Датское и нормандское завоевания Англии в XI веке

Основные тенденции политической истории Англии В X–XI вв.

Переходя к событийной стороне повествования, следует отметить, что нельзя рассматривать, например, нормандское завоевание Англии в узких рамках событий 1066 г. — битвы при Гастингсе и коронации Вильгельма I, как это делали многие историки вплоть до конца XIX в., а в общих трудах нередко делают и сегодня. Во-первых, формальный акт коронации еще никак не означал свершившегося завоевания, собственно, и начавшегося после 1066 г. Во-вторых, нельзя рассматривать как датское, так и нормандское завоевание Англии в отрыве от политической истории всего региона Северо-Западной Европы, где происходило пересечение следующих политических тенденций: борьбы южноанглийских (уэссекских) королей за объединение Англии против группировок локальной, фактически родовой аристократии во главе с местными династиями; борьбы англосаксов с кельтскими государственными образованиями Уэльса, Шотландии, Ирландии, Корнуолла, шедшей уже долгие столетия с переменным успехом; борьбы англосаксов с викингами, приводившей к взаимной ассимиляции и огромному влиянию скандинавского этнокультурного элемента на политическую жизнь Англии, Ирландии, и др. Нормандское завоевание внесло заключительный аккорд — экспансию феодально-континентального политического начала в мир более патриархального Севера с его раннесредневековыми, по сути, процессами этногенеза и становления государственности. Объединив культурные традиции германского Севера и политические — континентальной Европы, нормандское завоевание в значительной мере обусловило своеобразие исторического развития Англии. Власть нормандских королей, начиная с Вильгельма Завоевателя, выступила в роли преемника прежней уэссекской, а затем датской династии в борьбе с кельтскими государствами и местным сепаратизмом, за централизацию; власть сменилась, а политические задачи остались прежними. Учитывая незавершенность этнополитических процессов в регионе в XI в., крайнюю этнокультурную пестроту и политическую раздробленность, порой трудно провести грань между внешней и внутренней политикой английских королей того времени. Хотя сами понятия «Англия» и «английский народ» возникли еще во времена Беды Достопочтенного и были достаточно употребительны, на деле они оставались довольно аморфными, формальными. На деле этническое и политическое самосознание англичан в рассматриваемую эпоху не поднималось выше локального уровня в рамках крупных исторических областей страны. Типичный тому пример — история Нортумбрии, одного из наиболее сильных англосаксонских королевств, — данный в блестящей работе Кэпелла «Нормандское завоевание Севера»; сначала — постоянные войны с соседними англосаксонскими государствами и шотландскими кельтами; затем, в IX в. половина Нортумбрии завоевана датскими викингами, создавшими королевство с центром в Йорке, а в X в. их дополняют норвежцы, пришедшие из Ирландии через северо-западное побережье Англии и западные склоны Пеннин; одновременно другая часть Нортумбрии попадает в руки усиливающихся кельтских государств (Стратклайд и др.). Все это время этнические элементы смешиваются, несмотря на войны между представляющими их династиями, правящими элитами — англосаксонскими, кельтскими, скандинавскими. Географическая изоляция Нортумбрии и Восточной Англии также весьма способствовала обособленному развитию этих областей, отрезанных от основной части страны болотами, лесами, реками, бездорожьем. В силу этого, еще накануне нормандского завоевания (то есть, в середине XI в.) жители, например, той же Нортумбрии вообще не относили себя к «англичанам», хотя формально Английское королевство существовало с 829 г.: южная часть Нортумбрии была населена «йоркширцами», срединная — «нортумбрийцами»; северные жители и вовсе именовали себя «людьми св. Кутберта». П. Вормальд отмечает, что Область Датского права в X в. не столько была «отвоевана» англосаксами у датчан, сколько «завоевана» Уэссексом — настолько существенны были этнокультурные и другие различия между областями Англии, сохранившиеся вплоть до нормандского завоевания[101].

Многообразие тенденций политической истории этого периода определяет характер хронологических рамок нашей работы. Завоевание Англии датчанами рассматривается с момента возобновления набегов викингов на Англию в последнее десятилетие X в. до 1017 г.; далее начинается период правления Кнута (1017–1035), рассматриваемый в нескольких параграфах главы, посвященной датскому завоеванию. Нормандское завоевание ограничивается 1066–1074 гг., до момента примирения легитимного наследника английского престола Эдгара Этелинга с действительным властелином Англии Вильгельмом. Но в свете исследования упоминавшихся выше тенденций политической истории региона, отнюдь не начавшихся и не закончившихся с нормандским завоеванием, необходимо иногда выходить за эти рамки и делать экскурсы в события вплоть до начала 90-х гг. XI в., многие из которых тесно связаны с нормандским завоеванием и его последствиями (восстание эрлов 1075, восстание в Дареме 1080, войны с датчанами и шотландцами, колонизация Уэльса).

Англия накануне датского завоевания. Возобновление экспансии скандинавов

Если IX в. прошел для Англии под знаком вторжений викингов, приведших к скандинавской колонизации значительной части страны и образованию Области Датского права (Денло), то X в. ознаменовался своего рода «англосаксонской Реконкистой», начатой еще Альфредом Великим и развернувшейся в полную силу при его потомках — Эдуарде Старшем (899–924), Этельстане (924–939), Эдмунде (939–946) и Эдреде (946–955). В результате этого процесса Англия была объединена в единое королевство под гегемонией Уэссекса, а прежде независимая Область Датского права была огнем и мечом приведена к покорности английской короне. Успехам англосаксов способствовали военно-политические таланты уэссекских королей, разобщенность самих скандинавов, в значительной мере превратившихся из завоевателей в обычных колонистов — земледельцев, торговцев, и т. п., что придало им уязвимость, свойственную оседлому населению перед лицом военной силы. В 954 г. пал последний крупный оплот скандинавов в Англии — Йорк, столица королевства викингов, правители которого состояли в родстве со скандинавской династией из Дублина[102]. В ходе этой «англосаксонской Реконкисты» норманны абсолютно утеряли наступательную инициативу и выступали в роли преимущественно обороняющейся стороны. Для самих англосаксов этот процесс имел ряд немаловажных аспектов: поскольку борьба с викингами велась под руководством (да и преимущественно силами) Уэссекса, для прочих исторических областей страны, особенно подвергшихся скандинавской колонизации, эта борьба, как уже говорилось, означала не столько отвоевание прежде утерянных земель, сколько завоевание их Уэссексом, государственную централизацию, проводимую в интересах уэссекской династии. Это послужило одной из ключевых предпосылок феномена «регионализма», о котором еще неоднократно будет говориться ниже.

После взятия Йорка на 30 лет наступило относительное затишье. Новообразованное Английское королевство переживало подъем. Британский историк Ч. Оман называл царствование короля Эдгара «золотым веком», когда авторитет Англии, превратившейся из прежнего конгломерата варварских королевств в относительно единое, сильное государство, вырос во всей Европе[103]. Оман также отмечает взвешенную этническую политику Эдгара в отношении скандинавского и англо-скандинавского населения страны, в том числе знати, которым гарантировались уважение их традиций, особенностей права и государственные должности (в том числе высокие) соответственно[104]. Это, безусловно, способствовало лояльности скандинавского населения Англии и поощряло процессы англо-скандинавского этнокультурного синтеза, начавшиеся еще в IX в. на территории Денло.

Этническую картину раннесредневековой Англии дополняли кельты, отнюдь не истребленные англосаксами, как принято считать, а органично влившиеся в процесс взаимной ассимиляции, причем не только на уровне покоренного, полузависимого населения, но и на уровне знати, в том числе высшей. Сходство патриархального уклада жизни англосаксов и кельтов облегчало этот процесс. В целом, можно говорить о том, что донормандское общество в Англии было англо-кельто-скандинавским по своему этническому составу[105].

После вступления на престол Этельреда II (978–1016) набеги норманнов на Англию возобновились. В историографии бытуют противоречивые мнения о причинах и характере этого движения. Одни исследователи делают акцент на том, что набравшие силу во второй половине X в. процессы классообразования и формирования ранней государственности в Скандинавии, сопровождавшиеся усилением королевской власти, привели к перерастанию обычных походов викингов, осуществлявшихся отдельными представителями знати, в централизованную военную экспансию под руководством королей (конунгов) с целью территориальных присоединений[106], что, в сущности, свойственно молодым государствам вообще. Другие историки заостряют внимание на том, что походы викингов в этот период осуществлялись зачастую как раз теми представителями скандинавского общества, которые боролись против централизации и сопровождавшей ее насильственной христианизации, проводившейся методами, достойными, по словам Ч. Омана, «Карла Великого или Торквемады»[107]. Эта позиция подтверждается скандинавскими источниками, изобилующими описаниями откровенного вооруженного насилия и зверств по отношению к непокорному населению и знати со стороны скандинавских королей-христианизаторов — Харальда Синезубого в Дании, Олава Трюггвасона и Олава Святого в Норвегии. Проигравшие в этой борьбе вынуждены были бежать за море в поисках новых мест для проживания и средств к существованию, и неудивительно, что значительная часть этих изгнанников выбрала привычные занятия викингов — пиратство, наемничество, и т. п. В частности, многие из них нашли прибежище в портах герцогства Нормандии, откуда совершали набеги на Англию[108].

Думается, истина лежит в совмещении обеих этих точек зрения. С одной стороны, завоевательные походы скандинавов конца X–XI вв. часто принимали государственный масштаб и возглавлялись конунгами, как, например, завоевание Англии Свейном Вилобородым и его сыном Кнутом, военные экспедиции Кнута в Норвегию и Швецию в 20–30-е гг. XI в., походы Харальда Сурового Правителя (Хардрады) и Свейна Эстридсена в Англию в 60–70-е гг. XI в. С другой стороны, значительная масса набегов осуществлялась в традиционной манере, небольшими отрядами пиратствующих вольных предводителей или правителей мелких государств викингов, расположенных на островах Ирландского и Северного морей, в Ирландии, Камберленде. Так, например, Олав Трюггвасон, покинув Норвегию в результате поражения в борьбе за престол, занялся привычным ему и ранее пиратством во главе внушительной рати, масштаб операций которой на Британских островах не уступал последующим завоевательным мероприятиям Свейна Вилобородого, хотя по сути своей это был простой грабительский рейд. Взойдя же на престол, Олав Трюггвасон стал королем и ревностным христианизатором Норвегии[109].

Другой пример — армия Свейна Вилобородого, завоевавшая Англию: она включала в себя как собственно королевское войско, так и отряды отдельных вождей — Торкеля Высокого, зятя Свейна ярла Эрика, и других. В норвежское войско Харальда Сурового в 1066 г. входили отряды ярлов Оркнейских островов, и т. п.[110] Таким образом, описанные выше попытки «классификации» походов викингов в данную эпоху лишь упростили бы комплексное восприятие этого явления.

Так или иначе, походы скандинавов в Англию возобновились именно с мелких рейдов отдельных отрядов, грабивших в 981 г. Девон и Корнуолл, в 982 г. — Дорсет, в 988 г. — опять Девон. В 991 г. последовал вышеупомянутый большой поход Олава Трюггвасона; пройдя огнем и мечом по побережьям Шотландии, Ирландии и Уэльса, норманны высадились в Восточной Англии и затем разбили ополчение Эссекса при Мэлдоне[111] (это событие отражено в известной англосаксонской поэме «Битва при Мэлдоне»). Получив выкуп в 10 тыс. фунтов серебром, в 992 г. викинги благополучно ускользнули от английского флота, пытавшегося застать их врасплох у побережья Восточной Англии, и отправились грабить Линдсей и Нортумбрию, взяв в 993 г. Бамбург. В 994 г. к Олаву Трюггвасону присоединился датский король Свейн Вилобородый, и они с флотом в 94 корабля совместно осаждали Лондон, перезимовав в Саутгемптоне. В результате дипломатических усилий лично короля Этельреда Олав Трюггвасон согласился за большой выкуп уйти в море и никогда больше не нападать на Англию. Однако оставался еще Свейн Вилобородый, чей флот в 997 г. разграбил земли Уэльса и Корнуолла в устье р. Северн и юго-западное побережье Англии, а в 998 г. — южное, разбив фирд (ополчение) Кента[112].

Здесь, перед тем как перейти непосредственно к событиям, повлекшим за собой датское завоевание Англии, целесообразно оторваться от повествования, чтобы охарактеризовать подробнее личности двух правителей — Этельреда и Свейна Вилобородого, и их царствования. Следует отметить, что информация о Свейне носит крайне отрывочный и полулегендарный характер, поэтому ручаться за ее абсолютную достоверность довольно трудно.

Свейн взошел на датский престол в конце 980-х гг., одержав верх в междоусобице с собственным отцом, Харальдом Синезубым. Поводом к ней, как сообщают саги, стали настойчивые просьбы Свейна к отцу о разделении власти с ним. Согласно Адаму Бременскому, Свейна выдвинула в качестве претендента на престол языческая оппозиция (по всей вероятности, военная), недовольная христианизаторской политикой Харальда Синезубого; Адам Бременский называет их «заговорщиками против христианства»[113]. Автор «Похвалы королеве Эмме», в свою очередь, отмечает, что Свейн был популярен в войсках и любим народом, тогда как отец его ненавидел[114]. Активную военную поддержку Свейну оказали легендарные йомсвикинги — воинское братство, напоминавшее более поздние рыцарские ордена и базировавшееся, вероятно, в устье Одера. Так или иначе, в сражении с флотом отца Свейн был разбит, но Харальд умер от ран, поэтому престол все равно достался Свейну[115]. Однако, уже через год он попал в плен то ли к шведам, то ли к западным славянам (вендам), был выкуплен, затем, по легендам, несколько лет скитался по чужим землям, став в итоге таким же викингом, как Олав Трюггвасон, и проведя всю дальнейшую жизнь в заморских походах, мало уделяя внимания собственно датским делам[116]. Видимо, поэтому, как отмечает П. Сойер, о царствовании Свейна Вилобородого известно крайне мало[117]. В источниках и литературе имеются весьма противоречивые сведения об отношении Свейна к христианству (что было актуальным в ключе происходящей христианизации Скандинавии), на чем основываются и характеристики его личности. Адам Бременский, например, говорит об эволюции Свейна от «безжалостного язычника» и «отцеубийцы» к обратившемуся христианину, даже учредившему в Дании три епископства и умершему в «христианской благодати»[118]. Цитировавшаяся выше «Похвала королеве Эмме» явно приукрашивает добродетели и Свейна, и его потомков, так как это произведение носит отчетливо тенденциозный характер. Ч. Оман дает Свейну крайне отрицательную характеристику, называя его «одним из последних представителей поколения языческих королей-разбойников», «жестоким варваром», «убийцей священников» и «поджигателем церквей»[119], считая его ни много, ни мало лидером языческой оппозиции в Дании. Скандинавские саги предлагают более взвешенный вариант, указывая на то, что, если Харальд Синезубый насаждал в Дании христианство в обязательном порядке, то Свейн, живя в основном завоевательными походами, попросту не уделял этому внимания, и поэтому в некоторых местах началось возрождение язычества, хотя христианская церковь отнюдь не перестала функционировать[120]. Сведения же об обращении Свейна в христианство ограничиваются упоминанием о его крещении около 976 г. Таким образом, по натуре это был скорее все-таки языческий король-воин, вроде русского Святослава, склонный к военным авантюрам за пределами родины.

Что касается короля Англии Этельреда II, то он был полной противоположностью Свейну, и за свои промахи и неудачи во внешней и внутренней политике, преследовавшие его на протяжении всего его царствования, получил в историографии прозвище «Нерешительный», или «Неспособный». Действительно, на первый взгляд, Этельред обладал весьма посредственными военными и организаторскими талантами, никак не напоминая такого харизматического вождя национально-освободительной борьбы против датчан, каким был Альфред Великий. Перед лицом внешней опасности он оставался пассивным и растерянным, предпочитая откупаться от «ярости норманнов» звонкой монетой. Военная удача никогда ему не сопутствовала, за редким исключением. В конечном счете, все это и послужило причиной того, что от него отвернулась значительная часть магнатов, служилой знати, массы подданных, уставших от многолетних войн, хаоса и разорения страны, и потому отдавших предпочтение энергичным и удачливым датским властителям — Свейну и его сыну Кнуту. Однако, историография XX в. несколько реабилитировала Этельреда, приняв во внимание объективные трудности, осложнявшие осуществление адекватной политики с его стороны. Прежде всего здесь следует упомянуть эгоистические, шкурнические, а порой и откровенно предательские настроения знати, как высшей, так и локальной, не раз приводившие к поражениям Этельреда. Так, например, неудача английского флота при попытке настичь эскадру Олава Трюггвасона у берегов Восточной Англии в 992 г. была обусловлена предательством элдормена (эрла) Мерсии Эльфрика, предупредившего викингов об этом (за что, правда, вскоре был ослеплен его сын)[121]. Неоднократно имели место случаи сговора представителей местной элиты с лидерами викингов: в одних случаях это делалось из стремления спасти свою вотчину ценой разграбления викингами соседнего графства или местности, в других — из-за традиционного сепаратизма бывших районов Денло, всегда тяготевших к прежней независимости от уэссекских королей и поддерживавших все нашествия скандинавов вплоть до 1070-х гг., в третьих — из-за явного нежелания сражаться и жертвовать своей жизнью (как, например, при взятии Олавом Трюггвасоном Бамбурга, когда командиры местного фирда (военного ополчения) первыми обратились в бегство, едва лишь начался бой, и увлекли за собой всех остальных)[122] или каких-либо личных корыстных интересов. Хрестоматийным образцом подобного поведения стал Эдрик Стреона — фаворит Этельреда, крупнейший магнат, многократно предававший и своего короля, переходя на сторону датчан в разгар боевых действий, и самих датчан. Придя к власти, Кнут Великий организовал показательное убийство Стреоны («и совершенно правильно», подчеркивает хронист), опасаясь держать при дворе подобного изменника[123]. В 1009 г. из-за междоусобной распри магнатов Бритрика и Вульфнота фактически погиб английский флот, высланный против датчан (см. ниже). В целом, причинами всего этого, на наш взгляд, являлось «регионалистское» сознание знати, отождествлявшей свои интересы не столько с абстрактным «отечеством», сколько с собственными владениями, вотчинами, графствами, и т. п., а также преобладание настроений феодальной анархии в среде крупной аристократии, обретшей значительную силу и самостоятельность в ходе войн со скандинавами в X в. и «распоясавшейся» при слабом, безвольном короле.

Наконец, стихийные бедствия — голод 1005 г., наводнение 1014 г. — усугубляли весь этот комплекс проблем, преследовавших Этельреда и его королевство. Сам Этельред имел на своем счету и определенные успехи: в 1000 г. он совершил победоносный поход в Камберленд (Камбрию) против «гальвежцев» (кельто-скандинавской общности, сложившейся в результате взаимной ассимиляции пришлых норвежцев и бриттов), угрожавших северным границам Англии[124]; династические браки родичей Этельреда с семьями разных элдорменов Англии укрепляли влияние уэссекского двора на периферии, а брак самого Этельреда с сестрой герцога Нормандии Эммой в 1002 г. подкрепил англо-нормандский договор, закрывавший для викингов порты Нормандии[125]. Таким образом, Этельред не был вовсе обделен талантами политика, и, как показали дальнейшие события, добросовестно подходил к исполнению своих обязанностей перед страной и подданными. В частности, в 1008 г. по его указу в кратчайшие сроки был выстроен и снаряжен флот для войны с датчанами на море[126]. Собственно, прозвище «Нерешительный», как указывает Д. Уайтлок — это искаженная вариация староанглийского слова «unraed» — «неразумный», каковой эпитет, в свою очередь, был придуман более поздними хронистами как рифма-антоним к «Этельред» — «благоразумный», с целью подчеркнуть несоответствие деяний короля его имени[127]. Так или иначе, определенная непоследовательность и медлительность в принятии решений в сочетании с вышеупомянутыми неблагоприятными обстоятельствами привели Этельреда к ряду роковых промахов и ошибок, одна из которых, собственно, и послужила поводом для Свейна Вилобородого к развязыванию полномасштабной англо-датской войны.

Речь идет о так называемой «резне в день св. Брайса» (13 ноября 1002 г.), когда якобы в целях предотвращения возможности поддержки викингов внутри страны Этельред повелел вырезать всех датчан, проживающих в Англии (по-видимому, подразумевались скандинавы вообще, так как в Англии их всех, как правило, называли обобщающим этнонимом «даны»)[128]. Надо заметить, современные историки скептически относятся к этому известию, записанному хронистами скорее всего на основе устной народной традиции[129]. Во-первых, скандинавы составляли добрую треть населения тогдашней Англии, а вкупе со смешанным англоскандинавским населением эта цифра возрастает до 50%[130]. Во-вторых, эти потомки воинственных норманнов за почти два столетия, прошедших с момента начала их массового переселения на Британские острова, превратились в обыкновенных мирных жителей, мало чем отличающихся от самих англосаксов и в массе своей верноподданных по отношению к английской короне. Более того, многие даны и англо-даны занимали руководящие посты в государстве, армии, местной администрации, и т. д., и также в основном были лояльны королю. Так, например, в 1003 г. во время датского вторжения наиболее упорное сопротивление датчанам оказали отряды эрла Ульфкютеля — дана по происхождению[131]. В XI в. статус Области Датского права основывался уже не на политическом суверенитете, а на ряде правовых привилегий и некоторой этнокультурной обособленности — в общем, на том, что в наше время назвали бы культурной автономией. Таким образом, версия о попытке «геноцида» датчан кажется несколько фантастической в силу и бессмысленности подобной затеи, и физической сложности ее осуществления. В «Англо-Саксонской Хронике», сообщающей о приказе Этельреда, лишь версия «С» (эбингдонская) утверждает, что «это было сделано», а остальные списки умалчивают о претворении этого приказа в жизнь[132]. Единственное свидетельство о массовой резне данов сохранилось в Оксфорде, в местной грамоте, датированной 1004 г. Это королевская грамота монастырю св. Фридесвиде от 7 декабря 1004 г., в которой Этельред упоминает об истреблении данов, «распространившихся по всему острову, словно плевелы среди зерна», предписанном им по совету и с согласия «лучших людей королевства», на благо страны и народа, и осуществленному «вплоть до смерти» (собственно, грамота подтверждает возмещение ущерба монастырю, чья церковь была сожжена вместе с укрывшимися в ней от преследования данами осаждавшими их англосаксами)[133]. Хотя в качестве мотивировки указа Этельреда «Англо-Саксонская Хроника» указывает некие обобщенные «намерения данов… лишить жизни короля и всех его советников и после этого овладеть королевством»[134], в целом в современной западной историографии преобладает мнение о том, что эта резня была локальной и распространялась на относительно небольшое количество данов из числа родни и соратников военного магната Паллига (датчанина на английской службе), изменившего королю и присоединившегося к очередному набегу викингов, грабивших английское побережье[135]. Таким образом, «резня» была карательной акцией в наказание за государственную измену, и в ходе этой акции пострадали, очевидно, не только родичи Паллига, но и значительное количество зависимого от него населения, ничем не виновного. Это соответствовало средневековой практике войны, когда вместе с противником уничтожались его деревни, челядь, имущество, скот, посевы, и т. д. С подобной беспощадностью было, например, подавлено восстание в Вустере в начале 40-х гг. XI в., вызванное повышением налогов, а ведь там речь шла уже даже не об этническом меньшинстве, вроде скандинавов или кельтов, а об истреблении коренных англичан английскими же войсками[136]. Наконец, следует заметить, что тогдашний уровень развития этнического самосознания вряд ли предполагал возможность идеи геноцида по национальному признаку.

Роковым это решение для Этельреда стало по другой причине. Жена Паллига Гуннхильд, также ставшая жертвой этой резни, была сестрой короля Дании — Свейна Вилобородого. Поэтому последовавшее в 1003 г. датское вторжение некоторые историки расценивают как акт кровной мести со стороны Свейна[137]. Этот акт вылился, по сути, в войну, растянувшуюся на полтора десятилетия и окончившуюся завоеванием Англии датчанами.

Интересно, что скандинавские саги указывают совсем иную причину войны. «Сага об Олаве Трюггвасоне» сообщает, что якобы еще на тризне в память своего умершего отца Свейн Вилобородый дал обет в трехлетний срок завоевать Англию и свергнуть Этельреда. Однако, далее в саге говорится, что многие из присутствовавших на пиру, в числе которых были вожаки пресловутых йомсвикингов, надавали много подобных обетов, будучи, как и Свейн, в изрядном подпитии, и наутро вспомнили, что явно наговорили лишнего[138]. Впрочем, эта версия является скорее типичным для устной традиции мотивом, вряд ли имеющим под собой реальную фактологическую почву. По мнению же Ч. Омана, идея завоевания Англии вызрела у Свейна позднее, в ходе войны[139], вероятно, под впечатлением от ошеломляющих успехов датского оружия — войны, начинавшейся в духе обычных походов викингов. Действительно, характерной чертой этой войны на первом этапе (1003–1013 гг.) было преобладание тактики стремительных рейдов датчан с кораблей вглубь английской территории с целью грабежа и молниеносного отступления обратно на корабли. Практиковались и «сквозные» рейды, когда, высадившись в одном месте, датчане совершали поход к другому побережью, где их ждал подошедший туда флот. Но, в отличие от нормандских завоевателей (см. далее), старавшихся захватить именно земли, территории, укрепляемые затем замками, датчане на первых порах абсолютно не пытались где-либо закрепиться, предпочитая привычную тактику викингов — базирование на каком-нибудь острове, набеги, и т. п. — тактику пиратов, а не захватчиков.

Англо-датский конфликт и завоевание Англии датчанами (1003–1017 гг.)

Итак, в 1003 г. войско Свейна Вилобородого высадилось в устье р. Экс и овладело крупным портом Эксетер. Местный элдормен Эльфрик, убоявшись боя, симулировал болезнь, в результате чего фирд, не могущий и не желавший сражаться без руководства, рассеялся, а датчане безнаказанно разграбили территорию южных графств вплоть до Солсбери и вернулись с добычей на корабли[140].

В 1004 г. Свейн высадился уже в Восточной Англии, где взял и затем сжег Норидж и Тетфорд, также большие и богатые города. Правда, на сей раз местное ополчение, возглавляемое даном (!) Ульфкютелем, оказало викингам ожесточенное сопротивление, существенно подорвав их силы, хотя и ценой собственного поражения. Тем временем в стране из-за неурожаев начался голод, и Свейн почел за благо увести флот домой, в Данию[141].

В июле 1006 г., однако, датчане вернулись снова. Высадившись в Сэндвиче (Восточная Англия), Свейн разослал грабительские отряды в Сассекс и Кент. Сбор общеанглийского войска, объявленный Этельредом, из-за плохой организации затянулся на всю осень[142], демонстрируя неповоротливость, отсутствие оперативности англосаксонской администрации, как на высшем уровне, так и на местах. Тем временем датчане, перебазировавшись морем в Саутгемптон и обосновавшись на о. Уайт, систематически совершали набеги на юг Англии, разбив поодиночке все (!) ополчения южных графств[143]. «Столь велик был страх перед данами, — повествует летописец, — что никто и думать не мог о том, как изгнать их из страны или защитить ее от них»[144]. Этот отрывок в полной мере дает представление о той панике и беспомощности, в которой пребывала королевская администрация, не говоря уж о населении. Тем временем датчане, получив в январе 1007 г. выкуп в 36 тыс. фунтов серебром, вновь благополучно отбыли домой[145].

Озабоченный критической ситуацией, в которой оказалась страна, Этельред предпринял, наконец, меры по укреплению ее обороноспособности. По его указу было осуществлено строительство флота для борьбы с викингами в их стихии — на море. С каждых 315 гайд (стандартных наделов) земли население обязано было выставить полностью снаряженный боевой корабль[146]. Флот был отстроен на редкость быстро и в июле 1009 г. вышел в море со своей базы в Сэндвиче. Однако здесь англосаксов постигла фатальная неудача: между двумя магнатами, командовавшими флотом — братом Эдрика Стреоны Бритриком и отцом будущего эрла Годвина Вульфнотом — разразилась ссора, в результате которой Вульфнот с 20 кораблями откололся от флота и ушел пиратствовать, а Бритрик с основными силами в 80 кораблей погнался за ним, но попал в шторм, уничтоживший большую часть судов. Тем временем вернулся Вульфнот и в вооруженной междоусобной схватке довершил разгром остатков столь нелепо и бесславно погибшего флота[147]. Англия фактически осталась без защиты с моря.

Пользуясь ситуацией, в конце августа 1009 г. в Англию вторглась новое войско викингов, на сей раз под предводительством Торкеля Высокого (брата одного из вожаков йомсвикингов Сигвальди), а также датских ярлов Хеминга и Эглава. Объединенные силы этих предводителей высадились в Сэндвиче и разбили фирд Восточной Англии. Этельред послал против них значительное войско, отрезавшее викингов от их кораблей, но в момент решающего сражения Эдрик Стреона, назначенный незадолго до этого элдорменом Мерсии и потому имевший под своим началом значительные воинские силы, предал короля («как всегда», — отмечает хронист!) и вышел из боя, в результате чего англосаксы вновь потерпели поражение, а датчане еще три месяца грабили Восточную Англию, разорив города Кембридж и Тетфорд, после чего на захваченных у населения лошадях совершили рейд по восточным графствам Уэссекса в Кент, где теперь базировался их флот; оттуда они вернулись к Рождеству 1010 г. с огромной добычей[148]. На следующий (1010) год, однако, последовал еще более сокрушительный набег этого же войска викингов, сперва высадившегося с моря снова в Восточной Англии, где при Рингмере (графство Норфолк) был опять разбит местный фирд, и сожжен г. Ипсвич, а затем учинившего тотальные грабеж и разорение 15-ти графств Восточной Англии и Мерсии. В довершение всего датчане захватили церковную столицу Англии — Кентербери — и взяли в заложники архиепископа Эльфги и ряд других церковных иерархов[149].

Королевскую администрацию во главе с Этельредом словно охватил паралич. Хронист сетует: «Не было предводителя, собравшего бы войско… Когда враги были на юге, армия была на севере, когда они были на востоке — армия на западе… Ни биться с ними толком не могли, ни даже дань вовремя собрать…»[150] Надо заметить, что даже современные историки отдают должное тактической мобильности норманнских ратей, стремительно нападавших и ускользавших от неповоротливой английской королевской армии, вынужденной ждать их нападения отовсюду, из любой точки береговой линии страны, которую, учитывая островное положение Англии, было невозможно полностью контролировать, тем более после гибели флота[151]. Тогдашние средства связи и оповещения были примитивными, а местные ополчения, как мы видим, не очень хорошо справлялись со своими задачами, не в последнюю очередь по вине своих военачальников, о чем говорилось выше. Решения принимались медленно, вяло, координация сил на локальном уровне отсутствовала. Наконец, безынициативность высшего руководства страны довершала все это. Англосаксам оставалось, как и прежде, выплачивать викингам дань, размер которой на сей раз составил 48 тыс. фунтов серебром. Это была значительная сумма, ради сбора которой Этельреду пришлось даже совершить грабительский поход против кельтского княжества Дифед на юго-западе Уэльса[152]. Тем временем датчане, раздраженные проволочками с выплатой дани, зверски убили архиепископа Эльфги, позднее причисленного к лику святых и почитавшегося в Англии как мученика[153]. Это, кстати, послужило причиной следующего события: по свидетельству большинства источников, Торкель Высокий, возмущенный расправой с архиепископом, перешел с 45-ю боевыми кораблями на сторону Этельреда, коему преданно служил вплоть до смерти того в 1016 г.[154] Впрочем, христианские хронисты, вероятно, преувеличили нравственный аспект этого поступка в свойственной средневековым авторам назидательной манере. Скорее всего, Торкелем двигало не христианское негодование по поводу содеянного его соратниками, сколько материальная заинтересованность в службе королю Этельреду, нуждавшемуся в боеспособных воинских контингентах и потому готовому хорошо платить. На эту мысль наводит тот факт, что впоследствии Торкель столь же верно служил Кнуту Великому. Кроме того, болезненная реакция на убийство, пусть и священника высокого ранга, была бы довольно странной для профессионального воина и пирата, сталкивавшегося с подобными реалиями всю свою жизнь. Вообще, для викинга переход от одного вождя к другому, более удачливому или щедрому, или из ипостаси пирата в ипостась наемника был обычным явлением[155]. «Похвала королеве Эмме» же указывает в качестве причины ухода Торкеля на службу к Этельреду его личные трения со Свейном Вилобородым, обвинявшим Торкеля в гибели лучших частей датского войска в ходе многочисленных сражений с англосаксами в 1009–1012 гг.[156]

Так или иначе, в апреле 1012 г. остальная часть датского флота отбыла домой, получив дань. Однако, последовавшая передышка оказалась для Англии недолгой: уже в августе 1013 г. со свежим войском прибыл сам Свейн Вилобородый, прошедший морем от Сэндвича в залив Хамбер и поднявшийся оттуда вверх по р. Трент до Гейнсборо[157]. Так начался решающий этап датского завоевания Англии (1013–1017 гг.), характеризовавшийся переходом от тактики пиратских экспедиций датчан к широкомасштабным боевым действиям на территории Англии непосредственно с целью ее завоевания.

По мнению П.Сойера, к решению завоевать Англию Свейна подтолкнули успехи Торкеля Высокого в предыдущей кампании. Якобы опасаясь, что Торкель сам завоюет Англию, богатую залежами серебра и плодородными землями, Свейн решил его опередить[158]. Высадка Свейна в Гейнсборо мгновенно продемонстрировала всю аморфность, рыхлость Английского королевства, управляемого уэссекской династией: Нортумбрия во главе с элдорменом Утредом, а затем вся остальная территория бывшего Денло сразу же изъявили Свейну покорность и, более того, поддержку. Так, ополчение Линдсея даже присоединилось к датскому войску для похода на юг[159]. Поход этот не заставил себя долго ждать, причем Свейн оставил в целости и сохранности территорию Денло и, лишь перейдя дорогу Уотлинг-стрит, служившую исторической границей Области Датского права, начал обычный грабеж и разорение, в котором активное участие приняли линдсейцы[160]. Учитывая столь яркий пример «регионализма», сепаратизма северян, можно говорить о том, что, по сути, уже в 1013 г. образовалось англо-скандинавское королевство, включавшее Данию и Денло, хотя, конечно, это политическое новообразование было еще весьма шатким и держалось в основном на авторитете датского короля-завоевателя, подкрепленном военной силой и симпатиями местной английской знати и населения.

В условиях продолжавшейся бездеятельности и деморализации английских властей Свейн с войском практически беспрепятственно совершил поход на юг страны, через Оксфорд и Винчестер — древнюю столицу Уэссекса — и далее, всюду встречая изъявления покорности со стороны местной англосаксонской знати, боявшейся и не желавшей воевать за неудачливого Этельреда. Серьезное сопротивление датчанам оказал только Лондон, бывший оплотом Этельреда и хранивший верность правящей династии[161]. Не сумев овладеть Лондоном, Свейн двинулся в Бат, где элдормен Этельмер фактически сдал ему весь юго-запад страны, выразив свою лояльность вместе с большим количеством знати. Оставшемуся в одиночестве Лондону не оставалось ничего, кроме как покориться. Этельреду же пришлось бежать вместе с семьей на родину жены, в Нормандию, в сопровождении Торкеля Высокого[162].

Казалось, уже ничто не препятствовало Свейну занять английский престол с соблюдением всех легитимизирующих процедур (коронации, и т. п.), но, отправившись обратно в Гейнсборо к сыну Кнуту, оставшемуся там во главе флота, он внезапно умер 3 февраля 1014 г.[163] Это привело к новому витку борьбы за престол. Часть уэссекских магнатов, подчинившихся Свейну неохотно, лишь из соображений безопасности, теперь стала призывать Этельреда вернуться в Англию. На сей раз Этельред проявил завидную активность: пользуясь ситуацией, когда датчане остались без руководителя, а наиболее боеспособная часть датского войска находилась далеко на севере, под началом Кнута, Этельред в апреле 1014 г. вернулся в Англию, довольно оперативно собрал ополчения Уэссекса и Мерсии и совершил победоносный марш в Денло, дойдя до Линдсея, сурово покарав местных сторонников датчан и вынудив Кнута отступить морем в Сэндвич, а затем — отплыть в Данию, где тому как раз пришлось принять участие в решении возникшего по смерти Свейна Вилобородого вопроса о престолонаследии. Однако в Дании королем был избран брат Кнута Харальд, поэтому Кнуту оставалось искать себе корону за пределами родины[164].

Согласно «Саге об Олаве Святом», активную поддержку Этельреду в его реванше оказал этот будущий норвежский король, ведший в то время жизнь викинга. В саге говорится о совместных боевых действиях Олава и Этельреда против датчан — в частности, об успешном штурме Лондона, — а также о том, что Олав еще в течение трех лет собирал по Англии подати от имени Этельреда и патрулировал ее берега[165]. Однако англосаксонские хроники об этом умалчивают, поэтому достоверность этих сведений — под вопросом, тем более если учесть факт вступления Олава на норвежский престол в 1015 г.

В 1015 г., получив подкрепления от своего брата, ставшего королем Дании, Кнут с новым войском вернулся в Англию, очевидно, полный решимости завершить начатое отцом завоевание. От Сэндвича он направился по морю на юг и высадился в Кенте[166]. Этельред к тому времени был уже стар и тяжело болен, поэтому оборону страны возглавили его сын Эдмунд (наследник престола) и элдормен Мерсии Эдрик Стреона. Между ними имела место острая личная неприязнь на грани вражды, что подрывало единство в рядах англосаксов и привело к очередной катастрофе: при столкновении королевской армии с датчанами Стреона вновь совершил предательство, перейдя с 40 боевыми кораблями на сторону Кнута. Эдмунд вынужден был отступить, дав возможность датчанам и примкнувшему к ним Стреоне заниматься грабежом графств Уэссекса и Мерсии, продолжавшимся до Рождества 1016 г.[167]

В начале 1016 г. Кнут и Стреона вторглись в центральные графства Мерсии. Собранное Эдмундом ополчение изъявило полное нежелание воевать, мотивируя это, по словам хрониста, отсутствием при войске короля (что неудивительно, так как Этельред уже не вставал с постели, будучи, по сути, при смерти). К тому же, далеко не все графства прислали воинов, вполне в духе эгоистических настроений локальной знати[168]. В этих условиях Эдмунду пришлось распустить ненадежное войско и ехать на север, в Нортумбрию, за помощью к элдормену Утреду. Тот, однако, тоже не горел желанием сражаться, ограничившись (совместно с Эдмундом) разорением земель Стреоны в Западной Мерсии (графства Стаффорд, Шропшир, Чешир). Тем временем Кнут совершил марш-бросок через центральные районы страны в Нортумбрию, поставив под угрозу владения самого Утреда и тем самым вынудив его выйти из войны. Невзирая на то, что Утред присягнул на верность Кнуту, его в 1018 г. убили по совету Стреоны, а управлять Нортумбрией (только южной — Дейрой; северная — Берниция осталась за братом Утреда Эдвульфом) был назначен сподвижник Кнута, норвежский ярл Эрик[169].

Эдмунду пришлось ни с чем вернуться в Лондон, где 23 апреля 1016 г. умер король Этельред[170]. Юг страны поддержал Эдмунда в качестве легитимного наследника престола; но, поскольку в северной части Англии доминировал Кнут, борьба за английский престол вступила в решающую стадию.

7 мая 1016 г. Кнут осадил Лондон. Тем временем Эдмунд собрал по всем графствам Уэссекса значительное войско и на протяжении лета дал датчанам ряд сражений в окрестностях Лондона и в Дорсете. Неудачный для датчан исход этих боев и провал неоднократных попыток взять Лондон штурмом вынудили их снять осаду. Когда датчане, изнуренные длительной кампанией, опять занялись грабежом местности, Эдмунд настиг их в Кенте и нанес им очередное поражение, заставив их укрыться в укрепленном лагере на о. Шеппи в эстуарии Темзы, близ нынешнего Гринвича. Показателен тот факт, что Эдрик Стреона в этой неблагоприятной для Кнута ситуации вновь переметнулся — на сей раз на сторону Эдмунда[171].

Однако датчане, отдохнув от летних боев, осенью снова предприняли поход вглубь страны, двинувшись в Эссекс и далее в Мерсию. Эдмунд, прозванный за свою полководческую энергичность «Железнобоким», собрал, по выражению хрониста, «весь английский народ»[172](!); действительно, в его войско вошли отряды из Уэссекса под началом самого Эдмунда, Мерсии во главе со Стреоной и Восточной Англии под руководством Ульфкютеля[173] — то есть, действительно со всей Англии, кроме Севера, контролировавшегося Кнутом. Впрочем, вряд ли на этом основании можно говорить о каком-то «народном» характере английского войска; скорее всего, имелись в виду, конечно, тэны — служилая знать, и, вероятно, гарнизоны бургов. 17 октября 1016 г. состоялась битва при Эшингдоне (графство Эссекс) — самое кровопролитное сражение этой войны, где обе стороны понесли более чем ощутимые потери, но англосаксы проиграли битву потому, что в решающий момент Эдрик Стреона с фирдом Мерсии опять предательски покинул поле боя, по-прежнему предпочитая балансировать между противоборствующими сторонами себе на пользу. В битве полегло значительное количество английских тэнов и высшей знати, в том числе элдормен Ульфкютель и многие другие[174]. «Вся знать Англии погибла там», — гласит «Англо-Саксонская Хроника»; по словам летописца, Кнут теперь «завоевал себе весь английский народ»[175]. Впрочем, это явное преувеличение, поскольку на последовавшей вскоре встрече Эдмунда и Кнута на о. Эльни на р. Северн, близ Глостера, был заключен мирный договор, согласно которому Кнуту отходила лишь часть территории страны на север от Темзы (Нортумбрия и Мерсия), а Уэссекс, Эссекс, Восточная Англия оставались за Эдмундом[176]. Автор «Похвалы королеве Эмме» утверждает, что Эдмунд пошел на переговоры по наущению Стреоны, как ни в чем не бывало вернувшегося ко двору и принявшего «пацифистскую» позу[177]. Так или иначе, хотя владения Кнута были больше по площади, следует отметить, что Уэссекс в XI в. был наиболее густонаселенной, урбанизированной и развитой в социально-экономическом отношении частью страны. Что же касается, например, Нортумбрии, то там сохранялось, по сути, архаичное общество, где почти полностью отсутствовали города и королевские бурги, королевская администрация и деление на графства, зачатки феодализации, в отличие от Уэссекса или Мерсии. Политическая власть на Севере находилась в руках местной наследственно-родовой аристократии, лишь номинально подчинявшейся английским королям и, как неоднократно показали дальнейшие события, не желавшей принимать королевских ставленников с Юга. Крестьянство на Севере в подавляющем большинстве не знало феодальной зависимости, являясь свободным[178]. В сущности, аналогичный тип общества был характерен и для государств скандинавов. Поэтому можно говорить о том, что в 1016 г., как и позднее в 1066–1069 гг. (см. следующую часть настоящей работы), существовала реальная возможность распада Англии на две части с принципиально разными путями исторического развития и социально-экономическими укладами: англосаксонский Юг, еще со времен Альфреда Великого идущий по пути государств континентальной Европы — централизации, феодализации (впоследствии, возможно, чреватой феодальной раздробленностью), и англо-скандинавский Север с его патриархальным укладом, могущий развиваться в рамках как возникшей Империи Кнута, так и какого-нибудь иного похожего образования — скажем, англо-норвежского государства Харальда Сурового, возникшего бы при удачном исходе экспедиции последнего в Англию в 1066 г.

Однако судьба распорядилась несколько иначе: 30 ноября 1017 г. Эдмунд Железнобокий умер, или, по версии некоторых устных народных преданий, был убит агентами Кнута. «Сага об Олаве Святом» утверждает, что «Эдмунда убил Стреона»[179]. Поскольку из имевшихся претендентов на престол (а у Эдмунда были брат Эдвиг и сыновья Эдмунд и Эдуард) наиболее сильным в военном отношении и зрелым по своим талантам политика был Кнут, знать Юга постепенно склонялась в своих предпочтениях на его сторону. Сам Кнут, разумеется, активно поддерживал эти настроения: в частности, он встретился с уитанами (членами высшего государственного совета — уитенагемота) в Саутгемптоне, чтобы завоевать их симпатии и тем самым подготовить почву для своего избрания на престол. Так оно и произошло: в декабре 1017 г. Кнут был провозглашен королем Англии и взошел на престол с соблюдением всех необходимых формальностей[180]. На этом завершилось датское завоевание Англии.

Образование империи Кнута: внешнеполитические реалии

Англия входила в состав так называемой «Империи Кнута», складывание которой началось именно с воцарением Кнута в Англии. До этого он был, по сути, королем без королевства, могущим претендовать на датский престол в случае смерти своего брата Харальда, занимавшего оный. В лице Англии же он обрел собственное государство, независимое от Дании, и именно Англия стала центром его империи. После кончины Харальда в 1019 г. Кнут стал также королем Дании. Что же касается третьей части его империи — Норвегии, то за гегемонию над ней датские монархи вели борьбу еще со времен Харальда Синезубого, деда Кнута. В 1000 г. в результате поражения и гибели Олава Трюггвасона в морской битве со Свейном Вилобородым при Свельде Норвегия формально перешла под власть датской короны[181]. Однако, дело осложнялось тем, что Норвегия тогда представляла собой еще не столько единое государство, сколько совокупность почти автономных областей, могущих поддержать или отвергнуть любого правителя, в зависимости от ситуации. В 1015 г. датское владычество там уже закончилось, а на престол вступил Олав Святой (1015–1030), на протяжении всего своего царствования активно сопротивлявшийся попыткам Кнута вновь овладеть Норвегией[182]. В источниках уделяется много места этой борьбе и вообще скандинавской внешней политике Кнута, которую «Сага об Олаве Святом» характеризует как откровенно захватническую, сетуя на непомерные имперские аппетиты Кнута (что, впрочем, неудивительно, так как сага — норвежская)[183]. Адам Бременский также указывает, что в этой борьбе «даны сражались за власть, а норвежцы — за свободу»[184]. Опасаясь роста внешнеполитического могущества Дании в регионе, Олав Святой и шведский король Онунд даже создали коалицию против Кнута, успешно отразив его вторжение в 1026 г. в битве на р. Хельге (Скания)[185]. Однако, в ходе следующей экспедиции в 1028 г., с войском, в которое входило и немало англосаксов, Кнуту удалось прогнать Олава и, действуя где силой, где подкупом, поддерживая настроенных против Олава норвежцев (каковых было немало, учитывая суровые методы, которыми Олав осуществлял централизацию и христианизацию страны), присоединить Норвегию к своей империи. Управлять ей был послан сын Кнута Свейн. Кроме того, в державу Кнута номинально входили Исландия и Оркнейские острова — вассалы норвежской короны[186].

Наконец, когда в 1018 г. скотты в союзе со стратклайдскими бриттами (короли Малькольм и Оуэн Лысый соответственно) нанесли поражение элдормену Нортумбрии Утреду при Карэме, Кнут обратил внимание на беспокойную северную границу и в 1027 г. совершил ответный поход в Шотландию, в результате чего Малькольм формально признал его сюзеренитет[187].

Таким образом, Империя Кнута в политико-географическом отношении представляла собой довольно разнородный конгломерат государств, находившихся на разных уровнях общественно-политического и социально-экономического развития, из которых Англия, судя по всему, находилась на наиболее высокой ступени, хотя и внутри нее самой имели место значительные различия между областями. В этих условиях, по словам Омана, Кнут стал «строителем северной империи с центром в Англии»[188]. Попытаемся же теперь рассмотреть этот процесс поподробнее в его разных аспектах.

Социально-демографические последствия датского завоевания Англии

Приступая к анализу последствий датского завоевания и внутренней политики Кнута, следует отметить, что практически невозможно обнаружить в источниках и литературе сколько-нибудь точную информацию о количественно-демографических аспектах этого события — числе потерь среди разных слоев населения, численности сражавшихся войск, и т. д. Это резко отличает датское завоевание от нормандского, одним из плодов которого стала знаменитая «Книга Страшного Суда»; на основе ее данных исследователи восстановили многое из вышеупомянутого. В царствование же Кнута Великого ничего подобного этой переписи на свет не появилось, что было обусловлено иной природой (социальной, экономической) датского господства в Англии; подробнее речь об этом пойдет ниже. Таким образом, остается лишь сожалеть об отсутствии точных данных и довольствоваться весьма приблизительными оценками.

Итак, в 1017 г. завершилось датское завоевание Англии. Не следует чересчур прямолинейно понимать упоминавшиеся выше идеи об этнокультурном родстве англосаксов и скандинавов, поскольку такое родство отнюдь не исключает военных конфликтов в рамках одного цивилизационного ареала (чему примером служат, кстати, бесконечные войны между теми же скандинавскими странами на протяжении всей их истории). Скорее, это являлось нормой для раннесредневековой Европы, в том числе для ее периферии, где единые государства еще не сложились окончательно, пребывая в стадии становления. Те же викинги, например, вовсе не гнушались грабить владения своих соплеменников. Таким образом, датское нашествие было для англосаксов ничем иным, как иноземным завоеванием, сопровождавшимся значительными жертвами и разрушениями, трудностями, связанными с выплатой викингам дани, размер которой, как можно заметить из приводившихся выше данных, возрастал год от года. Полтора десятилетия широкомасштабных военных действий, ведшихся почти на всей территории страны, не могли не нанести ее жителям серьезного демографического и материального урона. Ежегодные записи хронистов свидетельствуют о крайней разрушительности набегов скандинавов; типичная фраза, характеризующая эти набеги: «Даны повсеместно жгли, убивали, разрушали все вокруг, как обычно»[189]. М. Лоусон видит в этом не банальную варварскую брутальность, а своего рода расчет: чем больше были жертвы и разрушения, тем больше был испуг населения и властей, и, соответственно, больше готовность выплатить выкуп, лишь бы поскорее избавиться от незваных гостей, способных продолжать свои деяния в том же духе[190].

Так или иначе, но точными данными мы, как уже говорилось, не располагаем. Что же касается численности сражавшихся армий, она, в принципе, поддается реконструкции. На первый взгляд, при ознакомлении с источниками не может не удивлять частота и активность военных походов норманнов, обрушивавшихся на Англию практически ежегодно. Уильям Малмсберийский уподобляет их головам гидры, без конца выползающим из Скандинавии взамен отсеченных[191]. С учетом этого, а также помня о почти постоянных победах датчан над англосаксами, можно было бы сделать предположение о большой численности ратей викингов, подавлявших англосаксов числом, как позднее монголы — разобщенные княжества Руси. Однако современные исследования говорят об обратном. Численность армий скандинавских конунгов первой половины XI в. не превышала нескольких тысяч человек (с учетом и собственно королевской дружины, и отрядов отдельных вождей, из которых, например, более чем наполовину состояло войско Свейна Вилобородого и Кнута, завоевавшее Англию)[192]. При этом, по логике, значительная часть войска должна была оставаться в пределах своей родины с целью защиты ее границ, осуществления карательных и административных функций, и т. п. Между тем, Англия, чье население в XI в. составляло около 1 млн. чел.[193] — цифра огромная по сравнению со Скандинавскими странами — обладала, как мы знаем, возможностью снарядить военный флот в сотню кораблей, что было сделано по приказу Этельреда в 1008–1009 гг. Если учесть, что боевой корабль Северной Европы мог нести в то время в среднем около 60 воинов[194], то приблизительная численность только «действующей» армии Английского королевства на 1009 г. составляла около 6 тыс. чел., а ведь еще имелись гарнизоны бургов, местные ополчения, отряды наемников, и т. д. А армия Кнута в битве при Шерстоне летом 1016 г. насчитывала около 1,5 тыс. чел. (30–40 кораблей)[195]. Выходит, не такими уж неравными были силы сражавшихся сторон. В 1066 г. Вильгельм Завоеватель провел успешную кампанию в Англии с войском в 5–7 тыс. чел., и вряд ли в операциях датчан в начале века были задействованы большие по численности силы. Проблема для англосаксов, как уже говорилось, состояла в плохом управлении войсками, нескоординированности действий, пороках администрации — от пассивности и неповоротливости до откровенного предательства. Разумеется, в таких условиях армия данов превышала и численностью, и боевыми качествами ополчение отдельно взятого графства, встречавшее противника в одиночку, без поддержки соседей и центральной власти, что случалось сплошь и рядом.

Как обычно, наибольшие потери пришлись на долю военного сословия — знати, тэнов, а также защитников бургов. Не зная в точности их число, можно, тем не менее, говорить о том, что они были весьма существенными, особенно в последний период войны; битвы Эдмунда Железнобокого с датчанами отличались исключительной кровопролитностью, а о битве при Эшингдоне хронист вообще писал, что «вся знать Англии погибла там»[196]. Хотя это эмоциональное преувеличение, оно подчеркивает серьезность потерь. Что же касается прочего населения, то здесь цифры неизвестны, и приходится полагаться лишь на упоминавшиеся выше констатации хронистами крайней разрушительности набегов скандинавов. Логично предположить, что наибольший урон понесли прибрежные города и районы Уэссекса и Восточной Англии, где датские армии осуществляли ежегодные высадки для дальнейших операций на суше; вместе с тем, земли Области Датского права, принявшие сторону Свейна и Кнута, если и несли потери, то минимальные, что явствует из сообщения источников о том, как датское войско с миром прошло по этим территориям и принялось воевать и грабить лишь после пересечения их исторической границы. Соответственно, и элита этих областей понесла наименьший урон.

Серьезным бременем для страны стала постоянная выплата викингам «датских денег», сумма которых выросла с 16 тыс. до 72 тыс. фунтов серебром за период с 994 по 1018 г. Последняя сумма — это размер контрибуции, взятой Кнутом с покоренной страны в качестве жалованья войску перед его демобилизацией[197].

Таким образом, доставшаяся Кнуту Англия находилась в далеко не лучшем состоянии, пребывая в послевоенной разрухе. Проследим теперь, какими методами внутренней политики ему удалось превратить завоеванную страну в центр своей империи.

Внутренняя политика Кнута: «Национальное примирения» и создание смешанной элиты

Небезынтересен тот факт, что, в отличие от активного вооруженного сопротивления, оказанного англосаксами нормандцам в 1066–1071 гг. (см. следующую часть настоящей работы), ничего подобного в случае с воцарением Кнута в Англии не имело места. Можно ли объяснить это только тем, что страна была обескровлена продолжительными военными действиями и уже не имела сил к сопротивлению? Нет, очевидно, здесь были более глубокие причины.

Кнут был избран на царство ассамблеей («гемотом») магнатов и первых лиц королевства в Саутгемптоне, что являлось естественной и необходимой для того времени процедурой легитимизации королевской власти[198]. По идее, эти люди должны были выражать интересы народа; но либеральная историография XIX в. придала этому слишком прямую трактовку. Судя по многим примерам из истории средневековой Европы, народ в большинстве случаев следовал той линии, которую проводила элита, что воспринималось как естественный порядок вещей. Раннесредневековые государства с их неразвитым аппаратом управления основывались в значительной мере на личном авторитете и личных связях короля и прочих носителей власти, в том числе назначаемых им на места[199]. Таким образом, власть Кнута, как и позднее власть Вильгельма Завоевателя, во многом зависела от налаживания отношений с элитой покоренной страны; одной военной силой можно захватить власть, но ведь удержать ее гораздо труднее. Кроме того, любой новой власти, тем более установившейся в результате завоевания, необходимо соответствующее идеологическое обеспечение, в средневековой Европе неизбежно имевшее религиозный, христианский оттенок. Попробуем разобраться поподробнее в этих важнейших аспектах правления Кнута.

Уже первые шаги Кнута после восшествия на престол продемонстрировали такой курс внутренней политики, который на современный манер можно было бы назвать «национальным примирением». В 1017 г. он женился на вдове Этельреда Эмме Нормандской, тем самым как бы подчеркивая преемственность своей власти с уэссекской династией в глазах англосаксов[200]. В 1018 г. он распустил войско, с которым он завоевал Англию: получив вознаграждение в виде собранной по стране контрибуции, основная часть датской армии, состоявшая из отрядов отдельных предводителей, отбыла частично в Данию, частично — на службу к другим правителям и полководцам[201]. Армия, оставшаяся в непосредственном распоряжении Кнута, состояла теперь из 3-тысячного корпуса хускарлов — отборной королевской дружины, осуществлявшей, помимо военных, полицейско-административные функции, и флота в 40 кораблей с экипажами[202]. Кнут продемонстрировал намерение превратиться из завоевателя в защитника своего нового королевства, когда в том же 1018 г. разгромил, по сообщению Титмара Мерзебургского, эскадру викингов в 30 кораблей, пиратствовавшую у английского побережья[203] (не исключено, что своих бывших соратников).

В 1019 г. было обнародовано «Послание короля Кнута к народу Англии». В нем Кнут всячески подчеркивает равенство всех своих подданных перед богом, королем и законом независимо от этнической принадлежности — равенство как в правах, так и в обязанностях[204]. В изданных сразу же вслед за этим «Законах короля Кнута» эта линия получает дальнейшее развитие. В прологе к ним говорится об «общей христианской справедливости для всех», а сами законы всецело подтверждают эту идею, с одной стороны, гарантируя равные права и равную ответственность для англосаксов и датчан в юридических делах, относящихся к компетенции короны (уголовные преступления, преступления против религии и нравственности), а, с другой стороны, демонстрируя известный либерализм в отношении местного, областного права (например, в Денло), особенности которого в сфере мелких вопросов (размеры вергельдов, и т. п.) сохранялись и уважались законом[205]. Последнее, вероятно, способствовало популярности нового монарха среди населения тех или иных областей страны. Можно только гадать, какие эксцессы могли возникнуть в случае попытки Кнута унифицировать местные законы по датскому или даже уэссекскому образцу. Ведь местные особенности права были одним из существенных элементов локального самосознания, бывшего силой, вдохновляющей на борьбу с центральной властью во многих случаях. Поскольку эта борьба часто велась даже против «родных» королей, монарх-иноземец, завоеватель вынужден был действовать еще более тонко, чтобы не разбудить дремлющий дух сепаратизма, чреватого восстаниями и смутами.

Наконец, еще при вступлении на престол Кнут, по сообщению Флоренса Вустерского, торжественно обещал «править по законам короля Эдгара», эпоху которого рассматривали тогда как своего рода образец процветания и могущества Англии[206].

Еще более продуктивным в процессе осуществления политики «национального примирения» стало сотрудничество Кнута с церковью, ставшей его подлинной опорой в этой политике. Идея христианского единства всех подданных его многонациональной державы а устойчивая приверженность имиджу христианского монарха красной нитью проходят через все царствование Кнута. По его инициативе началась целая кампания по строительству и освящению монастырей, церквей, памятных сооружений в местах отгремевших битв англосаксов с датчанами, что сопровождалось пышными поминальными церемониями в память всех жертв войны, независимо от их этнической принадлежности[207]. В частности, подобные действа с участием самого архиепископа Йоркского Вульфстана и многих других духовных и светских лиц высокого ранга сопровождали основание церкви на месте битвы при Эшингдоне в 1020 г.[208] Это был глубоко символичный акт, как бы демонстрировавший окончание англо-датской вражды. В 1023 г. состоялся перенос из Лондона в Кентербери мощей архиепископа Эльфги, убитого датчанами в 1012 г.; Кнут поддерживал и культ св. Эльфги, являвшегося жертвой недавней войны, и даже культ св. Эдмунда — короля Восточной Англии, погибшего от рук викингов еще в IX в. и также почитавшегося англосаксами; на его мощах в 1032 г. Кнут основал монастырь[209]. Пропагандистское значение этих акций состояло в том, чтобы вселять мысль о полном разрыве Кнута с прошлым, как и его соратников, проливавших кровь христиан. Все это тем более примечательно, если вспомнить, что, например, отец Кнута прославился довольно суровым обхождением с церквами и священнослужителями в землях, подвергавшихся его набегам, а архиепископ Эльфги был убит ни кем иным, как людьми Торкеля Высокого, принявшего активное участие в поминальных церемониях при основании церкви в Эшингдоне[210]. Подобное «христианское перерождение» завоевателей страны должно было произвести впечатление на новых подданных.

Вообще, источники в один голос говорят о наилучших отношениях Кнута с английской церковью, об огромных пожертвованиях в ее пользу со стороны самого короля и его приближенных, больших земельных дарениях монастырям, зафиксированных соответствующими грамотами, о личном покровительстве Кнута многим монастырям, в том числе зарубежным[211]. Последнее связано с его визитом в Рим в 1031 г. с целью присутствия на коронации нового императора Священной Римской Империи Конрада[212], в ходе которого Кнут пекся уже, по всей видимости, об утверждении своей репутации христианнейшего монарха в общеевропейском масштабе, щедро раздавая милостыню, заботясь о паломниках, принимая покровительство над церквями и монастырями, в которых останавливался, в том числе в Сен-Бертене, где его мог лицезреть автор «Похвалы королеве Эмме»[213]. Помимо пропагандистского эффекта, религиозное рвение Кнута имело и материальный результат — освобождение английской церкви от уплаты подати в пользу папской курии. Учитывая все это, неудивительно, что Кнут состоял в наилучших личных отношениях со многими иерархами английской церкви[214].

Таким образом, сознавая свое положение монарха-иноземца в завоеванной стране, Кнут в полной мере использовал церковь, покровительствуя ей и получая взамен идеологическую поддержку с ее стороны. Практическое применение известного христианского постулата о том, что «нет ни эллина, ни иудея», в деле национального примирения между победителями и побежденными имело огромный положительный эффект: ничего похожего на то яростное сопротивление, которое англосаксы оказали во второй половине столетия Вильгельму Завоевателю, в царствование Кнута не происходило.

Причины этого следует искать также и во внутренней политике Кнута по отношению к светской знати, элите завоеванной страны. Здесь материальные аспекты имели, пожалуй, большее значение, чем идеологические, поскольку военная элита «мира викингов», как, впрочем, и рыцарство феодальной Европы, была в известной мере космополитичной, легко переходя с одной стороны на другую и меняя вождей, с которыми была связана узами личной договоренности. Выше приводилось уже достаточно примеров этому: карьера Торкеля Высокого, Олава Святого, судьба распущенной Кнутом армии, и т. д. Вместе с тем, усложнился и этнический аспект: английская элита еще с IХ–Х вв. стала в значительной мере англо-скандинавской, благодаря процессам ассимиляции первой большой волны норманнов, осевших на Британских островах в ходе военно-колонизационного движения. В результате завоевания Англии Кнутом эту волну, уже улегшуюся, сменила новая — те, кто пришел вместе с Кнутом. Попробуем проследить ее воздействие на разных социальных уровнях.

Основным источником, позволяющим судить о масштабах проникновения пришлой знати в структуру англосаксонского общества, являются грамоты о земельных пожалованиях короны в адрес этой знати. Поскольку большинство этих источников находится непосредственно в Англии и малодоступно нам, приходится полагаться на труды британских исследователей, дающие достаточно полную картину по данной теме, а также на публикации грамот в сборниках исторических документов и в приложениях к научным монографиям. Это более чем оправданный подход, поскольку нас интересует не столько содержание грамот (довольно стандартное), сколько имена их адресатов и списки свидетелей данных процедур, позволяющие определить их этническую принадлежность и место в иерархии английской знати.

Легче всего прослеживается ситуация в среде высшей знати — эрлов (именно при Кнуте скандинавизм «эрл» — вариант слова «ярл» — вытеснил прежний англосаксонский термин «элдормен»[215]). Об эрлах сохранились обширные сведения и в нарративных источниках. Следует отметить существенную эволюцию статуса эрла (элдормена) на протяжении X — первой половины XI в. Прежде элдормен был главой военно-административной власти в отдельно взятом графстве, реже — в двух-трех графствах, то есть, по сути, соответствовал статусу континентального графа. Но в ходе войн уэссекских королей за присоединение Области Датского права постепенно сложилась практика укрупнения эрлств до размеров нескольких графств с целью концентрации в одних руках более крупных воинских контингентов для ведения масштабных операций[216]. К XI в., таким образом, эрлства разрослись уже до таких масштабов, что порой включали в себя целые исторические области страны, некогда бывшие варварскими королевствами — Мерсию, и другие. Кнут, завоевав Англию, ничего не стал менять в ее административно-территориальном делении, сочтя его, вероятно, вполне удовлетворительной. Зато, поскольку управление раннесредневековыми государствами, как уже отмечалось выше, основывалось фактически целиком на персональных назначениях и личных связях монарха с должностными лицами, Кнут с самого момента восшествия на престол стал осуществлять, выражаясь современным языком, кадровые перестановки в среде эрлов, неоднократно повторявшиеся затем на протяжении его царствования, хотя и не в таких масштабах, какой они приобрели в 1018–1021 гг.

Первой жертвой этих «чисток» стал Эдрик Стреона, остававшийся эрлом Мерсии: в 1018 г. он был демонстративно убит (фактически, казнен) во дворце Кнута, в присутствии короля и его приближенных, а тело его было с позором выброшено за городские стены[217]. Это было сделано в назидание всем присутствовавшим; для этики военной знати раннего средневековья, основывавшейся на личной преданности вождю, были важнее не практические результаты предательских действий Стреоны (как раз выгодных датчанам), а факт измены сюзерену, свидетельствующий о моральной неблагонадежности данного вассала и, соответственно, невозможности на него положиться. Схожая участь постигла, как упоминалось выше, и эрла Нортумбрии Утреда, также занимавшего в годы войны двойственную позицию. Были подвергнуты репрессиям или отправлены в изгнание бывший эрл большей части Уэссекса Этельверд, новый эрл Мерсии Леофвин, ряд других магнатов, чем-либо неблагонадежных с точки зрения новой власти. Страна в целом подразделялась теперь всего на 4 эрлства: Нортумбрию, Мерсию, Восточную Англию и Уэссекс. Последний Кнут взял под свое непосредственное управление как важнейшую в экономическом и стратегическом отношениях часть страны, а эрлами остальных областей стали скандинавские магнаты из окружения Кнута: в Нортумбрии — норвежец Эрик, шурин Кнута, а с 1033 г. — англо-дан Сивард; в Восточной Англии — Торкель Высокий; в Мерсии — норвежец Хакон[218]. В начале 20-х гг. в отдельные эрлства были выделены уязвимые в военном отношении пограничные районы: Глостер и Херефорд на уэльской границе и приморский Кент. Эрлами первых двух стали даны Эглав и Раниг (оба — активные участники завоевания Англии), а второго — англосакс Сиред[219]. Таким образом, на первом этапе царствования Кнута в среде высшей светской знати наблюдалось преобладание скандинавов, притом из числа новоприбывших.

Однако, вскоре ситуация стала меняться в пользу англосаксов. Постоянные новые кадровые перетряски выдвинули англосаксов на должности крупнейших эрлов: Годвина — в эрлы Уэссекса (с 1020 г.), Леофрика — в эрлы Мерсии (с 1028 г.). Оба этих магната являлись наследниками могущественных аристократических фамилий, заняли при дворе видное место и, в конечном счете, превратились практически в наследственных герцогов, вместе с Сивардом определявших внутреннюю политику королевского двора после смерти Кнута (1035) и на протяжении всего царствования Эдуарда Исповедника (1042–1066)[220]. Непомерный рост влияния этих людей можно отнести, в принципе, к упущению Кнута в политике кадровых назначений, ведь, как отмечает Лоусон, «чистки» и перестановки, регулярно проводимые Кнутом, имели своей целью предотвратить появление возможных конкурентов в сфере власти из среды высшей знати, укрепление королевского единовластия[221]. Кстати, с этой же целью Кнут в самом начале своего царствования избавился от легитимных претендентов на престол со стороны уэссекской династии: в 1017 г. был убит брат Эдмунда Железнобокого Эдвиг — единственный потенциальный лидер сопротивления новой власти, и были отправлены к шведскому двору дети Эдмунда[222]. Но главное заключалось в том, что королевский двор к 1030-м гг., как отмечает П. Стаффорд, стал англосаксонским по своему составу[223].

Такова была ситуация в высших кругах правящей элиты Англии. Что же касается массы рядовых представителей знати, пришедших в Англию с Кнутом, то критерием их, так сказать, оседлости на новой родине может служить их землевладельческий статус, поскольку, по логике, именно это являлось источником средств к существованию для воинского сословия в аграрном по своей экономической сущности обществе. Однако здесь-то мы и сталкиваемся со спецификой «северного феодализма», если это можно так назвать. Для него были характерны ненаследственно-служилые, индивидуальные формы, основанные на личной преданности вождю и службе за материальное вознаграждение, пожалования «кормлений», участия в сборе дани (русское полюдье, норвежская вейцла, и др.), да и феодальная иерархия как таковая сложилась лишь на уровне различий между крупными и мелкими феодалами, власть которых над населением напоминала скорее покровительство, нежели развитые феодальные отношения[224]. Завоевание Англии Кнутом не сопровождалось конфискацией земель у англосаксов и раздачей их датским воинам. Последние служили либо за вознаграждение в виде ценной добычи и денег, как армия, распущенная Кнутом в 1018 г., либо на основе кодекса личной преданности королю, в сочетании с соответствующим жалованьем, как хускарлы — по сути, личная дружина короля, либо просто за деньги в качестве наемников, как экипажи боевых кораблей (литсмены, бутскарлы)[225]. Современные исследования в области локальной истории, археологии, генеалогии, впрочем, показывают, что раздача земель датчанам все же имела место; но, во-первых, процент датчан-землевладельцев, получивших свои земли при Кнуте, был ничтожно мал, а, во-вторых, это были по преимуществу ранее пустовавшие земли, поэтому ущемления интересов англосаксонских владельцев при этом не происходило; особенно много датчан было поселено на границе с Уэльсом, вероятно, с целью укрепления ее обороны против набегов бриттов[226]. Анализ грамот эпохи Кнута показал, что из 110 встречающихся в них имен тэнов (то есть, рядовой знати, рыцарства в континентальной терминологии) лишь 40 — скандинавские, причем из них еще значительную часть составляют имена людей англо-скандинавского происхождения — коренных уроженцев Англии, чьи предки поселились здесь задолго до Кнута[227]. Таким образом, поскольку в процессе оседания новой волны пришлой скандинавской знати в Англии имущественного ущерба для англосаксов не возникало, отсутствовал и один из важнейших поводов к сопротивлению пришельцам. Как мы увидим далее, ситуация в случае с нормандским завоеванием Англии будет совершенно обратной.

Характерен пример хускарлов (по-древнеанглийски — хускерлов): хотя некоторые из них имели земельные владения (очевидно, это было связано с особыми заслугами перед королем или с осуществлением фискально-административных функций в данной местности), подавляющее большинство их жило, по сути, на казарменном положении, в специально отведенных для этого местах или непосредственно при дворе[228]. Что касается прочих новоприбывших данов-землевладельцев, то они были расселены практически по всей стране, что, очевидно, способствовало дальнейшему процессу англо-скандинавской ассимиляции, шедшему уже более 100 лет[229].

В целом, можно констатировать, что внутренняя политика Кнута по отношению к знати всех рангов была направлена на скорейшее стирание межэтнических противоречий, комплекса враждебности между победителями и побежденными. Лояльность знати по отношению к короне, а не этническая принадлежность имела для Кнута приоритетное значение. Равенство в правах и имущественном статусе были, если можно так выразиться, «пряником» в этой политике, а кадровые перемещения и репрессии против представителей высшей знати — «кнутом», наказывавшим умышлявших что-либо в ущерб королевской власти.

Империя Кнута: экономическое и культурное развитие

Выше мы называли Англию своего рода «метрополией» в Империи Кнута. Рассмотрим на конкретных примерах, в чем это выражалось, чтобы выяснить, какое влияние оказывали друг на друга Англия и скандинавские владения Кнута в экономических и культурных делах, коль скоро о военно-политических все уже было изложено выше.

Вхождение Англии в Империю Кнута способствовало значительному оживлению англо-скандинавских торгово-экономических связей. Несмотря на аморфность, непрочность раннесредневековых государственных образований такого рода, объединение разных территорий под одной властью имело положительный эффект для этих связей. Кроме того, следует вспомнить, что вся северная «циркумбалтийская» цивилизация(к которой можно в данном случае причислить и страны, омываемые Северным морем) держалась на морской торговле, которую в рассматриваемую эпоху прочно захватили в свои руки норманны, сменив в VIII–IX вв. прежних монополистов в этой области — фризов. Торговые, военные и колонизационные экспедиции викингов создали комплексную сеть межрегиональных связей от Исландии и Гренландии до Волги, Каспийского и Черного морей, служивших путями не только перемещения товаров, но и самих людей, их материальной и духовной культуры[230].

Археологические находки свидетельствуют о крайней интенсивности торговых связей в рамках самой Империи Кнута и с ее ближайшими соседями, особенно с мелкими государствами норманнов на побережье Ирландии и на островах Ирландского и Северного морей. Расцвет ряда английских городов, особенно на западном побережье страны, обязан своей причиной именно торговле с этими образованиями. Аналогично, «внутриимперская» торговля весьма способствовала росту и процветанию других морских портов Англии, особенно Йорка, превратившегося в крупнейший город с населением до 30 тыс. (!) чел. Клады монет английской чеканки, относящихся к эпохе Кнута, обнаружены во многих местах Скандинавии, Дании и других стран Европы, в том числе Руси, что свидетельствует об оживленном торговом обмене Англии со странами бассейна Северного и Балтийского морей[231].

Особенно интересен тот факт, что Кнут ввел в Дании английскую монетную систему, правда, различавшуюся на востоке и западе страны, в отличие от самой Англии. В Дании начали чеканить монету по английским образцам, и именно такие монеты в изобилии встречаются в кладах данного периода[232]. Кроме того, при Кнуте было осуществлено новое административное деление Дании на «херреды» — территориальные единицы, в которых современные исследователи видят прямое копирование англосаксонских сотен[233].

Важнейшим фактором культурного обмена Англии со скандинавскими владениями Кнута стала организация церковной жизни в Дании и Норвегии. Христианство в Англии имело уже 500-летнюю традицию, тогда как скандинавские страны были крещены совсем недавно, в значительной степени — насильственно, сверху, и новая религия с соответствующими ритуалами и организацией отнюдь не полностью прижилась там. Борьба королей-христианизаторов с языческой оппозицией продолжалась, причем исход этой борьбы зачастую зависел целиком от личности короля и его политики в этой области. Кроме того, в скандинавских странах не хватало подготовленных кадров для занятия церковных должностей, поскольку отсутствовали сами центры христианской учености — монастыри с вековыми традициями. В этих условиях Кнуту ничего не оставалось, кроме как «играть в эту игру на английском поле, английскими игроками и по английским правилам», по выражению Лоусона[234]. Ведь в Англии эти проблемы были решены уже несколько столетий назад. При Кнуте входит в обычай практика назначения на церковные должности в Данию священников из Англии, реже — норвежцев, но получивших образование и возведенных в сан тоже в Англии[235]. Так, англосаксы Бернард, Гербранд и Регинберт получили места епископов Сконе, Зеландии и Фюна соответственно[236]. Впрочем, приглашение священнослужителей из Англии практиковалось еще в правление Свейна Вилобородого: Адам Бременский упоминает о некоем Одинкаре, датчанине, посвященном в сан в Англии и ставшим одним из церковных иерархов у себя на родине[237]. Но массовый характер это явление приобрело именно при Кнуте. Вместе с английским духовенством в скандинавские земли проникали английское церковное наследие, традиции. Все это вызывало, кстати, крайнее неудовольствие со стороны архиепископов гамбургско-бременских, ведших миссионерскую деятельность в Дании со времен конунга Годфрида (начало IX в.) и уже привыкших к своей монополии в этом деле. Кроме того, «конкуренция» со стороны английской церкви влекла за собой уход Дании из сферы влияния германских императоров, проводниками которого являлись гамбургские архиепископы. Эта скрытая напряженность порой прорывалась наружу, доходя до таких эксцессов, как, например, захват епископа Гербранда в заложники людьми гамбургского архиепископа. Впрочем, инцидент вскоре был исчерпан, а линия Кнута осталась прежней[238]. Д. Фишер отмечает значительный вклад англосаксонских служителей церкви в христианизацию скандинавских владений Кнута[239].

Исходя из рассмотренных выше реалий, можно говорить о том, что внутренняя политика Кнута была направлена на превращение Англии в политический, культурный и религиозный центр его обширной державы, на стимуляцию процессов этнокультурной ассимиляции между скандинавами и англосаксами, на формирование естественным путем смешанной англо-датской элиты, преданной новому монарху (или, по крайней мере, должной быть таковой). Процессы эти пошли действительно плодотворно; исследования в области локальной истории, топонимики свидетельствуют об интенсивной англо-скандинавской ассимиляции в царствование Кнута на самых различных социальных уровнях. У пришлых скандинавов вошло в обычай давать своим детям англосаксонские имена, что, бесспорно, было прямым следствием смешанных браков: так, например, один из сподвижников Кнута Тофи Гордый назвал сына Этельстаном[240]. Таким образом, даже высшая скандинавская элита была открытой для подобных союзов. Сам Кнут помимо официальной супруги Эммы имел (еще с 1014 г.) «гражданскую» жену — англичанку Эльфгифу, дочь эрла Нортгемптонского, родившую Кнуту двоих детей и впоследствии даже уполномоченную управлять в качестве регентши при сыне Свейне норвежскими владениями Кнута[241].

Процесс англо-скандинавской ассимиляции облегчался тем, что в XI в. норманны в большинстве своем уже не были язычниками, как во времена их первых завоеваний в Англии в IX в. Если, повествуя о событиях IХ–Х вв., англосаксонские хронисты постоянно называют скандинавов «язычниками», то в рассматриваемый здесь период этот эпитет уже практически не встречается. Хотя, как отмечает Лоусон, в войсках Свейна Вилобородого и Кнута, завоевавших Англию, было, вероятно, немало людей, придерживавшихся старой веры своих предков[242], после взятия Кнутом курса на приоритет христианских ценностей в качестве идеологического фундамента, скрепляющего его полиэтничную империю, конфессиональные противоречия между скандинавами и англосаксами окончательно ушли в прошлое. Немаловажен и тот факт, что викинги, осевшие в Англии (и в других христианских странах) ранее, в IX–X вв., быстро христианизировались[243], поэтому, вероятно, к началу завоевания Англии Свейном и Кнутом английское Денло давно уже было христианским по своему вероисповеданию.

Все это, конечно, не означает, что этнические различия между англосаксами и поселявшимися в стране скандинавами стерлись абсолютно. Так, например, повествуя о восшествии на престол Хардакнута (сына Кнута) в 1040 г., Уильям Малмсберийский указывает, что его «согласно выбрали англы и даны»[244]. Этнокультурные особенности и традиции сохранялись у скандинавов в Англии, вероятно, еще на протяжении жизни многих поколений, к чему располагала статичность средневекового общества. Об этом можно говорить и на основании данных по Руси, где подобные особенности у потомков поселенцев-норманнов оставались вплоть до XIV в.[245] Однако проблема собственно межэтнического противостояния исчезла. Выражаясь попросту, англосаксам и скандинавам нечего было делить, живя в одном государстве, с одинаковыми правами, ценностями и укладом жизни. Хотя сама Империя Кнута распалась вскоре после его смерти, а в Англии в 1042 г. снова пришла к власти уэссекская династия в лице Эдуарда Исповедника, именно в Англии этническая политика Кнута достигла наиболее видимого успеха. Последующий период английской истории перед нормандским завоеванием (1042–1066) характеризовался распрями между локальными аристократическими группировками во главе с крупными эрлами, которые включали в свой состав и англосаксов, и скандинавов, и англо-данов, а также появлением нового — нормандского — фактора в политической истории страны, но никак не англо-скандинавской враждой. Напротив, правомерно говорить о постепенном складывании англо-скандинавского этнокультурного поля, в результате чего скандинавы стали сперва этнографической группой, а затем — составным элементом складывающейся английской народности. Однако, этот процесс был осложнен нормандским завоеванием, которому посвящен следующий большой раздел данной работы. Что же касается пребывания Англии в составе Империи Кнута в качестве центра этой империи, то в заключение можно сказать, что подобная роль Англии была определена самим ее уровнем социально-экономического и культурного развития, наиболее высоким среди стран северо-западного региона Европы.

Датское завоевание и царствование Кнута в отзывах современников

В заключение данного раздела коснемся темы восприятия современниками и более поздними авторами событий, связанных с датским завоеванием и правлением Кнута Великого. С сожалением приходится констатировать, что, в отличие от нормандского завоевания, отзывов современников по поводу этих событий сохранилось не в пример меньше, притом довольно однообразных и скупых на информацию. Связано это, очевидно, с тем, что, как уже говорилось, потрясения, вызванные нормандским завоеванием, заслонили собой для авторов второй половины XI–XII в. более ранние события; а ведь большая часть источников по ним, включая скандинавские саги, датируются этим, а то и более поздним временем. Что же до англосаксонских хроник, то их информация крайне лаконична и лишена аналитического характера. Поэтому при желании выяснить непосредственное отношение современников к датскому завоеванию, Кнуту, и т. д., чаще всего приходится довольствоваться пушкинской строчкой «народ безмолвствует» и полагаться на косвенную информацию, что и было проделано выше.

Отзывы и оценки средневековых авторов относятся в основном к личности Кнута как монарха. Поскольку практически все эти авторы являлись духовными лицами, внимание они заостряли преимущественно на его образе «христианнейшего короля», оказавшего массу благодеяний церкви и прославившегося своим благочестием. Флоренс Вустерский, Уильям Малмсберийский, Адам Бременский, безымянный автор «Похвалы королеве Эмме» практически в один голос говорят о его покровительстве церкви, строительстве им монастырей и храмов, участии Кнута в религиозных церемониях, поездке в Рим. Автор «Похвалы королеве Эмме» называет его защитником вдов, сирых и убогих, утверждает, что Кнут искоренял дурные законы и насаждал справедливые[246]. Титмар Мерзебургский, упоминая о разгроме Кнутом пиратской эскадры викингов у берегов Англии в 1018 г., восторженно замечает: «Тот, кто прежде был вместе с отцом (Свейном Вилобородым. — М.Г.) захватчиком и разорителем страны, теперь стал ее единственным защитником»[247]. Между прочим, Уильям Малмсберийский противопоставляет Свейна и Кнута; если первый, по его мнению, был не столько законным королем завоеванной страны, сколько «жестоким тираном», смерть которого была божьей милостью, то второй, наоборот, являлся образцом мудрого, справедливого государя, старавшегося во всем уравнивать англосаксов и датчан; последним, по словам Уильяма Малмсберийского, Кнут даже «меньше доверял власти», чем англосаксам[248]. Автор «Похвалы королеве Эмме» также подчеркивает, что Кнут всячески заботился о поддержании мира, правопорядка и спокойствия в пределах своей державы[249], что было весьма насущной проблемой в условиях богатого бесконечными войнами и насилием Средневековья, особенно если вспомнить бурный период английской истории от первых набегов норманнов до воцарения Кнута.

На основании всего этого можно заключить, что правление Кнута Великого характеризовалось относительным спокойствием, внутренней стабильностью и процветанием. Роль «отца нации», по всей видимости, вполне удалась Кнуту, а от личности монарха в государствах раннего Средневековья (да и не только) зависело, как уже говорилось, весьма многое. Нельзя не заметить, что в царствование Кнута сколько-нибудь явные внутриполитические конфликты отсутствовали, чего нельзя сказать о правлении другого завоевателя Англии — Вильгельма Нормандского, о котором и пойдет речь далее.