Давайте напишем что-нибудь

ГЛАВА 39 Повествовательное начало достигает своего конца в рамках отдельно взятого художественного целого

Тут самое трудное что… – взять художественное целое отдельно. Это потому трудно, что отдельно оно вроде бы и не существует: любое художественное целое встроено в литературный контекст эпохи – как ты его отдельно-то возьмешь, если контекст эпохи все вокруг загромоздил? Не вырывать же свое художественное целое из контекста эпохи! Тем более что литературные критики спят и видят подписать твоему художественному целому именно такой приговор: произведение, дескать, вырвано из контекста эпохи. И доказывай им потом, что ты просто хотел взять по праву принадлежащее тебе – отдельно!

Иными словами, надо соблюдать крайнюю осторожность, беря свое художественное целое отдельно, – чтобы, не дай Бог, ничего вокруг не повредить. А то как бы художники слов не запричитали в голос: «Вы потише тут – не видите, что своим художественным целым за наши художественные целые задеваете… разрушите ведь сейчас наши-то!» И правда: иные художественные целые до того хрупкие, что одно неловкое движение – и плакало то или совсем иное художественное целое навзрыд… Хуже всего, что потом уже ничего, как было, не соберешь, да и художники слов кочевряжиться начинают: дескать, мы уже не помним, за чем у нас тут что шло… Вы разрушили – Вы и возводúте заново! А кому ж понравится чужое художественное целое заново возводить?

Стало быть, хочешь не хочешь – прояви осторожность! Берешь свое художественное целое вот так вот аккуратненько – двумя пальчиками – и ставишь где-нибудь в сторонке, чтоб не очень в глаза бросалось. А уж потом делай с ним что заблагорассудится: отсекай все ненужное, как Роден, или добавляй все ненужное, как Церетели, – дело твое. Одно только помни: недалеко от тебя другие художники слов работают – так что смотри не размахивайся особенно: в литературном контексте эпохи все места заранее учтены. Не то потом захочешь свое художественное целое назад в литературный контекст эпохи поместить, а оно не лезет! И сколько ты руками ни маши насчет того, что именно тут раньше твое место было – и все влезало как миленькое, – никто тебе не поверит. «Не может быть, – скажут, – что раньше влезало, если теперь не влезает. Идите, – скажут, – ищите себе другое место в литературном контексте эпохи, в то время как тут Вам, голубчик, с Вашим художественным целым места нету!» И поставят на место твоего художественного целого какую-нибудь «Последнюю пядь» какой-нибудь Марины Мнишек, которая даже числительное «пять» правильно написать не может! А тебе тогда – хоть в газету бесплатных объявлений пиши: меняю, типа, место под дачную застройку в районе Клязьмы на место в литературном контексте эпохи.

Но, уж если тебе, художник слова, удалось сохранить и твое художественное целое, и твое место в литературном контексте эпохи, честь и хвала перу и топору твоему: смело тогда называй себя Толстым, Достоевским и Агнией Львовной Барто!

А что касается достижения повествовательным началом своего конца, то ведь повествовательное это начало ничем другим на всем протяжении настоящего художественного произведения и не занималось: увы, оно не стремилось к бесконечности (как делал Ваш покойный слуга) – оно до демонстративности бесстыдно стремилось к концу. Ну, и… вот вам, пожалуйста: результат, как говорится, налицо! Приехали… да только вот – с чем?

На итоговую общечеловеческую конференцию «Бренность и тщетность всех начинаний» были приглашены тысячи, а съехались единицы. Единицы эти разместились в зале таким образом, чтобы друг от друга отделяли их даже не свободные места, а свободные ряды. Возникало впечатление, что непосредственно перед тем, как единицы вошли в зал, они основательно перессорились и теперь не желали иметь друг с другом ничего общего. Когда на порог зала ступили также заранее приглашенные Рединготом Умная Эльза, Деткин-Вклеткин, Случайный Охотник и эскимос Хухры-Мухры, они прямо оторопели от открывшегося их пытливым взорам зрелища.

– Широко сидят! – громко прокомментировал ситуацию Хухры-Мухры и, обратившись ко всем присутствовавшим, спросил: – А покучнее-то чего не сели, все присутствующие?

– Мы же не знакомы еще, – оправдались те. – Вот познакомимся поближе – и сгруппируемся.

– Так знакомьтесь! – не понял проблемы Хухры-Мухры и представился: – Сын эскимосского народа.

– Дети разных народов, – представились все присутствующие.

– Вот и славно! – подвел итог сын эскимосского народа. – Теперь уже можно сесть и поплотнее.

Все присутствующие с шумом и смехом сгруппировались в двух последних рядах.

– Так далеко от сцены? – подивилась Умная Эльза.

– Да мы же ведь пока не знакомы с теми, кто на сцену выйдет! – опять оправдались все присутствующие.

– Это свои люди, – успокоила их Умная Эльза – и все присутствующие с шумом и смехом пересели в первые два ряда.

Более близкое знакомство показало, что народ собрался пестрый, как яйца куропатки. Ни один из присутствовавших ничем не напоминал другого. Все они пристально рассматривали и беспокойно ощупывали друг друга, пытаясь найти хоть какие-нибудь черты сходства, но – увы: сходства между ними не было ни по одному признаку: ни по половому, ни по возрастному, ни по социальному, ни по географическому. Случайного Охотника особенно встревожило последнее, о чем он высказался с не присущей ему прямолинейностью:

– Понаехали тут… Откуда родом-то хоть?

Выяснилось, что родом – отовсюду, причем, как правило, из тех стран, которые к проекту построения Абсолютно Правильной Окружности из спичек вообще отношения не имели.

– Вот Вы, который с Берега аж Слоновой Кости, сюда как попали? – отдельно придрался к экзотическому гостю Случайный Охотник.

– Я Окружность строил! – с обидой сказал тот. – И, стало быть, по праву тут нахожусь. По такому же праву, что и Вы!

– Я нахожусь здесь по праву сильного, – отредактировал его представления о своих правах Случайный Охотник, – хотя, конечно, я тоже строил Окружность. Правда, в отличие от Вас я строил Окружность в специально отведенном для этого месте, а не на Берегу аж Слоновой Кости!

– Чем это Вам моя Слоновая Кость не угодила? – совсем обиделся экзотический гость. – Не худшее, кстати, место в мире! Сами-то Вы где строили?

– На Северном полюсе, – козырнул Случайный Охотник.

– Вот глухома-а-ань! – хором сказали все присутствующие. – А еще на Берег аж Слоновой Кости наезжаете! Постыдились бы…

– Так, секундочку, – решил внести в дискуссию географическую ясность задетый глухоманью Случайный Охотник, но не успел: на сцену давно вышли члены президиума, с интересом наблюдавшие за происходящим, а непосредственно на данный момент Редингот уже простер свой властный жест над залом.

– Я попросил бы, – сказал он, и все сразу поняли, о чем он попросил бы, если бы просил, и замолчали. – Президиум, к сожалению, собрался пока не в полном составе, – продолжал он, с грустью оглядывая единицы, на месте которых явно ожидал увидеть тысячи. – Да и гостей негусто…

– Это и есть Японский Бог? – Хухры-Мухры, выхватывая из кармана заветную человеческую пуповину, сильно дернул Деткин-Вклеткина за руку.

– Это и есть, – шепнул Деткин-Вклеткин, осторожно вправляя вывихнутый сустав.

– Японский Бог! – воскликнул Хухры-Мухры голосом, от которого у присутствующих похолодело внутри и снаружи. – Японский Бог, внемли моей молитве!

Тут он подбежал к сцене и упал перед нею на колени, истово бормоча какие-то никому не понятные слова. Сын Бернар выскочил из президиума и лег у края сцены на случай защищать Редингота.

– Что надо этому человеку? – растерянно спросил тот.

– Он впервые в жизни Бога видит, – объяснил шокирующее поведение товарища Деткин-Вклеткин. – Его боги никогда не снисходили к нему прежде.

– Бедный! – пожалел эскимоса сердобольный Ближний. – А чего он таких жестоких богов себе выбрал?

– Он не выбирал, – вмешался Случайный Охотник. – Каких предки дали – таких и взял.

– Вот лентяй-то… – покачал головой Ближний.

– А мне Богоматерь однажды красное яблочко подарила! – не сдержалась Мать Кузьки и смутилась, и сама стала – как красное яблочко.

– Подойдите сюда, – кивнул Редингот эскимосу.

Держа, на всякий случай, перед собою в вытянутой руке человеческую пуповину, Хухры-Мухры медленно приблизился к Богу, а приблизившись, сразу же сказал:

– Добрый день, Бог. Выполните, пожалуйста, мое желание: укажите моим товарищам, Деткин-Вклеткину и Случайному Охотнику, верную тропу!

– Указал им уже, – ответил Редингот. – А что это у Вас в руке такое мерзкое?

– Пуповина человеческая, сушеная… талисман.

– Выбросьте немедленно! – потребовал Редингот.

– Да Вы что, Бог, совсем рехнулись? – возмутился Хухры-Мухры. – А защищать меня тогда кто будет?

– Разум, – буркнул Редингот.

– Мировой? – напрасно понадеялся Хухры-Мухры.

– Зачем мировой? Ваш собственный!

– Нет у меня собственного… – Хухры-Мухры опустил руку с человеческой пуповиной к полу.

– Теперь есть, – сказал Редингот. – Силою данной мне власти я только что вселил в Вас разум. Пошевелите мозгами!

Хухры-Мухры пошевелил. И рассмеялся. И, бросив на заплеванный пол человеческую пуповину, безжалостно растоптал ее ногами.

– Спасибо, Бог, – сказал он Рединготу, направившись было назад, к своему месту, но обернулся и добавил: – За все!

– Пожалуйста, – громко ответил ему Редингот и шепотом закончил: – Только ведь я не бог никакой…

Хухры-Мухры посмотрел на него с легкой укоризной:

– А вот кто бог, кто не бог – это уж отсюда виднее!

– Ну, виднее, так виднее, – вздохнул Редингот и, покончив с божественным, перешел к административно-хозяйственному.

– Мы собрались, – сказал он и задумался, – не знаю зачем…

Два первые ряда затаили дыхание, а Редингот так же смело, как и начал, продолжал:

– Тридцать с лишним глав назад я знал все обо всем. Теперь я не знаю ничего ни о чем – и это свидетельство того, что развитие мое достигло крайней своей точки: видимо, поэтому меня все чаще называют богом. С моей точки зрения, я не бог, но, если кому-то нужно, чтобы я был богом, то и… пожалуйста! Если вы сейчас спросите меня, как я себя чувствую…

– Как Вы себя чувствуете? – услужливо спросил Сын Бернар.

– …то я отвечу вам: «Спасибо, я чувствую себя прекрасно!» Мне гораздо больше нравится не знать ничего, чем знать всё: я обнаружил, что знание притупляет чувства, а незнание их обостряет. Так, я не знаю, зачем мы собрались сегодня – и знать не хочу. Но именно потому чувства мои так остры – и я чувствую, как Абсолютно Правильная Окружность из спичек бьется в ваших сердцах. Вы, стало быть, дети разных народов, вы прибыли сюда по зову сердца – несмотря на то, что страны, где живут породившие всех вас народы, изначально не были включены в число тех, по территории которых должна пролегать Окружность. И… как это замечательно, дорогие мои! Марта, Зеленая Госпожа, – а она будет здесь с минуты на минуту – показала мне список стран, представленных на нашей итоговой общечеловеческой конференции, и я с удовольствием заметил для себя, что среди нас делегаты Китая, Индии, Турции, Эфиопии, Судана, Камеруна, Алжира, Испании, Португалии, Берега Слоновой Кости, Венгрии, Чехии, Германии, Австрии, Бразилии, Аргентины, Канады, Швеции, Норвегии, Дании Финляндии… простите, если я не назвал кого-то.

– Монтенегро не назвали! – с обидой выкрикнули из второго ряда. – А нас тут целых трое.

– Целых?.. – растерялся Редингот и сразу же извинился на государственном уровне: – Прости меня, Монтенегро!

– Прощаю в последний раз! – ответило Монтенегро.

– Спасибо… Так вот. Я уже сказал, что ничего теперь не знаю. Не знаю я, стало быть, и того, в каком состоянии на данный момент находятся участки Абсолютно Правильной Окружности из спичек, которую мы начали возводить в первых главах настоящего художественного произведения. Но я, тем не менее, уверяю вас: Окружность не построена…

– На каком основании?.. – вырвалось у Матери Кузьки, которая тут же сама испугалась своего голоса и от страха уткнулась в грудь Ближнему.

– На шатком основании истории, – развел руками Редингот. – Ее ведь, Окружность эту, никогда не получалось построить полностью – и рано или поздно одна из величайших идей человечества терпела фиаско. Так что несколько лет спустя все приходилось начинать сначала. Исходным пунктом опять и опять назначался Змбрафль – некий взятый с потолка город, причем взятый с потолка по причине своей крайней удаленности от всего на свете. Стало доброй традицией обсуждать проекты построения Абсолютно Правильной Окружности из спичек – впоследствии никогда не удававшиеся – именно здесь. Здесь же обычно подводились и итоги: всякий раз неутешительные. Видимо, такие же итоги предстоит подвести и нам с вами. Но, какими бы неутешительными они ни были, есть у нашего проекта одна заметная отличительная черта: впервые в истории человечества…

– …в нем участвовал Редингот, – тихо произнесла Кунигундэ: она сидела в президиуме рядом с Сын Бернаром, снова расположившимся у ее правой ноги, как он привык за последнее время.

– Ах, обойдемся без цитат! – Редингот беспечно махнул рукой в направлении первой главы, где о Кунигундэ, между прочим, и речи еще не было. – Отличительная черта нашего с вами проекта в том, что впервые в истории человечества он зажил самостоятельной жизнью! Доказательство тому – дети разных народов, прибывшие из стран, до которых каким-то чудом дотянулись наши спички… дотянулись – и увлекли их за собой. Спасибо вам, дети разных народов! Спасибо за то, что именно благодаря вам проект построения Абсолютно Правильной Окружности из спичек вышел из-под контроля…

– Гип-гип, ура! – сказала про себя Умная Эльза, но сказанное про себя прогремело над залом, как орудийный залп… даже порохом запахло.

– Пахнет порохом, – с тревогой заметила Мать Кузьки, опять утыкаясь в грудь Ближнего своего.

С легкой, как тополиный пух, укоризной взглянув на Умную Эльзу, Редингот повторил:

– Проект, стало быть, вышел из-под контроля…

– Это ты упустил его из-под контроля! Ты все упускаешь из-под контроля. Ты и семью из-под контроля упустил! – раздалось вдруг из последнего ряда, в котором было ровно тридцать девять мест.

Никто не заметил, как и когда туда пробрались тридцать девять кузнечиков своего счастья.

Редингот вгляделся в до боли родные черты сыновей и скорчился от боли.

– Врача! – взревел Сын Бернар.

– Лучше читателя или советчика… – посоветовала Умная Эльза.

Но Редингот, справившись с болью, отменил всех троих. И нетвердой походкой двинулся к последнему ряду – близоруко щурясь.

– Здравствуйте, дети!

Тридцать девять кузнечиков своего счастья поднялись со своих мест.

Получилось, как в школе. Редингот смутился… правда, только на минуту.

– Кикимото рассказывал мне, какие вы… А вы – вот какие! Вы прекрасные.

– Тебя совсем не обидел горький упрек, непроизвольно слетевший с наших уст? – виновато спросили они, в глубине души уже стесняясь своей дерзости.

– Да нет, что вы, – сказал Редингот, – какие пустяки! Но вы, я вижу, стали кузнечиками своего счастья. Отрадно, отрадно…

– Мы еще и твоего счастья кузнечиками стали, – похвастались те. – Мы обезвредили Карла Ивановича, внутреннего эмигранта. И Бабу его с большой буквы.

– Обезвредили – как? – с испугом спросил Редингот.

– Гуманно обезвредили, – обтекаемо ответили сыновья.

– А где Кикимото? – Редингот тридцатью девятью подозрительными взглядами поглядел на тридцать девять сыновей.

– Он… он там сейчас, на том свете. Кое-какие дела… Он скоро придет.

– Он придет скорее, чем вы думаете! – усмехнулся Редингот, и в ту же секунду Кикимото стоял перед ним в тапочках на босу ногу. Стоял и укоризненно качал головой, глядя прямо в глаза отцу и Богу.

– Не надо было так делать, отец и Бог! – только и сказал он. – Еще полчаса-час – и я бы привел сюда Эдуарда с Неждановым…

– Эх!.. – с досадой сказала Кунигундэ. – Очень было бы, между прочим, кстати. Вот получили бы по заслугам – оба… на всю оставшуюся жизнь!

– Тут у нас не суд, – напомнил Редингот, – а итоговая общечеловеческая конференция. Судом же мы еще в двадцать восьмой главе накушались… когда выяснилось, что хоть каждого подряд суди – толку не будет! А вот то, что ты в тапочках на босу ногу, – взглянул он на Кикимото, – да еще в такое время суток – непростительно…

– Я не был готов представать перед тобой… как лист перед травой! – возмутился Кикимото.

– Надо всегда быть готовым ко всему, сын мой, – Редингот потрепал Кикимото по волосам, словно тому было пять лет. – Слушай, что я скажу тебе: в настоящем художественном произведении в любую минуту возможен поворот на сто восемьдесят градусов в тени.

Кикимото с долгой улыбкой посмотрел на отца и бога:

– Слушай же и ты – то, что я скажу тебе. В настоящем художественном произведении в любую минуту возможен и поворот обратно – ровно на столько же градусов в тени.

И… ах, с каким изумлением посмотрел на него отец и бог! Ах, с каким изумлением…

А от боковой двери (ну и хаос у нас в этой главе!) побежала к последнему ряду – несмотря на то, что кто-то окликнул ее у самого входа, – девочка в платьице горошком…

И тут же во втором ряду раздался глухой удар человеческого тела об пол.

– Что это за глухой удар человеческого тела об пол? – в полной тишине спросил Редингот.

– Деткин-Вклеткин упал, – ответил эскимос Хухры-Мухры, срываясь с кресла.

Не успел ответ прозвучать, как раздался еще один глухой удар человеческого тела об пол.

– А это что за глухой удар человеческого тела об пол? – Редингот вглядывался в дальний конец зала, пытаясь взглядом растолкать сгрудившихся там детей разных народов.

Между тем Татьяна и Ольга уже преодолела расстояние до Редингота…

(– Марта упала, – раздался голос Сын Бернара.)

… и в одно мгновение повисла у него на шее.

Сорок сыновей Редингота переглянулись, послав друг другу сорок двусмысленных (итого – восемьдесят обычных) улыбок.

– Отставить всякие двусмысленности! – распорядился Редингот. – Перед вами Татьяна и Ольга, моя как бы внучка.

– Да понятно! – ответили сорок сыновей. – Просто было бы забавно посмотреть на тебя, если бы все твои внуки повисли у тебя на шее… все двести пятьдесят восемь!

Проглотив эту более чем сытную новость не разжевывая, Редингот устремился к двум эпицентрам одного и того же события. За руку он волочил явно перевозбужденную Татьяну и Ольгу.

– Наша мама и чужой дядя упали в два обморока, – по пути докладывала она Рединготу свою версию происшедшего, неизвестно когда выработанную. – Теперь они лежат в одном общем обмороке.

– Это не чужой дядя, – персонифицировал незнакомца Редингот. – Это твой папа.

– Ой-тогда-мне-надо-рассмотреть-его-как-следует-пока-он-в-обмороке! – протараторила Татьяна и Ольга и, ускользнув от Редингота, стремглав бросилась в эпицентр первого падения человеческого тела на пол, расталкивая детей разных народов.

Деткин-Вклеткин уже пришел в себя, но, даже не меняя положения тела, терпеливо ждал приближения Татьяны и Ольги.

– Ты уже не в обмороке? – деловито осведомилась девочка и, встав рядом с Деткин-Вклеткиным на колени, поцеловала его в лоб. – Знаешь, зачем я это сделала?

Деткин-Вклеткин помотал головой.

– Затем, что деда тебя моим папой назначил. Прямо сейчас. А еще раньше он во-о-он ту тетю, которая тоже в обмороке, назначил моей мамой. Так что вам теперь вместе надо быть. Это из-за меня. Тебе нравится тетя в обмороке?

Деткин-Вклеткин кивнул.

Татьяна и Ольга припустилась к Марте – к тому времени тоже открывшей глаза:

– Мама, теперь у тебя есть свой папа! И ты ему нравишься… А он тебе?

– Он мне очень нравится, Татьяна и Ольга, – совсем неслышно сказала Марта. – Только важно ведь, чтобы он и тебе нравился…

– Мне нравится. Мне вообще нравятся немые.

– Он не немой, – сказала Марта. – Он просто растерялся.

В этот момент, отойдя от Деткин-Вклеткина, к ним подошел Хухры-Мухры. Хухры-Мухры со всевозможной осторожностью потрогал Татьяну и Ольгу и заключил, обращаясь к Случайному Охотнику:

– Вполне материальный ребенок. Не скажешь даже, что его головой на свет производили!

– Нас тут всех головой на свет производили, – со смехом откликнулся Кикимото и огляделся вокруг в поисках автора настоящего художественного произведения. Тот благоразумно отсутствовал.

Деткин-Вклеткин встал и подошел к Марте.

– Давай ничего не говорить друг другу? – предложил он.

– Давай, – сказала Марта.

И больше они не сказали друг другу ни слова.

Зато заговорили в один голос дети разных народов.

– Вавилонская башня!.. – вздохнул Редингот.

Сказав так, он вернулся на сцену. Один-одинешенек. И стоял долго.

– Ну что ж… – наконец произнес он, и голос его прозвучал беспомощно. – Надо бы уже чем-нибудь закончить все это… не знаю что! Подвести, например, итоги – раз конференция объявлена итоговой. Какие бы итоги подвести…

– По Окружности, пожалуйста! – вернувшись из своего благоразумного отсутствия, потребовал автор настоящего художественного произведения и напомнил: – Вы остановились на том, что проект вышел из-под контроля и зажил самостоятельной жизнью…

– …самостоятельной жизнью, – эхом повторил Редингот. – Самостоятельной жизнью в сознании каждого из нас. И потому каждый построил фрагмент Окружности в соответствии с тем, как он понимал Окружность… Удивляться ли, что фрагменты не совпали?

– Удивляться, удивляться и еще раз удивляться! – крикнул автор настоящего художественного произведения. – Окружность – причем Абсолютно Правильная! – понятие однозначное. Окружность не требовала толкования – она требовала построения!

– Лишите его права голоса, Редингот, – сказала Марта. – Чем ближе к концу подходит наша история, тем он разговорчивее. Раньше надо было понятия определять!

– Нет, пусть говорит! – не согласились дети разных народов. – Если тут все от него зависит…

– …да кто ж вам сказал, что тут все от него зависит? – сказала Умная Эльза, решительными шагами поднимаясь на сцену.

– А от кого тут все зависит? – растерялись дети разных народов.

– Ничто, никогда и нигде ни от кого не зависит, – проговорила Умная Эльза. – Зависимость – отвратительна. Она отвратительна с обеих сторон: отвратителен и тот, от кого зависят, и тот, кто зависит. Нет… больше: у зависимости не две стороны! У зависимости миллиарды сторон, и все на свете можно объяснить взаимной зависимостью составляющих, взаимоподчиненностью друг другу элементов мира, круговой порукой… То, что одно является причиной другого, – на первый взгляд, не страшно; то, что другое является причиной третьего и следствием первого, тоже переносимо; но то, что третье оказывается причиной четвертого и следствием первого, которое является причиной второго, и второго, которое само является причиной третьего, но следствием первого, – это уже несколько напрягает… Как насчет тысяча сто сорок пятого – причины тысячи ста сорок шестого и результата возникновения неописуемо сложной комбинации тысячи ста сорока четырех элементов, чьи отношения уже не поддаются описанию? Смирись, человек, смирись и завись от всего вокруг – иначе тебя разнесет на элементы, и пусть все вокруг зависит от тебя – иначе ты разнесешь на элементы все вокруг! Ибо ты есть в одном лице и тот, от кого зависят все и вся, и тот, кто зависит от всего и вся… Нет философии более унизительной, чем эта, дорогие дети разных народов. Нет философии более лживой. И на самом деле все совершенно не так!

Если это правда – а это – правда! – то никто, нигде и никогда ни от кого не зависит: каждый живет по собственным законам, соотносясь со всем окружающим так, как считает нужным.

Умная Эльза обвела глазами всех присутствующих – отдельно задержавшись на каждом и дольше всего – на Рединготе, импульсивно подавшемся вперед.

– От монументальной композиции «Никогда и ни при каких обстоятельствах не забудем мать родную», сегодня украшающей Национальный парк в столице Японии, у меня сохранился на память один коробок спичек… может быть, последний из коробков, оставшийся на этой земле. И я употреблю его так, как считаю нужным только я. Я докажу Вам, что ничто и никогда на этих страницах не зависело от автора настоящего художественного произведения, ибо и само это художественное произведение – фикция. Фикция, существующая лишь в нашем сознании. – Умная Эльза быстро достала спичечный коробок из кармана кимоно и вынула из него одну спичку. – Этой спички достаточно для того, чтобы все исчезло – как не было. И… довольно тешить себя мифом о том, что рукописи – не горят.

Зал оцепенел.

Умная Эльза чиркнула спичкой, поднесла ее к коробку.

Марта прижала к себе Татьяну и Ольгу и, прикрыв ей глаза ладонью, зажмурилась сама.

– Смотреть! – хрипло крикнул им обеим Деткин-Вклеткин. – Иначе вы никогда потом не простите себе, что в этот момент глаза ваши были закрыты!

Как уж Деткин-Вклеткин успел уложиться со всем сказанным в ту секунду, которой хватило на то, чтобы разноцветное кимоно и все вокруг превратилось в костер… по-ня-ти-я не и-ме-ю.