англосаксов держало сторону короля, а не Вальтьофа или датчан. Если в 1066 г. реальную поддержку Вильгельму в Англии могла оказать разве что нормандская диаспора, то к 1074–1075 гг. постепенно образовалась широкая база поддержки новой власти среди самих англосаксов, прежде всего в среде смешанной англо-нормандской аристократии, новой элиты[450]. В этом был успех Вильгельма как политика. Одним военным искусством он вряд ли смог бы победить целый народ, несмотря на заслуженную военную репутацию нормандцев во всей Европе. Безусловно, завоевание Англии было во многом обязано своим успехом бурной деятельности Вильгельма, его выдающимся личностным качествам лидера, организатора и полководца, молниеносности его стратегии, жестокости и решительности во всем, будь то боевые действия или террор мирного населения. Но не менее важная причина — это упомянутый «регионализм» англосаксов, их локальная раздробленность и соответствующий уровень этнического самосознания. Как верно заметил Фримен: «Почти половина Англии была против Вильгельма; но не было ни одного момента, когда его противники объединились бы»[451]. Поскольку основным выразителем «регионалистских» настроений была местная знать, то англосаксонское сопротивление было, в основном, аристократическим, малочисленным и локальным[452], но никак не общенациональным. Это облегчало победу хорошо вооруженным и дисциплинированным нормандским войскам, громившим повстанцев поодиночке, с применением передовых достижений военного дела (замки и многое другое). Истребление и ассимиляция англосаксонской знати — два процесса, последовательно проводившихся Вильгельмом — привели к обезглавливанию и исчезновению основной базы сопротивления нормандцам.