Давайте напишем что-нибудь

ГЛАВА 25 Некоторые из героев окончательно выходят из-под контроля автора и попадают под контроль санэпидстанции

Не нужно доказывать, что… Здесь поставлено многоточие, а зря. Потому что этот знак препинания следовало бы поставить на одно слово раньше – причем не многоточие поставить, а точку. Чтобы предложение выглядело следующим образом:

Не нужно доказывать.

Сказать так вполне достаточно – причем сказать и заткнуться навсегда. Ибо доказывать действительно не надо. Никому, никогда и ничего. И, даже если кто-то однажды холодной зимней ночью упадет перед вами на колени и, показывая пальцем на нечто еще не доказанное, примется умолять: «Докажите мне это, докажите ради всего святого!» – вам следует только пожать плечами и заметить в сторону моря: «Причем тут все святое, не понимаю…»

Такой, стало быть, совет я, твой дорогой писатель, даю тебе, мой дорогой читатель. Даю – и при этом страстно, как Ромео, клянусь: сам я никому никогда ничего не доказываю. Даже когда вчера утром, между пятью и шестью, ко мне в спальню ввалился журналист, разгоряченный, что твой утюг, и сначала прожег дыру в пододеяльнике, а потом спросил: «Чем Вы можете доказать, что все, о чем Вы пишете, правда?» – я только повернулся на другой бок и засвистел, как сурок. Данный свист можно было бы – в крайнем случае! – счесть за уклончивый ответ, но – присягаю у мавзолея В. И. Ленина! – ни в коем случае не за доказательство. Ибо и тогда, когда я лежу в постели и сплю, я продолжаю оставаться глубоко убежденным: доказывать что бы то ни было бесполезно. Нечто существует или не существует – в обоих случаях доказательства излишни. Я, конечно, мог бы попросить у Марты ее трусики в горошек и стремительно выхватить их из-под одеяла в ответ на вопрос докучливого журналиста, но посудите сами: что бы я доказал таким образом? Да ничего! Или бы такое доказал, о чем лучше и не упоминать на целомудренных страницах настоящего художественного произведения… Так что пусть либо верят, либо не верят – это дело, так сказать, интимное.

А то, что тут у меня некоторые животные и – еще хуже – отвлеченные понятия разговаривают… и что ж с того? Ну, разговаривают. Они же строго между собой разговаривают, а не между нами! Доказывать их право быть так же глупо, как доказывать право быть… да вот хоть и того, кто пишет эти скупые строки, особенно если учесть (а этого никак нельзя не учесть!), что он умер давно. Хотя, с другой стороны, подумаешь… умер! Он умер, а дело его живет – так ведь бывает, мы знаем. И другое выражение есть известное: «Его герои живут в наших сердцах»… чего ж тут доказывать-то? Заглянем просто в наши сердца: там они и находятся все… Марта, Редингот, Деткин-Вклеткин, Сын Бернар, Случайный Охотник… Кузькина мать, наконец.

Разумеется, Эдуард и Кунигундэ – тоже. Правда, о них давно уже ни слуху ни духу, но они тоже где-то тут, в сердце… Это, наверное, потому, что Парижу на свои отбросы плевать, а благородный Эдуард и неверная Кунигундэ сейчас суть его отбросы, ибо, связавшись со сволочами, благородный Эдуард, как сумасшедший, торгует наркотиками и собирает деньги в мошну, неверная же Кунигундэ без остановок, как скорый поезд, проституирует.

Встретившись с неверной Кунигундэ за завтраком однажды в июле, благородный Эдуард на несколько секунд утратил свое благородство и внезапно сказал неверной Кунигундэ, ударив мошной по ее красивому лицу:

– Хорош проституировать!

– А ты хорош наркотиками торговать! – не растерялась неверная Кунигундэ и размазала по его некрасивой морде паштет, поданный к завтраку одной сволочью. Сволочи давно были наняты благородным Эдуардом и неверной Кунигундэ поварами и ходили в белом с ног до головы.

После этого благородный Эдуард и неверная Кунигундэ расплакались, неожиданно осознав, как низко они пали.

– Вот попроституирую сегодня последний раз, – всхлипывая, сказала неверная Кунигундэ, – и даю зарок: больше ни за что не буду!

– Да и я… – облизывая морду длинным своим языком, пообещал благородный Эдуард, – продам сегодня последнюю партию наркотиков и покину отрасль.

– А красиво жить на что будем? – заорали сволочи в белом.

– Красиво жить больше не будем, – строго ответили благородный Эдуард и неверная Кунигундэ. – Отныне будем жить некрасиво. – И с пониманием уточнили: – Увы.

Жить некрасиво начали прямо со следующего утра, когда благородный Эдуард и неверная Кунигундэ, действительно выполнив свои обещания, снова – на сей раз в саду – встретились за столом, накрытым к завтраку серебряно-голубой шелковой скатертью. Критически посмотрев на скатерть, неверная Кунигундэ сказала:

– Слишком красиво… ненавижу!

После этого она плюнула на скатерть, угодив точно в середину.

– Напрасно в середину, – заметил благородный Эдуард. – В некотором смысле это тоже слишком красиво.

Тут он собрал с земли сухие птичьи испражнения и в беспорядке разложил их по скатерти.

Сволочей в белом, вошедших с подносами, при виде загаженной скатерти скривило на одну и ту же сторону – на сторону истца, который строго в этот момент воровал в саду чайные розы. Бросившись к нему, сволочи вознамерились было сильно ударить его в солнечное сплетение, но их остановил голос неверной Кунигундэ:

– Оставьте истца! Пусть ворует. Нам теперь розы не нужны. Мы избавляемся от всего красивого.

– А что у вас еще есть – из красивого? – осторожно спросил истец, запихивая чайные розы в большой контейнер, который он на всякий случай специально поставил возле клумбы.

– Да у нас, к сожалению, почти все красивое, – сознались благородный Эдуард и неверная Кунигундэ маленьким хором.

– А есть у вас такая красивая шкатулка, которую открываешь, а там – балерина в марлевой пачке стоит на одной ноге и кружится под музыку? – загорелся синим пламенем истец.

Неверная Кунигундэ вздохнула как из-под земли и печально сказала:

– К сожалению, таких шкатулок у меня целых двадцать четыре… и сломанных три.

– Можно я возьму одну сломанную? – взмолился истец.

– Возьмите все – как целые, так и сломанные, – махнула рукой Кунигундэ.

– Ой… – сказал истец, начиная чувствовать себя в раю. – А есть у Вас такой альбом со старыми фотографиями красивых актеров прошлого – и чтобы у актеров губы были раскрашены красным, а глаза – голубым?

– Таких у меня целых сорок, плюс разорванный – один.

– Зачем Вы его разорвали? – с болью спросил истец.

– Ярилась, – просто объяснила Кунигундэ. – Пойдите в дом и заберите, сколько нужно. Я остальные все равно сожгу: мы теперь враги красивой жизни!

– Спасибо, – размазывая слезы, прошептал истец. – Я тогда сорок целых возьму… и разорванный тоже. А есть у вас такие красивые стеклянные шары небольшие… они обычно заполнены желтой жидкостью, похожей на старую мочу, – и в ней плавают разные фигуры: например, пионер, рыба и куст?

– Увы, и такие есть… около ста.

– С пионерами? – заломил руки и вскрикнул от боли истец.

– Все как один! – устало сказала неверная Кунигундэ. – Пойдите же в дом… Что покажется Вам красивым, то и Ваше.

– Не может быть! – совсем зашелся истец, предвкушая долгожданную встречу со ста пионерами, и бросился к дому.

Сволочи в белом устремились за ним.

– А вы куда? – остановила их неверная Кунигундэ.

– Мы… мы… – залепетали сволочи в белом и признались под пытками плетьми, что всего-то лишь и хотели взять себе по одному стеклянному шару с пионером, рыбой и кустом, ибо жалко, если такая красота целиком попадет в чужие руки.

Но истец уже грузил в контейнер содержимое дома…

– Конец красивой жизни! – зарыдали сволочи в белом, причем одна из них наложила на другую руки.

– Одной сволочью в белом меньше, – задумчиво сказал благородный Эдуард, перебирая чуткими пальцами сухие птичьи испражнения на скатерти.

Истец между тем снова бежал от контейнера к дому, на ходу отчитываясь:

– У вас еще кровать очень красивая… я ее возьму с балдахином вместе, и зеркало в виде большого сердца.

– Это сердце Ричарда Львиное Сердце, – равнодушно откомментировал благородный Эдуард, – так мне антиквар сказал… в антиквариате, где зеркало куплено.

– Я сразу понял, – таща зеркало на спине, признался истец. – И еще унитаз в форме лотоса мне понравился… тоже возьму, пожалуй!

– Как же мы без унитаза-то… – сокрушились лежащие на земле живые сволочи в белом. Мертвая сволочь в белом смолчала.

– Запросто, – сказала неверная Кунигундэ. – Естественные потребности будем отправлять теперь в естественной среде.

И, экстатически воскликнув: «Назад к природе!» – она сорвала с себя одежду и обувь и тут же отправила все свои естественные потребности.

Благородный Эдуард последовал было ее дурному примеру – не оставив на себе ничего, кроме большой мошны, висевшей на шее.

– Постой… – сказала вдруг неверная Кунигундэ, тем самым фактически мешая благородному Эдуарду отправить его естественные потребности и некрасиво топча босыми ступнями страусиные яйца, запоздало поданные к завтраку. – Что это у тебя на спине?

– Адресок один… с телефончиком, – усмехнулся благородный Эдуард.

– Красиво-то как они вытатуированы, – с нарочитой небрежностью отнеслась неверная Кунигундэ, снова плюнув на скатерть – и, к сожалению, опять в самую середину. – Кто татуировал?

– Я с этой татуировкой родился, – сказал благородный Эдуард, большим пальцем разъединяя плевки Кунигундэ и размазывая их по скатерти. – А что – действительно так красиво?

Неверная Кунигундэ вздохнула:

– Ну, сам посуди: две розы в колючей проволоке, а внутри – адресочек с телефончиком в клюве голубки, несомой драконом.

– Куда несомой? – вяло полюбопытствовал Эдуард.

– Так по адресочку с телефончиком и несомой! – удивляясь несообразительности благородного Эдуарда, ответила неверная Кунигундэ.

– Фу! – сказал благородный Эдуард. – Давай-ка, знаешь что… испорть мне там всю эту красоту долбаную!

– С удовольствием, – неподдельно обрадовалась неверная Кунигундэ. – Давай, я тебе прямо поверх нее что-нибудь безобразное вытатуирую?

– А что ты умеешь вытатуировывать?

Неверная Кунигундэ ответила быстро: видно было, что ответ хорошо подготовлен:

– Я умею вытатуировывать «Переход Суворова через Альпы» и «Сусанна и старцы».

– Это не годится, – поморщился благородный Эдуард. – Это практически на каждой спине вытатуировано. А больше ты ничего не умеешь?

– Больше ничего, – покраснела неверная Кунигундэ и задумалась. Потом нервно добавила – через силу и все еще красная, как этикетка с распродажи: – Ну, можно, конечно, пофантазировать…

– Пофантазируй, – поощрил благородный Эдуард.

Неверная Кунигундэ молча пофантазировала и предложила:

– Хочешь, я вытатуирую тебе «Переход Сусанны и старцев через Альпы»?

– Вытатуировывай, – безнадежно вздохнул благородный Эдуард: границы фантазии неверной Кунигундэ явно не простирались далеко.

– Это будет на самом деле безобразно! – воодушевилась неверная Кунигундэ. – Потому что Сусанна – она же голая, а старцы противные такие… в то время как Альпы покрыты льдами! – При последней подробности неверная Кунигундэ засмеялась как чокнутая и тут же сказала: – Прости, что я так засмеялась!

– Бывает, – сказал благородный Эдуард и лег в грязь на живот.

Неверная Кунигундэ достала из кустов кстати оказавшиеся там татуировальные принадлежности в пластиковом пакете и смазала спину благородного Эдуарда свиным жиром: свиной жир всегда был у нее с собой в большом золотом медальоне на груди.

– Я теперь как свинья, – отчитался благородный Эдуард, нежась в грязи.

– Это точно! – подали голос сволочи в белом.

– Заткнитесь, – беззлобно отозвался благородный Эдуард и бросил в сволочей в белом комок грязи. Те (кроме мертвой сволочи в белом) с визгом разбежались по окрестным деревням. Больше о них никто никогда не слышал. Что касается мертвой сволочи в белом, то она, не дождавшись погребения, так и продолжала лежать и разлагаться у всех на виду.

А неверная Кунигундэ истово татуировала – до тех пор, пока спина благородного Эдуарда не стала похожа на некий гобелен, под которым навеки скрылись как адресок с телефончиком, так и розы в колючей проволоке, а вместе с ними и голубка, несомая драконом.

– Некрасиво стало? – с надеждой спросил благородный Эдуард по окончании процедуры.

– Конечно, некрасиво! – заверила его неверная Кунигундэ. – Еще как некрасиво-то! Я же первый раз в жизни татуирую. – Тут она захихикала: – Сусанна напоминает Суворова, а старцы – Сусанну! И все плавают в крови… твоей причем. Можешь себе представить?

– Не могу, – после нескольких неудачных попыток представить себе все это признался благородный Эдуард.

На дорожке сада нарисовались чиновники из коммуны, приехавшие по вызову соседей, которым показалось, что в саду благородного Эдуарда и неверной Кунигундэ происходит надругательство неверной Кунигундэ над телом благородного Эдуарда.

– Не происходит ли здесь надругательства неверной Кунигундэ над телом благородного Эдуарда? – прямо спросили чиновники, подойдя совсем близко к распростертому на земле и истекающему кровью благородному Эдуарду.

– Именно что происходит! – с радостью подтвердила криминальная пара.

– Можно я еще тапочки возьму? – раздался из дома голос истца. – Они тоже красивые очень… на них потому что вытканы фрагменты из «Книги перемен»…

– Берите! – откликнулись благородный Эдуард и неверная Кунигундэ.

– Что тут вообще происходит? – спросили коммунальные чиновники.

– Мы прощаемся с красивой жизнью… – начал объяснять благородный Эдуард, истекая кровью.

– …ибо решили жить некрасиво, – подхватила неверная Кунигундэ и, злобно глядя на одного из коммунальных чиновников, добавила – обращаясь как бы лично к нему: – Некрасиво жить не запретишь!

– А вот и запрещу! – тут же взревел коммунальный чиновник. – Красиво жить не запретил бы, а некрасиво – запрещу! Запрещаю!

– Да пошел ты знаешь куда… – задумчиво сказал благородный Эдуард.

– Куда? – заинтересовался коммунальный чиновник.

– Куда подальше, – не особенно мудрствуя, закончил благородный Эдуард.

Коммунальный чиновник отошел далеко как мог и оттуда крикнул:

– Что это тут за труп в белом?

– Да сволочи одной труп, – не глядя в его сторону, объяснила неверная Кунигундэ.

– Он же разлагается! – укорил ее коммунальный чиновник.

– Ты бы на его месте тоже разлагался, – заверила его неверная Кунигундэ.

– С каких это пор мы на «ты»? – запоздало, как весна, спросил коммунальный чиновник.

– С момента твоего прихода, – напомнила ему неверная Кунигундэ. – Вспомнил теперь?

Коммунальный чиновник кивнул и вскричал:

– Да в нем уже черви завелись!

– В тебе бы на его месте тоже завелись! – последовательно продолжила аналогию неверная Кунигундэ.

– Хватит меня с ним сравнивать, – издалека обиделся коммунальный чиновник. – Он все-таки мертвый, а я все-таки живой!

– Да какой же ты живой, – рассмеялась неверная Кунигундэ, – когда все коммунальные чиновники мертвые: живых там не держат!

Остальные коммунальные чиновники, не участвовавшие в разговоре, переглянулись и спросили друг у друга что-то насчет того, как они выглядят. Видимо, получив неожиданные ответы, они запечалились и стали стоять дураки дураками – хоть на чайники их сажай.

Внезапно они повернули головы к незнакомцу, с унитазом в руках оказавшемуся рядом с ними.

– Вы кто такой? – строго спросили коммунальные чиновники.

– Истец, – отчитался незнакомец.

– Как Вы здесь оказались? – еще строже спросили коммунальные чиновники.

– Подкрался незаметно, – честно, словно перед судом, отвечал истец.

– Так мы и думали, – покачали головами коммунальные чиновники. – А Вы всегда с унитазом в руках?

– Какой глупый вопрос! – не удержался истец и обернулся к неверной Кунигундэ: та, успев уже сколотить огромный транспарант, писала на нем плакатным пером: «Некрасиво жить не запретишь!» – Так я забираю унитаз-то?

– Конечно, забирайте! – не отвлекаясь, сказала неверная Кунигундэ.

– Чего это он тут все у Вас забирает? – разволновались коммунальные чиновники.

– Вы тоже можете забирать, если найдете что по вкусу, – сказала неверная Кунигундэ, все так же не отвлекаясь. – Только ничего некрасивого прошу не трогать: некрасивого у нас и у самих мало.

Коммунальные чиновники без звука бросились в дом… правда, один все-таки издал звук… осторожный и глухой – плода, сорвавшегося с древа (в точности, как сказано у Мандельштама). Растерянный истец поставил унитаз на землю и, крикнув благородному Эдуарду: «Стерегите!» – исчез вслед за чиновниками. Через некоторое время из дома послышались ругань и громкие удары кулаков о морды.

– Такое впечатление, что у нас в доме просто все красивое, – скривился благородный Эдуард. – Как в музее жили… противно вспомнить! Мне можно встать?

– Вставай, – сказала неверная Кунигундэ. – Кровотечение прекратилось, вроде.

Благородный Эдуард легко вскочил на резвые ноги и принялся распихивать этими ногами цветочные горшки с орхидеями у входа в сад. Неверная Кунигундэ, покончив с транспарантом, размазала по нему несколько комков грязи и собственноручно водрузила транспарант над домом. Посмотрев вокруг, она решительно подошла к сильно красившему дворик небольшому фонтану и легким молотком принялась откалывать у стоявшего в цене фонтана каменного мальчика нос и ухо. Потерпев немного, сдвинутый с места каменный мальчик принялся сначала писать в ее сторону, потом уронил обломок камня прямо на ногу неверной Кунигундэ и, улюлюкая, убежал на улицу. А неверная Кунигундэ, радуясь своей хромоте, поспешила на помощь благородному Эдуарду, который давно уже начал, но так пока и не закончил разбивать ступени, ведущие в дом. Потом неверная Кунигундэ большой лопатой прикопалась к двум каменным сфинксам по бокам лестницы и повалила их на землю, а повалив, стала надругиваться над ними, поливая сфинксов грязью. Когда сфинксы сделались похожими на свиней, неверная Кунигундэ принялась помогать благородному Эдуарду, который в это самое время бил одно за другим оконные стекла.

Из дома с награбленным добром выскочили коммунальные чиновники, преследуемые истцом, – все они, кроме истца, оступившись на развороченной лестнице, поломали руки и ноги и замерли в некрасивых позах у входа в особняк. С удовольствием слушая их стоны, неверная Кунигундэ сказала благородному Эдуарду:

– Ты только посмотри на их некрасивые позы! Это как раз то, что нам нужно. А когда они тут все окончательно загнутся и начнут разлагаться, зрелище станет совсем омерзительным, не правда ли, дорогой?

– Чистая правда! – подтвердил благородный Эдуард, и, пользуясь специальными пульверизаторами, стал перекрашивать волосы корчащимся на лестнице коммунальным чиновникам – кому в зеленый, кому в голубой, кому в красный цвет.

Истец же, осторожно переступая через увечных, собрал в узел награбленное ими добро и, погрузив его в свой бездонный контейнер, исчез вместе с контейнером так же незаметно, как и подкрался.

Оставив коммунальных чиновников подыхать в корчах, благородный Эдуард и неверная Кунигундэ принесли из-за дома ящики с тухлыми помидорами, которых там всегда было в избытке, и стали разбрасывать их в разные стороны с таким остервенением, что многие перелетали через живую изгородь и падали на улице, причем на проезжей части дороги. Живая изгородь чуть не умерла от ужаса, когда в нее полетели давно протухшие плоды, но прикинулась мертвой – и все обошлось. Прохожие на улице шарахались кто куда, и некоторых давили не успевшие притормозить на помидорах машины… только – Бог с ними, с прохожими: судьба случайных людей мало кого интересует в настоящем художественном произведении.

Понятно, что дворик и часть прилегавшей к нему улицы уже через короткое время напоминали овощную базу в Советском Союзе времен Советского Союза. Тошнотворный запах пытался повалить с ног, но под ногами пузырилось и чавкало – нет, лучше пузырилось Чавкало… так что только благородный Эдуард с неверной Кунигундэ и находили удовольствие валяться во всем этом, время от времени начиная бороться: борьба в грязи как вид состязаний интересовала их всегда. Неверная Кунигундэ часто побеждала благородного Эдуарда, потому что была женщиной.

К вечеру вокруг дома начали собираться столичные искусствоведы. Привлеченные лозунгом неверной Кунигундэ «НЕКРАСИВО ЖИТЬ НЕ ЗАПРЕТИШЬ!», они усмотрели в этом лозунге новую эстетическую платформу и прямо тут же, возле дома, сообща предались ее осмыслению.

Поставив вопросительный знак в конце вопросительного же предложения, пишущий распихал руками и ногами сгрудившихся вокруг него других искусствоведов, которые слово в слово беззастенчиво списывали все, что выходило из-под его бойкого пера, и тут же публиковали списанное в лучших французских журналах… растолкал их, стало быть, руками и ногами и стал писать по-датски, да еще и соблюдая принципы старой орфографии, чтобы никто уже не смог ни списать, ни понять того, что он пишет.

Тут некоторые из тех, на кого намекал искусствовед, почуяли недоброе, подошли к нему, сняли с него штаны и надрали ему задницу… да так, что ни на какую сидячую должность он отныне уже не годился и вынужден был найти себе работу в Мак-Доналдсе, куда его вскоре приняли на временную должность Большого Мака. Прочих искусствоведов не тронули, и они продолжали писать – самостоятельно и никуда более не заглядывая – правда, писали все остальное время уже только по-турецки.

В один прекрасный, как картина Куинджи… то есть не сказать чтобы совсем уж прекрасный, день появился среди искусствоведов некто явно не искусствовед. У него был только один глаз.

– Вы прямо как не искусствовед! – встретили его искусствоведы.

– Скажете тоже – не искусствовед, очень даже искусствовед! – воскликнул пришелец, и всем сразу стало понятно, что он нагло врет.

– А покажите список публикаций! – попросили искусствоведы.

Пришелец вынул из кармана список публикаций и потряс им в воздухе.

– Можно поближе посмотреть? – заулыбались коварными улыбками искусствоведы.

Пришелец неохотно протянул список.

Список состоял из заголовков типа «Всем и каждому», «Риму и миру», «Ни себе, ни людям», «Всем сестрам по мозгам», «Каждой твари по харе»…

– Вы о чем, собственно, пишете? – поинтересовались искусствоведы.

– Об искусстве – непонятно разве? – в свою очередь (все происходило по очереди) поинтересовался пришелец.

– А почему все заголовки – в дательном падеже? – поинтересовались искусствоведы, когда настала их очередь.

– Разве это запрещено? – дождавшись своей очереди, поинтересовался пришелец.

Так они долго по очереди интересовались разными вещами, но интерес их остался неудовлетворенным. Тогда искусствоведы раздели пришельца, внимательно изучили строение его тела, снова одели и заключили:

– У искусствоведов не такое строение тела.

– А какое? – спросил он.

– Вот такое, – сказали искусствоведы и показали ему, как должны выглядеть тела искусствоведов.

– Ничего не понятно, – сказал пришелец. – У вас у всех разное строение тела.

– Разное-то разное, – согласились искусствоведы. – Но у наших тел есть одна общая черта. Это красивые тела.

– Я бы не сказал, – осторожно заметил пришелец.

– Ну и пошел к черту! – обиделись искусствоведы и начали щеголять своими телами друг перед другом.

А пришелец стал делать то, зачем пришел. Он припал к живой изгороди, которая с возмущением отпрянула от него и громко сказала: «Пошел отсюда, противный!» Но пришелец схватил живую изгородь за что-то такое – и она, вскрикнув, умолкла: многие даже подумали, что навсегда и что пришелец убил живую изгородь насмерть. Во всяком случае, теперь он одним своим глазом мог пристально наблюдать сквозь не то живую, не то мертвую изгородь за боровшимся в грязи благородным Эдуардом, так и норовя увидеть его спину.

– Почему Вы не смотрите на мою спину? – вдавливая морду благородного Эдуарда в самую тухлую жижу, обратилась к пришельцу неверная Кунигундэ.

– Я вообще не смотрю ни на чью спину! – сказал пришелец, сделав вид, что его интересует только книга Редьярда Киплинга «Отчего у кита такая глотка», которую он тут же принялся читать. Когда ему показалось, что неверная Кунигундэ снова охвачена азартом борьбы, пришелец отбросил книгу и с новыми силами впился глазами в спину благородного Эдуарда.

– Откуда у Вас новые силы? – крикнула охваченная азартом борьбы неверная Кунигундэ. – Всего лишь миг назад, читая книгу Редьярда Киплинга «Отчего у кита такая глотка», Вы выглядели совсем измотанным…

– Так в книге я и почерпнул новые силы! – не растерялся пришелец.

– Киньте-ка тогда Вашу книгу сюда, Вы, пришелец! – распорядилась неверная Кунигундэ.

– Я лучше принесу ее, – ответил тот и полез в сад через полумертвую изгородь, теперь уже совсем не отрывая глаз от спины благородного Эдуарда.

– Что я вижу? – вскричал он приблизившись. – Это же переход Сусанны и старцев через Альпы… на его спине!

– Именно, – хватая книгу и не прекращая борьбы в грязи, ответила благородная Кунигундэ. – Мне льстит, что Вы распознали сюжет. Это я его вытатуировала!

– Прямо по… по живому? – оторопел пришелец.

– Зачем же по живому? – поддержала разговор неверная Кунигундэ. – По мертвому! Там уже было вытатуировано до фига чего! Голубка, несомая драконом… розы в колючей проволоке… адресочек с телефончиком.

– Какой адресочек с каким телефончиком? – выпалил пришелец, буравя единственным своим глазом спину благородного Эдуарда, на которой от этого даже опять выступила кровь, тут же, впрочем, смешавшись с грязью.

– Да кто ж Вам теперь скажет, какой адресочек с каким телефончиком! – рассмеялась неверная Кунигундэ. – Разве их разглядишь после моих художеств от слова «худо»! И она углубилась в чтение книги, по мере того, как тело благородного Эдуарда углублялось в грязевую ванну.

Пришелец стоял словно громом порожденный.

– Пропало… дело всей жизни пропало! – через некоторое время забормотал он, как беззубый, а потом принялся орать на неверную Кунигундэ, при этом понося ее.

Та подняла от книги глаза и спросила:

– Вы, в сущности, чего разорались-то?

Тут, потеряв контроль над собой, пришелец и признался в том, что он Личность и что делом всех последних месяцев его жизни было выведать адресочек с телефончиком того мозгового центра, из которого исходит руководство построением Абсолютно Правильной Окружности из спичек… и что теперь, стало быть, адресочек с телефончиком затерялись в Альпах, через кои Сусанна и старцы осуществляют переход.

– Тогда мне, конечно, понятно, – сказала Кунигундэ, – чего Вы так разорались! Если бы дело всех последних месяцев моей жизни потерпело такое фиаско, я еще сильней разоралась бы: я эмоциональная очень. Я бы вот так разоралась…

Тут Кунигундэ разоралась так, как если бы разоралась в соответствующем случае.

– Вы неплохо разорались, – с легкой завистью похвалил Личность (теперь-то мы точно знаем, что это была она… то есть он). – Впрочем, я еще и посильнее разораться могу.

И он действительно разорался гораздо сильнее прежнего: получилось не хуже, чем у неверной Кунигундэ.

– Если я как следует постараюсь… – издалека начала неверная Кунигундэ и совсем вблизи закончила: – …я еще и посильней Вашего разорусь.

– Ну, положим, посильнее моего Вы вряд ли разоретесь… – усомнился Личность.

– А вот разорусь! – пообещала неверная Кунигундэ, постаралась и разоралась так, что соседи, настучавшие на благородного Эдуарда и неверную Кунигундэ коммунальным чиновникам, сразу стали выносить из дома немыслимо изможденных пожилых людей и сбрасывать их через забор во двор благородного Эдуарда и верной Кунигундэ. Люди кряхтели, вздыхали и истово молились, падая в грязь и не будучи в силах подняться. Когда их набралось в грязи около двадцати, вынос прекратился.

– Больше у вас нету таких? – крикнула через забор неверная Кунигундэ.

– Больше нету, кончились! – ответили через забор – и двери соседнего дома захлопнулись.

Неверная Кунигундэ подошла к валявшимся под забором и строго спросила:

– Кто такие?

– Святые, – представились люди.

– Пусть расскажут о себе подробнее! – сдавленно прохрипел из грязи благородный Эдуард.

– Расскажите о себе подробнее, – повторила неверная Кунигундэ.

– Мы девятнадцать святых, – охотно начали святые. – До самого последнего времени мы все тихо сидели в соседнем доме и ничего не делали, потому что святые обыкновенно так себя и ведут. На нас обращали внимание только тогда, когда приходили гости. Гостям обычно говорили: «Это святые», – и гости отвечали: «Понятно». Так проходила наша жизнь. Но в самое последнее время Вы так сильно разорались, что некоторых из нас начали выносить. Потом младший сын спросил главу семьи: «Всех святых выносить?» – «Конечно, всех! – ответил глава семьи. – Куда они нам?» – И вот мы здесь…

Неверная Кунигундэ вытащила из-под себя благородного Эдуарда и задала ему следующий вопрос:

– Что со святыми делать будем?

– «Что делать», «что делать»… – некрасиво передразнил ее благородный Эдуард, поправляя мошну, из-за борьбы съехавшую с его шеи на его же (к счастью) плечо. Потом спросил у святых: – Вы голодные, святые?

– Конечно, голодные, – признались святые.

– Тогда, – сказал благородный Эдуард, – надо отнести их в кухню: пусть поедят.

Тут благородный Эдуард и неверная Кунигундэ стали вносить всех святых в дом и оставлять там. При этом Личность стоял в стороне и хлопал глазом, словно полфилина.

Когда с этим было покончено, неверная Кунигундэ вышла в сад в последний раз, чтобы забрать из грязи книгу Редьярда Киплинга «Отчего у кита такая глотка». Однако вместо того, чтобы схватить книгу и убежать, она прямо в грязи увлеклась чтением, в силу чего сразу же и произошло существенное изменение в структуре нашего художественного целого.

О предстоящем изменении заявил, прежде всего, странный взгляд, брошенный Личностью на неверную Кунигундэ. Не отрываясь от совсем захватившего ее чтения, неверная Кунигундэ спросила Личность:

– Чего это Вы так на меня так смотрите?

– Вот смотрю я, – задумчиво сказал Личность, – и думаю: а ведь Вы, в сущности, голая баба, до которых я внезапно стал так охоч! Мне кажется, имеет смысл овладеть Вами.

– Ха-ха! – пристально глядя в книгу, ответила неверная Кунигундэ. – Я не из таких.

– Вы же проституировали, – напомнил Личность. – Об этом весь Париж знает.

– Да, я проституировала, – с чувством собственного достоинства сказала неверная Кунигундэ. – Но больше никогда не буду.

Тут Личность сорвал с себя одежды и бросился в грязь – прямо на неверную Кунигундэ, – крича что было сил:

– Еще как будешь!

Благородная Кунигундэ, спокойно дочитав предложение, схватила Личность за шею и, окунув в грязь, подержала там. Личность захлебнулся практически сразу. Отнеся труп Личности к трупу давно разлагавшейся сволочи в белом, неверная Кунигундэ вернулась за книгой, вытерла ее о траву и ушла в сарай. Там она вынула из чана с грязным бельем рацию и мгновенно связалась по ней с нужным лицом.

– Операция «Некрасиво жить не запретишь!» завершена, дорогой Редингот. Причем благородный Эдуард так ничего и не понял, – отбарабанила неверная Кунигундэ.

– Спасибо, дорогая неверная Кунигундэ! Вы в очередной раз показали, что способны справляться с самыми трудными заданиями, – отбарабанил в ответ Редингот.

– Чего поделываем? – отбарабанила неверная Кунигундэ.

– Да вот… принимаем всех, кому дорога судьба Правильной Окружности из спичек.

– Которых Личность собирался послать к Ядрене Фене?

– Именно! А вы чего там поделываете?

– Мы пока всех святых кормим… Но, кажется, у нас проблемы.

Неверная Кунигундэ выглянула в обезображенный сад. Вызванные бдительными соседями сотрудники санэпидстанции, похожие в своих скафандрах на космонавтов, со всевозможными предосторожностями отворяли потихоньку калитку.