Декабристы в Забайкалье

«Желаю сделаться крестьянином»

Поскольку II. Г Наквасип еще по успел подготовить обещанный для жилья флигель в Нижней деревне, более месяца по прибытии в Селенгинск братья Бестужевы провели в качестве почетных гостей в доме Дмитрия. Дмитриевича Старцева. Это был почетный гражданин города и купец, «соединявший в себе все отличнейшие свойства ума и сердца, благотворитель бедных и святых храмов». Отец его был женат на дочери селенгинского же купца Ворошилова, также «пользовавшегося всеобщим уважением, сколько по богатству, столько же за честность и редкое в то время развитие».

Старцев очень ждал приезда Бестужевых. Он познакомился с декабристами несколько лет тому назад, когда Дмитрий Дмитриевич отдавал замуж свою дочь за лекаря Петровского Завода Дмитрия Захаровича Ильинского. Зять оказался довольно развитым человеком, любившим читать книги и журналы. Не раз Старцев оказывался в тупике при разговорах на общественно-культурные темы, ибо ему не довелось получить иного образования, кроме церковно-приходского. Однако купец не сдавался; ему помогал и богатый жизненный опыт, и тонкий природный ум. Именно под влиянием Ильинского Старцев, а затем и многие селенгинцы начали понемногу выписывать книги, журналы и газеты, «чего прежде за Селенгинском не водилось». Поскольку Ильинский завел тесную дружбу с братьями Бестужевыми, и Старцев быстро проникся уважением к этим двум незаурядным людям. И Ильинский, и Старцев убедили Николая и Михаила приехать на поселение именно в Селенгинск.

Буквально с первых часов, как только Бестужевы прибыли в Селенгинск, они оказались под опекой семьи Старцевых и сразу же переехали в их обширный дом. Наверное, это был самый счастливый месяц в жизни братьев. Старцевы отличались редким гостеприимством, о котором ходили легенды. В их доме постоянно останавливались и жили многие «важнейшие лица», посещавшие заштатный городишко. Поэтому Старцевых знали многие люди, а хозяйка дома по-свойски называла на «ты» даже губернаторов, что придавало семье некую значимость в глазах окружающих. Много лет в доме селенгинского купца проживали другие родственники, как, например, отец зятя Ильинского, пользовавшийся особой любовью хозяйки.

Когда Бестужевы поселились в доме Старцевых, их жизнь превратилась в сплошное застолье, ибо каждый селенгинский житель желал познакомиться с чуть ли не самыми главными людьми первого вооруженного выступления против царского самодержавия и крепостничества. Каждый считал за честь принять братьев у себя в доме и по старинному сибирскому хлебосолью обставлял стол всевозможными яствами. И, хотя праздное времяпрепровождение претило истосковавшейся по работе душе, Бестужевы не отказывались от приглашений совершать поездки за пределы города. Поездами в семь и более троек веселые компании отправлялись купаться на озеро Гусиное, рыбачить на острова и забоки Селенги, Чикоя и ближайших рек, на солеваренный завод и в село Поворот, в «очаровательную Тумур-Дарич», где на лоне природы участвовали в различных семейных праздниках и развлечениях, дележе общественных покосов и пахотных земель. Самыми близкими друзьями помимо семейства Старцевых и Наквасиных стали подпоручик И. А. Седов, начальник солеваренного завода Киргизов, купцы Лушниковы, позже — подполковник Всеволодов и некоторые другие селенгинцы.

О том, как это происходило, можно судить по отзыву М. А. Бестужева о Кяхте, которую братья метко назвали «Забалуй-городок»: «Звуки бальной музыки раздавались почти всякий вечер, а звуки оттыкающихся шампанских пробок раздавались чуть не с зарей и до поздней ночи. Вся Кяхта <…> рвала наперерыв нас из одного дома в другой, так что, наконец, нам, мирным жителям, это уже стало тяжко — и мы убрались восвояси».

То же самое случилось и в Селенгинске. Как ни заманчивы были поездки по окрестностям городишка, веселые застолья в домах новых друзей, где «везде нас принимали с непритворным радушием», братья Бестужевы начали уставать от праздного безделья и шумной сутолоки. К тому же Торсон наконец закончил строительство усадьбы и переехал в свой дом. А Наквасины, заняв свой прежний дом, пригласили Бестужевых обживать обещанный флигель.

Хотя Никифор Григорьевич Паквасии был «чрезвычайно добрым человеком», но он относился к категории купцов-неудачников. В поел едино десять лет несчастья неотступно преследовали Наквасиных. Прежде всего, состояние купца резко пошатнулось из-за обмана их приказчиком. Кожевенный завод в Нижней деревне давал прибыль только до тех пор, пока из Селенгинска не были выведены последние военные формирования, после чего некому стало поставлять товар. Держатель пая в заводе брат И. Г. Наквасина совершенно обанкротился и отошел от дела. Поэтому и Никифор Григорьевич перешел в мещане, хотя по-прежнему носил почетное звание селенгинского купца.

Флигель, в котором поселились братья Бестужевы, был небольшим, но чистым и теплым помещением; Когда-то в нем проживал сам купец Ворошилов — основатель местного кожевенного заведения. Проведшие 14 лет в полутемной камере тюрьмы и видевшие все это время голубое небо в основном через крохотное окно с железной решеткой, Николай и Михаил очень гордились своим собственным домом. Это было небольшое помещение о двух комнатах, разделенных дощатыми перегородками еще на четыре, причем одна из них служила прихожей. Во второй комнатке размещалась мастерская, где жил и работал Николай Александрович, в третьей, за ширмами, спал Михаил. Четвертая комнатка, слева от прихожей, служила жильем для домашнего работника. Бестужевы с особой любовью описывают в своих письмах родным те виды, которые открываются из окон флигеля, обращенных к реке Селенге. Прежде всего это панорама города Селенгинска на правом берегу реки, сама Селенга с ее спокойно-величественными водами, долина Чикоя и усадьба К. П. Торсона через глубокий овраг.

Получив собственное жилье в Нижней деревне, братья Бестужевы понемногу начали уклоняться от веселой компании селенгинских друзей, ибо когда-то должно было, по их мнению, наступить время заботы о собственном хозяйстве. Однако неустроенность быта еще не позволяла жить самостоятельно. В Нижней деревне все домашние хозяйственные заботы Бестужевых взяла на себя Екатерина Петровна Торсон. По крайней мере братья-холостяки имели возможность пить у себя дома только утренний чай: обеды и ужины неизменно происходили у Торсонов, живших всего «в нескольких шагах» от их флигеля, через глубокий овраг. По свидетельству Н. А. Бестужева, «все, кто знали Екатерину Петровну, говорят о ней как о человеке на редкость трудолюбивом и заботливом. Она редко была свободна ввиду своих нескончаемых хозяйственных хлопот». Сестра Торсона имела редкий дар заготовления зимних припасов, она сама топила масло, солила, коптила, мариновала… Даже когда Бестужевы завели собственное хозяйство, Екатерина Петровна продолжала делать запасы и для них. Впрочем, заготовка зимнего провианта, особенно засолка капусты, являлась своеобразным праздником для деревенских девушек. Приглашаемые из дома в дом, они надевали праздничное платье и между работой всегда находили свободную минуту для песен и плясок. Николай Александрович называл Екатерину Петровну «профессором в кулинарном искусстве», воздавая дань ее умению готовить вкусные обеды и ужины. О. ней же гуляла слава искусного лекаря, лечащего «на расстоянии 200 верст и слепых, и хромых, и увечных». Дети гурьбой ходили в ее домашнюю школу, где Екатерина Петровна помимо грамоты обучала русских и бурятских ребятишек рукоделию, кулинарии и прочил! житейским наукам. Существовало в Селенгинске мнение, о котором не было принято говорить, что сестра Торсона прибыла в добровольное изгнание во многом потому, что хотела выйти замуж за Николая Александровича Бестужева, которого любила еще в Петербурге.

Конечно, Екатерине Петровне не составило бы труда продолжать «содержать» две семьи довольно долгое время, тем более что, ввиду болезни Константина Торсона, Бестужевы взяли на свои плечи все мужские заботы по хозяйству. Однако через год декабристы сочли неудобным обременять хозяйство друга, решили начать обзаведение собственным хозяйством и хоть когда-то «попробовать своего хлеба-соли».

Поездки по горам и степям в окрестностях Селенгинска объяснялись не только любознательностью братьев Бестужевых. Нельзя было полностью надеяться на щедрую помощь именитых купцов. Помимо Наквасиных, не без участия своих родных братьев, стал постепенно терять свои богатства и Дмитрий Дмитриевич Старцев. Нужно было думать о будущей жизни на поселении, прочном устройстве на одном месте, принять окончательное решение о неубыточиых занятиях по хозяйству. Сестры писали, что дела в имении шли все хуже и хуже, и поэтому нельзя было полагаться на получение средств из России. Недавний опыт друга К. П. Торсона убеждал, что, несмотря на внешнее благорасположение городничего, от властей Селенгинска нельзя ожидать милости, а поэтому следует лично осмотреть пустующие угодья, дабы предложить свой вариант земельного надела.

Уже к 13 сентября 1839 года Николай и Михаил твердо определили, что скотоводство составляет здесь главное занятие жителей. Оно давало не только мясо и шерсть, но и пользующуюся широким спросом на Кяхтинском рынке мерлушку. При достаточном развитии овцеводства этот вид хозяйствования мог бы дать хороший доход. Поэтому-го и Константин Петрович Торсон по прибытии в Селенгинск поспешил обзавестись небольшим стадом, купив и для Бестужевых 25 овец.

Однако наступала долгая суровая забайкальская зима 1839/40 года, а у Бестужевых все еще не было ни земли, ни собственного хозяйства, ни сена, пи запасенных впрок продуктов. Время беззаботного гостевания под крышей гостеприимного дома Старцевых кончилось. Нужно было начинать жить самостоятельно.

В эту первую тяжелую зиму Бестужевы вели общее хозяйство с семьей Торсонов, так как, съездив по осени на пашню и покос, Константин Петрович простудился, слег в постель и не вставал до весны. Все заботы по присмотру за хозяйством друга легли на плечи прежде всего Николая Александровича. Поскольку земельный надел находился за 20 верст от Нижней деревни, вставать приходилось рано, возвращаться — поздно. Уставший и промерзший, Бестужев не имел более сил, чтобы приниматься за книгу, перо или кисть.

Трудности первого года зимовки усугублялись еще одним обстоятельством. Предусмотрительный Торсон, собираясь с Бестужевыми заняться скотоводством, завел коров и овец, общее число которых приближалось к 100 головам, но, занятый строительством усадьбы, не успел заготовить кормов. Кроме того, из-за летней засухи 1839 года не смогли снять хорошие урожаи на песчаном наделе в Корольковской пади. Поэтому и хлеб, и сено пришлось покупать у местных жителей, которые и сами испытывали в этом большую нужду. Конечно, декабристы могли бы приобрести все это в деревнях и улусах по долинам рек Чикоя, Селенги и Хилка, всегда богатых урожаями, но в том то и заключалась главная беда «государственных преступников», что им не разрешалось выезжать из Селенгинска далее 15 верст.

И хотя на покупку сена затрачивались дополнительные денежные средства, Бестужевы заготовили кормов скоту в два раза больше нормы. Селенгинцы удивлялись хлопотам братьев; забайкальские овцы — животные неприхотливые, они круглый год сами находят себе корм и питье. А поэтому мол издавна никто из жителей Селенгинска особо не заботится о добывании сена. Удивлялся беспечности соседей и Николай Александрович: он убедительно доказал, что засуха 1839 года и, как следствие, отсутствие кормов явились причиной гибели почти половины здешних стад.

Поселение во флигеле усадьбы Наквасиных не рассматривалось Бестужевыми как конечный этап обустройства в Посадской долине. Еще находясь в Петровском Заводе и читая письма Константина Торсона с жалобами на вечные нехватки тех или иных строительных материалов, отсутствие мебели и другого имущества, так необходимого при сооружении собственного дома, братья-декабристы понемногу начали запасаться всем необходимым, покупая или изготовляя на заводе железные детали для постройки дома, земледельческие орудия труда, даже сбруи для лошадей и множество другой мелочи. Для перевозки заготовленного материала Бестужевы сделали две большие телеги и отправили их в Селенгинск накануне своего освобождения.

Однако приступить к строительству собственного дома в Нижней деревне братьям не пришлось. Летом 1840 года семья Наквасиных решила выехать в Россию и поэтому предложила квартирантам купить их усадьбу полностью, со строениями, скотом и земельным наделом. Предложение было заманчивым, но Николай и Михаил затратили свои скудные сбережения на заготовку леса и необходимого хозяйственного инвентаря. Тогда Никифор Григорьевич уступил усадьбу под честное слово, что Бестужевы по мере возможности рассчитаются за него с кредиторами.

Сразу же после приобретения дома Наквасиных братья принялись за его капитальный ремонт, поскольку здание было построено небрежно. Искусные мастеровые, они перестроили также амбар и овечью кошару, выкопали новый погреб, подняли завалинки, столярничали, вставили вторые рамы в окна. Интересные подробности об усадьбе декабристов дают два плана в письмах к родным от 14 октября 1841 года. Это был почти правильный квадрат; к глухому забору со всех четырех сторон примыкали жилые и хозяйственные постройки. С северной стороны — большое жилое помещение; с восточной — скотный двор, баня, конюшня, сеновалы и другие строения; на берегу Селенги с южной стороны располагались кожевня кузница, столярно-слесарная мастерская. На втором плане Н. А. Бестужев особо выделил только что приобретенную усадьбу, но с учетом будущего расположения жилищ членов будущей семьи (речь шла о переезде матери и сестер). В главном доме братья намеревались поселить мать, сестер Елену, Ольгу и. — Марию. Пояснительный текст письма гласит; «Мы же с братом живем теперь во флигеле, где жили прежде покупки дома и где будем жить, когда приедете Вы, мои милые. Этот флигелек очень хорош для нас двоих… Твои (письмо адресовано сестре Ольге. — А. Т.) окна (одно) на Селенгу, другие во двор. Матушкино на Селенгу и город. Сестер — во двор. Перед всем домом палисадник, а на самом берегу реки настоящий садик, — но он еще в будущем. Сзади в 1 версте — высокие горы. И как дом стоит на высоком берегу, то вид на реку и направо на город очень хорош — видно даже слияние рек Селенги и Чикоя, тут только Торсон немного загородил вид своею мельницею».

Оборот страницы письма содержит план главного жилого дома декабристов. Это были, собственно, два жилых помещения, соединенные одной крышей. Северная и южная части имели по восемь окон, западная и восточная — по три. Обогревали помещение пять печей. Левая прихожая вела в три комнаты: левую — Елены, правую — Марии и Ольги и далее в столовую и зал. Из зала можно было попасть в спальню и в комнату матери. Правый коридор, пересекавший весь дом поперек, вел направо — в умывальную комнату и далее в столовую, а из столовой — в кладовую; налево — в прихожую и оттуда в «жилую» и кухню. Таким образом, все комнаты дома были сообщающимися, только между кладовой и комнатой матери имелась глухая стена.

По получении известия от родных о том, что сестры и мать выезжают в Селенгинск, братья Бестужевы еще энергичнее взялись за окончание переоборудования усадьбы. Они переделали окна, полы, крышу, оштукатурили дом снаружи и изнутри, выкрасили стены и пол, пристроили рядом кухню, баню, вырыли дополнительные погреба, возвели амбары, конюшни и другие хозяйственные помещения. Перестройка усадьбы была начата в 1842 году и продолжалась в течение нескольких лет.

Михаил Александрович, женившись на сестре местного есаула Марии Николаевне Селивановой, позднее предпринял новую перестройку усадьбы. Прежде всего он выстроил большой двухэтажный дом с двухъярусными балконами и парадным входом со стороны обрыва или, точнее, садика, окруженного живописным штакетником. По сторонам дома имелись двое въездных ворот красивой формы, причем правые были главными, а левые — калиткой в сад. Здесь же располагался флигель о трех окнах, а в северо-западном углу двора имелась беседка с высоким фигурным штакетником. В северной части усадьбы стоял большой одноэтажный дом — тот самый, в котором жили сестры Бестужевы.

Изобразив усадьбу на рисунке, Михаил Александрович дал в 1860 году такое пояснение издателю М. И. Семевскому: «Дом первый слева (где мы теперь живем и где жили сестры) стоят на скале, едва прикрытой слоем земли. Где нарисована беседка, тут сделан нами деревянный сруб, и место выровнено под сад. Второе здание — это маленький флигель, где жил и умер брат Николай; а третье, двухэтажное здание, — это дом, где я после женитьбы жил с семейством. Он теперь продан, равно как и огромная мастерская, не поместившаяся на рисунке справа, и будет свезен летом в Новый город. Перед моим домом на круче берега разбит сквер, а колонны и оба балкона до самой крыши летом закрывались зеленью хмеля, плюща и других вьющихся рас гений. Этот дом был построен и отделан прочно и изящно, выштукатурен снаружи, как и все наши здания».