Декабристы рассказывают...

ИЗ ЗАПИСОК ИВАНА ГОРБАЧЕВСКОГО

«Вечером, по случаю полкового праздника, приглашены были к полковнику Гебелю на бал все офицеры, городские жители и знакомые помещики с их семействами. Собрание было довольно многочисленное; хозяин всеми силами содействовал к увеселению гостей, а гости старались отблагодарить его радушие, веселились от чистого сердца и танцевали, как говорится в тех местах, до упаду. Музыка не умолкала ни на минуту; дамы и кавалеры кружились беспрестанно в вихре танцев; даже пожилые люди принимали участие в забавах, опасаясь казаться невеселыми. Одним словом, веселиться и веселиться искренно было общим желанием, законом собрания; время летело быстрее молнии. Вдруг растворилась дверь в залу и вошли два жандармских офицера: поручик Несмеянов и прапорщик Скоков. Мгновенно удовольствия были прерваны, все собрание обратило на них взоры, веселие превратилось в неизъяснимую мрачность; все глядели друг на друга безмолвно, жандармы навели на всех трепет. Один из них подошел к Гебелю, спросил его, он ли командир Черниговского полка, и, получив от него утвердительный ответ, сказал ему:

— Як вам имею важные бумаги.

Гебель тотчас удалился с ним в кабинет. — Тут начались вопросы, предположения, беспокойства; одни члены Славянского общества сейчас поняли, что ударил час общей для них гибели.

Все открыто, — думали они про себя. Сегодня арестуют одного, завтра другого; надобно на что-нибудь решиться.

Через несколько минут Гебель, в сопровождении жандармских офицеров, возвратился в залу и, не сказав никому ни слова, вышел, сел в те же самые сани, в которых приехали Несмеянов и Скоков, и вместе с ними поскакал на квартиру С. Муравьева[25].

В это время Бестужев-Рюмин находился в Василькове и жил с Башмаковым на квартире Муравьева. Было довольно поздно: они уже спали. Никто из членов, бывших у Гебеля, не мог их уведомить о нечаянном появлении жандармов; отдаленное расстояние и быстрое действие Гебеля не позволили предварить их, и они узнали о нем только тогда, когда, разбуженные стуком и требованием огня, увидели перед собою командира Черниговского полка, сопровождаемого жандармами, которые прямо вошли в кабинет Муравьева и, не сказав ни одного слова, взяли все бумаги, там находящиеся. Кончив свое дело, они помчались по житомирской дороге, Бестужев-Рюмин и Башмаков, пораженные сим явлением, оставались несколько минут в недоумении, из коего были выведены пришедшими славянами, которые, полагая, наверное, что жандармы привезли повеление арестовать Муравьева, оставили тотчас дом Гебеля и побежали в разные места города, чтобы собрать хоть несколько солдат и захватить Гебеля, вместе с жандармами; но, не найдя солдат, которые до одного разошлись по деревням, они поспешили к Бестужеву и просили его скакать в ту же минуту вслед за Гебелем, стараясь обогнать его и уведомить Муравьева об угрожающей ему и всему Обществу опасности, говоря, что, между тем, они займутся приготовлением к восстанию.

Бестужев-Рюмин не ожидал повторения, взял лошадей и полетел. Он так скоро ехал, что обогнал на дороге Гебеля, был четвертью часа на первой станции прежде его и поскакал далее…»

Сергей и Матвей Муравьевы-Апостолы в это время находились в Житомире, в штаб-квартире корпуса, где чрезвычайно встревоженный Сергей Иванович непринужденно шутил за рождественским обедом у злейшего своего врага генерала Рота. Затем братья помчались в местечко Любар, в Александрийский гусарский полк, которым командовал их двоюродный брат Артамон Муравьев. Всего несколько месяцев назад Артамон клялся, если будет нужда — поднять свой полк, и сам брался уничтожить царя.

Посреди разговора Муравьевых появился Бестужев-Рюмин.

— Тебя приказано арестовать, — сказал он, задыхаясь, Сергею Муравьеву-Апостолу, — все твои бумаги взяты Гебелем, который мчится с жандармами по твоим следам.

Эти слова были громовым ударом для Муравьевых.

«— Все кончено! — вскричал Матвей Муравьев. — Мы погибли, нас ожидает страшная участь; не лучше ли нам умереть? Прикажите подать ужин и шампанское, — продолжал он, оборотясь к Артамону Муравьеву, — выпьем и застрелимся весело.

— Не будет ли это слишком рано? — сказал с некоторым огорчением С. Муравьев.

— Мы умрем в самую пору, — возразил Матвей, — подумай, брат, что мы четверо главные члены, и что своей смертью можем скрыть от поисков правительства менее известных.

— Это отчасти правда, — отвечал Сергей Муравьев, — но, однако ж, еще не мы одни главные члены Общества. Я решился на другое. Артамон Захарович может переменить вид дела».

План Сергея Муравьева-Апостола был ясен: Артамон поднимает полк, движется в Троянов к брату Александру Захаровичу, командиру другого гусарского полка, который тут же присоединится. Затем два гусарских полка занимают Житомир, арестовывают генерала Рота и овладевают корпусом; до артиллерийской бригады, где служат друзья из Соединенных славян, всего 20 верст — и Сергей Муравьев пишет им приказ о начале восстания и движении на Житомир…

Но полковник Артамон Муравьев не соглашается поднять полк, не соглашается связаться с артиллеристами и даже отказывается дать Сергею и Матвею свежих лошадей.

«Я сейчас еду в Петербург, к государю, — говорит Артамон, — расскажу ему все подробно об Обществе, представлю, с какою целью оно было составлено, что намеревалось сделать и чего желало. Я уверен, что государь, узнав наши добрые и патриотические намерения, оставит нас всех при своих местах, и, верно, найдутся люди, окружающие его, которые примут нашу сторону».

«Я жестоко обманулся в тебе, — с горечью отвечает кузену Сергей Муравьев-Апостол, — поступки твои относительно нашего Общества заслуживают всевозможные упреки. Когда я хотел принять в общество твоего брата, он, как прямодушный человек, объявил мне откровенно, что образ его мыслей противен всякого рода революциям и что он не хочет принадлежать ни к какому Обществу; ты же, напротив, принял предложение с необыкновенным жаром, осыпал нас обещаниями, клялся сделать то, чего мы даже и не требовали; а теперь в критическую ми-нугу ты, когда дело идет о жизни и смерти всех нас, ты отказываешься и даже не хочешь уведомить наших членов об угрожающей мне и всем опасности. После сего я прекращаю с тобою знакомство, дружбу, и с сей минуты все мои сношения с тобою прерваны».

Много лет спустя Иван Горбачевский вспоминал:

«Не позволяя себе обвинять поведение кого-либо из членов в сии критические минуты, можно, однако, заметить, что если бы Артамон Муравьев имел более смелости и решительности в характере и принял немедленно предложение Сергея Муравьева поднять знамя бунта, то местечко Любар сделалось бы важным сборным пунктом восставших войск. Стоит только взглянуть на карту, чтобы убедиться, что Любар был почти в самой середине войск, когда при восстании они сошлись бы в самое короткое время, как радиусы к своему центру».

После неудачи с А ртамоном братья Муравьевы-Апостолы и Бестужев торопятся вернуться в Черниговский полк. В 40 верстах от Василькова и арестовывает полковой командир и жандармы, однако на помощь приходят революционные офицеры Соловьев, Щепилло, Кузьмин и Сухинов.

ИВАН ГОРБАЧЕВСКИЙ

«Около 11 часов ночи, с 28 на 29 декабря 1825 года, Кузьмин получил через рядового вверенной ему роты записку следующего содержания;

«Анастасий Дмитриевич! Я приехал в Трилесы и остановился на вашей квартире. Приезжайте и скажите барону Соловьеву, Щепилле и Сухинову, чтобы они тоже приехали как можно скорее в Трилесы.

Ваш Сергей Муравьев».

Кузьмин немедленно сообщил своим товарищам желание Муравьева с ними увидеться.

_ Едем, — вскричали они в один голос, — едем в сию же ночь.

Через несколько минут лошади были готовы.

Но мысль, что, может быть, С. Муравьев уже арестован Гебелем по приезде в Трилесы, остановила их стремление и заставила их подумать:

_ Что мы будем делать, если Гебель арестовал Муравьева? — спросил один из них.

— Освободить его и начать действовать. Освободить его! — был единодушный ответ.

Решившись на столь смелое предприятие и не зная, какою дорогою поедет Гебель с арестованным Муравьевым из Трилес в Васильков, черниговские офицеры решились разделиться и ехать двумя дорогами, чтобы непременно его встретить. Соловьев и Щепилло поехали большою дорогою, а Кузьмин и Сухинов — проселочною.

Между тем как они спешили в Трилесы, их опасение исполнилось. В полночь того же числа прибыл туда Гебель с жандармским офицером Лангом и, узнав, что С. Муравьев и его брат Матвей остановились на квартире Кузьмина, он собрал часть квартировавшей там роты, окружил дом, вошел тихонько в комнату, в которой оба Муравьева спокойно спали, взял пистолеты, лежавшие на столе, и потом, разбудивши их, объявил им повеление об аресте.

В 8 часов утра 29 декабря Кузьмин и Сухинов прискакали первые в Трилесы. Увидя дом свой, окруженный часовыми, Кузьмин сказал своему товарищу:

— Сбылось наше предположение: Муравьев арестован! К счастию, мы его здесь застали.

И с этими словами они оба вошли прямо в комнату. Гебель встретил Кузьмина выговором за отлучку из роты, а Сухинова — за неявку к новому своему назначению. Кузьмин и Сухинов, пораженные таковыми приветствиями, старались, однако ж, сохранить хладнокровие и не отвечать ни слова на дерзости Гебеля. Мысли их были заняты другим предметом: они с нетерпением ожидали Соловьева и Щепиллы, которые с таким же чувством летели к ним на помощь и скоро достигли Трилес. Сухинов выбежал к ним навстречу.

— Муравьев арестован! Гебель здесь, — сказал он с досадою.

Услышав сие, Щепилло тотчас соскочил с повозки и в сильном движении сказал:

— Убить его.

Сделав два шага вперед, — убить его непременно, — повторил несколько раз решительным голосом пылкий товарищ Соловьева. — Пойдем к ним скорее, — продолжал он, задыхаясь от гнева и идя скорыми шагами к квартире Кузьмина. Соловьев и Сухинов за ним следовали…»

Полковник Гебель стал угрожать подчиненным, и тут Кузьмин подошел к Матвею Муравьеву-Апостолу и спросил, что делать. Тот отвечал «ничего», Сергей же сказал: «Избавить нас!» Офицеры с помощью солдат избивают и тяжело ранят Г ебеля, жандармы просят пощады.

Восстание начинается.

«Происшествие сие, — покажет на следствии Сергей Муравьев-Апостол, — решило все мои сомнения, видев ответственность, коей подвергли себя за меня четыре офицера, я положил, не отлагая времени, начать возмущение».

Сергей Муравьев-Апостол собирает солдат и говорит им. что от них теперь зависит, быть счастливыми или нет. После этих слов роты строятся и восставшие выступают.

ИЗ ФОРМУЛЯРНОГО СПИСКА О СЛУЖБЕ СЕРГЕЯ МУРАВЬЕВА-АПОСТОЛА

«Чин и имя, отечество и прозвание, также какие имеет ордена и прочие знаки отличия —

Подполковник Сергей Иванов сын Муравьев-Апостол. Кавалер орденов св. Владимира 4-й степени, св. Анны 2-го и 4-го классов, Золотой Шпаги с надписью за храбрость и имеет медаль в память 1812 года установленную. Сколько от роду лет — 29.

Из какого состояния —

Из Дворян Полтавской губернии.

В службу вступил и в оной какими чинами происходил и когда —

юнкер — 1810 год, прапорщик — 1811 год, подпоручик — май 1812 года, поручик — декабрь 1812 года, штабс-капитан — 1813 год, капитан — 1815 год; в этом же году переведен в гвардию в Семеновский полк, но в чине поручика, в 1817 году — штабс-капитан гвардии, в 1819 — капитан. В ноябре 1820 года по высочайшему приказу [после Семеновской истории] переведен в Полтавский пехотный полк подполковником, из оного в Черниговский пехотный полк — в мае 1822 года.

Во время службы своей в походах и в делах против неприятеля, где и когда был —

1812 года находился в действительных сражениях под городом Витебском, при селе Бородине, при селе Тарутине, под Красным, за что и награжден Золотою Шпагою с надписью за храбрость при взятии Могилева и переправе через реку Березину, за компанию 1812 года произведен в поручики и награжден орденом св. Анны 4-го класса. 1813 года при городе Лютцен, за что награжден орденом св. Владимира 4-й степени с бантом, при Бауцене… при Лейпциге. 1814 года… при городе Париже, за что награжден орденом св. Анны 2-го класса.

Российской грамоте читать и писать и другие какие науки знает ли —

по-российски, по-французски и по-немецки, математике, фортификации, тактике и рисованию планов.

К повышению достоин или зачем именно не аттестуется — за возмущение Черниговского пехотного полка не достоин».

В сибирском каземате Михаил Бестужев написал эти строки, а член общества Соединенных славян Алексей Тютчев прекрасно спел их на мотив песни «Уж как пал туман на сине море».

Грустное воспоминание о славных, радостных днях накануне нового, 1826 года.

30 и 31 декабря 1825 года — веселые дни. Метель, мгла. Возле города Василькова Сергей Муравьев-Апостол обнимает внезапно появившегося Бестужева-Рюмина. Объявляет двум ротам: «Мы, братцы, идем доброе дело делать».

Ненавистный черниговским солдатам майор Трухин (заместивший Гебеля) пытается на базарной площади — как Наполеон во время ста дней — обезоружить восставших словами, но когда он подошел ближе к солдатам, его схватили Бестужев-Рюмин и Сухинов и, смеясь над его витийством, толкнули в середину колонны. Миролюбие солдат исчезло мгновенно: они бросились с бешенством на майора, сорвали с него эполеты, разорвали мундир, осыпали ругательствами, насмешками. Только Сергей Муравьев-Апостол избавил Трухина от дальнейших неприятностей: подойдя с своей колонной на площадь, он приказал солдатам не трогать майора и отвести ею на гауптвахту под арест.

Солдаты смеются, кричат «ура!» и братаются — кто же выстрелит в своих? — так, конечно, будет и впредь!

Смеются освобожденные арестанты, барон Соловьев смеется, целует своих солдат, объясняя, что срок службы будет не 25, а пять или десять лет. Смеются разжалованные в рядовые Игнатий Ракуза и Дмитрий Грохольский, возвращая себе офицерское звание, форменные сюртуки и палаши.

Общий смех: на заставе появились два жандарма, Несмеянов и Скоков, те самые, что присланы сюда за братьями Муравьевыми-Апостолами пять дней назад. У них документы на их арест и 900 рублей денег. Но они не запаслись ордером на арест целого полка. Бумаги сожжены, деньги розданы солдатам, которые согреваются в шинках.

«Отцы города» перепуганы. Сергей Муравьев-Апостол велит их успокоить, раздает квитанции за взятую провизию, и они тоже начинают испуганно улыбаться.

Иван Сухинов позабыл о семи старых ранах (в руку, плечо, голову) — память о Лейпциге и других битвах прошедшей войны, начались счастливейшие дни его жизни. Муравьев-Апостол не вызывал его в Тридесы — он сам приехал с тремя другими и освободил его.

Проходит всего несколько часов восстания, но имя Сухинова звучит в городке едва ди не более грозно, чем Муравьева-Апостола. Это он командует авангардом, вошедшим в город, и срывает эполеты с майора Трухина. Это он высматривает, не хочет ли кто сбежать, к неприятелю, и приходит на квартиру к перепуганному подпоручику Войниловичу, наблюдая, чтобы тот «не отстал от полка». И когда Сергей Муравьев-Апостол дает подпоручику ответственное поручение, Сухинов добавляет, что, если тот скроется, он догонит и «лишит жизни». Сабля Сухинова все время обнажена. Это он забирает знамена и полковую казну с квартиры Гебеля. Но когда группа солдат отправляется в дом бывшего командира к перепуганной жене и детям, «Сухинов угрожал наказать смертью тех, которые, забыв военную дисциплину, оставили ряды без приказания офицера, осмелились нарушить спокойствие бедной женщины, оскорбляют ее и даже замышляют гнусное убийство. Но, видя, что его слова не производят никакого действия, он решил подтвердить оные делом и наказать немедленно первого виновного. Раздраженные солдаты вздумали обороняться, отводя штыками сабельные удары, и показывали явно, что даже готовы покуситься на жизнь своего любимого офицера. Сухинов, не теряя духа, бросился на штыки, осыпая сабельными ударами угрожавших ему убийц, и выгнал их из дому».

На гауптвахте перепуганный насмерть майор Трухин не переставал просить помилования. Сухинов, наблюдая это, начал укорять его в низости перед начальством, в жестокости с солдатами и советовал ему оставить военную службу, сняв мундир, замаранный подлым поведением. Трухин во всем соглашался с Сухиновым, клялся, что оставит военную службу, и вдруг упал перед ним на колени и жалобным тоном начал умолять:

— Батюшка, Иван Иванович, сделайте милость!

Сухинов долго не мог понять, о чем тот просит.

— Батюшка, Иван Иванович, сделайте милость, пришлите мне бутылку рома, — ответил Трухин.

При этих словах арестанта раздался громовой хохот всей гауптвахты.

— Унтер-офицер, — закричал Сухинов, — пошли ко мне на квартиру за бутылкою рому для майора, и ежели он впредь захочет хоть целую бочку водки привезти к себе на гауптвахту, то позволить ему это, для утешения его.

Потом, через месяц, когда восстание будет разгромлено, царь Николай I сделает Трухина полковником и отдаст ему Черниговский полк.

Собравшиеся роты были построены в колонну. Сергей Муравьев-Апостол приветствовал солдат и коротко изложил им цель восстания, сказал, как благородно и возвышенно пожертвовать жизнью за свободу. Охваченные восторгом офицеры и солдаты выразили готовность следовать всюду за любимым и уважаемым командиром. Тогда Муравьев-Апостол обратился к священнику с просьбой прочитать составленный им катехизис — революционную прокламацию.

ИЗ «ПРАВОСЛАВНОГО КАТЕХИЗИСА»

«Во имя отца и сына и святого духа.

Вопрос: Для чего бог создал человека?

Ответ: Для того, чтоб он в него веровал, был свободен и счастлив…

Вопрос: Что значит быть свободным и счастливым?

Ответ: Без свободы нет счастья…

Вопрос: Для чего же русский народ и русское воинство несчастно?

Ответ: Оттого, что цари похитили у них свободу.

Вопрос: Стало быть, цари поступают вопреки воле божьей?

Ответ: Да, конечно, бог наш сказал: большой из вас, да будет вам слуга, а цари тиранят только народ.

Вопрос: Должны ли повиноваться царям, когда они поступают вопреки воле божьей?

Ответ: Нет!., оттого-то русский народ и русское воинство страдают, что покоряются царям.

Вопрос: Что ж святой закон наш повелевает делать русскому народу и воинству?

Ответ: Раскаяться в долгом раболепствии и, ополчась против тиранства и нечестия, поклясться: да будет всем один царь на небеси и на земле — Иисус Христос.

Вопрос: Что может удержать от исполнения святого сего подвига?

Ответ: Ничто! Те, кои воспротивятся святому подвигу сему, суть предатели, богоотступники, продавшие души свои нечестию, и горе им, лицемерам, яко страшное наказание божие постигнет их на сем свете и на том.

Вопрос: Каким же образом ополчиться всем чистым сердцем?

Ответ: Взять оружие и следовать за глаголющим во имя господне, помня слова спасителя нашего: блажени алчущие и жаждущие правды, яко те насытятся, и, низложив неправду и нечестие тиранства, восстановить правление, сходное с законом божиим.

Вопрос: Какое правление сходно с законом божиим?

Ответ: Такое, где нет царей. Бог создал всех нас равными и, сошедши на землю, избрал апостолов из простого народа, а не из знатных и царей.

Вопрос: Стало быть, бог не любит царей?

Ответ: Нет! Они прокляты суть от него, яко притеснители народа…

Вопрос: Что же наконец подобает делать христолюбивому Российскому воинству?

Ответ: Для освобождения страждущих семейств своих и родины своей и для исполнения святого закона христианского, помолясь теплою надеждою богу… ополчиться всем вместе против тиранства и восстановить веру и свободу в России.

А кто отстанет, тот, яко Иуда предатель, будет анафема проклят. Аминь».

ИЗ ЗАПИСОК ИВАНА ГОРБАЧЕВСКОГО

«Наше дело, — сказал Муравьев по окончании чтения, обратясь снова к солдатам, — наше дело так велико и благородно, что не должно быть запятнано никаким принуждением, и потому кто из вас, и офицеры, и рядовые, чувствует себя неспособным к такому предприятию, тот пускай немедленно оставит ряды, он может без страха остаться в городе, если только совесть его позволит ему быть спокойным и не будет его упрекать за то, что он оставил своих товарищей на столь трудном и славном поприще, и в то время как отечество требует помощи каждого из сынов своих.

Громкие восклицания заглушили последние слова С. Муравьева. Никто не оставил рядов и каждый ожидал с нетерпением минуты лететь за славою или смертью.

Между тем священник приступил к совершению молебна. Сей религиозный обряд произвел сильное впечатление. Души, возвышенные опасностью предприятия, были готовы принять священные и таинственные чувства религии, которые проникли даже в самые нечувствительные сердца Действие сей драматической сцены было усугублено неожиданным приездом свитского офицера, который с восторгом бросился в объятия С. Муравьева. Это был младший брат его — Ипполит. Надежда получить от него благоприятные известия о готовности других членов заблистала на всех лицах. Каждый думал видеть в его приезде неоспоримое доказательство всеобщего восстания и все заранее радовались счастливому окончанию предпринятого подвига.

Среди сих надежд колонна, получив благословение священника, с криком: ура! — двинулась по дороге в деревню Мотовиловку. Городские жители, теснившиеся вокруг, провожали воинов, желая им успеха.

— Да поможет вам бог! — раздавалось повсюду.

Солдаты были бодры; мужество блистало в их взорах; веселые песни выражали спокойствие их душ. Для удержания порядка и отвращения внезапного нападения войско шло в боевом порядке. Авангардом командовал Войнилович; арьергардом — Сухинов. Деятельность и бдительность сего последнего оправдали вполне доверенность Муравьева и его товарищей. Несмотря на благородное чувство, одушевлявшее большую часть солдат, в столь значительном числе оных неминуемо находились такие, которые думали, что при подобных случаях можно позволить себе без упрека совести разного рода шалости и бесчинства и безнаказанно нарушать дисциплину. Сухинов благоразумною осторожностью и строгим соблюдением военных правил укрощал их буйство и поддерживал порядок. Некоторые из них притворялись пьяными с намерением отстать от полка и предаться беспорядкам. Подобные хитрости не ушли от бдительности Сухинова: он уничтожал все их замыслы. При самом начале один рядовой, сорвавший платок с женщины, провожавшей его как доброго постояльца, был немедленно строго наказан, при всех его товарищах. Войнилович, по распоряжению С. Муравьева, приближаясь к каждой корчме, посылал туда унтер-офицера и двух рядовых с строгим приказанием ставить у дверей корчмы часовых и никого не впускать в оную. Таким образом прекращались все беспорядки, почти неизбежные при движении полка.

Во время дороги к Мотовиловке Ипполит Муравьев рассказал офицерам Черниговского полка, что он выехал из Петербурга 13 декабря, с поручением от членов Северного общества уведомить членов Южного о намерении начать возмущение в столице и пригласить их к действию. Тут же он сказал, что московские члены разделяют мнение петербургских и обещают помогать успехам восстания, где бы оно ни началось. И наконец, он прибавил, что дорогою узнал о печальном событии 14 декабря.

— Мой приезд к вам в торжественную минуту молебна, — говорил он, — заставил меня забыть все прошедшее. Может быть, ваше предприятие удастся, но если я обманулся в своих надеждах, то не переживу второй неудачи и клянусь честию пасть мертвым на роковом месте.

Сии слова тронули всех.

— Клянусь, что меня живого не возьмут! — вскричал с жаром поручик Кузьмин. — Я давно сказал: «Свобода или смерть!»

Ипполит Муравьев бросился к нему на шею: они обнялись, поменялись пистолетами и оба исполнили клятву…»

Молодым офицерам казалось, будто они видят сцену из истории Древней Руси или Древнего Рима. Три брата, храм, молебен, свобода… Однако, по другим сведениям, солдаты плохо слышали читаемое. На следствии Сергей Муравьев-Апостол признался: «Приметив же, что прочтение Катехизиса произвело дурное впечатление на солдат, я решился снова действовать во имя великого князя Константина Павловича» К тому же брат Ипполит по дороге часто слышал толки об этом имени. Царь Константин оказывается ближе, понятнее. Чисто религиозный лозунг мог поднять разве что раскольников — да и то с обязательным присутствием в числе врагов «царя-антихриста». Царь — важнее бога. Вера в царя или в царевича-освободителя присутствует почти во всех народных движениях с XVI по XIX век. Десятки царевичей или спасшихся от неминуемой смерти царей Дмитриев, Алексеев, лже-Петров третьих, лже-Павлов, лже-Константинов…

Однако Сергей Муравьев-Апостол не хотел или не мог так обманывать своих. Он верит, что одна рота может увлечь полк. Начать с Черниговского. Ахтырский, Александрийский гусарский, а также Алексаполъский и 17-й егерский присоединятся, а в корпусной квартире их встретит 8-я дивизия и Артиллерийская бригада… Члены тайного общества, опираясь на бывших семеновских солдат, поднимут Тамбовский, Саратовский, Воронежский, Старооскольский, Кременчугский, Витебский, Курский полки и провозгласят свободу и равенство.

Надежда есть, крестьяне поздравляют восставших с Новым годом: «Да поможет тебе бог, добрый наш полковник, избавитель наш».

Много лет спустя немногие участники событий, которые могли рассказать о виденном, сообщали, что Сергей Муравьев-Апостол тронут был до слез, «благодарил крестьян, говорил им, что он радостно умрет за малейшее для них облегчение… Чувства сих грубых людей, искаженных рабством, утешали С. Муравьева. Впоследствии он несколько раз говорил, что на Новый год он имел счастливейшие минуты в жизни, которые одна смерть может изгнать из его памяти».

Зажечь соседей, однако, не удается.

Мозалевский с тремя солдатами в Киеве идет по указанным адресам, разбрасывая катехизис, и быстро попадает под арест.

Бестужев-Рюмин не может проехать в соседние полки и, с трудом избежав ареста, возвращается.

Артамон Муравьев не хочет поднимать ахтырских гусар.

Соединенные славяне ничего не знают, ждут, готовы действовать, но нет команды.

Тамбовский, Пензенский, Саратовский полки — везде члены тайного общества, везде бывшие семеновские солдаты, — но ничего не знают, ждут.

Восставшие движутся на Киев, до которого всего 35 верст, потом на Белую Церковь, затем — к Житомиру. Кругом пустота — ни своих, ни врагов.

Просвещенный помещик Пуликовский (в чьем владении, в Мотовиловке, остановился на день Черниговский полк) вспомнит потом:

«Бестужев довольно долго беседовал со мной и моей женой о знакомствах, которые он приобрел в виднейших семействах трех наших губерний. Он был в прекрасном настроении, полон лучших надежд на успех восстания.

Однако так как в этот день ночью мороз прекратился и настала порядочная оттепель, а от теплого дождя образовались лужи, то моя жена, смотря в окно на эту перемену погоды, сказала Бестужеву: «Если снова настанет мороз, то вы будете иметь, господа, очень скользкую дорогу».

На эти слова Бестужев побледнел, задумался и сказал: «Ах, пани, не может быть более скользкой дороги, чем та, на которой мы стоим! Однако что делать? Иначе быть не может…»

Ночью и на следующий день немного солдат и часть офицеров разбегаются. Из командиров остаются только братья Муравьевы-Апостолы, Быстрицкий и те четверо, которые начали дело: Кузьмин, Соловьев, Сухинов, Щепилло.

На пятый день восстания, 3 января 1826 года, впереди показывается отряд генерала Гейсмара с пушками и четырьмя сотнями гусар.

Генерал и официальный историк Михайловский-Данилевский запишет:

«Когда Черниговский полк увидел себя в необходимости пробиваться сквозь гусар, против них стоявших, то, построившись в каре, он пошел с примерным мужеством на них; офицеры находились впереди. Я это слышал от того самого гусарского подполковника, который командовал эскадронами, посланными против Муравьева; он присовокупил, что удивлялся храбрости черниговских солдат и опасался даже в одно время, чтобы они не отбили орудий, из которых по ним действовали, ибо они подошли к ним на самое близкое расстояние».

ИЗ ЗАПИСОК ИВАНА ГОРБАЧЕВСКОГО

«Первый картечный выстрел ранил и убил несколько человек. С. Муравьев хотел вызвать стрелков; новый выстрел ранил его в голову; поручик Щепилло и несколько рядовых пали на землю мертвыми. С. Муравьев стоял как бы оглушенный; кровь текла по его лицу; он собрал все силы и хотел сделать нужные распоряжения, но солдаты, видя его окровавленным, поколебались: первый взвод бросил ружья и рассыпался по полю; второй следовал его примеру; прочие, остановясь сами собою, кажется, готовились дорого продать всю жизнь. Несколько метких картечных выстрелов переменили сие намерение. Действие их было убийственно: множество солдат умерли в рядах своих товарищей. Кузьмин, Ипполит Муравьев были ранены, Быстрицкий получил сильную контузию, от которой едва мог держаться на ногах. Мужество солдат колебалось: Сухинов, Кузьмин и Соловьев употребляли все усилия к возбуждению в них прежних надежд и бодрости. Последний, желая подать собою пример и одушевить их своей храбростью, показывал явное презрение к жизни, становился под самые картечные выстрелы и звал их вперед, но все было тщетно. Вид убитых и раненых, отсутствие С. Муравьева нанесли решительный удар мужеству восставших черниговцев; они, бросив ружья, побежали в разные стороны. Один эскадрон гусар преследовал рассыпавшихся по полю беглецов, другой окружил офицеров, оставшихся на месте, занимаемом прежде колонною, между ранеными и убитыми. В это самое время Соловьев, увидя недалеко от себя С. Муравьева, идущего тихими шагами к обозу, побежал к нему, чтобы подать ему помощь. С. Муравьев был в некотором роде помешательства: он не узнавал Соловьева и на все вопросы отвечал:

— Где мой брат, где брат?

Взяв его за руку, Соловьев хотел его вести к офицерам, оставшимся еще на прежнем месте. Но едва он сделал движение, как Бестужев-Рюмин подошел к ним и, бросаясь на шею к С. Муравьеву, начал осыпать его поцелуями и утешениями. Вместе с Бестужевым приблизился к ним один рядовой первой мушкетерской роты. Отчаяние изображалось на его лице, вид Муравьева привел его в исступление, ругательные слова полились из дрожащих от ярости уст его.

— Обманщик! — вскричал он, наконец, — и с сим словом хотел заколоть С. Муравьева штыком. Изумленный таковым покушением, Соловьев закрыл собою Муравьева.

— Оставь нас, спасайся! — закричал он мушкетеру, — или ты дорого заплатишь за свою дерзость.

Сделав несколько шагов назад, солдат прицелился в Соловьева, грозя застрелить его, если он не откроет С. Муравьева. Соловьев схватил на земле лежавшее ружье и сделал наступательное движение, которое заставило опомниться бешеного солдата: он удалился, не сказав ни слова. Когда надежды успеха исчезли, Ипполит Муравьев, раненый, истекая кровью, отошел несколько шагов от рокового места и, почти в то же самое время когда гусар наскочил на него, он прострелил себе череп и упал мертвый к ногам лошади гусара. По приказанию генерала Гейсмара гусары окружили офицеров и раненых солдат и отобрали от них оружие…

…В 5 часов вечера 3 января пленные офицеры и солдаты были привезены, под сильным конвоем, в дер. Три-лесы. С. Муравьев, брат его Матвей, Соловьев, Кузьмин, Быстрицкий, Бестужев-Рюмин и солдаты, разжалованные из офицеров — Грохольский и Ракуза — были все вместе помещены в корчме, в одной большой комнате, а за перегородкою находились караульные. Внутри и около корчмы были расставлены часовые. Нижние чины были размещены по разным крестьянским избам под строгим караулом. Вскоре после приезда в Трилесы умер Кузьмин истинно геройской смертью. При самом начале дела он был ранен картечною пулею в правое плечо навылет, но рана сия не помешала ему ободрять солдат словами и личным своим примером. Будучи прежде всех окружен гусарами, он сдался без сопротивления. Тут же в душе его возродилась мысль кончить добровольно бесполезные страдания, избегнуть позора и наказания. Когда с места сражения отправили их в Трилесы, Кузьмин сел в одни сани с Соловьевым. В продолжение дороги он был спокоен, весел, даже шутил и смеялся. Недалеко от Трилес Соловьев почувствовал холод, встал из саней и прошел около версты пешком; садившись опять в сани, он нечаянно облокотился на плечо Кузьмина. При сем движении болезненное выражение изобразилось на лице его товарища. Соловьев, заметя сие и не подозревая вовсе, что он ранен, спросил его:

— Что с тобой? Вероятно, я крепко придавил тебе плечо: извини меня.

Кузьмин ему отвечал:

— Я ранен, но сделай милость, не сказывай о сем никому.

— По крайней мере, — возразил Соловьев, — приехав в Трилесы, позволь мне перевязать твою рану.

— Это лишние хлопоты, рана моя легкая, — сказал, улыбаясь, Кузьмин, — я вылечусь без перевязки и пластыря.

Веселость Кузьмина действительно заставила Соловьева думать, что рана не опасна: он замолчал, ожидая приезда на место. В корчме раненого С. Муравьева положили в углу комнаты, в которой было ужасно холодно. Он лежал там около часу, но, почувствовав сильную знобь, встал и пошел отогреться к камину. Кузьмин с самого приезда все ходил тихими, но твердыми шагами по комнате, но, вероятно, ослабевши от истечения крови и чувствуя маленькую лихорадку, присел на лавку, подозвал к себе Соловьева, которого просил придвинуть его поближе к стене. В ту самую минуту как Соловьев, взяв его под руки, потихоньку приподнимал, чтобы хорошенько посадить, С. Муравьев — от теплоты ли огня, горевшего в камине, или от другой какой-либо причины упал без чувств. Нечаянность его падения встревожила всех: все, исключая Кузьмина, бросились к нему на помощь, — как вдруг пистолетный выстрел привлек общее внимание в другую сторону комнаты. Часовые выбежали вон, крича:

— Стреляют, стреляют! — и дом почти остался без караула.

Удивление и горесть поразили сердца пленников. На скамье лежал окровавленный Кузьмин без черепа; большой, еще дымящийся пистолет был крепко сжат левою омертвевшею его рукою. Когда же с Кузьмина сняли шинель и мундир, то увидели, что правое плечо раздроблено картечною пулею, которая вышла ниже лопатки, — все нижнее платье было в крови. Тут товарищи его увидели ясно, что он, получивши рану во время сражения, несмотря на жестокую боль скрывал ее, с намерением лишить себя жизни пистолетом, спрятанным в рукаве его шинели, и выжидал удобную минуту прибегнуть к роковой его помощи…»

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ИОСИФА РУЛИКОВСКОГО

«Могущественная мода, которой покоряется весь мир, прославила особой памяткой смерть Муравьева. В продаже в лавках появилось множество шелковых материй, шерстяных жилетов и лент двухцветных — черных с красными различными узорами[26]. Наши местные торговцы, пользуясь благоприятными условиями и настроениями времени, наделяли нашу молодежь этими двухцветными изделиями, разъясняя ей по секрету их символическое значение. Они продавали их по очень высокой цене, тем более, что все запрещенное имеет и наибольший спрос…»

Старшие братья простились с 20-летним Ипполитом. Убитых — четырех рядовых и трех офицеров — предали земле.

Горбачевский записал: «…Гусары, находившиеся в конвое, старались разведать тайно от пленных офицеров, что было причиною восстания Сергея Муравьева, и, когда узнали его цель и намерения, тотчас начали лучше обращаться с арестантами и жалели, что не знали сего прежде, говоря, что их уверили, будто бы Черниговский полк взбунтовался для того, чтобы грабить безнаказанно… Нечаянный сей поход был чрезвычайно изнурительный для гусар, и они уверяли простодушно, что при малейшем сопротивлении Муравьева, при первом ружейном залпе обратились бы назад и не стали бы действовать против него».

877 солдат Черниговского полка ждут наказания — перевода на Кавказ, сквозь строй. Раненого Сергея Муравьева-Апостола, его брата Матвея, Михаила Бестужева-Рюмина везут на север, откуда их выслали после Семеновской истории пять лет назад.